| У него был бред две недели с перерывами. Ему грезилось, что на его письменный стол Тоня поставила две Садовые: слева Садовую-Каретную, а справа Садовую-Триумфальную – и придвинула близко к ним его настольную лампу, жаркую, вникающую, оранжевую. На улицах стало светло. Можно работать. И вот он пишет. Он пишет с жаром и необыкновенной удачей то, что он всегда хотел и должен был давно написать, но никогда не мог, а вот теперь оно выходит. И только иногда мешает один мальчик с узкими киргизскими глазами в распахнутой оленьей дохе, какие носят в Сибири или на Урале. Совершенно ясно, что мальчик этот – дух его смерти или, скажем просто, его смерть. Но как же может он быть его смертью, когда он помогает ему писать поэму, разве может быть польза от смерти, разве может быть в помощь смерть? Он пишет поэму не о воскресении и не о положении во гроб, а о днях, протекших между тем и другим. Он пишет поэму «Смятение». Он всегда хотел написать, как в течение трех дней буря черной червивой земли осаждает, штурмует бессмертное воплощение любви, бросаясь на него своими глыбами и комьями, точь-в-точь как налетают с разбега и хоронят под собою берег волны морского прибоя. Как три дня бушует, наступает и отступает черная земная буря. И две рифмованные строчки преследовали его: Рады коснуться и Надо проснуться. Рады коснуться и ад, и распад, и разложение, и смерть, и, однако, вместе с ними рада коснуться и весна, и Магдалина, и жизнь. И – надо проснуться. Надо проснуться и встать. Надо воскреснуть. Он стал выздоравливать. Сначала, как блаженный, он не искал между вещами связи, все допускал, ничего не помнил, ничему не удивлялся. Жена кормила его белым хлебом с маслом и поила чаем с сахаром, давала ему кофе. Он забыл, что этого не может теперь быть, и радовался вкусной пище, как поэзии и сказке, законным и полагающимся при выздоровлении. Но в первый же раз, что он стал соображать, он спросил жену: – Откуда это у тебя? – Да все твой Граня. – Какой Граня? – Граня Живаго. – Граня Живаго? – Ну да, твой омский брат Евграф. Сводный брат твой. Ты без сознания лежал, он нас все навещал. |
| Что можно спеть, собравшись семьей для общего дела “Правмир” узнал, какие строчки поддержат ваше духовное состояние в безумном ритме этого мира. Когда человек умирал, хозяйка выходила и начинала петь Мы сидим в маленькой учительской, пьем чай и вспоминаем прошедший концерт. Еще двадцать минут назад зал дома творчества на Стопани, замерев, слушал «Плач Адама», «Крест тяжелый», «Иону», «Ой благослови Пресвятая Мати» и притчи о луковке, монашестве, святом Николе в исполнении детей. Кто-то слушал, кто-то подпевал, а кто-то просто волновался за своих маленьких артистов. Фото: ВЕРЕТЕНЦЕ/VK — Нет, не сразу, но уже через пару часов, как человек умер, выносили на улицу стол. Хозяйка, или кто-то из женщин — жена, мать, сестра умершего — выходила, садилась на крыльцо и начинала в голос плакать, петь. Особенно это распространено было на западе и в северных регионах России. Никто никого не приглашал, люди сами узнавали, что в доме покойник. Такие вести по деревне быстро разносились, – рассказывает Валерия Петрушина, руководитель фольклорного ансамбля “Веретенце”. Приходили мытехи – те, кто моет покойника, для женщин – женщины, для мужчин – мужчины, потому что родственникам ничем таким заниматься не позволялось. Их отстраняли сознательно. А еще приходили читалки, или монашки, в разных регионах по разному таких женщин называют. Одна, две, три. Садились у покойника и перемежали чтение Псалтыри духовными стихами на помин души. Валерия Петрушина Вообще, читалок в деревне могло быть несколько, ну одна, как минимум, которая знала все песни. В пору моды на собирание фольклора (1980-е-90-е годы) мы познакомились с бабушкой, которая даже в народном ансамбле пела, гастролировала, но когда в родной деревне поумирали все читалки, а ими были, как правило, женщины пожилые, иногда даже незамужние, она оставила концертную деятельность и стала деревенской читалкой. Бабушка рассказывала нам, как маме своей умереть не давала. Мама отходила уже. А она – совсем еще девочка – все поняла, бросилась с причитаниями, мол, мама-мамочка, не умирай. И та еще сутки билась в агонии. Когда мы записывали духовные стихи, а эта бабушка знала их множество, она нет, да и всплакнет, вспомнит мать и твердит, как простить себе не может, что не дала ей спокойно уйти. Если человек умирал дома, то люди знали, тревожить его нельзя. Нужно в тишине пребывать, а тревожить – значит продлевать мучения. |
