| Правда, иные мнения Оуэна вызывали у мальчиков недоумение. Коли очевидно, что нынешнее запутанное, сложное и неразумное общество плохо,— надо его рушить, а старик почему-то уговаривает совершать переход к новому, простому и разумному состоянию постепенно, мирным путем. Спорили, спорили, наконец Добролюбов заявил, что плавное движение предлагается для развитой Англии, а к отсталой России не относится. Не сразу принималась и суть оуэновского учения об отмене частной собственности и организации жизни общества вплоть до любого индивида на научных началах. Иные хихикали, слыша о детальном планировании в будущей коммуне кухни, столовой, спальни, прачечной, конюшни и пивоваренного завода, иные пугались разрешения родителям видеть детей лишь в определенные часы, иным жалко было отцовского дома, сада и огорода, лошадей и коров. Со временем мальчики пообвыкли к новым идеям, и большинство стало завзятыми оуэнистами. Подкупали простота учения и сознание своей избранности, ибо только они решились отказаться от ветхого уклада жизни и досконально постигли новое знание. В институте ходила по рукам рукописная газета «Слухи» с дерзкими стишками. Высмеивались ректор, инспектор, преподаватели и даже покойный император. Начальство и хотело бы пресечь зло, но оказалось бессильным перед насмешками и полным нигилизмом дружно державшихся студентов. Попечителю учебного округа и министру просвещения доложили, что не стоит придавать большого внимания мальчишеским дерзостям, все мы были молоды и пылки, а со временем охладели и остепенились… Начальство было занято важными делами и потому удовольствовалось объяснениями. Между тем в том же году Добролюбов познакомился с одним из вождей прогрессистов Николаем Гавриловичем Чернышевским, открывшим ему двери в столичные журналы. Но занимали передовых людей не журнальные статьи — они всерьез думали о коренном и насильственном перевороте в России. Глава 9. Коронация В мае 1856 года, после прекращения войны и заключения в Париже мирного договора, в Москве начались приготовления к коронации. Старая столица вновь должна была утвердить должным образом на престоле главу династии Романовых. Главой специальной комиссии был утвержден министр двора граф Владимир Федорович Адлерберг, а верховным маршалом — князь Сергей Михайлович Голицын. Граф оставался на берегах Невы, и потому князю пришлось принять на себя немалую часть забот. |
| — Но именно по той же причине, почему я не коплю денег, — продолжал старик, — я и не швыряю их зря. Иные находят отраду в том, чтобы копить их, другие — в том, чтобы тратить; меня же это не прельщает. Кроме забот и огорчений, деньги мне ничего принести не могут. Я ненавижу их. Они, словно призрак, маячат передо мной повсюду и отравляют всякое удовольствие общения с людьми. Очевидно, в голове мистера Пекснифа мелькнула некая мысль, которая в ту же минуту отразилась и на его физиономии, иначе Мартин Чезлвит не закончил бы свою речь так отрывисто и так сурово: — Вы, конечно, посоветовали бы мне, ради моего душевного спокойствия, расстаться с этим источником всех зол и передать деньги другому, кому они не были бы в тягость. Даже вы, быть может, согласились бы взять на себя бремя, которое гнетет меня так тяжко. Однако, любезный незнакомец и добрый христианин, — продолжал старик, и лицо его потемнело при этих словах, — в этом-то и заключается главное мое горе. Мне известно, что деньги немало приносят и добра; мне известно, что они не раз помогали торжествовать победу, в них справедливо видят магический ключ, отмыкающий врата, преграждающие путь к мирским почестям, радостям и счастью. Какому же человеку, какому достойному, честному, неподкупному существу могу я доверить подобный талисман теперь или после моей смерти? Знаете ли вы такое лицо? Ваши добродетели, конечно, неоценимы, но можете ли вы указать мне другое человеческое существо, которое безнаказанно выдержало бы общение со мной? — Общение с вами, сэр? — эхом отозвался мистер Пексниф. — Да, — повторил старик, — выдержало бы общение со мной — со мной! Вы слышали о несчастном, который, во исполнение собственной неразумной просьбы, превращал в золото все, к чему прикасался? Проклятие моей жизни в том, что исполнилось и мое безрассудное желание, и я осужден испытывать людей золотом и находить в них фальшь и пустоту. Мистер Пексниф покачал головой и сказал: — Вам так кажется. — О нет, не кажется! — воскликнул старик. — Да и в ваших словах «вам так кажется» я слышу подлинный звон металла, из которого вы отлиты. |
