| Феодосия, – но с ним вместе причти меня к избранным, в том сиянии, которое уготовал Ты праведным…» Когда он молился так, внезапно предстал у одра его ангел во образе преп. Феодосия и, наклонившись ко груди его и дав ему целование, сказал ему: «Господь послал меня известить тебе, что то, о чем молишься ты Господу – будет тебе по твоему прошению; ты будешь причтен с его святыми и водворишься с ними в Царствии Небесного Владыки. Когда же Господь Бог повелит тебе преставиться от этой жизни и прийти к Себе – тогда мы не разлучимся друг от друга, но будем вместе в том свете». Сказав это, он стал невидим для преподобного. Преп. Дамиан понял, что это было явление ему от Бога, так как он не заметил, чтобы говоривший с ним вошел через двери или вышел через двери, но он стал невидим на том месте, где явился. Поэтому немедленно он позвал келейника и послал его к преп. Феодосию, прося его прийти к нему. Когда же святой пришел, блаженный Дамиан сказал ему с веселым лицом: «Отче, будет ли так, как ты обещал сегодня, явившись мне?» – Преподобный, так как не знал об этом, ответил: «Не знаю, чадо, что я обещал тебе». Тогда открыл ему блаженный Дамиан, как он молился, и как явился к нему некто с обещанием, в образе преподобного. Услыхав это, боговдохновенный Феодосий восхвалил Бога и, прослезясь, сказал блаженному: «Да, чадо, будет так, как он тебе обещал – ибо ангел Божий явился тебе в образе моем, а я, грешный, как могу обещать такую славу, которая уготована праведным!» Блаженный Дамиан, получив такое извещение, был в радости и в благой надежде. Собралась вся братия; он простился со всеми и в добром исповедании с миром предал душу свою в руки Господа, ангелам, пришедшим за ним, и просветлел лицом, показывая, как радостно разлучение души с телом. Тогда преп. Феодосий приказал ударить в било, чтобы собралась и прочая братия, – и с пением и великою честью погребли честное тело угодника Христова в пещере, в честь славимого в Троице Бога, Который, молитвами целителя Дамиана, да сподобит и нас быть общниками Царствия своего, где нет болезни, в бесконечные веки. Аминь. Житие преподобного отца нашего Иеремии прозорливого (5 октября) Он предсказывал будущее и провидел помышления человеческие Пророком Иеремией почтена и наша земля; говорим не о древнем, но по правде сказать – не можем назвать его и юным. Ибо этот блаженный Иеремия Печерский достиг такой старости, что помнил крещение Русской земли, бывшее во дни благоверного великого князя Владимира; и сам блаженный был просвещен тогда купелью святого крещения. Спустя долгое время, пришел он во святой Печерский монастырь к преп. отцам нашим Антонию и Феодосию, и принял великий ангельский схимнический образ, в котором подвизался богоугодно, ревнуя житию святых отцов. |
| — Неможешь ты, святый владыка, все хвораешь, худо кушаешь. Не желаешь ли курочки жареной? — Сведают ваши, — грустно отвечал Епифаний, — крамолить будут. Ведь у вас епископы не вкушают… — Я не монах, а белец, — отвечал келейник — мне можно есть курочку. Повели, владыка святый, я, пожалуй, припасу, как бы про себя, а ты и покушай. Лакомый епископ охотно согласился на предложение келейника. Давно не едал он вкусной пищи. Келейник так и сделал, как говорил. Сжаривши монастырскую курочку, подал на стол епископу; но в то самое время, когда Епифаний занялся запретным блюдом, по знаку, неприметно для него данному искусителем-келейником, вошли один за одним казначей Павел с другими старцами. Вошли, посмотрели и, слова не сказав, пошли вон из кельи, будто за надобностью какою приходили, да не вовремя. А Епифаний, как скоро они ушли, пеняет келейнику: — Что бы тебе дверь-то запереть, а ты не запер. А келейник его, как малого ребенка, уговаривает: — Ничего, владыка святый. Ты ведь больше их — они тебе не указ. Епифаний согласился с келейником. Казначей Павел с прочими свидетелями соблазнительной трапезы ветковского епископа не пустили дела в огласку. Им нужнее всего было