| Мансур родился в Дагестане, в высокогорном селе Цыйша, где до сих пор живет его 81-летняя мама. У него есть две сестры и три брата. Своей семьи пока нет. Не сложилось, но говорит, что сейчас, возможно, пришло время думать об этом всерьез. О том, что произошло много лет назад, Мансур рассказывает спокойно, без подробностей: — Детьми мы все время пропадали в горах, у подножий, играли там. Однажды сошел оползень, помню, что все побежали в разные стороны. Очнулся я уже в больнице с травмой головы. Сотрясение и гематомы. Выписался, но начались проблемы со зрением. Учиться пришлось в интернате для слабовидящих детей в городе Избербаш. Зрение Мансура становилось все хуже, и даже операции не помогали. Постепенно он видел хуже и хуже. — Это было странно. Иногда видишь, потом внезапно половина предмета закрывается туманом. Потом проходит. А потом туман все чаще и больше. Не было внезапности. Я мог видеть очертания, мог их не видеть. Где-то в 16 лет перестал видеть вообще. Было печально, конечно, но раз это происходило постепенно, как-то я смирялся, — Мансур улыбается, немного перемещается по комнате и разминает руки, словно хочет их согреть. Его друг детства, Рустам Меджидов, живет во Владикавказе. О том, что однажды произошло в интернате города Избербаш, помнит, как вчера: — Накануне вечером в интернате мы учили стихи. Помните: «Дуют ветры в феврале…»? На уроке нужно было читать его наизусть. В классе был парень, он из рук вон плохо учился, потому учителя любили в начале занятия спросить именно его. Вышел он к доске, произнес первые строчки и затих, потому что дальше не знает. И вдруг в полной тишине раздался голос Мансура: «Я не вижу». Ни паники, ни истерики — ничего. Учительница бросилась утешать его, а Мансур ей сказал: «Я же не жалуюсь. Просто сказал, что не вижу». По словам Мансура, этот эпизод — из того периода, когда зрение то терялось, то через какое-то время возвращалось. Для Рустама — человека слепого с самого рождения — и тогда, и сегодня это звучит откровением. Он рассуждает: |
| Рецензент писал, что наслаждение от чтения стихов было бы полнее, если бы «страстный призыв к религиозному чувству, звучащий в этой книге», был «строже, церковнее, православнее, будь он менее пантеистичен и сентиментален». Автор статьи относил Мережковского к числу верующих, которые, «сердцем поняв Бога, всею душою стремясь к Его вечной правде, все еще пока не в силах отрешиться от ранее усвоенной способности все анализировать, от гордого желания находить в себе разрешение всех загадок, строить по этим размышлениям целые системы по точным правилам науки о человеческом мышлении» . Думается, именно эти высказывания и побудили Мережковского отказаться от сотрудничества с журналом. «Конечно статьи моей я не пришлю, — писал он Александрову в том же письме. — Покорнейше прошу возвратить мне обратно все стихотворения, которые я дал в „Русское Обозрение”… Я буду, вероятно, вынужден послать в газеты две, три строчки о том, что мое сотрудничество в Р(усском) О(бозрении) я прекращаю… Вы — молодой, искренний, образованный человек — искренне любящий Россию, идете по такому пути с такими же дряхлыми, отжившими людьми. О как это грустно! Какой мрак кругом, какое всеобщее недоразумение» . В 1891 г. Мережковский опубликовал в журнале «Труд» три статьи, каждая из которых впоследствии заняла свое место в «Вечных спутниках». Статья «А. Н. Майков» — во второй их части, среди статей о русских писателях, «Марк Аврелий» и «Кальдерон в своих драмах» — в первой. Статья о Майкове посвящена творчеству современника Мережковского, поэта, которого он высоко ценил и дружбой с которым дорожил. С молодой женой Мережковский иногда бывал у него, они встречались на вечерах у П. И. Вейнберга, а когда вышел в свет роман о Юлиане Отступнике, Майков «увлекся им и устраивал у себя чтения этого романа» . Размышляя о творчестве Майкова, Мережковский связал его с «совершенно особым поэтическим поколением», обладающим «единством творческого принципа, общею силой и общею ограниченностью». Он поставил поэта в один ряд с Фетом и Полонским, которым «Дух глубокого, тихого (…) Лесного Родника, неведомый повелитель, подсказывал иные слова, иные песни, подобные волшебным заклинаниям» . |