| Стих 15. По правилу нашему изобильно. Апостол надеется, что возрастание веры Коринфян, увеличит его удел в том отношении, что уже после него никто не должен будет продолжать его дела, потому что появление всякого нового учителя в уделе Апостола, было бы доказательством необходимости в других учителях и сокращением удела самого Апостола. 2) Защищение своего Апостольского достоинства (11:1—32). Было бы крайне неразумно хвалиться своими достоинствами, если бы при этом имелось в виду только выставить себя или достигнуть каких-нибудь личных выгод, но как только дело касается славы Божией и спасения многих, тогда и самовосхваление не должно почитаться неразумным. В таком именно положении находился Апостол, когда должен был защищать своё Апостольское достоинство. Требуя от Коринфян снисхождения к тому, что он выхваляет сам себя, и называя такое восхваление безумием, он объясняет такое действие ревностью Божией о их чистоте, из опасения, чтобы лжеучители не обольстили Коринфян неправильною проповедью (11:1—4). Если его и упрекают в недостатке красноречия, то нельзя упрекнуть в недостатке знания, в своекорыстии, потому что он, проповедуя у Коринфян, не требовал от них ничего (5—10). И сами обличители его в этом отношеиии не могут сравняться с ним, хотя обыкновенно случается, что сатана принимает вид ангела светлого и слуги его вид слуг Христовых (11—15). Впрочем, если кто сочтёт похвалу Апостола неразумием, то и в таком случае пусть не осуждает его: так как разумным людям свойственно оказывать снисхождение глупому; он же считает Коринфян очень снисходительними, потому что они дозволяют себя обижать и обирать (16—20). И так он может хвалиться своим происхождением от Авраама, своим служением Христу, своими трудами и страданиями, которыя он перенёс на своем теле, а так же многочисленными опасностями, которым он повсюду подвергался, при множестве забот о Церквах и лицах, в чём свидетельствуется Самим Богом (21—31); наконец, он может указать ещё на один важный пример своего страдания за Христа из первого времени своей Христианской жизни — когда он с опасностью для жизни спасся от преследования правителя Дамаска (32). |
| Отсюда очевидно, что речь отсылает нас к аллегории: ведь и домашний осел, то есть вьючный осел, не слышит упрека сборщика податей. Итак, совершенно ясно, что Он говорит о духовном человеке, не терпящем мысленного сборщика налогов, который, словно требуя некую дань, вынуждает своих подчиненных рабски служить удовольствиям и страстям. Он будет озирать горы как свое пастбище, а потом ищет любую зелень. Согласно истории: дикий осел обходит горы, выискивая какую-нибудь траву для пропитания. А согласно умозрению: духовный человек взирает на обители небес и стремится не к имеющемуся в настоящее время, но к присущему освобожденной от забот вечности. 39.9–12. Захочет ли служить тебе единорог или отдыхать у яслей твоих? Привяжешь ли ремнями ярмо его и повлечет ли он твои борозды в поле? Доверился ли ты ему, потому что велика сила его, возложишь ли ты на него дела свои? Поверишь ли ты, что он воздаст тебе посев, наполнит ли тебе гумно? Согласно истории, единорог, которого иной из переводчиков называет носорогом из-за того, что посередине головы имеет рог, непокорен, будучи совсем бесстрашным и полагаясь на силу и остроту рога. Итак, говорит Он, единорог не терпит, чтобы его привязывали к яслям, чтобы он нарезал борозды, пахал и возделывал землю и собирал урожай на гумно. Согласно же духовному смыслу, единорог есть святой, потому что взирает только на Бога и Его Одного имеет как рог, и силу, и возможность дать отпор или потому что только мирскому противоборствует. Двурогий же – это взирающий на мирское и имеющий дела и правые, и левые, и поворачивающий рог то туда, то сюда. Единорог, понимаемый умозрительно, служит не человеческим делам, а единому Богу. 39.13–15. Птица забавляющихся – нееласса, если зачнут асида и несса, потому что отложит на землю свои яйца и будет их греть и скрывать в пыли, ибо нога их раскидает и дикие звери растопчут. Хочет сказать о различии птиц и что какие-то наделены разумом от Бога, а какие-то неразумны; и говорит, что забавна на вид нееласса, а асиду и нессу Бог сотворил неразумными. И асиду некоторые назвали аистом, рассудив неправильно: ибо [эти птицы] откладывают яйца не на землю, но на вершинах деревьев. И описавшие птичьи обычаи утверждали, что аисты – другая разновидность по отношению к асиде. Они говорят: |
