| Через минуту из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел Волька, держа под руку Хоттабыча. Старик был великолепен в новой парусиновой пиджачной паре, украинской вышитой сорочке и твёрдой соломенной шляпе канотье. Единственное, что он не согласился сменить, была обувь. Сославшись на мозоли трёхтысячелетней давности, он остался в своих розовых туфлях с загнутыми носками, которые в своё время свели бы, вероятно, с ума самого большого модника при дворе калифа Гаруна аль Рашида. И вот Волька с преобразившимся Хоттабычем почти бегом приблизились к подъезду 245й московской средней школы. Старик кокетливо посмотрелся в стеклянную дверь, как в зеркало, и остался собой доволен. Пожилой швейцар, солидно читавший газету, с удовольствием отложил её, завидев Вольку и его спутника. Ему было жарко и хотелось поговорить. Перескакивая сразу через несколько ступенек, Волька помчался вверх по лестнице. В коридорах было тихо и пустынно – верный и печальный признак, что экзамены уже начались и что Волька, следовательно, опоздал. – А вы, гражданин, куда? – благожелательно спросил швейцар Хоттабыча, последовавшего было за своим юным другом. – Ему к директору нужно! – крикнул сверху Волька за Хоттабыча. – Извините, гражданин, директор занят. Он сейчас на экзаменах. Зайдите, пожалуйста, ближе к вечеру. Хоттабыч сердито насупил брови: – Если мне будет позволено, о почтенный старец, я предпочёл бы подождать его здесь. – Затем он крикнул Вольке: – Спеши к себе в класс, о Волька ибн Алёша, я верю, ты потрясёшь своими знаниями учителей своих и товарищей своих! – Вы ему, гражданин, дедушкой приходитесь или как? – попытался швейцар завязать разговор. Но Хоттабыч, пожевав губами, промолчал. Он считал ниже своего достоинства беседу с привратником. – Разрешите предложить вам кипячёной воды, – продолжал между тем швейцар. – Жара сегодня – не приведи господь. Налив из графина полный стакан, он повернулся, чтобы подать его неразговорчивому незнакомцу, и с ужасом убедился, что тот пропал неизвестно куда, словно сквозь паркет провалился. Потрясённый этим невероятным обстоятельством, швейцар залпом опрокинул в себя воду, предназначенную для Хоттабыча, налил и осушил второй стакан, третий и остановился только тогда, когда в графине не осталось ни единой капли. Тогда он откинулся на спинку стула и стал в изнеможении обмахиваться газетой. |
| И конечно, то, что раздувается в обществе… я могу сравнить современные СМИ с газетой «Искра». (Смеется.) Почему? А очень похожи эти коммунистические приемы. Они хотя все вроде, так сказать, противоположной ориентации, но так. Когда у нас в нашей Российской империи, где, мы знаем, было очень развитое, на самом деле, трудовое право,— рабочих права и так далее, и так далее. Но где-то, на каком-нибудь заводе в России какой-то, как сказать, там управляющий, еще что-то, ударил человека, и потом они, значит, по всей России стачки подымаются. То есть из искры возгорается… Возгорается пламя, да. То есть случается какой-то один случай вопиющий, который сама же система уголовно-исполнительная, она даже чересчур строга к сотрудникам, я так считаю. Потому что в последнее время очень много делается для людей, содержащихся там в узах, но мало для самих сотрудников, вот. Потому что они как-то не чувствуют себя, чувствуют себя сиротами, на самом деле. Вот. И тут же, значит, раздувается, что все такие, все вот это. Особенно было интересно читать, допустим, такое интервью, что в «Матросской тишине» какой-то сотрудник, такой толстый очень, жирный, так сказать, большой, и вот приносят еду, он прямо лезет в этот котел, достает оттуда куски мяса, там еще что-то. Ну в общем, понаписали. А да, самое интересное, что у него, значит, на посту стоит холодильник, а в нем пакеты с молоком. Ну тут уже тогда все стало ясно, когда прочитали про пакеты с молоком. Молоко развозят в бачке и наливают ковшиком. И в пакетах там не бывает. (Смеются.) То есть вот, понимаете. То есть лишь бы что-то такое изобразить. Ну и конечно, в ответ на такие вещи, конечно, проходят проверки прокурорские, все что угодно, и ничего подобного не находится, естественно. Вот. И ясна полная абсурдность и, так сказать, просто талант журналиста, который все придумал, сказочника. Кроме того, что там есть свои священники в каждой, допустим, сейчас у нас везде, вот во всех местах, то есть и в следственных изоляторах, в колониях, в больницах, сейчас различные трудовые дома или как и так далее, все, и вот, исправительные. |