то, чтобы наверное узнать, обливая Епифаний или погружен, и действительно ли он привержен к старообрядству. Дали келейнику, которому добродушный епископ совершенно вверился, новое наставление. Однажды Епифаний, здоровье которого таяло, как свечка, сидел грустный, задумчивый. Подошел к нему келейник. — А что, владыка святый, спрашивает, есть ли у тебя родственники в Киеве? Этот вопрос за живое тронул Епифания. У него вся душа была в родных. Сердце у него было доброе и доверчивое, и пустился он в откровенные разговоры с келейником. — Есть же, кажу, — отвечал он со вздохом, — есть племянники и внучата есть… На то келейник ему: — Худое тебе житье здесь, владыка. Не взлюбили тебя и попы и старцы. — И сам я вижу, что не взлюбили, — отвечал Епифаний, — и что делать, право, не знаю и не придумаю. — Да напиши ты к своим письма, — сказал келейник, — уведомь о себе, что жив. Они о тебе обрадуются и попекутся о тебе. |
| — По церковному делу пожалуйте завтра, — упрашивал ее шепотом келейник. — Ни за что на свете: я сейчас, сию минуту должна видеть владыку, потому что мне некогда; я через полтора часа уезжаю и могу опоздать на поезд. Келейник увидал спасение в том, что графиня не может долго ожидать, и с удовольствием объявил, что теперь владыку решительно нельзя видеть. — Это ложь, он меня примет. Я требую, чтобы вы сейчас обо мне доложили. — Помилуйте, спросите у кого угодно, принимает ли кого-нибудь владыка в эти часы? и вы изволите убедиться… — Нет, это вы изволите убедиться, что вы говорите ложь! Сейчас прошу обо мне доложить, или вы увидите, как я сумею вас заставить делать то, что составляет вашу обязанность. — Воля ваша, но я не могу. — Не можете? — Не могу-с, не смею. — Хорошо! С этим графиня быстро поднялась с места, сбросила с плеч мантилью и, подойдя к висевшему над столом зеркалу, стала развязывать ленты у своей шляпки. Келейник смешался и уже умоляющим голосом заговорил: — Что это вам угодно делать? — Мне угодно снять мою шляпу, чтобы было спокойнее, и терпеливо ожидать, пока вы пригласите ко мне вашего владыку. — Но я… извините… я не имею права вас здесь оставить… Но на это графиня уже совсем не отвечала: она только обернулась к келейнику и, смерив его с головы до ног презрительным взглядом, повелительно сказала: — Отправляйтесь на свое место! Я устала вас слушать и хочу отдыхать. — Отдыхать?! Послушник совсем опешил: сатаны в таком привлекательном и в то же время в таком страшном виде он еще не видал во всю свою аскетическую практику, а графиня между тем достала бывший у нее в кармане, волюмчик нового французского романа и села читать. Что бы решился предпринять еще далее против этого наваждения неопасливый келейник, — это неизвестно. Но, к его счастью, затруднительному его положению поспешил на помощь сам дипломатический владыка. По рассказу графини, только что она раскрыла свою книгу, как келейник стих, а в противоположном конце зала что-то зашуршало. — Я, — говорит графиня, — догадалась, что это, может быть, сам он идет на расправу с моим сорванством, но притворилась, что не замечаю его появления, и продолжала смотреть в книгу. Это его, конечно, немножко затрудняло, и я этим пользовалась. Он не дошел до меня на кадетскую дистанцию, то есть шагов на шесть, и остановился. Я все продолжаю сидеть и гляжу в мою книгу, а сама вижу, что он все стоит и тихо потирает свои как будто зябнущие руки… Мне стало жалко старика; и я перевернула листок и как бы невзначай взглянула в его сторону. Посмотрела на него, но не тронулась с места, делая вид, как будто я не подозреваю, что это сам он. Это было для меня тем более удобно, что он был в одной легкой ряске и каком-то колпачке. |