| Как бы так говорит он: виновники ересей для того не тотчас искореняются Богом, да искуснии явлени бывают, - да будет то есть видно, сколь крепко, верно и непоколебимо любит каждый кафолическую веру. И действительно, коль скоро показывается какая-нибудь новизна, тотчас видна бывает тяжесть зерен и легкость мякины. Тогда без дальнего усилия сметается с гумна то, что не удерживалось на нем никакой тяжестью. Тогда одни немедленно совсем убегают, а другие, когда изгонят их, и погибнуть боятся и возвратиться уязвленными, полумертвыми и полуживыми стыдятся, как принявшие в себя яда в таком количестве, что он ни убивает, ни в желудке не переваривается, ни смерти не причиняет, ни жить не позволяет. О достоплачевное состояние! Какими приливами и отливами забот, какими беспокойствами тревожатся таковые! Они то несутся прытким заблуждением, куда ветер погонит, то, пришедши в себя, отбиваются, как волны назад, то по безрассудному надмению одобряют даже видимо неизвестное, то по неразумному страху пугаются даже известного, и постоянно недоумевают, куда им пойти, куда возвратиться, чего пожелать, чего бежать, что содержать, что оставить. Впрочем, это расстройство колеблющегося и очень нерешительного сердца, если понимают они, есть врачевство божественного милосердия к ним. Они для того колеблются, наказываются и едва не умерщвляются различными бурями помыслов вне безопаснейшей пристани православной Веры, чтобы опустили поднятые вверх парусы возносливого ума, некстати распущенные ими по поводу ветров новизны, и снова возвратились и стали в надежнейшее пристанище безмятежной и благой Матери, а сначала изрыгли горькие и тревожные волны заблуждений, чтобы пить потом потоки свежей речной воды. Что изучили они дурно, то пусть изучат хорошо, и что только можно в учении Церкви постигнуть, то пусть постигают, а чего нельзя постигнуть, тому пусть верят. XXI. А когда так; то, снова размышляя и передумывая об этом предмете, не могу довольно надивиться такому безумству некоторых людей, такому нечестию ослепленного ума, такой наконец страсти к заблуждению, что не довольствуются однажды преданным и издревле принятым правилом (regula) Веры, но каждый день ищут нового да нового и всегда жаждут или прибавить что-нибудь к религии, или изменить в ней, или отнять от нее. |
| Предостерегая нас от такой участи, Господь говорит: «....бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа» . «Видишь, — говорит святитель Златоуст, — как часто Иисус Христос повторяет эти слова, показывая, что неведение смертного часа полезно для нас. Где же теперь те, которые ведут жизнь безпечную и грозят: «Мы при кончине все оставим бедным». Пусть услышат они эти слова и исправятся. Многие, быв похищены внезапной смертью, не успели даже объяснить свою волю родственникам». Безвестен день смерти для каждого, ибо «Тот, Кто обещает кающимся прощение, не обещал согрешающему завтрашнего дня» . А потому будем чаще повторять в своем сердце умилительную песнь церковную: «Се, Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща; недостоин же паки, егоже обрящет унывающа: блюди убо, душе моя, да не сном отяготишися, да не смерти предана будеши, и Царствия вне затворишися, но воспряни зовущи: Свят, Свят, Свят, еси, Боже, Богородицею помилуй нас!» (Тропарь Великого Понедельника). Притча о талантах... (Мф. 25:14-30 ) В притче о девах Христос показал, чего Он требует от нашего верующего сердца, в притче о талантах учит, как каждый истинно верующий в Него должен послужить Ему своей волей, всей своей деятельностью. Скорбная участь неразумных дев предостерегает нас от небрежения и холодности в духовной жизни; а здесь приговор ленивому рабу осуждает нашу безпечность и небрежность в делах нашего призвания, нашего служения на благо ближнего. Притча о девах требует от нас сердечной ревности к Богоугождению и милосердия к ближнему; притча о талантах — усердного исполнения долга, чтобы радостно, а не печально предстать с отчетом ко Господу в последний день. Не без причины Господь сказал притчу о девах прежде притчи о талантах. «В лукавую душу не войдет премудрость» (Прем. 1:4); из нечистого сердца не могут истекать вполне чистые, безкорыстные, святые желания и действия. Поэтому каждый должен прежде всего потрудиться над очищением своего сердца от страстей, чтобы воспитать в нем святые чувства молитвы и любви, а затем послужить и ближнему тем талантом, какой он получил от Бога. Таков порядок духовного делания. Это не значит, впрочем, чтобы можно было говорить для извинения своей лености: «Я еще недостаточно потрудился над очищением своего сердца от страстей, над самим собой, я еще не готов служить спасению ближних: довольно у меня забот о своей душе»... Сам не вызывайся на подвиг, а когда Бог позовет, укажет случай — не отказывайся. Этому и учит нас Господь Своей притчей о талантах. |
