| Но Карамзин лично сам уже не мог воспользоваться таким благодеянием; 22 мая 1826 г. он умер и похоронен в Александроневской лавре. В Симбирске в 1845 г. ему поставлен памятник. Сочинения Карамзина, написанные до путешествия за границу, почти все переводные и представляют его подготовительные опыты в его литературной деятельности. Сочинения, написанные по возвращении из-за границы в 1790 г., до назначения его историографом в 1803 г., представляют период самостоятельной его литературной деятельности и имеют особенно важное значение, по тому действию, какое они произвели на современников. Последний период от 1804 по 1826 год обнимает его труды по Истории государства российского. Переводные сочинения Карамзина весьма много объясняют характер его собственных сочинений. Эти сочинения почти все относятся к господствовавшему тогда в европейской литературе сантиментальному направлению, находившемуся в тесной связи с английским деизмом и оптимизмом Лейбница. Первыми переводными опытами были «Разговор Марии Терезии с русскою императрицею Елисаветою в елисейских полях» и «Деревянная нога», идиллия Геснера. Содержание идиллии следующее. Молодой пастух, пасший коз в долине, встречает старого, сединами украшенного старика на деревянной ноге. Старик рассказывает ему, что он потерял ногу в сражении за свободу отечества, во время которого и сам мог бы погибнуть, если бы один, сражавшийся подле него, товарищ не вынес его раненого с поля битвы; но к сожалению он не знает до сих пор, кто он был и жив ли он теперь. Из разговору старика с пастухом оказывается, что этим товарищем, спасшем старика, был отец пастуха, умерший уже два года тому назад. Старик пригласил пастуха к себе в дом и познакомила его со своею дочерью. Молодые люди так понравились друг другу, что соединились браком. – Дальнейшими переводами были поэма Галлера «О происхождении зла» (1786 г.), переведенная, по поручению Дружеского общества, переводы, помещенные в Детском чтении: Деревенские вечера Жанлис, несколько статей из Contemplation de la Nature, Боннета, Весна, Лето,. |
| Поэзия была для Пушкина не праздною забавою, а делом жизни, которому отдавал он свои лучшие силы и для которого работал неутомимо. С громадным поэтическим талантом Пушкин соединял почти небывалое у нас по широте своей литературное образование. Еще 10–11-летним мальчиком он прочитывает французских писателей XVII и XVIII веков. В Лицее с особенною охотою занимается историей. В лицейском стихотворении «Городок» (1814) 15-летний Пушкин перечисляет многих иностранных и русских поэтов и писателей, которых он читал. Тут и Вольтер, и Грей, Томсон, Виланд, Тасс, Ариост, Гомер, Вергилий, Анакреон, Расин, Мольер, Жан-Жак Руссо, Жанлис, Лафонтен, Вержье, Парни, Грекор, Шамфор, Шолье, Грессе... Тут и русские: Ломоносов, Державин, Дмитриев, Крылов, Карамзин, Батюшков, Жуковский. И в молодости Пушкина сквозь видимое легкомыслие и беззаветную веселость проглядывают серьезное настроение и строгий взгляд на жизнь. Например, глубокие ноты слышатся в 2-м послании к Дельвигу (1817): О, милый друг, и мне богини песнопенья Еще в младенческую грудь Влияли искру вдохновенья И тайный указали путь. Я мирных звуков наслажденья Младенцем чувствовать умел, И лира стала мой удел. Но где же вы, минуты упоенья, Неизъяснимый сердца жар, Одушевленный труд и слезы вдохновенья? Как дым исчез мой легкий дар! Нет, нет, ни счастием, ни славой, Ни гордой жаждою похвал Не буду увлечен! А в лицейскую годовщину 1825 года, Пушкин сказал: Служенье муз не терпит суеты: Прекрасное должно быть величаво; Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты... Опомнимся – но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Во вдохновенных строках этого стихотворения слышится недовольство поэта своими страстными и суетными увлечениями, жажда тишины и покоя и сознание важного и чистого значения своего поэтического дара. В лицее Пушкин никогда не был праздным, – с удивительною легкостью и быстротой усваивал он себе все, что по-видимому бегло читал или слышал, всякое приобретение ума или памяти. «Ни одно чтение, ни один разговор, ни одна минута размышления, – говорит Плетнев, – не пропадали для него на целую жизнь». Оттого-то, при видимой лености и невнимательности к классным урокам, он, по словам того же писателя, из преподавания своих профессоров выносил более нежели товарищи, и уже в лицее овладел обширным запасом преимущественно историко-литературных сведений. В лицейских стихотворениях его невольно бросается в глаза знакомство его с древним миром, с его литературой и мифологией. |
