| 11 (23) мая 1881. Понедельник. В Аннака Утром, в 6 часов, раздавши иконки и 3 иконы хозяевам и старшинам, выехали в Аннака и приехали в 8-м часу. Молитвенный дом — новенькое чистенькое зданьице. Христиан всех 24, в 7 домах, сюцудзи 2: Захарии Иеда и Иоаким Судзу- ки, пожертвовавший и землю под молельню. В 9 часов отслужил часы и рассказал жизнь сегодняшнего святого — муч. Мокия, причем мешали язычники, останавливавшиеся у дверей. После Часов о. Павел Савабе окрестил младенца у Исайи и Юлии, живущих около церкви; дали имя Мокия. Обед по-японски — очень хороший, пожертвованный, между прочим, родителями Марфы, прежде гонителями ее, теперь расположенными слушать учение. После краткого отдыха, понудили христиан сделать прогулку вдоль Аннака — до сада, где разводят груши, по аллее из высочайших в которой проходит Накасендо. Спустились в ложбину, прошли бесконечными тутовыми садами, потом — по заречью — полем, — в город опять и кончили визиты. Последним посетили Захарию Иеда; он и жена Елисавета — чрезвычайно радушны, угостили ванной и ужином, от которого отказался. Видел огромнейшие — на корню. В 8 часов положена была проповедь, начата в 9 и при всем том беспрестанно мешали входами и выходами, так что рассердили; проповедь поэтому была плохая. После обеда решили: Фоме Мацуда проповедовать в Томиока, а в субботу вечером приезжать в Аннака, чтобы совершить мол итвосл о- вие в воскресенье, и вечером в воскресенье вернуться в Томиока. 12 (24) мая 1881. Вторник. В Никкава В 7 часов утра отправились из Аннака. Прошлый целый вечер и всю ночь шел дождь. Но сегодня целый день выдержало без дождя, хотя было пасмурно. От смеси пищ и питий желудок сильно расстроился, хоть ем всего раз — в полдень. Катехизатор и христиане из Такасаки опять встретили далеко за городом. В Тоёока- мура у самого Такасаки заехали к христ. Кириллу; всего христиан в деревне два семейства. В Такасаки заехали к старшине Якову Самада, где угостили кофеем, а я сказал собравшимся братьям небольшую речь: утром сегодня еще в Аннака была тоже простая проповедь, — рассказано житие Св. Епифания Кипрского. Братья проводили за город. О. Павел Савабе потерял было дароносицу, но она оказалась им же заложенною в узелок с облачением, каковая забывчивость его самого так поразила, что он не мог успокоиться, пока не получил в Маебаси разрешения этого греха чрез исповедь. Братья из Маебаси тоже встретили еще далеко за городом; особенно усерден Иов Кацуяма. В церкви, в Маебаси, также многие собрались. Приготовлен был заранее обед по-иностранному и чай. После обеда, простившись — в церковном доме и в доме Кацуяма отправились в Касукава, 4 ри от Маебаси, — деревня в 120 домов. Христиан здесь 6 человек, желающих креститься 3. Катехизатор Фома Маки и христиане встретили далеко до деревни. Зашли в дом главного христианина, младший брат его желает в Семинарию, или в Катехизаторскую школу; через год будет годен в последнюю. |
| Минимальная тридентская формула, согласно которой от служителя таинства требуется намерение saltem faciendi quod facit Ecclesia (по меньшей мере делать то, что делает Церковь ), После Второго Ватиканского собора должна толковаться иначе – в связи с понятием Церкви, которое все это подразумевает. В таком контексте Ecclesia не может пониматься в значении « Церковь Иисуса Христа», к которой принадлежат все крещеные, независимо от их вероисповедания и даже от их личной ситуации в отношении к спасению. В противном случае деятельность Церкви оказалась бы полностью релятивизиро ванной. В то же время это не означает, что такая интенция существует или может существовать только в plena communio католической Церкви. Интенция, релятивизирующая веру отдельного христианина, с конституционально-юридической точки зрения служит тому, что отдельный христианин связывается со своей общиной, а тем самым и с определенным вероисповеданием» 586 . Это новое прочтение тридентской доктрины о