| Роль критика и судьи – себя самого и окружающих – целиком отдана в пьесе Платонову; но и в его речах ослаблены ноты резонерства и неумеренного самобичевания (д. II, к. 1, явл. 11 и 18; к. 2, явл. 9). Особенно значительна в этом плане правка явл. 9 третьего действия и 6 явл. четвертого действия: столкновение Платонова с Войницевым. В первоначальном (зачеркнутом синим карандашом) тексте – мелодраматическая сцена: Войницев, после патетических монологов, поднимает кинжал, чтобы убить спящего Платонова; тот вскакивает, кричит «Назад!!» и потом сам произносит монолог, исполненный отчаяния и сострадания к Войницеву. Потом, встретившись с Войницевым в их доме, Платонов уговаривает его «не пачкать своих рук преступлением», отказаться от мести и обещает сам убить себя: «Самоубийца человечнее убийцы! Хочешь моей смерти? Хочешь, чтоб я перестал жить?» – «Хочу», – отвечает Войницев. На отдельном листке, вклеенном в рукопись, находится другая, сильно отличающаяся от первой, редакция явл. 9 третьего действия. Войницев, плача, кротко упрекает Платонова: «Ты меня убил… Ты это знаешь? Благодарю… Мне что? Бог с тобой… Пусть. Значит так тому и быть…»; потом, рыдая, просит отдать ему Софью («Спаси, голубчик!.. Ведь она моя! Моя!»). Платонов просит его уйти: «Я застрелюсь… Клянусь честью!» В ответ Войницев машет рукой и произносит: «Не надо… Бог с вами!» В итоге с особенным драматизмом звучит заключающий сцену монолог Платонова, проклинающего себя. В следующем слое авторской правки (черным карандашом) продолжалось прежде всего сокращение текста. Оно началось со списка действующих лиц: исчезли дочери Щербука: Верочка 40 лет и Лизочка 25 лет. Соответственно в тексте были сняты все места, связанные с ними. Сняты разговор Анны Петровны и Саши о маленьком Коле, сыне Платонова; большой диалог Войницева с Сашей о женитьбе (д. I, явл. 5); разговор Трилецкого с той же Сашей о том, как она потолстела (д. I, явл. 7). Зачеркнуты воспоминание Трилецкого о дедушке и о его письме про «факультеты», ненужные «для нежного сословия» (д. |
| Чехов после прохождения пьесы в цензуре заметил в письме от 2 октября А. С. Суворину: «„Медведь“ пропущен цензурой (кажется, не безусловно) и будет идти у Корша. Соловцов жаждет играть его». Пьеса ставилась и перепечатывалась в дальнейшем без слов, исключенных цензурой. В настоящем издании они также не восстанавливаются, поскольку этого не сделал сам Чехов в сборнике «Пьесы» и в прижизненном собрании сочинений; редактируя в конце жизни ранние сочинения, он обычно освобождал их от экспрессивных слов и выражений, подобных тем, какие содержатся в первопечатном тексте «Медведя». Рукопись, представленная в цензуру, несколько отличалась от газетной публикации: была обозначена фамилия автора, появилось посвящение Н. Н. Соловцову. В репликах Смирнова сняты: «черт меня возьми совсем? Как я могу не сердиться?» (явл. 4) и «Мокрого места не останется!» (явл. 9); в речи Поповой – дважды повторенное «Вы нахал!» (явл. 9). Внесены небольшие стилистические поправки (в основном – перестановка слов). Литографированное издание, повторившее утвержденный театральной цензурой текст, вышло около 10 октября 1888 г. В журналах «Артист» и «Будильник» водевиль перепечатывался без авторской правки (в «Артисте» нет посвящения Соловцову; в «Будильнике» появилось довольно много опечаток). Чехов внес новые изменения в текст лишь в 1896 г., для сборника «Пьесы». Вместо пяти явлений стало одиннадцать: первое явление разбито на три, второе – на четыре, третье – на три, и лишь два последних явления остались, как были; в связи с этим изменены порядковые номера. Снято посвящение Соловцову, появившееся снова в марксовском издании. В тексте