| Юноша силился молиться, что ему не всегда удавалось, особенно во время нарочитой шумихи. Так продолжалось некоторое время. Но вдруг все голоса смолкли... До этого случая «действие» никогда не переходило из комнаты Владыки в комнату, где спал келейник. А на этот раз получилось по-иному. Враг смолк в той комнате, как и сам Владыка, и оказался в комнате келейника, направив на него все внимание. «Он» был невидим, но духовно осязаем. «Он» стоял у двери, незримый, метрах в двух. Келейник, объятый ужасом, беззащитный, панически продолжал шептать молитву, произносимую Владыкой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!» А «тот» произнес, но без слов, угрозу. Смысл угрозы этой был таков: – А! Ты так? Ну, посмотрим потом... И после этого «его» не стало. Сам келейник, уже много времени спустя сокрушался и укорял себя, что он нарушил меру новоначального: не попросил святых молитв у Владыки Архиепископа, чтобы обезопасить себя и избежать угрозы врага. А начало великой опасности было уже за плечами. Во-первых, он был, по легкомыслию, так рад, что испытал «страхование», что похвалился этим перед другими. Во-вторых, это тайное самовосхваление – начало прелести духовной. И плод духовный сразу был уничтожен. Ведь надо было, последуя примеру Владыки, молчать обо всем и только молить Господа о вразумлении. А этот келейник, хотя и выразил правильную мысль, едва ли без тайного хвастовства говорил: – Вот куда бы поместить безбожника-атеиста, отрицающего все духовно воспринимаемое. На эту дачу, в соседство к Владыке Архиепископу... И он наутро стал бы верующим! Между прочим, как говорил тот же келейник, Владыка в ответ на рассказ о случившемся сказал ему, что в этом страховании бесы явились в образе евреев, не верующих во Христа, и они произносили всевозможные хулы на Него... Бесов было много, а «картавый» был у них за предводителя. Подобные хитрости бесовские – общеизвестны. Об этом повествуется в житиях святых... Демоны в своем человекоубийственном лукавстве, в своих коварных хитростях имеют возможность принимать образы «ангелов света», как и говорит об этом святой Апостол Павел: «И не дивно: сам бо сатана преобразуется во Ангела светла» ( 2Кор. 11, 14 ). |
| Некоторый богатый житель Петербурга, бывший винный откупщик, проезжая через Троекурово, с дороги зашел посмотреть на отца Илариона и, как после сам признавался, испытать - вправду ли его называют люди святым и прозорливым человеком, в чем сам он сомневался. Келейник старца пошел доложить о нем. Старец в это время совершал свое молитвенное правило и потому велел сказать посетителю, чтобы он подождал, если желает его видеть. Такой неожиданный и бесцеремонный ответ для миллионера, не привыкшего ждать, показался оскорблением. Вспыхнув от гнева, он спросил келейника: «А скоро кончится правило?» - «В 12 часов»,- отвечал тот. «А теперь только 9,- сказал проезжий, посмотрев на свои часы,- значит, ждать три часа. Нет, это слишком долго. Сходи еще к твоему батюшке и скажи, что N.N. просит позволения выйти к нему теперь, скажи, что я ждать не могу, да здесь и негде». Келейный возвратился от старца с двояким предложением - или дожидаться в доме священника, или побывать у него на обратном пути. С неприличным тоном укора обидевшийся посетитель сказал, что коляска его вне села, а обратный путь его предположен по другому тракту. С этими словами он ушел, бормоча что-то про себя об отце Иларионе. По уходе его старец тотчас же позвал келейного и, подавая ему просфору, сказал: «Бог даст, воротится. Поди догони его и отдай ему просфору».- «Теперь его уже не догонишь, он далеко»,- возразил келейник. «Нет, Спиридон, иди!» Исполняя послушание, но не надеясь догнать барина, келейник, в раздумье о сказанном старцем, шел не спеша, но вдруг, к своему удивлению, он увидел проезжего богача у ворот церковной ограды, осязавшего руками стены оной. «Что вы здесь делаете?» - спросил посланный отцом Иларионом. «Это ты, мальчик?» - спросил в свою очередь проезжий. «Доведи меня, пожалуйста, до лошадей,- продолжал он,- у меня что-то в глазах стало темно». Келейник повел его и, помогая садиться в коляску, подал ему просфору. «От кого это?» - спросил богач. «От батюшки отца Илариона».- «Разве он служит обедни?» - «Нет,- отвечал келейник,- а после каждой службы священник дает ему, а он раздает приходящим». Приняв просфору, ослепший тотчас прозрел. После этого, вздохнув, он поцеловал ее и, трижды перекрестясь, сказал: «Слава Тебе, Господи, что избавил меня от постигшей было тяжкой скорби за осуждение раба Твоего! Прости меня, отец Иларион! Я непременно заеду». После этого чудесного случая смирившийся богач не только заезжал к отцу Илариону, но и оказывал ему глубокое уважение, а впоследствии просил его принять весьма значительное денежное пожертвование. |