| Поэтому фарисеи не только не скрывали своего сребролюбия, но с точки зрения этого порока позволяли себе даже осмеивать учение Христа о нестяжательности ( Лк. 16:14 ). Вопреки этому. Спаситель повелевает Своим последователям не собирать себе сокровищ на земле, но собирать себе сокровища на небе, потому, во-первых, что земные сокровища тленны и преходящи, а небесный идеал Правды Божией есть сокровище постоянное и неотъемлемое; земное богатство тленно и преходяще, ничтожно и мало, есть нечто чужое для человека, неистинное и неправедное, а Правда Божия есть сокровище постоянное, неотъемлемое, свое, великое и истинное (ст. 19–20; ср. Лк. 16:9–12 ; Иак. 1:10–11, 5:1–3 ). Во-вторых, сребролюбие и любостяжательность, привязывая сердце к пустяшным прикрасам богатства, принижают дух к земле и отвлекают его от идеалов неба. Где сокровище, там и сердце: если сердце устремлено к идеалам истины и любви, то, подобно телесному оку, оно просвещает дух небесным светом, освобождает его от рабства чувственности и приближает его к небесному идеалу; напротив, если сердце ослеплено пристрастием к земным сокровищам, то и весь дух как бы омрачается густой тьмой тленности, ничтожества и лживости земного богатства (ст. 21–23). В-третьих, двух идеалов, как и двух господ, быть не может – Бог или мамона; только лицемерному фарисеизму свойственно мечтать о совмещении служения Богу и Мамоне, но это совмещение лишь кажущееся и лицемерное, истинно и искренно он служит только мамоне, а Богу – лицемерно, ибо истинный идеал неделим (ст. 21–24). В-четвертых, сребролюбие и любостяжательность незаметно и постепенно развиваются из забот о хлебе насущном при недостатке веры в Бога и в Правду Божию. Ввиду этого Господь воспрещает сосредоточиваться на этих заботах, ибо: а) душа и тело выше пищи и одежды (ст. 25), следовательно, сначала и преимущественно должно заботиться не о накоплении пищи и одежды, но о более существенных потребностях человека по отношению как к духовной, так и телесной стороне его существа; именно: для духа – об осуществлении Правды Божией, для тела – об обуздании его постом и приуготовлении к переходу его в тело духовное, не нуждающееся ни в пище, ни в одеянии; б) при таком условии для питания и одеяния человека потребно едва ли много более того, сколько надо для пропитания птиц; и если эти неразумные твари находят для себя достаточную пищу, то не странно ли трепетать за питание и одежду существу разумному – человеку, богоподобному сыну Небесного Отца (ст. |
| Где богатство, там и волнение от забот и попечений, там размышления запуганной души, там колебания угнетенного сердца. Что сотворю, – говорил богатый в притче прошлого воскресенья, не зная, куда собрать свои плоды, которые в изобилии уродила его нива. Что сотворив, – говорит и сегодняшний богач, спрашивая о том, как наследовать вечную жизнь. Тот был уверен, что проживет долго, и заботился только о том, чтобы собрать больше, дабы достало богатого состояния на все дни его жизни; этот уже имеет много накопленного и заботится о долгой жизни, чтобы при богатом имуществе не прекратились дни его жизни. Тот уже, наверное, рассчитывает, а этот еще только желает жить вечно. Что сотворив, живот вечный наследствую? Тот любил богатство, а этот любит жизнь. И тот, и этот одинаково несмысленны, ибо одинаково неразумны: веря в вечность жизни, желать и вечности богатства; так и наоборот: веря в вечность богатства, желать и вечности жизни. Учителю благий, что сотворив, живот вечный наследствую? Он желает узнать какой-либо путь к вечной жизни в этом мире. Он был очень богат – бе... богат зело ( Лк. 18:23 ), поэтому захотел сделаться и бессмертным; услышав, что Христос творит много чудес, он поверил, что может сотворить и это, именно, что Тот, Кто воскрешает мертвых, еще легче мог сделать так, чтобы живые не умирали. Святой Феофилакт так объясняет это: «Он подходит к Иисусу, желая узнать о вечной жизни; ибо он думал, что Иисус предложит ему способ, посредством которого он будет вечно жить, наслаждаясь обладанием имений как любящий богатство». И это, говорит он, потому, что нет живого существа, которое было бы привязано к жизни больше, чем любой богач: «Ибо никто так не любит жизнь, как корыстолюбивый человек». Но, христиане, рассчитывать на вечную жизнь здесь, на земле, есть крайнее неразумие. Кто это из земнородных не умер или когда-нибудь не умрет? Кто есть человек, иже поживет и не узрит смерти? ( Пс. 88:49 ). Нет другой вечной жизни, христиане, кроме той, которой мы будем жить в раю; поэтому, если какой-нибудь богач действительно захочет узнать, что должно ему сделать для унаследования такой вечной жизни, я сегодня хочу ему показать надежнейший к тому путь. |