сделано несколько поправок: в словах Луки «горничные и кухарки» – на «горничная и кухарка»; в его обращении к Поповой: «Молодые, красивые» – на «Молодая, красивая». Вычеркнута одна фраза в монологе Смирнова о женщинах (явл. 8) и сняты его нападки на турнюр («не позабыли надеть турнюр», «Хоть турнюр, хоть ямочки на щеках»). Упоминание о «турнюре» все-таки осталось – в явл. 6, но и оно исчезло при подготовке текста для собрания сочинений. В сборнике «Пьесы» нет сердитой реплики Поповой: «Через год получите!» (явл. 8), обострявшей и без того горячий конфликт. |
| В этом разговорном экспрессивном употреблении слово антик около середины XIX b. переступает границы литературного языка. В устной речи разных социальных групп полуобразованного среднего сословия – кулачества, мелкого чиновничества, ремесленников – оно начинает характеризовать с иронической стороны странного человека, чудака, как своеобразный раритет. Например, у А. Н. Островского в «Грозе»: «Ты у нас антик, химик!» (д. 1, явл. 1). В пьесе «Не все коту масленица»: «Да ведь слуга-то у нас антик; не дождешься ее, пока у ней язык-то поворотится» (д. 1, явл. 6). В пьесе «Сердце не камень»: «Да, уж нынче таких антиков немного, чтоб Сокольников не знать» (д. 1, явл. 2). «...антиков разных разыскивают, да тешатся» (д. 1, явл. 6). И. Ф. Наумов в своих «Дополнениях и заметках к Толковому словарю Даля» указал профессиональное значение слова антик у торговцев: «Товар самого лучшего сорта; также редкий по качеству в торговле» (с. 3). Любопытно, что для обозначения дорогого сорта муара (рода шелковой ткани) применялся французский термин «moire antique». Отсюда в торговом жаргоне возникают такие выражения, как «антик маре», «антик маре с гвоздикой» и т. п. для экспрессивной характеристики чего-нибудь необыкновенного, замечательного. Все это многообразие значений слова антик так и не нашло полного отражения в толковых словарях русского языка. Так, в «Полном словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (вып. 1, с. 37–38) слово антик определяется так: «Антик (от antiquus древний), лат. Произведение пластического искусства древних, особливо, статуи бога или героя, обыкновенно отличающиеся совершенством внешней формы и прекрасным выражением». В словаре Даля круг значений слова антик не расширен: «Антик м. лат. старина, старинщина, древность, в знач. вещи, особ. времен греческих и римских: древнее изваяние, камея и пр.» (сл. Даля, 1912, 1, с. 46). Только проф. И. А. Бодуэн де Куртенэ присоединил сюда из «Дополнений» Наумова торговое значение: «Товар самого лучшего сорта; также редкий по качеству в торговле». |
| II, явл. 5). К последнему слою авторской правки (бледные чернила) относятся небольшие стилистические перемены и вставки взамен зачеркнутого. Н. Ф. Бельчиков замечал по этому поводу: «Автор руководился стремлением распространить, дополнить текст, внести сглаживающие изменения в местах, где сокращения только разъяли связный текст, и дать новые редакции вместо сокращенных мест» («Неизданная пьеса А. П. Чехова», стр. 8–9). Новые тексты вместо зачеркнутых даны для отрывка 5 явл. первой картины второго действия, 9 и 10 явл. третьего действия, 6 явл. четвертого действия (см. варианты). После всех исправлений и зачеркиваний в рукописи ее текст все-таки достигал почти десяти авторских листов, что вдвое превышало объем, возможный для обычного спектакля. Вероятно, и после этого продолжалась авторская работа над пьесой, и к этому этапу следует отнести слова Чехова, обращенные к М. Н. Ермоловой: «Половина зачеркнута» – в карандашной записи на первом листе рукописи. М. П. Чехов писал о пьесе в 1924 г.: «Она, сколько припоминаю, была сделана по образцу