| Запрос на новые лица был и кончился Да, был социальный запрос на новые лица в политике, но Шульц оказался «блеклым брюссельским бюрократом, который ничего нового сказать не может», указал Камкин, подчеркнув, что «Шульц-эффект выдохся». «Соперник Меркель - Шульц от СДПГ - с грохотом проиграл», - согласился Рар. Северный Рейн - Вестфалия - это родина Шульца. «Если он на своей родине не смог для своей партии набрать нужные голоса, то у него очень мало шансов усилить свои позиции до сентября на федеральном уровне», - заявил эксперт. Голосование в Северном Рейне - Вестфалии важно, поскольку это главная в Германии земля по численности населения, а один ее промышленный потенциал, например, превышает потенциал территории бывшей ГДР. Здесь проживает почти четверть населения республики, и выборы считались «генеральной репетицией» выборов в федеральный парламент, намеченных на 24 сентября. Зампред СДПГ Ральф Штегнер подчеркнул, что партия потерпела «действительно горькое поражение», пишет DW. По сравнению с предыдущими выборами, СДПГ потеряла более 8% голосов. Если до этого социал-демократы правили в Северном Рейне - Вестфалии в коалиции с «зелеными», теперь такой вариант коалиции невозможен, отметил в беседе с газетой ВЗГЛЯД Камкин. «Зеленые» провалились - почти в два раза потеряли присутствие в ландтаге, Левая партия вовсе не прошла», - подчеркнул он. Теперь христианским и социал-демократам придется формировать большую коалицию. Не исключена также коалиция ХДС и свободных демократов, «тогда это будет еще одна ступень для последующего прихода к власти в бундестаге Меркель», подчеркнул Камкин. «Социал-демократы действительно потерпели сокрушительное поражение, а партия Меркель наверстала отставание», - констатировал он. Столь же неожиданным стало поражение «зеленых», зато удвоили представительство свободные демократы - союзники христианских демократов. Вообще ХДС и СДПГ становятся все больше похожи друг на друга, как близнецы. Поэтому набирают силу протестные движения, например, АдГ. Проход в ландтаг АдГ был прогнозируемым, она по-прежнему перетягивает на себя протестный электорат и формирует свое избирательное ядро, подытожил эксперт. |
| В дорогу мы получили от американских солдат старые теплые одеяла, армейскую походную посуду, сколотили два ящика и положили туда все наше «добро». Когда мы уезжали, таможенники открыли наши ящики для проверки – и махнули рукой! А ведь в лагерях распространялись слухи, что в Америке нет ни лука, ни чеснока! И были такие, кто все это с собой везли! Эти небольшие сундуки все еще хранятся у нас дома. Там лежал стенной ковер из Ташкента и несколько фотографий, которые мы смогли взять с собой. Нью-Йорк, Нью-Йорк – Вот вы спустились с палубы парохода и очутились в Нью-Йорке... – В дорогу моя крестная прислала нам из Америки один доллар! С этим долларом мы 23 июня 1951 года приехали в Нью-Йорк и удачно его здесь употребили – мама купила жетон на «сабвей» (метро) за 10 центов, немецкую газету, чтобы искать квартиру и работу, а также чистящее средство для ванной в будущей квартире. Нас привезли на 123-ю улицу в верхнем Ист-сайд и высадили прямо на улице. Помню страшную жару, грязь, жуткий запах. Мы сидели на ящиках, и вокруг нас стали собираться люди. Мама начала громко рыдать. К ней подошла полная итальянка, обняла маму, подарила ей пластиковую розу и сказала, что Америка