минимальной интенции в перспективе церковного измерения таинства брака могло бы также позволить преодолеть всякий автоматизм и субъективизм в трудном деле оценки сакраментальности брака тех верующих, которые формальным актом оставили католическую Церковь и потому, согласно норме канона 1117, получают диспенсацию от канонической формы. Также и в этих случаях нет препятствий к тому, чтобы гражданский брак был признан законным, хотя и не сакраментальным 587 . Естественно, единству и нерасторжимости таких браков – как в случаях, предусмотренных каноном 1086 § 2 – недостает той peculiare firmitatem (особой прочности), которая придается христианскому браку таинством (кан. 1056). 17.2 Правовая конфигурация брака-таинства С самого начала каноническое матримониальное право подразделялось на три больших раздела: нормы, касающиеся правомочности заключать брак; нормы, регулирующие брачное соглашение; и наконец – главным образом после Тридентского собора – нормы, регламентирующие форму брака. Прежде чем рассматривать кодексные нормы, связанные с этими тремя разделами, следует кратко остановиться на первостепенном субъективном праве каждой личности на брак, или ius nubendi. |
| Замечу о цепи, она никогда не будет раскручена полностью. На высоком уровне борьбы ты можешь почувствовать, даже запах из пасти врага, но никогда Бог не позволит ему вцепиться тебе в горло. Помню, как попала тогда мне в руки книжка «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу». Прочитал её и восхитился, оказывается, так просто стать святым: повторяй себе Иисусову молитву с утра до вечера и «небо у тебя в кармане». Следуя логике, для того, чтобы стать настоящим православным, необходимы чётки, раз, и монастырь, два. С чётками в те годы было сложно, и я по началу приспособил для этих целей цепочку от крышки для ванной, она состояла из множества маленьких шариков, но правда не соединялась в кольцо. А вот с монастырём дело обстояло сложнее, у меня ведь жена с ребёнком. Но духовные подвиги манили, как запах жареной картошки. Почитал про Серафимушку, как всё ему легко давалось, кушал себе травку «сныть» и капустку, и вот, он уже чудотворец. Да и преподобный Сергий чуть ли не через три года как в лес ушёл, уже братию собирал. Всего-то три года, и ты на коне. Но жена и ребёнок встали стеной на пути моего спасения. Помню, как несколько месяцев подряд, ложась спать, вздыхал глубоким трагическим вздохом: «Эх, плакала моя святость». Наконец, жене всё это надоело, и однажды она мне предложила: «ну уж, если тебе так приспичило, поезжай, поживи в монастыре, и если твои мечты совпадут с реальностью, то я не буду тебя удерживать, иди, спасайся». Понятное дело, что я сразу же стал её успокаивать, вовсе, мол, и не собираюсь я ни в какой монастырь, но где-то там, в глубине, у меня возликовало, что если я скажу «да», то меня держать не будут. Сотнями, а потом и тысячами, повторял про себя краткую молитву, очень скоро она стала постоянно крутиться у меня в голове. Я ел, пил, разговаривал с людьми, даже мог смотреть фильм по телевизору, а в голове независимо от всего постоянно шёл процесс. Однажды еду в электричке, перед моими глазами бирка с номером вагона, в котором еду. Всё молюсь, молюсь, а потом думаю: “дай ка прислушаюсь, что я там повторяю”. И оказалось, что гоняю в своей голове этот самый номер вагона, в котором еду. Причём с таким же успехом это мог быть и обрывок случайно услышанной фразы или объявление по радио. Ничего себе, я то думал, что уже Иисусову освоил, а оказывается моя «молитва» превратилась в некую форму навязчивости, и я вовсе и не молитвенник, а попугай. Как важно, оказывается внимание. |