французских мелодрам, изобиловала диалогами, и когда я мальчиком переписывал ее в двух экземплярах для цензуры, то у меня от ее интриги захватывало дух и холодело под сердцем. М. Н. Ермолова осталась недовольна этой пьесой, и автор подверг ее перестройке, но и в измененном виде пьеса так и не увидела света вплоть до самого 1923 года, когда ее издал Центрархив» (М. П. Чехов. Антон Чехов. Театр, актеры и «Татьяна Репина». Пг., 1924, стр. 9-10). Стр. 8. Я хочу вам рассказать, рассказать… – Первые строки из популярной в конце 70-х и начале 80-х годов песенки К. Франца «Стрелочек». Стр. 39. Что-то слышится родное в звонких песнях ямщика!.. – Из стихотворения Пушкина «Зимняя дорога» (1826). Стр. 59. Базаристей меня Штоф унд крафт! – В романе Тургенева «Отцы и дети» (гл. X) Базаров советует Аркадию дать отцу читать книгу немецкого естествоиспытателя и философа Л. Бюхнера (1824–1899) «Stoff und Kraft» («Материя и сила»). Книга, написанная в духе вульгарного материализма, вышла в русском переводе в 1860 г. |
| Кроме того, Чехов устранил в пьесе некоторые побочные сюжетные линии и эпизоды, тормозившие или усложнявшие развитие действия (на это также указывалось в рецензиях на пьесу). В сцене объяснения Львова с Ивановым исключено признание Львова о его любви к Анне Петровне (д. III, явл. 6). Снят намек на самоубийство в сцене последнего свидания Иванова с Сашей (д. IV, явл. 8). Исключены риторические реплики в сцене самоубийства, о которой Михайловский замечал, что она «производит почти комическое впечатление: прежде чем Иванов с револьвером в руке „отбегает и застреливается“, окружающие могли бы раза три вырвать у него револьвер» (статья «Случайные заметки»). В той же статье Михайловский упрекал Чехова за «ненужное подчеркивание» комизма в сцене, где Косых, большой любитель карт, «до того зарапортовался, что вместо „прощайте“ говорит: „пас“. Остальные действующие лица смеются. Кажется, ясно и просто. Но г. Чехов боится, что этот маленький комический эффект пропадет для зрителей и читателей и потому заставляет еще одно из действующих лиц пояснить: „Ну и доигрался, сердечный, до того, что вместо прощай говорит пас“». В тексте сборника «Пьесы» Чехов вычеркнул эту реплику Лебедева (д. III, явл. 3). В издании «Пьес» в последнем акте «Иванова» число явлений увеличилось на одно: сцена свидания Иванова с Сашей, составлявшая ранее с предыдущим эпизодом одно целое, теперь была выделена в отдельное явление (д. IV, явл. 8). Начиная с этого издания возник разнобой в подаче ремарок: в первых двух актах обозначение действующих лиц в начале каждого явления строго соблюдалось, но со 2-го явления III акта оно исчезло. В настоящем издании этот разнобой устранен, и во всей пьесе восстановлена единая форма ремарок – как было в журнальном тексте «Северного вестника» и в рукописях. Краткие разговорные именные формы на «-ой», «-ей» по всему тексту заменены в сборнике «Пьесы» литературно-книжными формами на «-ою», «-ею»: например, вместо «головой» стало «головою», «всей» – «всею», «единственной» – «единственною» и т. п. |
| Оттиск был передан в Московский цензурный комитет 31 октября 1892 г.; цензор Н. А. Трескин 4 ноября разрешил пьесу литографировать (Центральный гос. архив г. Москвы, ф. 31, оп. 3, ед. хр. 306). 