| Сочиняет он вирши в честь Жозефины и их же переделывает потом в честь Марии–Луизы, клянчит у кого может и что может: за работу приняться он уже не в состоянии. Несмотря на обеды со свиной головой, он ухитрится еще получить орден от Людовика XVIII, но ни Людовик XVIII, ни Карл X, ни король Луи–Филипп, к которому тоже летят челобитные в стихах и прозе, не вернут ему богатства, а о былой его славе не помнит уже никто. Жить ему суждено было долго. Смерть его настигла лишь в 1834 году, 80–ти лет от роду. Так много бастильских камней разослал он по свету в былые годы, что не нашлось ни одного для его собственной могилы. Она давно поросла травой. Эпикуреец и гильотина Привычные выражения теряют смысл; например: «ирония судьбы». И всё же ирония эта довольно отчетливо проявляется подчас, всего отчетливей в революционные эпохи. Нож гильотины падал всегда с одинаковым сухим треском, но иногда к этому привычному звуку примешивалось, должно быть, нечто вроде ехидного смешка. Так было, нужно думать, и в конце той жизни, о которой мы расскажем, — не слишком необычайной, но вполне заслуживающей внимания. Погода 14 июля выдалась как нельзя лучше. Толпа, штурмовавшая Бастилию, была в настроении самом праздничном; восторженные зрители каждую минуту готовы были рукоплескать. Бомарше, с террасы своего дома, взирал на любопытное зрелище в обществе герцога Шартрского и г–жи Жанлис. В переулках возле площади стояли великолепные, украшенные гербами экипажи, хозяева коих решили принять участие в нападении на королевскую твердыню. Среди нападавших, в самых первых рядах, был не кто иной, как генерал–прокурор парижского парламента Мари–Жан Эро де Сешелль. Он рвался на приступ не хуже остальных добрых граждан с тем, чтобы на следующий день рассказывать в застольной беседе своим изысканным друзьям о том, как разгневанный народ справедливо расправился с немногими верными защитниками крепости. Случай с офицером, которого перед тем, как убить, заставили поцеловать отрубленную голову его зятя, был, должно быть, не худшим в занимательной этой эпопее. |
| Актер Монвель, стоя на кафедре в сей самой церкви, представлял лицо великого жреца богини разума. Достойно замечания, что, чрез семь лет после сего, актриса Обри, в оперном театре, играя роль Минервы (богини разума), и сидя в машине, окруженной лучами славы, упала сверху самого свода, от того что все веревки вдруг порвались, она выбила себе зубы, переломила руку в плече и ногу, и все лицо изуродовала. Жрец богини разума Монвель, спустя восемь лет после оного нечестивого праздника, сделался безумным до бешенства, прожив два года в сумасшествии теперь находится в сем плачевном состоянии. См. Обеденные беседы у барона Гольбаха, соч. г-жи Жанлис, прим. переводчика. 11 Здесь предлагается как сей конкордат, так и отлучение Наполеона от церкви папою Пием VII. Перевод. Конкордат. Его величество император и король и Его Святейшество, желая прекратить восставшие между ними несогласия и отклонить затруднения, встретившиеся в разных делах, касающихся до церкви, согласились между собою в следующим статьях, долженствующих служить основанием окончательного договора. 1) Его Святейшество будет отправлять первосвященство во Франции и Итальянском королевстве тем же образом и с теми же обрядами, как и предшественники его; 2) Послы, министры и поверенные в делах разных держав при святейшем отце, и послы, министры и поверенные в делах, которых папа иметь будет при чужих дворах, будут пользоваться всеми вольностями и правами членов дипломатического корпуса. 3) Поместья, принадлежавшие папе, и еще не проданные, будут освобождены от налогов и управляемы его чиновниками и поверенными. Проданные заменены будут двумя миллионами франков дохода. 4) В течение шести месяцев, по обыкновенном извещении о назначении императором в сан архиепископа или епископа Империи и королевства Италии, папа, в следствие конкордата и настоящего договора, сообщит им каноническое утверждение. Предыдущее извещение должно быть совершено епископом той епархии. Если по истечении шести месяцев, папа не сообщит канонического утверждения, то должен архиепископ, а в случае его отсутствия, или не утверждения самого архиепископа, старший епископ утвердить назначенного епископа, так, чтобы место епископа никогда не было праздно более одного года. |