| Не имея таковой суммы, он призвал келейника, чтобы посоветоваться, где взять денег, и ни под каким видом не хотел беспокоить старшую братию, потому что акафисты заказаны были печатать им лично для раздачи богомольцам. Не успел выйти от него келейник, как ему навстречу попадается благодетель и жертвует батюшке 100 руб. В другое время требовалось 200 руб., но и тут Промысл Божий не оставил его; приходит он от утрени в придел преп. Кирилла к ранней обедне и едва успел приложиться к раке угодника, как подходит старушка и вручает ему деньги. Нет сомнения, что старец был глубоко проницателен и даже прозорлив. Однажды приходит к нему келейник и старец предложил ему несколько душеполезных наставлений. Но окончивши их и посмотрев на келейника, он сказал, указывая на его голову: „Ты, кажется, ничего не забрал сюда из сказанного?” Тот, действительно ничего не понял из его слов и хотел переспросить его о наставлениях, но старец предупредил его и вновь с глубоким благоговением и вместе с твердостью в тоне повторил свои наставления, которые на этот раз и были усвоены келейником. В другой раз вышло разногласие между старшей братией, в которое, между прочим, замешан был и его старший келейник старец. И вот когда келейник подавал ему чай, то сей последний, посмотрев на него, уразумел его расстроенные чувства и стал спрашивать о причине скорби. Как ни пытался скрыть от него келейник дело, но все-таки пришлось высказать истину. Тогда старец тотчас же собрал старшую братию, разрешил недоумение и разногласие и всех примирил . Одному купцу, г. Кириллова, ведущему обширную торговлю водкой, старец советовал оставить гибельную для народа торговлю. Купец и особенно жена его отговаривались, что не они, так другие будут торговать водкой; а, ведь, и им надо же чем-нибудь заниматься. Старец говорил на это: „Придет время, – сами пожелаете оставить торговлю... но будет поздно”. И что же вышло? Сам купец скоро помер, старший сын его впал в распутство, и торговля с этого времени не только прекратилась, но и дом этого купца со всем имуществом опечатали. |
| В это время уже собирались понемногу посетители, желавшие лично видеть старца. Мужчины приходили изнутри скита и собирались в сенях перед дверью, которая еще была заперта. То и дело раздавались звонки, и к выходившему келейнику обращались с просьбами доложить старцу о желании видеть его. Келейник отвечал, что старец сейчас занят письмами и просил обождать немного. В это время с наружной стороны скита хибарка наполнялась посетительницами. Мало-помалу нетерпение посетителей и на мужской, и на женской половине все более возрастало, звонки становились чаще и сильнее, келейника начинали упрекать в том, что он не докладывает старцу. Келейник передавал все эти речи старцу, а старец, поглощенный письмами, рассеянно отвечал: «Попроси подождать». Желая протянуть время, келейник иногда спрашивал посетителей: «Да как о вас доложить?» Каждый говорил ему свою фамилию и откуда он приехал, но келейник, конечно, не мог всего этого запомнить и, войдя к старцу, говорил: «Там, батюшка, собрались разные народы – московские, смоленские, вяземские, тульские, калужские, орловские – хотят вас видеть». Наконец, старец оканчивал свою переписку. Входные двери открывались, и посетители наполняли назначенные им помещения, коридорчик, зальцу, хибарочные помещения и т. д. Через некоторое время выходил старец. Он был довольно высокого роста, немного