| Господь зачастую действует не так, как нам хотелось бы, вот почему некоторым кажется даже, что Его вовсе нет. Говорят: мне было трудно, я просил о помощи, но Бог не помог. Но не понимают того, что до явления благодати и неизреченной милости Божией нужно ещё дотерпеть. И вот это слово – терпение – ключевое, потому что означает сознательное и добровольное постоянство в вере и молитве в самых беспокойных и трудных обстоятельствах. У греков есть пословица: «Хороший капитан виден в плохую погоду». Невозможно нам утвердиться в вере, если она не будет испытана скорбями и треволнениями. Бывает, что в самых стеснительных и трудных обстоятельствах человек молится Богу, просит помощи, а помощи, по-видимому, всё нет и нет. Но проходит этот тягостный, трудный период (короткий или длинный – по-разному бывает) и вдруг, в самый подчас неожиданный момент, приходит такая неизреченная благодать, такое утешение от Господа, что понимаешь мгновенно: Господь слышал твои молитвы, зрел твою скорбь, но нужно было тебе поскорбеть, побороться с грехом, проявить настойчивость в искании блага, терпением утвердиться в уповании на Бога. Наша задача – оставаться добрыми, когда отовсюду обуревает зло. Это и называется стоянием в вере Без этого приложения сил душевных и телесных вообще невозможно утверждение в вере. Условно говоря, в тёплой ванной мы все добрые, но цена этого «добра» ничтожна. Наша задача – оставаться добрыми, когда отовсюду обуревает зло. Это и называется стоянием в вере. Об этом надо знать. И когда мы молимся, взываем к Господу о помощи в разных трудных обстоятельствах, будем помнить, что Господь нас слышит. И если не подаёт очевидное разрешение от трудностей прямо сейчас или попускает совершаться чему-то, что, как нам кажется, не должно совершаться, то не потому, что Он нас не слышит, а потому, что нам нужно научится быть с Богом всегда, независимо от внешних условий и внутренних состояний. Иов на гноище. Книга Иова. Конец XI века. Монастырь св. Екатерины на Синае Но и в пытливом стремлении нашем познать тайны Богостроительства и «разобраться» в себе мы доходим порой не до искомого результата, а до смущения, раздражения и растерянности. |
| И разговоры, тихие разговоры только о сокровенном, только о святом. Впереди хоры перекликались со священством, но ветер относил звуки в сторону. Не разобрать. Поэтому женщины сами, нестройно, но воодушевлёно пели “Богородицу”. Когда мы приблизились к часовне св. Николая, толпа уже плотно сгрудилась около служащего на ступенях молебен владыки. Воздев детей на заборчик, мы с супругой встали в сторонке. И здесь увидели Елену, поразительно бледную, как-то ссутулившуюся и тяжело опиравшуюся на догнавшую её ростом Нику. Но так же, как все кругом, радостно улыбающуюся. Они собирались сразу после молебна ехать домой, но мы уговорили зайти к нам. Нике очень хотелось поиграть с нашими девчонками, Елена согласилась: Она недавно перенесла операцию, и ей приходилось каждые четыре часа делать инъекцию. Что-то растирая и растворяя в столовой ложке, Елена, наскучавшись в больнице, тараторила не переставая. Торопливый, перелетающий с темы на тему говорок никак не вязался с тем, что она рассказывала. Я сидел, развесив и понурив уши, и ругал себя, ругал за невнимательность: как можно было не увидеть чужие человеческие страдания? Казнил за недоверчивость: разве Дух не дышит, где хочет? Вот слепота и глухота. Ленивость сердца. Да пусть она всегда была стрекоза, да пусть недалёкая, увлекающаяся, смешная. Но — искренняя, всегда искренняя!.. И это было в ней главным… Болезнь развивалась давно, вначале медленно, обещая шансы на выздоровление, потом всё стремительней, безжалостней. Все её мысли были о Нике: как же она в таком возрасте останется сиротой? Елена, сколько могла, не подавала дочери виду. Слёзы пускала только в ванной. Вместе с кровью. Держалась молитвами. Научилась сердечному деланию, это утешало, не давало отчаяться. Милостью Божией познакомилась с приехавшим из Сергиевой Лавры в наш город старцем Наумом. Его заступничеством боли немного отошли, но анализы не оставляли никакой надежды. И старец благословил на тайный постриг и операцию. Елена тогда уже часто теряла сознание. Поэтому и постриг помнила отрывками. |