нам понравится, и все будет хорошо. Эта роза в стеклянной квадратной вазе стояла у нас на камине 15 лет, пока не развалилась, когда мы переезжали на другую квартиру. Через день после приезда в Нью-Йорк мама пошла искать квартиру. Она шла по улице и увидела пожилого господина с немецкой газетой в руках. Он оказался домовладельцем и сдал нам квартиру. Место, где располагался дом, было и сейчас остается довольно престижным, с шикарными дорогими домами. А тогда в квартире, которую мы сняли за 10 с половиной долларов в месяц, было 2 комнаты, общий туалет в коридоре на 2 семейства и ванна на кухне. Электричество и газ были отключены за долги прежнего жильца. Мы нашли на улице 4 кровати. Я спала на выданной нам армейской койке до тех пор, пока не вышла замуж. Еще через несколько дней мама нанялась на работу на кондитерскую фабрику «Sunshine Biscuits». Как недавно приехавшую, ее поставили работать на конвейер в ночную смену. На фабрике работало много представителей разных народностей, которые друг к другу относились неприязненно. Днем мама ходила на уроки английского языка, по окончании которых стала работать в компании «Американ Экспресс». |
| Когда медвежонок оказался у знакомой зелёной двери дома номер тридцать два, мордочка у него уже была длиннее некуда, но к этому времени он так плотно нахлобучил шляпу на лоб, так низко повесил голову и так сильно ссутулил плечи, что только очень внимательный наблюдатель заметил бы, что что-то не так. Паддингтон приподнял край шляпы, бросил последний тревожный взгляд на улицу, а потом исчез из виду, с громким щелчком захлопнув за собою дверь. Щелчок этот мог означать только одно: по крайней мере один из Браунов сегодня не намерен больше ни с кем вступать в разговоры. Визит на биржу Внезапную перемену в настроении медвежонка первой из всех домочадцев приметила миссис Бёрд. — Ничего не понимаю, — призналась она на следующий день. — Вчера утром он был такой бодрый и жизнерадостный. А теперь у него вид медведя, совершенно убитого горем. — Надеюсь, он не переутомился во время путешествия, — встревожилась миссис Браун. — Нет, что-то с ним вчера такое приключилось, когда он ходил на рынок за покупками, — покачала головой миссис Бёрд. — Он вернулся с ужасно кислым выражением и даже не доел за обедом свою порцию сладкого пудинга. — Вы правы, как-то он странно себя ведёт, — согласилась миссис Браун. — Вчера я застукала его в саду — он взял у Генри коловорот и сверлил в земле дырку. Вид у него был страшно расстроенный. — Хотите знать моё мнение? Тут дело в деньгах, — решительно высказалась миссис Бёрд. — В деньгах? — Миссис Браун встревожилась ещё сильнее. — Почему вы так думаете? — Он вчера весь вечер подсчитывал свои доходы и расходы, — мрачно объяснила миссис Бёрд. — А когда закончил, попросил у меня красные чернила! Кроме того, помните эту историю с газетой сегодня утром? И ещё он за завтраком задавал мистеру Брауну очень странные вопросы. Мистер Браун работал в лондонском Сити и каждое утро за завтраком, прежде чем отправиться к себе в контору, просматривал специальную газету, в которой писали про акции и ценные бумаги. Сегодня утром он обнаружил, что в газете не хватает одной страницы. В похищении так никто и не признался, но у миссис Бёрд сразу же возникли подозрения, а теперь они превратились в уверенность. |
| В один прекрасный вечер Дора захотела остаться дома, а мы с бабушкой отправились в коттедж доктора. Стояла осень, прения в парламенте не отравляли мне удовольствия дышать вечерним воздухом, и аромат сухих листьев, по которым мы брели, вызывал у меня в памяти наш сад в Бландерстоне, а вздохи ветра навевали знакомую грусть. Наступили сумерки, когда мы дошли до коттеджа доктора. Миссис Стронг только что вернулась домой из сада, а мистер Дик замешкался там, помогая садовнику заострять колышки. У доктора в кабинете сидел какой-то посетитель, но, по словам миссис Стронг, он должен был скоро уйти, и