сгорбленный, худощавый, бледный, с довольно длинной редкой бородой, с живыми, добрыми и проницательными небольшими глазами, в ватном подряснике и в ватной камилавке на голове, с четками в руках. Когда он снимал камилавку, открывался большой, умный лоб, увеличиваемый лысиной. Выйдя из своей кельи, старец сперва направлялся на женскую половину, в хибарку. Входя в хибарку, старец благоговейно молился перед большой иконой Богоматери «Достойно есть», присланной с Афона, и начинал благословлять кинувшихся к нему женщин. В летнее время, когда бывало особенно много посетителей, старец через хибарку выходил в лес, под открытое небо, и там обходил и благословлял собравшихся, останавливаясь с тем или другим, чтобы выслушать вопрос и дать ответ. И с какими только просьбами и жалобами, с какими только своими горестями и нуждами ни приходили к старцу люди! Одна крестьянка со слезами просила его научить ее, чем кормить порученных ей господских индюшек, чтобы они не дохли, и старец, расспросив, как она их кормит, давал ей соответствующее наставление. Когда ему указывали, что он напрасно теряет с нею время, он отвечал: «Да ведь в этих индюшках вся ее жизнь». |
| Владыка по-серьезному готовился к перемещению в Ленинград. Может быть, это и свершилось, если бы не одно печальное обстоятельство... Однажды 172 келейник, придя со службы домой, зашел по обычаю в келью святителя. Он лежал в кровати. На лице отображался какой-то испуг. – Что случилось? – спросил Владыку келейник. – Получил убийственное распоряжение из Москвы, – ответил святитель. – Что за распоряжение? Где оно? – испуганно ища бумагу, спросил келейник. На столе лежал конверт и письмо. Это и было то, что так сильно встревожило Владыку. В письме говорилось, что на предстоящем торжестве 18 июля будет зачитана сначала похвала Святейшему, а затем обращение к последнему о том, чтобы Патриарх удалил из патриарших покоев «Гришку Распутина» 2 – Д. А. Остапова. Авторы письма просили Владыку поддержать их. Письмо было датировано 14 июнем с. г. Подпись анонимная – «Группа архиереев». Келейник успокоил святителя, сказав, что страшного и убийственного здесь ничего нет, поскольку его никто не обязует ни отвечать, ни участвовать в намеченной группировке. Но решили это письмо в копии отправить Святейшему для уведомления. – Я выполнил свой долг пред Патриархом, – заявил Владыка, отсылая письмо, – и обижаться на меня он не должен. Подобным действием святитель хотел выразить свою признательность Первоиерарху и заявить о своей ему преданности, но получилось нечто непоправимое, что отрицательно сказалось на дальнейшей судьбе Преосвященного. На торжества по случаю 50-летия служения Святейшего в епископском сане Владыку не пригласили, хотя обещали пригласить. Святитель все это переносил болезненно. – Что могло произойти? – говорил он. – Почему последовал отказ? Митрополит Одесский Борис объяснил это просто. Когда игумен ИОАНН спросил его: «Что могло случиться, что Владыку не пригласили на торжества?» – он ответил: – Ничего не случилось! Патриарх относится к нему очень хорошо, а если он не пригласил его, то лишь потому только, что был очень большой наплыв гостей из-за границы, и трудно было всех размещать... С Патриархом я беседовал о вашем Владыке. Он расспрашивал, интересовался службой. Я ответил, что я присутствовал за службой митрополита и дай Бог каждому из нас так служить, как он служит в свои годы. Говорил ему и о «Чине». Патриарх обещал работу эту утвердить, но только после праздников, когда все гости разъедутся. А о том, что Патриарх не пригласил Владыку на свой юбилей, успокой его. |