| «Редкой души человек! Приходилось встречаться с другими священниками, но он особый... Каждый приходил к нему со своей болью, и он не расспрашивал, кто и откуда. Щедрость такая – всем помогал... Мы познакомились в 1978 году, – вспоминает Анатолий Карпович, – когда я сюда приехал. Отец Павел глуховат, голос громкий, кричит: «У вас тут врач новый, покажите мне его». Я смотрю – мужчина лет шестидесяти, с бородой. Он так встал: «Ну-ка проверь меня, что болит». Через плечи ленточка чёрная – что-то монашеское – крест. Проверил я его: «Вы здоровы». Через два года поступил к нам – камни в желчном, я прооперировал. Это было в 1980-м. Несколько операций ему делал. Последний раз, когда оперировал почечную грыжу, захожу через полтора-два часа – а больного-то и нет...» Даже в тяжелые дни болезни отец Павел не терял ни живости своего характера, ни чувства юмора, так что приходили к нему в больничную палату с утешением, а «он сам всех утешал». «Прихожан ходило как в Мавзолей, я вынужден был просить, чтобы не всех пускали», – пишет он из Борковской больницы родным в Тутаев. «Посещаемость триста процентная, но не пускают, старухи ревят, а соседние попы радуются», – это из другого письма. «Шлю привет! 3-го лёг в стационар, 5-го делали операцию оба хирурга – не усыпляли, но обезболили. 7 швов, завтра половину снимут. Каждый день 4 укола: один в вену и 3 в ж...у, да пусть колют, ведь на ж... е-то не репу сеять...» Вспоминая отца Павла, то смеемся мы с Анатолием Карповичем, то вдруг слезы выступают на глазах у врача: – В Тутаеве его прооперировали, трубочку поставили... Приехали мы его навестить, помыли в ванной. А он встал и запел: «У церкви стояла карета...» Эх, Анатолий Карпович... Через три дня мы встретимся в Тутаеве на године о. Павла 13 января, а 9 сентября того же 1997 года Анатолий Карпович Мусихин погибнет в своём автомобиле – несчастный случай... Как- то сказал он батюшке: «Я, отец Павел, себе машину куплю». «Ты сначала себе гроб купи и в гараж поставь, а потом машину!» – закричал на него отец Павел. Очень он любил Анатолия Карповича и звал его «Толянушко». Похоронили батюшкиного врача на кладбище в Верх- не-Никульском рядом с дорогими о. Павлу могилами монахини Манефы из Мологского Афанасьевского монастыря и бабы Ени (девицы Евгении, как поминают её в церкви, она жила у о. Павла несколько лет, до самой своей кончины – Енюха, Енюшка, отец Павел сравнивал её с блаженной Пашей Саровской). |
| Я почему-то решил, что слово “келья” имеет, так сказать, условное значение и поэтому, когда о. Ф. открыл дверь, я от неожиданности вытаращил глаза. Комната с крашенными белой краской стенами и потолком имела размеры 4 х 2.5 метра, две жесткие кровати, тумбочку и стол со стулом. Камеры арестованных декабристов в равелине, сколь я помнил, были просторнее. Окно, правда, выходило на море, кроме которого ничего из окна видно и не было. На стене висели иконы. Ни ванной, ни туалета нет и в помине. Я решил сфотографировать этот люкс и для лучшей панорамы выпятился в коридор, держа свой цифровик впереди. – Это что это, милый, ты задумал? – раздался голос о. Ф. – Снимок сделать – сказал я, ловя ракурс. – А ну, пойдем – о. Ф. затащил меня снова в келью, закрыл дверь и внушительно показал пальцем на плакатик на двери, который я до этого не заметил. На нем было написано: “Не благословляется (строго воспрещается) совершать на территории монастыря следующее”, после чего были нарисованы кружки с красным ободом и косой линией на манер запрещающего дорожного знака. Внутри кружков были нарисованы видеокамера, фотоаппарат, бутылка с рюмкой, орущая физиономия, майка с шортами, плывущая фигура, дымящаяся сигарета, сотовый телефон и радиоприемник. Далее сообщалось, что уличенные в оном лишаются права пребывания в монастыре. – Нигде курить нельзя? – спросил я. Улыбнувшись моему тону, о.