29 января 1893 г. по тексту литографированного экземпляра пьеса «дозволена к представлению» драматической цензурой (ЛГТБ), а в середине февраля 1893 г. (с 9 по 15 февраля) второе литографированное издание, повторявшее текст «Северного вестника», вышло в свет. При подготовке сборника «Пьесы» Чехов в ноябре-декабре 1896 г. снова «прокорректировал» текст «Иванова» (Суворину, 2 декабря 1896 г.). Тогда были добавлены реплики, объяснявшие «утомленность» и «надорванность» Иванова как проявление типических черт целого поколения: «В двадцать лет мы все уже герои…», «Ведь нас мало, а работы много…» (д. III, явл. 5 и д. IV, явл. 10). В сцену с «веселым» Ивановым внесены изменения, продолжившие начатую ранее правку. На этот раз были исключены небольшой эпизод шутливого препирательства между Ивановым и Сашей («Скажите, пожалуйста, какой тон! Ну, ну, не очень!» и т. д.) и другое место, где Иванов гонится за Сашей и хохочет. Сняты также некоторые излишне бодрые фразы Иванова, намекавшие на возможность его скорого «выздоровления», например: «Эх, волк меня заешь, выкурить бы из меня только казанскую сироту – совсем бы настоящий мужчина был!» (д. III, явл. 7). Исправляя эту сцену, Чехов, видимо, учитывал также замечания рецензентов, в частности – Н. К. Михайловского. В своей рецензии на пьесу он отмечал, что поведение Саши и Иванова, которые «чуть не на глазах жены (во всяком случае она узнает об этом) проделывают разные амурные игривости и веселости», просто «глупо и жестоко» и что автор ввел этот эпизод «с риском извратить характеры действующих лиц» (Ник. Михайловский. Случайные заметки. – «Русские ведомости», 1889, 16 мая, Другое исправление сделано в тексте последнего монолога Иванова (д. IV. явл. 10), также вызвавшего резкие нарекания Михайловского и других критиков демократического лагеря, которые в «проповедях» Иванова усматривали «пропаганду „серенькой, заурядной жизни“». Ранее Иванов, обращаясь к Лебедеву, адресовал свои назидательные предостережения некоему обобщенному образу «молодого человека»: «если когда-нибудь в жизни тебе встретится, молодой человек, горячий, искренний, неглупый» и т. д. Эта речь-проповедь была теперь представлена как рассказ Иванова только о себе, о печальном опыте пережитой им драмы: «Был я молодым, горячим, искренним, неглупым» и т. д. |
| После получения рукописи от Плещеева у Чехова до отъезда на Сахалин (21 апреля 1890 г.) оставалось несколько недель. Перед отъездом он сдал пьесу на литографирование – уже с теми исправлениями, о которых неоднократно упоминал ранее как непременном условии публикации. Московский цензурный комитет утвердил «Лешего» к печати 1 мая 1890 г. – то есть после отъезда Чехова. Само литографированное издание вышло в свет еще позднее и также в его отсутствие – во второй половине августа 1890 г. Текст литографированного издания 1890 г. существенно отличается от первоначального варианта пьесы (цензурный экземпляр 1889 г.), при этом наибольшие изменения коснулись IV акта. В числе сделанных добавлений – романтически приподнятая декларация Лешего, его жизненное кредо: «…надо быть человеком и твердо стоять на ногах Пусть я не герой, но я сделаюсь им! Я отращу себе крылья орла, и не испугают меня ни это дерево, ни сам черт! Пусть горят леса – я посею новые!» (д. IV, явл. 9). Дополнительно включены в текст также фразы Лешего, поясняющие скрытый смысл его прозвища и заглавия пьесы: «…не я один, во всех вас сидит леший, все вы бродите в темном лесу и живете ощупью», «…нет истинных героев, нет талантов, нет людей, которые выводили бы нас из этого темного леса, исправляли бы то, что мы портим…» (д. IV, явл. 8 и 9). В то же время вычеркнуты места, где проявлялась его нервная слабость, болезненно-обостренная чувствительность: в сцене с Серебряковым – рыдания и мольбы не продавать лес (д. III, явл. 12), в сцене на пикнике – момент крайнего возбуждения, вызвавший всеобщее замешательство: «Все погибло! Бегите все, кричите…» (д. IV, явл. 5). В сюжетном развитии IV акта мотив таинственного исчезновения Елены Андреевны перестает играть прежнюю главенствующую роль. Тайна ее местонахождения теперь открывается зрителю сразу, и появляется она на сцене уже не в самом конце пьесы, как было раньше, а с первых же реплик в начале акта. Интерес зрителя переключался на обрисовку внутреннего состояния Елены Андреевны, в характере которой на первый план выдвинуты черты социально-психологического типа женщины, обреченной играть в жизни роль «эпизодического лица» и довольствоваться «канареечным» счастьем. |