| Раздраженный и смущенный губернатор попросил у него объяснения его слов, и тогда святитель обличил его в его многих незаконных действиях и увещевал его исправиться. Губернатор, может быть, искренно, а может быть потому, что святитель угрожал ему довести до сведения государыни о его злоупотреблениях, (а государыня, как губернатор знал, уважала святителя): может, и из этих человеческих расчетов губернатор обещал загладить свои несправедливости. Следующий случай в чрезвычайно отрадном свете рисует отношение епископа к бедным. Пред великими праздниками он посылал с доверенным келейником милостыню к бедным: деньги и платье. Келейник должен был, сложив все у окна или порога дома, стукнуть в стену, чтобы обратить внимание хозяев, и поскорее отойти. Иногда случалось, что келейник был болен, и тогда святитель сам, улучив такую минуту, когда привратника не было у ворот, прокрадывался в одежде простолюдина на улицу и ходил по городу с тайной милостыней. Однажды пред Рождеством, когда он переодетый уже возвращался домой, привратник окликнул его у ворот. Не желая быть узнанным, он постарался проскользнуть молча; тот схватил епископа, стал допрашивать его; подвижник пытался вырваться, и получил несколько сильных ударов в спину, так что еле-еле мог доплестись до дома. Об этом всем узнал лишь один келейник его. Вообще, точно предчувствуя, что век его будет недолог, он спешил делать добро, спешил наполнить жизнь свою подвигами. Он постоянно помнил неизбежный час смерти и со слезами готовился к нему. Во время принесения бескровной жертвы он обыкновенно заливался слезами. Келейник, приходивший к нему с докладом об утренних и вечерних богослужениях, заставал его всегда молящимся. При всяком бое часов, отбивавшем умчавшийся в вечность час: святитель произносить молитву, молиться которой советовал и другим. Она и называется доселе ежечасной молитвой святителя Иоасафа Белгородского , и многие ее творят. Вот слова этой молитвы: «Буди благословен день и час, в онь же Господь мой Иисус Христос мене ради родися, распятие претерпе и смертию пострада. О, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, в час смерти моея приими дух раба Твоего в странствии суща, молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен еси во веки веков, аминь». |
| – Ты будешь отец митрополит? Епископ ответил, что нет, и пошел сказать митрополиту о приходе солдат. Митрополит Владимир вышел в прихожую к солдатам и спросил их: – В чем дело? Ничего не ответив, солдаты повели митрополита в нижнее помещение и заперли за собою двери. Разговор занял не более пяти минут, затем дверь отворилась и вышел митрополит, который был заметно взволнован, и, проходя мимо епископа Феодора и архимандрита Амвросия, сказал, разводя руками: – Вот, они хотят уже расстрелять меня! – Иди, не разговаривай! Кто тебя будет расстреливать? До коменданта пойдешь! – закричал предводитель. Монах подал митрополиту легкую комнатную рясу, и он прошел вместе с убийцами в верхний этаж. Поднявшись на первую площадку лестницы, владыка остановился и, обратившись к сопровождавшим его убийцам, сказал: – Ну, господа, если вам угодно расстрелять меня, расстреливайте здесь же, на месте, – я дальше не пойду. – Кто тебя расстреливать будет, – иди! – крикнул предводитель. Наверху митрополита и сопровождавших его убийц встретил келейник, он открыл дверь в залу и подал митрополиту ключ, которым тот открыл дверь в спальню, куда вошел сам, а вслед за ним убийцы, келейника в спальню они уже не пустили. Минут через 15–20 владыка вышел из спальни в сопровождении солдат, в рясе, с панагией на груди, в белом клобуке на голове. Келейник встретил его в передней и хотел подойти под благословение, но предводитель убийц, грубо его оттолкнув, зло сказал: – Довольно кровопийцам кланяться – кланялись, будет!.. Келейник, однако, решительно шагнул навстречу митрополиту, и тот сам приблизился к нему, благословил, поцеловал и, пожав руку, сказал: – Прощай, Филипп! Затем владыка вынул из кармана платок и вытер слезу. По словам келейника, внешне митрополит казался спокойным, как будто он шел на служение литургии. Другой келейник владыки, иеродиакон Александр, сказал, обращаясь к солдатам: – Товарищи, куда вы ведете митрополита? – В штаб для допроса, – ответил один из солдат. – А где ваш штаб? – В городе. |
|
|