она просила нас подождать. Вместе с ней мы вошли в гостиную и уселись у окна, за которым сгущалась темнота. Во время наших посещений никаких церемоний не соблюдалось, ведь мы были старые друзья да к тому же соседи. Не прошло и нескольких минут, как миссис Марклхем, которая всегда умудрялась из-за чего-нибудь суетиться, вошла в комнату с газетой в руке и сказала, задыхаясь: – Боже мой! Почему ты меня не предупредила, что в кабинете кто-то есть? – Но откуда же мне было известно, милая мама, что вы хотите об этом знать? – спокойно ответила миссис. Стронг. – Хочу ли я знать! – повторила миссис Марклхем, опускаясь на софу. – Никогда еще я не бывала так потрясена. – Значит, вы были в кабинете, мама? – спросила Анни. – Была ли я в кабинете! – возбужденно воскликнула миссис Марклхем. – Конечно, была! Я застала этого превосходного человека… вы только представьте себе, что я почувствовала, мисс Тротвуд и Дэвид! Я застала его за составлением завещания! Ее дочь быстро отвела взгляд от окна. – Да, застала его за составлением завещания, дорогая Анни, – повторила миссис Марклхем, расстилая на коленях газету, как скатерть, и разглаживая ее руками. – Какая предусмотрительность и какая любовь! Я должна рассказать вам, как это было. Я непременно должна воздать должное моему миленькому доктору – о! я не могу называть его иначе! – и рассказать, как это произошло. Может быть, вам известно, мисс Тротвуд, что в этом доме не зажигают свечей, пока глаза буквально на лоб не вылезут, если вздумаешь вечером почитать газету. И в этом доме, кроме как в кабинете, нет кресла, где можно расположиться и заниматься чтением газеты так, как читаю ее я. Поэтому я пошла в кабинет, где горела свеча. Я открыла дверь. Кроме дорогого доктора, там находились двое мужчин, несомненно имеющих отношение к юриспруденции, и все трое стояли у стола, а у миленького доктора в руке было перо. «Этим я только выражаю», – говорит доктор… Анни, душа моя, слушай, я повторяю к точности каждое его слово! «Этим я только выражаю, джентльмены, свое доверие к миссис Стронг, которой и оставляю все свое состояние без всяких условий». Один из джентльменов повторяет: «Все свое состояние без всяких условий». Вы можете представить себе чувства матери! " Я только сказала: «Боже мой! Простите!» – споткнулась о порог и ушла оттуда задним коридором, тем самым, где кладовая. |
| Когда я это пишу, я не вспоминаю, а вижу воочию удивление доктора и его нежность, достоинство, с которым его жена умоляюще простирала руки, трогательное волнение мистера Дика и явственно слышу, как бабушка с самым серьезным видом шепчет про себя: «И вот этот человек – сумасшедший!» – выражая свое торжество по поводу того, что спасла его от большой беды. – Доктор! – окликнул мистер Дик. – Да в чем же дело? Поглядите-ка! – Анни! – воскликнул доктор. – Встаньте, встаньте, моя дорогая! – Нет! – ответила она. – Умоляю, пусть никто не уходит! О мой супруг, мой отец, нарушим это долгое молчание! Мы оба должны знать, что между нами произошло! Тут миссис Марклхем обрела дар речи и, распираемая фамильной гордостью и материнским негодованием, воскликнула: – Анни! Немедленно встань! Ты унижаешь себя, и твоим родным стыдно за тебя! Или ты, может быть, решила свести меня с ума? – Мама! Не надо вмешиваться… – отозвалась Анни. – Я обращаюсь к моему мужу, и даже вы здесь – ничто! – Ничто! – вскричала миссис Марклхем. – Я – ничто! Моя дочь рехнулась! О, дайте мне стакан воды! Не отрываясь, я следил за доктором и его женой и не обратил внимания на эту просьбу, на которую, впрочем, никто не отозвался. И миссис Марклхем, выпучив глаза, запыхтела и стала обмахиваться газетой. – Анни! – сказал доктор, нежно привлекая ее к себе. – Любовь моя! Если в нашей совместной жизни с течением времени произошла неизбежная перемена, вы в этом не повинны. Вина моя, только моя. Но я по-прежнему вас люблю и уважаю, по-прежнему восхищаюсь вами. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Я преданно люблю вас и почитаю. Встаньте, Анни, прошу вас, встаньте! Но она не поднималась с колен. Пристально поглядев на него, она придвинулась к нему ближе, положила ему на колени руку и, склонив на нее голову, сказала: – Если есть у меня здесь друг, который ради меня или ради моего мужа может отозваться, если есть у меня здесь друг, который может громко высказать те догадки, какие иной раз нашептывало мое сердце, если есть у меня здесь друг, который почитает моего мужа или когда-нибудь был ко мне расположен, и этому другу известно хоть что-нибудь, чем нам можно помочь, – я умоляю его говорить! |
| И среди их бесчисленных рядов – бродящие как тени люди с книжками и листками, которые им говорят о счастье этого труда, учат их восторгу перед этими машинами и шепчут о времени, когда к ним придут разделить это счастье и этот восторг и остальные народы, живущие пока бессмысленной жизнью. Они говорят, как переставят со временем ряды, какие им устроят удобные нары, как их будут кормить, – и что тот день, когда все это наступит, когда ни один человек не останется незанятым и ни один же – голодным, будет днем радости, в который утолятся человеческие желания. Вот приблизительно тот связный процесс, который за столетие жизни совершился в Европе: тут и разрыв с прошлым, и текущая действительность, и главное из всех желаний, проникающих современное человечество. Ясно, что в бурном порыве революции Европа сдернула с себя обнаженную и сморщенную шкуру какой-то стадии развития и явилась юною и свежею – в более поздней его фазе. Каков же смысл этой фазы, ее постоянный и повсюдный уклон, несмотря на разнообразие криков, надежд, желаний, которыми одушевляются люди? Что есть безлично-общего в том историческом процессе, в который вступила Европа с конца прошлого века? Только упрощение, только слияние форм, только исчезновение обособляющих признаков: в учреждениях, законах, в общественном быте, – в искусстве, философии, в человеческих характерах. Все люди стали подобны друг другу; все государства имеют приблизительно одну конституцию; они все одинаково воюют и управляются. Во всех городах все та же индустрия – и однообразный быт, ею налагаемый. Повсюду, во всех странах, для всех классов населения одинаковое обучение, по одним и тем же книжкам – о Пунических войнах, алгебраических количествах, о греческих флексиях и догматах христианства, равно безличное и бесцветное. Нет более одиноких вершин в философии и науке, есть их бесчисленные «труженики», однообразно-способные или неспособные. Взамен поэзии появилась литература, но и она скоро сменилась журналистикой, которая уже убивается газетой. Стили смешались, – и архитектор, возводя храм или дворец, думает о том только, откуда взять рисунок, но он уже не творит сам, не может творить и не понимает, что это нужно. Удушливая атмосфера коротких желаний и коротких мыслей носится над всем этим, придавливая каждый порыв кверху, поощряя всякое принижение – туда, что стоит еще ниже всех, что никого не оскорбляет своим превосходством. Слабое, даже дурное, даже преступное вызывает снисхождение, жалость, почти любовь и заботу о себе 79 ; и только к тому, что возвышается свежим ли дарованием или еще прошлым величием, эта бледная, жмущаяся друг к другу, безличная и свободная толпа пышет неутолимою ненавистью, беспощадным осуждением. |