| Сохранилось воспоминание А. С. Лазарева (Грузинского) о том, как зимой 1888 г. Чехов читал свою пьесу: «Взял со стола тоненькую тетрадь и, стоя посреди комнаты, жестикулируя, меняя голос, прочел нам очень живую и веселую пьеску. Это был только что законченный им „Медведь“. Читал Чехов мастерски – известно, что в ранней юности он не без успеха выступал на сцене; всю пьеску он прочел свободно, не задыхаясь, не спадая с голоса, хотя от публичных выступлений на литературных вечерах уклонялся и тогда и позже, ссылаясь на слабость голоса, на быструю утомляемость» (Чехов в воспоминаниях, стр. 170). В «Новом времени» пьеса была напечатана без подписи, с инициалами: А. П. Угадавший подлинное имя автора А. Н. Плещеев спрашивал Чехова 13 сентября 1888 г.: «А ведь это Вы написали в „Новом времени“ шутку „Медведь“? Мне кажется, на сцене она была бы очень забавна. Я по некоторым штришкам узнаю Вашу руку» (ЛН, стр. 330). Леонтьев (Щеглов) делился своим впечатлением от пьесы: «Ваш „Медведь“ мне очень понравился – написано бегло, ярко и сжато, именно так, как надо писать подобные вещи. Здесь Савина и Сазонов, а в Москве Мартынова и Соловцов могут сделать безделке популярность» (12 сентября 1888 г. – ГБЛ). 14 сентября Чехов ответил Леонтьеву (Щеглову): «Вам нравится „Медведь“? Коли так, пошлю его в цензуру». 23 сентября цензор драматических сочинений С. И. Донауров дал отрицательное заключение: «Неблагоприятное впечатление, производимое этим более чем странным сюжетом, увеличивается вследствие грубости и неприличия тона всей пьесы, и поэтому я полагал бы, что к представлению на сцене оно совершенно не пригодно» (ЦГИА; Чехов. Лит. архив, стр. 261). Запрещения, однако, не последовало. Начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов, прочитав рапорт цензора, наложил резолюцию: «Я эту пьесу читал. Мне кажется, что следовало бы исключить из нее некоторые грубые выражения, а что касается сюжета, то при всей пустоте его, он не содержит ничего предосудительного» (там же). В тексте было вычеркнуто несколько грубых фраз. В явл. 5 слова Смирнова: «Вы узнаете у меня Сидорову козу и Кузькину мать, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма!» (заменено словами: «Узнаете вы меня!»); в явл. 8 – его суждения о женщинах: «шкодливы, как кошки, трусливы, как зайцы…»; в явл. 9 – слова Поповой: «Бревно грубое!» |
| Вместе с тем Чехов при доработке следил, чтобы в обрисовке Иванова не обнаружился крен в противоположную сторону, в сторону его «героизации». По его замыслу, Иванов отнюдь не «герой», не «великий человек» и не «лишний человек», а просто «обыкновенный грешный» человек. В сцене с Сашей, в представлении которой Иванов «герой», «мученик», «лишний человек», добавлены его реплики, опровергающие это мнение: «Я умираю от стыда при мысли, что я, здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлеты, не то в Манфреды, не то в лишние люди Есть жалкие люди, которым льстит, когда их называют Гамлетами или лишними, но для меня это – позор!» (д. II, явл. 6). О «гамлетизме» Иванова см. статью: Т. Шах-Азизова. Русский Гамлет («Иванов» и его время). – В сб.: Чехов и его время. М., 1977. Сделаны важные вставки и в сцене с Лебедевым: его ошибочное суждение об Иванове («Тебя, брат, среда заела!») и реплика Иванова, отвергающего