| —287— гистерского сочинения, самостоятельно знакомиться со многими, и притом малоизвестными, памятниками древне-церковной письменности и разыскивать в них иногда только две или три строчки, мне в этих работах несколько раз помогал Горский своими отметками, и я могу засвидетельствовать, что не я один пользовался такой помощью. Эти отметки Горского, конечно, мелкого, узкоспециального характера, но за это-то именно и должен выше ценить их всякий, кто вращался в подобного рода работах. Судя по наклонностям Горского к детальным изысканиям в области источников, можно было бы ожидать, что его лекции по церковной истории окажутся сборником мертвых и сухих фактов, скоплением цитат и выдержек из источников. На самом деле этого совсем не было. Горский был не просто труженик, но труженик высоко даровитый, господствовавший над изучаемым материалом. Правда, он принадлежал к числу историков-объективистов, старающихся, прежде всего, о твердой установке фактов, а не о разъяснении их с точки зрения какой-либо идеи, не о выведении законов исторической жизни, но, как серьезный и высокоталантливый историк, он ценил факт не сам по себе, а как показатель внутренних отношений и явлений, как обнаружение скрытых течений прошлой жизни. «Церковная история, говорил Горский, не должна собирать только факты, но проникать во внутреннюю между ними связь, извлекать идеи факта из самого факта». Его лекции были, поэтому, осмысленным комментарием к источникам, а не механическим повторением и не компиляцией их. Последних недостатков у Горского не могло быть уже только в силу той возвышенной религиозной точки зрения, с какой он смотрел на свой предмет. Он глубоко любил свою науку, весьма высоко ценил ее и говорил о ней не иначе, как с религиозным одушевлением. В истории Церкви он видел наиполнейшее обнаружение «идеи существа Бесконечного», «дом этой идеи». «Церковная история, говорил он, представляет Бога в самом ближайшем отношении к человечеству и человека в самом высочайшем из его стремлений. На сколько выше в человеке религиозное стрем- |
| Энциклопедизм Горского отчасти объясняется уже его специальностью: он изучал и преподавал всю церковную историю, во всем ее объеме, т. е. не только историю древней Церкви, но и библейскую историю, историю западных исповеданий, историю русской Церкви и, первые годы, даже патристику. Если и теперь от историка Церкви требуется масса познаний, не относящихся прямо к его предмету, то сколько же их требовалось от Горского, единолично выполнявшего обязанности, распределенные теперь между пятью самостоятельными кафедрами. Энциклопедизм Горского был, значит, в порядке вещей, но главным образом он зависел от выдающейся памяти, какою он обладал, и примерного трудолюбия. Горский много работал, много читал и все помнил. Он в совершенстве изучил иностранную литературу по своему предмету, но он не был только начитанными человеком: как самостоятельный и солидный ученый, он прекрасно был знаком с источниками своей науки, исследовал и знал их в мельчайших подробностях. Мы и теперь можем еще своими глазами видеть следы этого неутомимого трудолюбия первого церковного историка нашей Академии. Я имею в виду, во-первых, библиотеку Горского, в которой собрано все, более или менее стоящее внимания, что вышло в русской и иностранной печати за время его профессуры, и которая вся перечитана им, и, во-вторых, те многочисленные и иногда в высшей степени ценные замечания, какие рассеяны рукою Горского на полях изданий различных памятников церковной литературы, имеющихся в нашей библиотеке. Позволю себе сослаться на собственный опыт: когда мне нужно было, при составлении кандидатского и, затем, магистерского сочинения, самостоятельно знакомиться со многими и притом мало известными памятниками древнецерковной письменности и разыскивать в них иногда только две или три строчки, мне в этих работах несколько раз помогал Горский своими отметками, и я могу засвидетельствовать, что не я один пользовался такою помощью. Эти отметки Горского, конечно, мелкого, узкоспециального характера, но за это-то именно и должен выше ценить их всякий, кто вращался в подобного рода работах. |