| Действительно, под властью этого демона, «нового алкорана» не создашь, Азии ни в самой Азии, ни в Европе, то есть в России, духовно не победишь. «От великого до смешного только шаг». И этот шаг он сделал – не тогда, как по снегам России бежал от старого лентяя, который, почитывая романы мадам Жанлис, заставил-таки славную армию есть лошадиное мясо, – нет, Наполеон был, действительно, смешон, когда испугался смешного в глазах рыночной торговки. Вот Ахиллесова пята героя, вот человеческое тело, «человеческое мясо», в этом теле из бронзы, в этой душе из мрамора – то уязвимое, голое, что и Л. Толстому, если бы он сумел этим воспользоваться, дало бы возможность сделать, хотя бы на одно мгновение, великого малым, страшного смешным, не только в глазах лакея Лаврушки и князя Андрея. Может быть, впрочем, Наполеон разделял эту уязвимость со всеми вообще доныне являвшимися людям героями; может быть, в глубине вообще всякой трагедии есть нечто комическое, в глубине всякого ужаса человеческого есть смех божеский? Как бы то ни было, а до Антихриста ему далеко: по сравнению со всеми вообще доныне являвшимися людям героями; может домашний зверь; и ежели, рядом с Наполеоном толстовским, исторический кажется гигантом, то, может быть, окажется он, действительно, маленьким, по сравнению с тем, кого он только предвещает? И все-таки: Да будет омрачен позором Тот малодушный, кто в сей день Безумным возмутит укором Его развенчанную тень. «Позор» этот мы и переживаем в современной русской литературе, хотя его не чувствуем; напротив, теперь-то и празднуем, как никогда, годовщины всевозможных слав; и даже славу Пушкина принимаем без малейшей неловкости за свою собственную, современную славу. Все реже, все глуше становятся голоса, предупреждающие о том, что в русской литературе происходит нечто неладное, хотя и безмолвное, подземное, но тем более жуткое. Достоевский заметил однажды, что главные действующие лица в произведениях Л. Толстого принадлежат к «средне-высшему кругу». Да, именно к средне-высшему , не только по сословному, как разумел Достоевский, но и по духовному уровню. |
| Все более или менее обманулись в мечтах. Кто хотел воевать, истреблять род людской, не успел вернуться в деревню, как развел кучу подобных себе и осовел на месте, погрузясь в толки о долгах в опекунский совет, в карты, в обеды. Другой мечтал добиться высокого поста в службе, на котором можно свободно действовать на широкой арене, и добился места члена в клубе, которому и посвятил свои досуги. Вот и Райский мечтал быть артистом, и всё «носит еще огонь в груди», всё производит начатки, отрывки, мотивы, эскизы и широкие замыслы, а имя его еще негромко, произведения не радуют света. Один Леонтий достиг заданной себе цели и уехал учителем в провинцию. Пришло время расставаться, товарищи постепенно уезжали один за другим. Леонтий оглядывался с беспокойством, замечал пустоту и тосковал, не зная, по непрактичности своей, что с собой делать, куда деваться. — И ты! — уныло говорил он, когда кто-нибудь приходил прощаться. Редкий мог не заплакать, расставаясь с ним, и сам он задыхался от слез, не помня ни щипков, ни пинков, ни проглоченных насмешек и не проглоченных, по их милости, обедов и завтраков. Наконец надо было и ему хлопотать о себе. Но где ему? Райский поднял на ноги всё, профессора приняли участие, писали в Петербург и выхлопотали ему желанное место в желанном городе. Там, на родине, Райский, с помощью бабушки и нескольких знакомых, устроили его на квартире, и только уладились все эти внешние обстоятельства, Леонтий принялся за свое дело, с усердием и терпением вола и осла вместе, и ушел опять в свою, или лучше сказать, чужую, минувшую жизнь. Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли и в прахе старого дома. Из них Марфинька брала изредка кое-какие книги, без всякого выбора: как например Свифта, «Павла и Виргинию», или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если не больше, то наравне с своими цветами и птицами. Прочими книгами в старом доме одно время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать книги на попечение Леонтия. |