| " Газета.Ru " связалась с " Известиями " и выяснила, что один из авторов материала Дмитрий Руднев - внештатный автор газеты, а Вадим Речкалов - сотрудник отдела новостей. В статье приводится разговор с руководителем пресс-службы " Известий " Шаравским, который утверждает, что нашумевшая публикация не вредит, а помогает российским следователям, поскольку " выявляет мелкие неточности в их работе и позволяет вовремя их исправить " . Благородство " Известий " не может не радовать, а насколько результативна была " помощь " , будет ясно дальше. " Архимандрит Филипп (Жигулин) заявляет, что публикация в " Известиях " не соответствует действительности " , сообщает " Радонеж " . " Распространенный газетой " Известия " 19 ноября " сенсационный материал " (под заголовком " Тень Отца Филиппа " , авторы - Вадим Речкалов и Дмитрий Руднев), в котором утверждается, что отец Филипп якобы " отрекся от своих показаний против арестованного в Дании Ахмеда Закаева " , полностью сфабрикован журналистами " Известий " , - говорится в сообщении. Далее приводится текст заявления архимандрита Филиппа для прессы: " Обращаюсь к вам в связи с тем, что сенсационный заголовок и статья в газете " Известия " по поводу отказа главного свидетеля от показаний, мягко говоря, не точны. Во-первых, я не свидетель, а потерпевший: а это два совершенно разных процессуальных статуса. Во-вторых, я не мог отказаться от своих свидетельств, ведь меня предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний. И, наконец, утверждение в " Известиях " о том, что в моих показаниях нет ни слова о причастности Закаева к моему похищению, не соответствует действительности и собранным по делу материалам. Ни о каком давлении на меня Генпрокуратуры в коротком телефонном разговоре с журналистами " Известий " речи не было вообще… Хочу также сказать, что предполагаемые для публикации в газете " Известия " тексты со мной не согласованы " . Интернет-портал " Страна.Ru " также размещает материал , касающийся показаний потерпевшего священника. |
| Полных сведений о рукописях, прочитанных и отредактированных Чеховым, к сожалению, нет. Последние годы жизни Чехова ознаменованы важными общественными событиями, оставившими глубокий след в его духовном развитии. Позиция писателя во время процесса Дрейфуса и разрыв с суворинской газетой «Новое время», сочувственное отношение к студенческим волнениям конца 90-х – начала 900-х годов, столь непохожее на его прежние иронические высказывания о бунтующих «студиозах», отказ от звания почетного академика в знак протеста против признания выборов Горького «недействительными», сочувствие и поддержка Амфитеатрову, высланному в Минусинск, – все эти факты биографии Чехова взаимосвязаны. Во многих воспоминаниях современников запечатлены перемены в его отношении к общественным вопросам, особенно характерные для начала 900-х годов. Рассказывая о встрече с писателем весной 1902 г. в Москве, Ф. Д. Батюшков пишет: «Антон Павлович опять вернулся к вопросам внутренней политики, настаивая на неизбежности скорого введения у нас конституции. Меня поразила эта настойчивость в желании показать, как его занимают общественные вопросы» (Ф. Д. Батюшков. Две встречи с А. П. Чеховым. – «Солнце России», 1914, июнь, Говоря, что в России будет конституция, Чехов добавляет: «Это верно, как после вторника среда» (Ф. Батюшков. А. П. Чехов по воспоминаниям о нем и письмам. – На памятник Чехову, стр. 26). Поссе вспоминает, что Горький сообщал ему о Чехове: «Полагает, что в России ежегодно, потом ежемесячно, потом еженедельно будут драться на улицах и лет через десять – пятнадцать додерутся до конституции» (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М., 1929, стр. 275). С. Я. Елпатьевский пишет о времени, когда «не стало прежнего Чехова»; «поднимавшаяся бурная русская волна» понесла его с собой; он «весь ушел в политику», «и весь он другой стал – оживленный, возбужденный»; «ему безотлагательно, сейчас же нужно было знать, что делается в Москве и Петербурге, и не в литературных кругах, о которых раньше он исключительно расспрашивал меня, а в политическом мире…» (С. Я. Елпатьевский. Воспоминания за 50 лет. – Чехов в воспоминаниях, стр. 579). А о впечатлении, которое произвел последний рассказ Чехова, «Невеста», Елпатьевский говорит: «Для меня стало очевидным, что происходил перелом во всем настроении Чехова, в его художественном восприятии жизни, что начинается новый период его художественного творчества» (там же, стр. 581). |
|
|