Ф. сказал, что можно выйти к морю и там на камушках подымить, но более нигде. После чего сообщил, что вечерняя служба начнется через два часа, потом трапеза, а “пока отдыхайте” и ушел. Мой товарищ Слава принялся бодро разбирать вещи, а я сел на топчан, уныло озирая келью и гадая, какой длины эта служба окажется, да чем еще потом накормят. Через два часа мы, вместе с монахами в черных мантиях, шли в храм. Далее я подробнее расскажу о церковных службах в монастыре, здесь ограничусь лишь тем, что они очень хороши и не тягостны даже для неподготовленного мирянина, почему – опять же разговор впереди. Но в первый день всё кажется тяжким и к этому тоже надо быть готовым. Гидов в монастыре нет, так что вновь прибывший оказывается в некоторой растерянности, куда направлять стопы и вообще – как себя встраивать в эту жизнь. Тут надо не бояться подходить к монахам, они хоть имеют вид строгий и занятой, но любому вопрошающему охотно и ласково разъяснят нужное и снабдят любой справкой об обители. Он же и предупредит о том, что можно, а что – нельзя. Замечу в скобках, что все запрещения, изображенные на стене в келье, мы исполняли без труда, т.е. не купались, не выпивали и прочая, но не от успешной внутренней борьбы, а так просто – не хочется. |
| Блаженная приходила в гости. Она любила подолгу сидеть на одном месте, когда приходила, и степенно кушала чай с лимоном. Она особенно любила сумерки, даже говаривала: сумерки — время особенной молитвы, все силы слышат, и Христос воцаряется. Любила лампадку, рубиновую крошку света. Лампада освещала бумажный образ, фотографию с чудотворной иконы Божией Матери, что в церкви на Неждановке. У переулка, в котором приютилась названная церковка, три названия. Первое — Успенский Вражек. Так сразу объясняется и местоположение, и вид храмины. Успенский овражек — едва ли не Гроб Пречистой Девы. Московский Иерусалим, Гефсимания. Название дано с терпкой московской ласковостью. Второе название победительное, громкое, в честь героя Полтавской битвы, прославленного Пушкиным — Брюсов переулок. И Брюс, и Боур, и Репнин. Барабанные имена. Громкость фамилии, попав на московскую землю, смягчилась словечком «переулок». Счастья баловень безродный. Сик транзит глориа мунди. Но мне полюбилось третье название. В нем — необыкновенная последовательность звуков. Улица Неждановой. Безысходность грусти, женские бессонницы и надежда. Не ждали Ее. Именно на улице Неждановой и должна быть чудотворная икона. Сколько помню, никогда не было основательного жилья. Одно только временное, соломенное. А тогда, когда произошли вышеизложенные события, уже забыла, когда последний раз мылась в ванной. Горечь стучала в грудь, в горле мед першил. Ропот смолисто клокотал в глубине души. Молилась, часами неотлучно призывая Божье Имя, и по ночам просыпалась с мольбой к Царице Небесной. Потихоньку с бесприютностью своей обвыклась. Стала думать, что так и надо, что может быть хуже. Но и за всю жизнь человек вряд ли совсем смирится с подобным положением. Изнеженный городской человек. Гомо урбис. Когда Блаженная пришла впервые, не помню. Но помню, как. Тонкая фигура мелькнула в сумерках на чужой лестничной клетке. Она подошла и попросила свежего чаю с медом и лимоном. С удивлением разглядывала гостью, когда она чинно сидела за столом, и, тем не менее, ничего особенного не уловила в ее облике. На ней надет какой-то темный платок, скрывающий всю фигуру. Из-под платка показалось точеное лицо, лишенное болезненной худобы. Ясное, округлое, пшеничного цвета. И внимательные глаза. Рот, изогнутый как бы в улыбке, обещал необыкновенную речь. Не та душа, что собой хороша — сказал, наконец, этот рот. |