| В царствование императора Павла, исполненное различных опасений и тревог, во время, неблагоприятное для муз, поющих в тишине и спокойствии, Карамзин занимался только переводами невинных повестей Мармонтеля, Жанлис и разных других писателей и издал их тогда же вместе с «Пантеоном иностранной словесности», составленным из сочинений образцовых писателей, древних и новых. Между тем он мужал, созревал, размышлял, занимаясь, по всем вероятностям, чтением исторических сочинений, к коим получил особенную склонность, и лишь только вступил на престол император Александр, как и возвратился Карамзин к публичной деятельности с новыми силами, с новым усердием к пользе общей. Первым его трудом было «Историческое похвальное слово Екатерине», где, прославляя императрицу, он имел намерение преподать наставление юному венценосцу, озаренному такими светлыми надеждами при своем вступлении на престол; с этою целью он старался в своем сочинении выставить преимущественно те добродетели, коими цари снискивают себе не лесть при жизни, но благодарную любовь за гробом, – милосердие, кротость, благотворительность. С этою целию он старался доказать, что твердейшее основание престолов заключается в преданности, любви, признательности подвластных им народов 10 . С каким наслаждением Карамзин заключает выписки свои из Наказа императрицы Екатерины следующими ее словами: «Самодержавство разрушается, когда государи думают, что им надобно изъявлять власть свою не следованием порядку вещей, а переменою оного, и когда они собственные мечты уважают более законов (510–511) 11 . Самое высшее искусство Монарха состоит в том, чтобы знать, в каких случаях должно употребить власть свою: ибо благополучие самодержавия есть отчасти кроткое и снисходительное правление. Надобно, чтобы государь только ободрял и чтобы одни законы угрожали (513–515). Не счастливо то государство, в котором никто не дерзает представить свои опасения в рассуждении будущего, не дерзает свободно объявить своего мнения (517). Все сие не может понравиться ласкателям, которые беспрестанно твердят земным владыкам, что народы для них существуют. Но мы думаем, и за славу себе вменяем сказать, что мы живем для нашего народа...» |
| Сен-Флорана (Франц.) Флер д’оранж. (Франц.) Альфиери. (Франц.) она на меня дуется, а мне наплевать. (Франц.) Подтяжки. Сапоги. (Франц.) 130 Я почел бы своим долгом переносить мою опалу в почтительном молчании, если бы необходимость не побудила меня нарушить его. Мое здоровье было сильно расстроено в ранней юности, и до сего времени я не имел возможности лечиться. Аневризм, которым я страдаю около десяти лет, также требовал бы немедленной операции. Легко убедиться в истине моих слов. Меня укоряли, государь, в том, что я когда-то рассчитывал на великодушие вашего характера, признаюсь, что лишь к нему одному ныне прибегаю. Я умоляю ваше величество разрешить мне поехать куда-нибудь в Европу, где я не был бы лишен всякой помощи. (Франц.) 132 Жанлис (…..) Чайльд Гарольда — Ламартина. в хорошем комическом роде. (Франц.) 134 Вот, мадемуазель, еще письмо для моего брата. Очень прошу вас взять его под свое покровительство. Ради бога, пришлите перья, которые вы великодушно очинили для меня и которые я имел дерзость позабыть! Не сердитесь на меня за это. (Франц.) 135 Данте (и) Петрарка. Альфиери (и) Фосколо. Соути, Вальтер Скотт, Мур. Байрон. Его молчание — общественное бедствие. (Франц.) В. Скотта. 137 Фосс. глупый. (Немецк.) певец навоза. (Франц.) и я храбро восстановил Шаликова. (Франц.) Казимира (…..) каламбур. (Франц.) Данте. Буово д’Антона (…..) Влюбленного Роланда (Итал.) Лев. (Франц.) 138 оптом. (Франц.) Отложим серьезные дела на завтра. (Франц.) Беранже. (Франц.) господь бог. (Франц.) и дьявол ничего от этого не теряет. (Франц.) 140 Ты, чье истинное имя еще неведомо миру! (Франц.) Г-жа де Сталь. (Франц.) 141 Написано в присутствии этой самой особы, что для каждого должно быть ясно. Прощай, милый поэт. Прошу тебя, пиши мне. Весь твой. (Итал.) 142 Пишу вам, мрачно напившись; вы видите, я держу свое слово. Итак, вы уже в Риге? одерживаете ли победы? скоро ли выйдете замуж? застали ли уланов? Сообщите мне обо всем этом подробнейшим образом, так как вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я близко принимаю к сердцу всё, что вас касается. Я хотел побранить вас, да не хватает духу сделать это на таком почтительном расстоянии. Что же до нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Ради бога, будьте легкомысленны только с вашими друзьями (мужеского рода), они воспользуются этим лишь для себя, между тем как подруги станут вредить вам, ибо — крепко запомните это — все они столь же ветрены и болтливы, как вы сами. 2) Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторых пор вы стали очень осведомленной, однако не выказывайте этого, и если какой-нибудь улан скажет вам (…..), не смейтесь, не жеманьтесь, не обнаруживайте, что польщены этим; высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чем-нибудь другом. 4) Не забудьте о последнем издании Байрона. |