| Греческие богослужебные минеи отличаются от наших славянских, между прочим, и тем, что они после 6 песни канона печатают краткий синаксарь. В нем содержатся сказания об одном или двух, иногда даже и нескольких святых данного дня. Если памятей много, то последующим не составлено сказаний, а только краткое упоминание имени, характера и времени смерти святого. Все это при каждой памяти предваряется стихами в две-три строчки. Заимствовано это, главным образом, из стишного пролога Христофора. Кроме того, в начале XVII в. греки стали издавать синаксарь и отдельным изданием, вне богослужебного минейного текста. Это уже текст, переведенный на современный разговорный язык; перевод Максима Моргуния, епископа Цитерского. В начале XIX в. Никодим Святогорец издал свой известный «Синаксарист». Издание совершено по поручению патриарха Константинопольского Григория. В основу лег стишной пролог, но исправленный и дополненный многими памятями новых греческих святых, сербских, болгарских. Дополнения и изменения сделаны применительно к Прологу импер. Василия и Клармонтанскому тексту. С 1641 г. стал печататься славянский Пролог. Он составлен из текстов Василиева, Клармонтанского, стишного и пространных житий. 3. Историческое Развитие Типика Если история календаря в широком смысле этого слова имеет значение для истории праздников, то история Типика, как регулятора богослужебной жизни, в особенности интересна для эортологии. Типикон не только содержит указания памятей данного дня, как календарь, месяцеслов или пролог, но и указания распределения самого богослужебного материала. В истории развития типика ученые различают три периода: «до Х века, Х век», и «от XI века доднесь». Такое деление, конечно, не равномерно разбивает процесс развития, но, диктуемый историческими требованиями, он имеет свое оправдание. В истории русской науки Типикону посвящено несколько очень ценных работ, так что развитие его может быть оценено с достаточной научной достоверностью. Следует указать в особенности: |
| В одной из теремных церквей Кремля существовал придел святого Онуфрия, на память рождения царицы Евдокии Стрешневой — матери царя Алексея Михайловича. А его супруга царица Мария Ильинична позаботилась о сооружении придела святого Никиты Столпника, которого она очень почитала и в день которого она родилась. Нельзя сказать, что обычай молиться дневному святому исчез. Многие христиане с вечера или утром заглядывают в календарь и узнают, что сегодня не скучное 14 июля, а день святых врачей бессребреников Космы и Дамиана, не только 9 ноября, но день памяти преподобного Нестора Летописца, и не только 7 декабря, а день великомученицы Екатерины. К утренним молитвам всегда можно добавить кратенькое молитвословие дневному святому. Это тропарь или величание, слова которых есть в молитвослове. А можно и просто произнести: «Святая великомученица Екатерина, моли Бога о нас». Уже много лет я знаком с одной благочестивой женщиной. Каждый раз при встрече она радостно произносит: «С праздником!» И хотя жизнь её так же, как и у всех, полна забот и скорбей, каждый день у неё праздник. Успевает она трудиться, успевает и радоваться. Каждый вечер открывает она большую книгу «Краткие жития святых» и читает из неё очерк (иногда две-три строчки) о жизни святого, память которого совершается завтра. А к утренним молитвам добавляет несколько слов, обращённых к угоднику Божию, становясь участницей его праздника. «Братия мои, радуйтесь о Господе…» ( Флп. 3:1 ), — писал Апостол. Радость, постоянная тихая душевная радость, свойственна каждому православному христианину. Это радость о Господе. Радость ежедневного праздника со святыми. Какой сегодня день? Загляните в православный календарь. С праздником вас, возлюбленные братья и сестры. О милостыне Сострадание, способность переживать чужую беду или боль, тревожиться за чью-то судьбу в большей или меньшей степени свойственно каждому человеку. Это чувство как бы врождённо нам, и отсутствие его говорит о некоем изъяне психики человека, о болезненности. А вот проявление своего сострадания в поступках — милосердие — это дело свободной воли личности и её особенное достоинство. Милостивого человека Господь удостаивает особенной благодати — блаженства, так высоко стоит милостыня в очах Господа. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» ( Мф. 5:7 ), — говорит Спаситель. То есть за милостыню нам обещана конкретная награда — милость Божия, помилование наших грехов. |