| — Ты бы лучше шел домой. — Это и есть мой дом. Какое несчастье? Дверь отворилась, и он увидел миссис Макги. Он сразу же понял, что случилось что-то ужасное. Миссис Макги вышла, неся на руках Билла. Но странно, это был Билл и в то же время как будто не Билл, а что-то совсем другое. — Что случилось? — спросил мальчик у миссис Макги. — Я думаю, он захлебся, — сказала миссис Макги. — Он был один в ванной, купался, — ведь мы с ним собирались сегодня в церковь, к вечерне, — и должно быть, он поскользнулся, ушиб голову и захлебся. Она протянула одному из санитаров маленькое тело, закутанное в пальто. — Я укутала его. Так ему будет теплее. Это пальто его отца, — сказала она. — Что, Билл совсем захлебся? Миссис Макги говорила и двигалась так, словно она ничуть не была взволнована. Она двигалась и говорила печально. Такой же вот печальной кажется корова, когда она смотрит на заходящее солнце. Голос у миссис Макги был мягкий и печальный, и казалось, будто она и не знает даже, о чем и зачем говорить. Один из санитаров — не тот, что держал на руках Билла, а другой — попробовал расспросить ее кое о чем. — Что же, каждый раз, как вы собирались в церковь, Билл купался? — спросил он. — Да, — сказала миссис Макги, — каждый раз. — А в церковь часто ходили? Раза два в неделю, наверно? — Нет, — сказала миссис Макги, — мы ходили туда раз в год, в день его рождения. Мы ходили туда и молились друг за друга и за всех, кого только могли вспомнить. На обратном пути мы заглядывали в аптеку купить мороженого и возвращались домой прогуливаясь, потому что день рождения его в августе, когда вечером так приятно пройтись. И вот теперь он поскользнулся и ушиб голову. Что, Билл совсем захлебся? Все это время мальчик слушал, что говорят миссис Макги и санитары, и то на них смотрел, то на Билла. Миссис Макги посмотрела на мальчика таким взглядом, будто она одна во всем мире знала ему настоящую цену и уважала как взрослого, и сказала: — Билл-то захлебся, Пóэт. — Я Эд, — тихо откликнулся мальчик. — Эд Макги. Брат Билла Макги. — Он сказал это так тихо, что никто не расслышал. |
| Мне вдруг опять вспомнился собор Святого Петра – как будто все это ликование было некой победой за темными вратами, к которым меня манил тихий голос, вопрошавший все эти дни: «А ты можешь быть печальной?» Но вот над главным алтарем, где уже началась месса, воссияла «Gloria» ; зазвонили колокола, грянул орган, и наконец все это заглушило ликующее «аллилуйя». Оно вновь и вновь вздымалось вверх, словно волны благодарности и любви, заливающие храм. Казалось, будто все тени внезапно расцвели блеском славы, будто сама черная земля вдруг превратилась в свет, а все ее камни – в крылья. Я испытывала бурное желание присоединиться к этому ни с чем не сравнимому ликованию, но в то же время чувствовала нежную преграду, отделявшую меня от него и вселявшую в меня странную робость. Даже когда во время мессы подняли Святые Дары, мне казалось, что они воспарили над ним как тихая отрешенность. Или, может, причиной тому была эта робость моего сердца, вдруг устремившегося глубже, ближе к нему?.. Потом мы еще раз зашли в Сан Джованни ин фонте [Fonte (ит.) – родник, источник. ], где до этого освящали воду для крещения. Баптистерий был слишком мал, чтобы вместить всех желающих, и вначале нас не пустили внутрь. Теперь здесь не было ни души, остался лишь тонкий сладкий аромат: каменный пол и ступени перед купелью – античной базальтовой ванной – усеяны были цветами. Я вдруг спросила бабушку, крестили ли меня. Она взглянула немного удивленно, но потом, вероятно, простодушно решила, что в моем вопросе вовсе нет никакого тайного смысла. Нет, ответила она, я так и осталась маленькой язычницей, причем формально – единственной в нашей семье. Сама она еще по традиции крестила своих дочерей, отец же мой, окончательно порвавший с Церковью, воспротивился этому обычаю в отношении своего ребенка. Пока бабушка объясняла мне это, Энцио постепенно отдалился от нас; я так и не поняла, не обиделся ли он из-за моего вопроса. Я слышала, как он заговорил со старым хранителем о знаменитой бронзовой двери баптистерия, которая была перенесена сюда из терм Каракаллы и славилась тем, что при открытии и закрытии удивительно мелодично – в октаву – гудела. |
|
|