| Вы, может быть, не испытывали восторгов библиомании: это одна из самых сильных страстей, когда вы дадите ей волю; и я совершенно понимаю того немецкого пастора, которого библиомания довела до смертоубийства. Я еще недавно, - хотя старость умерщвляет все страсти, даже библиоманию, - готов был убить одного моего приятеля, который прехладнокровно, как будто в библиотеке для чтения, разрезал у меня в эльзевире единственный листок, служивший доказательством, что в этом экземпляре полные поля, что для библиоманов ширина полей играет важную роль. Есть даже особенный инструмент для измерения их, и несколько линий больше или меньше часто увеличивают или уменьшают цену книги на целую а он, вандал, еще стал удивляться моей досаде. До сих пор я не перестаю посещать менял, знаю наизусть все их поверья, предрассудки и уловки, и до сих пор эти минуты считаю если не самыми счастливыми, то по крайней мере приятнейшими в моей жизни. Вы входите: тотчас радушный хозяин снимает шляпу - и со всею купеческою щедростию предлагает вам и романы Жанлис, и прошлогодние альманахи, и " Скотский лечебник " . Но вам стоит только произнести одно слово, и оно тотчас укротит его докучливый энтузиазм; спросите только: " где медицинские книги? " - и хозяин наденет шляпу, покажет вам запыленный угол, наполненный книгами в пергаментных переплетах, и спокойно усядется дочитывать академические ведомости прошедшего месяца. Здесь нужно заметить для вас, молодых людей, что еще во многих наших книжных лавочках всякая книга, в пергаментном переплете и с латинским заглавием, имеет право называться медицинскою; и потому можете судить сами, какое в них раздолье для библиографа: между " Наукою о бабичьем деле, на пять частей разделенной и рисунками снабденной, Нестора Максимовича Амбодика " и " Bonati Thesaurus medico-practicus undique collectus " " Полный медико-практический словарь Бонатуса " вам попадается маленькая книжонка, изорванная, замаранная, запыленная; смотрите, это " Advis fidel aux veritables Hollandais touchant ce qui s " est passe dans les villages de Bodegrave et Swammerdam " , " Верные сведения о настоящих голландцах, касающиеся происшедшего в деревнях Бодеграве и Сваммердам " 1673, - как занимательно! Но это никак эльзевир! эльзевир! имя, приводящее в сладкий трепет всю нервную систему библиофила. |
| Стихи помечены: 12 июля 1819 года. Рядом, все в том же «гробу сердца» его, другое стихотворение: «Мойеру». Счастливец! Ею ты любим! Но будет ли она любима так тобою, Как сердцем искренним моим, Как пламенной моей душою? Возьми ж их от меня и страстию своей Достоин будь судьбы твоей прекрасной! Мне ж сердце, и душа, и жизнь, и все напрасно, Когда нельзя отдать всего на жертву Ей! Этих стихов не знала ни Александра Федоровна, ни, вероятно, и ближайшие его друзья — Тургенев, Блудов. За них не получал он ни наград, ни пенсий. Просто в Дерпт съездив, повидав жизнь милых сердцу (в феврале 1819), написал все это летом для себя. А записалось золотом в наследие литературное, да и человеческое. (Хорошо бы найти другого русского поэта, способного сказать сопернику хоть приблизительно подобное!) А ученица его между тем захворала. В июле 1820 года занятия с ней пришлось бросить. Но для него болезнь эта оказалась и благодетельной: Александру Федоровну отправляли лечиться за границу, среди других в свиту ее был назначен Жуковский. Много лет назад, еще во времена Мерзлякова, сын турчанки и русский европеец мечтал уже о Западе — собирался в Геттинген. Тогда это не осуществилось: не был он готов. В Отечественную войну сверстники его Европу увидели, докатились до самого Парижа. Но он заболел и не докатился. Теперь не он болел, но ему пора видеть новое. Художник созрел в нем, Лагарпы, Флорианы, Жанлис, Коцебу давно позади, близки Шиллер и Гете. Вот теперь и пора встретить ту Германию, духовный союз с которой главенствует над всем взрослым его писанием. В сентябре он трогается, чрез Дерпт и Ригу, в довольно — таки дальний путь. Это его волнует и воодушевляет. Несколько жуток берлинский двор, он боится там скуки и казенщины, но зато Дрезден, галереи, Рейн, замки, Швейцария! И люди удивительные… (В эту поездку мельком встретился он с Гете.) Опасения насчет Берлина не подтвердились. Наследный принц, брат Александры Федоровны, проявил себя очень приятно, оказался даже склонным к литературным интересам. Новое и замечательное увидел Жуковский в театре, Шиллерову «Орлеанскую деву» — позже и перевел ее, прославил на русском языке. |
|
|