| Явиться оскорбителями Господа для нас страшнее геенны. Но так как многих беспечных это не устрашает, то они присоединяют: когда воздашь комуждо по делом его. Видишь, сколько приносят нам пользы эти странники и пришельцы, пустынножители, или лучше - небожители. Мы странники небесные, а жители земные; а они - наоборот. После такой песни, исполнившись умилением, с горячими и обильными слезами, они отходят ко сну и спят столько, сколько потребно для малого успокоения. И опять ночь превращают в день, проводя время в благодарениях и псалмопениях. И не одни только мужи, но и жены упражняются в таком любомудрии, побеждая немощь естества избытком усердия. Итак мы, мужи, устыдимся крепости жен и перестанем заботиться о настоящем - о тени, о мечте, о дыме. Большая часть жизни нашей проходит в бесчувствии. В юности мы почти вовсе неразумны; когда наступает старость, то притупляется в нас всякое чувство. Остается небольшой промежуток, в который мы с полным чувством можем наслаждаться удовольствием; да и в это время мы не наслаждаемся вполне, по причине бесчисленных забот и трудов. Потому-то и убеждаю искать благ неизменных, нетленных, и жизни никогда нестареющейся. Можно, ведь, живя и в городе подражать любомудрию пустынножителей; и женатый и семейный может и молиться, и поститься, и приходить в умиление. Так первые христиане, наученные апостолами, жили в городах, а являли благочестие свойственное пустынножителям; иные занимались и рукоделием, как-то: Прискилла и Акила. Да и все пророки имели и жен, и домы, как например: Исаия, Иезекииль, великий Моисей; однако это не препятствовало им быть добродетельными. Им и мы подражая, будем всегда благодарить Бога и всегда воспевать Его; будем стараться о целомудрии и прочих добродетелях, и введем любомудрие пустынников в городах, чтобы нам явиться и пред Богом благоугодными, и пред людьми - почтенными, и чтобы нам удостоиться будущих благ благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу слава, честь, держава, со Святым и животворящим Духом, ныне и присно, и во веки веков. |
| Путь подвига определяется призванием к сыновству, — " предписав в молитве говорить, что Бог есть Отец наш, не иное что повелевает Господь, как боголепною жизнью уподобляться небесному Отцу " В этом смысле можно сказать, " христианство есть подражание Божьей природе " ... Начало подвига — в любви к Богу; и любовь изливается в молитве: " кто пламенеет любовью, тот никогда не находит насыщения в молитве, но всегда сгорает желанием блага " ... Заповедь уподобления и " подражания " не превышает смирения и меры нашего естества, ибо первое устроение человека было именно по подражанию подобию Божию... Однако, актуальное Богоуподобление возможно только для человека обновленного, в котором очищен и восстановлен образ, и при том только через Христа, в котором и совершилось это обновление. Вместе с тем, это — процесс бесконечный, " ибо есть подражание или сообразование бесконечному " Путь восхождения можно определять с разных сторон. Во-первых, — это победа над плотским и чувственным, освобождение " от всякого чувственного и неразумного движения " восстановление царственного господства ума, этого " кормчего души " ... " Не иначе можно возвыситься до Бога, как только всегда взирая горняя и имея непрекращающееся вожделение высшего " Эта победа есть бесстрастие, и говорит Григорий, — " бесстрастие служит началом и основанием добродетельной жизни " Нужно подчеркнуть, по мысли св. Григория, — бесстрастие есть путь средний и " срединность есть свойство добродетели " ; это — по Аристотелю. Добродетель должна быть соразмерною и благовременной. Путь добродетели вьется как узкая тропинка над склонами двух бездн. Душа должна побеждать чувственные пристрастия, но в борьбе с ними не должна впадать в чрезмерность, — слишком настойчивое " наблюдение за телом " отвлекает душу от лучшего, вовлекает ее " в круг мелочных забот и попечений " ; и увлеченные борьбою люди " уже не в состоянии возноситься умом и созерцать горнее, будучи погружены в заботу о том, чтобы удручать и сокрушать свою плоть " Подлинная задача воздержания — не в том, чтобы удручать тело, но чтобы обращать его на служение душе. |
|
|