| Сочельники Рождества и Крещения уподоблены богослужению Великой Субботы. На вечерне в эти дни также читаются циклы паримий. В будние дни Великого поста на вечерне читаются паримий из книги Бытия и книги Притчей. Самой популярной и широко применяемой при богослужении частью Ветхого Завета, безусловно, является Псалтирь. По степени использования в богослужении с этой книгой не может сравниться никакая другая. Псалтирь читается кафизмами (их в Псалтири двадцать); по одной кафизме, по две, по три. Псалтирь читается по одному псалму, по два псалма, по шесть псалмов. Псалтирь разбивается на отдельные строчки и отрывки. И как разнообразно ее использование за богослужением! Нет ни одной службы, когда бы не использовалась Псалтирь. Если вы откроете Часослов, то увидите, что основа службы, практически все неизменяемые тексты взяты из Псалтири. Это часть Св. Писания выделяется не только необыкновенной мудростью, но и красотой, это удивительная поэзия. Само слово «псалом» происходит от греческого глагола yallw), означавшего когда-то «щипать», а позднее «играть на струнном инструменте». Вспомните, как царь Давид играл и пел псалмы, и вот это его музыкальное творчество дало название тексту. Устав предписывает усердно, часто и много читать Псалтирь. В обыкновенное время года Устав распределяет чтение Псалтири так. Каждую седмицу Псалтирь должна быть прочитана полностью один раз. От начала чтения Псалтири в субботу вечером на вечерне – поэтому поется Блажен муж,первая кафизма, – до субботы утра. Во время Великого поста за каждую седмицу Псалтирь прочитывается дважды. Из Псалтири берутся прокимны. Прокимен – это краткий стих, о правилах его возглашения мы будем говорить потом, само слово prokeimenon означает в буквальном переводе «предлежащее». Объясняется это тем, что прокимен, как правило, предшествует чтению Св. Писания. Вспомните литургию: прокимен, Апостол, Евангелие; т.е. с прокимна начинается чтение Св. Писания. Из текста Псалтири берутся аллилуиарии. Вот чтец на литургии возгласил прокимен со стихами, хор пропел его, затем читается Апостол, после которого чтец объявляет: «Аллилуйя, глас вторый...»; хор поет Аллилуйя. Чтец читает стихи-аллилуиарии, а хор поет Аллилуйя к каждому стиху. Аллилуйя иногда называют прокимном Евангелия: наш прокимен предшествует чтению Апостола, а Аллилуйя предваряет чтение Евангелия. Итак, стихи из псалма, к которым припевают Аллилуйя, называются аллилуиарии. |
| В то же время иногда забота о здоровье доходит до сверхидеи. Даже поговорка такая есть: «Главное -- это здоровье!». Здоровье -- это, конечно, не главное. Точнее, главное только для нашего тела, но ведь есть еще и душа. В последнее время модны различные опросы общественного мнения, касающиеся системы ценностей нашего общества. Здоровье неизменно занимает первые две-три строчки. В разном порядке первые места достаются здоровью, успеху в работе, деньгам, семье. Бог занимает в этой системе ценностей «почетное» четвертое место. Что это значит? Это значит, что человек верит в Бога, благочестив, ходит в Церковь, соблюдает обряды, но при этом у него есть ценности, которые он ставит превыше Бога. То есть если такой среднестатистический верующий встанет перед выбором: работа или Бог, здоровье или Бог, в обоих случаях будет выбрано первое. Или если для сохранения здоровья или успеха на работе потребуется нарушить заповедь, это будет сделано. И о здоровье зачастую думают больше, чем о Боге. Кстати, многие неоязыческие и деструктивные культы используют эту страсть и выстраиваются на заботе о здоровье -- вплоть до того, что преподносят себя как системы оздоровления. Это примитивное языческое «Порфирий-Ивановство», и Рейки, и утонченная, сложная для понимания европейца йога со всеми ее многочисленными разновидностями, и шаманизм, тесно связанный с целительством, это и Сахаджа-йога… им же несть числа. Можно сказать, что большинство культов не обходится без обещаний дать посвященным некую систему оздоровления, которая принесет новому адепту здоровье и долголетие. Здоровье играет роль приманки, наживки. И ради здоровья человек отрекается от веры… Потом теряет и то, и другое. Иногда встречается такая крайность: человек готов беседовать о здоровье часами, проводить полжизни в разговорах о биодобавках, рецептах, завалить свой дом баночками, настойками, книжками по оздоровлению. Когда такие «озабоченные» встречаются, они могут часами говорить и говорить о лекарствах, витаминах, аптеках, болезнях… Увы, к великому сожалению, это встречается не только в сектах, но и среди православных. Такое трепетное отношение к здоровью показывает, что оно становится нашей страстью, чем-то настолько важным в жизни, что готово заслонить собой все остальное. На страсти к здоровью строится целая отрасль бизнеса, индустрия добавок, книжек, рынок услуг. Здоровья больше не становится. И чем хуже у нас здоровье, тем лучше для торговцев здоровьем. |
|
|