эту давно отжившую, заезженную формулу объяснения (д. III, явл. 5). Существенной доработке подверг Чехов роль Саши. Согласившись с предложением Суворина «выпустить» ее на сцену в финале пьесы, Чехов придал всему ее облику несколько иное освещение, подчеркнул губительную роль, которую сыграло в судьбе Иванова ее надуманное стремление «совершать подвиг» и ее «девическая философия». В эпизоде, где Саша впервые остается наедине с Ивановым, добавлены фразы, показывающие ее приверженность доктрине «долга» и «любви», потребность «учить и спасать»: «Нужно, чтобы около вас был человек, которого бы вы любили и который вас понимал бы. Одна только любовь может обновить вас» (д. II, явл. 6). В сцене свидания из III акта введено пространное рассуждение Саши о «деятельной любви», показаны ее тщетные попытки «расшевелить» Иванова во что бы то ни стало. Ее обращению с Ивановым придана снисходительно-покровительственная окраска: «Как ты любишь говорить страшные и жалкие слова! Даже, извини, противно!», «Отлично, мы, кажется, улыбаемся!», «Двигайся, Обломов!» и т. д. Та же линия поведения «новой» Саши выдержана и в последних эпизодах пьесы, где ранее Саша отсутствовала: теперь она до конца энергично сопротивляется всем попыткам Иванова расстроить их свадьбу, а в последней сцене произносит пылкую речь в его оправдание. |
| В новой редакции пьесы усилена напряженность действия, усложнены отношения между Львовым и Ивановым и намечен новый сюжетный узел – Львов выступает теперь также в роли соперника Иванова: «…знайте же, что я люблю вашу жену! Люблю так сильно, как вас ненавижу! Вот мои права…» и т. д. (д. III, явл. 6). Добавления в роли Саши отчетливо выявили в ее характере черты «эмансипированной» девицы, провинциальной Жорж Санд, «гения», ее рассудочную экзальтированность и предвзято книжные представления о «деятельной» любви и о «герое», которым являлся для нее Иванов (д. II, явл. 3, 13; д. III, явл. 7 и др.). Из числа действующих лиц пьесы исключен Дудкин – чисто водевильный персонаж, «зулус» и «пещерный» человек. Значительно преобразован и прежний комедийный образ «легкокрылой» Марфутки Бабакиной, сняты намеки на ее «размалиновое житье» и устроенный на дому «кафе-шантан», куда гости закатывались «суток на трое» с полными кульками «коньяку да ликеру». В «драме» оказались невозможны прежние нелестно-вульгарные отзывы о ней: «Марфутка, эта дрянь, черт, жила» или «сморкается как извозчик». Вычеркнуты многие бранные и грубоватые, просторечно-фамильярные обороты и выражения, вроде: замучился, как черт; эх, волк меня заешь; словно белены объелся; пущать; околеть; ни шиша; нажраться и т. п. В пунктуационном оформлении текста резко подчеркнут динамизм речи персонажей, ее эмоциональная напряженность, насыщенность восклицательными интонациями, например: Глупо… → Глупо!; Оставьте меня в покое… → Оставьте меня в покое!; Все мне не нравится… все… → Все мне не нравится! Все!; К чему, к чему, боже мой → К чему, к чему! Боже мой, и т. п. Однако Суворин, взявший на себя хлопоты о постановке «Иванова» в Александринском театре, остался неудовлетворен переделанной пьесой. Сначала он высказал недовольство финалом: ему «резко бросилось в глаза» отсутствие Саши, которая после расставания с Ивановым уже не появлялась более на сцене. Суворин писал, что это «сушит конец» и противоречит «законам сцены». Чехов в ответном письме, где приведены слова Суворина (его письма но сохранились), утверждал закономерность отсутствия Саши: «Так и надо Ведь не может же она броситься Иванову на шею и сказать: „Я вас люблю!“ Ведь она не любит и созналась в этом. Чтобы вывести ее в конце, нужно переделать ее всю с самого начала» (23 декабря 1888 г.). |
|
|
