| В Карлаге часто совершались попытки к бегству. Все они заканчивались «ликвидацией». И на всем этом фоне на всю страну гремела слава Карагандинского совхоза МВД СССР (шло время, менялись названия) и его опытной сельскохозяйственной станции. Рекордные урожаи здесь давали капуста, огурцы, помидоры. Небывалых результатов достигли селекционеры. Они вывели новые сорта озимых, яровых, кормовых культур. Агроном Митрошина, осужденная на 25 лет по 58-й статье, вывела сорт картофеля «эпикур» и получала по 60 тонн с гектара. Кроме того, было организовано скотоводческое хозяйство. На Всесоюзной выставке в Москве, например, демонстрировалась корова по кличке Морошка, дававшая 12 тысяч литров молока в год. Огромнейшие отары овец с середины лета до поздней осени шли своим ходом из разных отделений Карлага вплоть до Петропавловского мясокомбината. В Карлаге были сахарный завод, стекольное производство, катали пимы, выделывали кожу. В цехе 3 РМЗ в военное время выпускали мины М-82. Всюду работали заключенные. Карлаг кормил армию, давал государству зерно, мясо, оружие, одежду. Но заключенных за людей не считали. Кормили баландой, ячменем «анютины глазки». Ежедневно из Долинки приезжали судьи и судили заключенных за то, что кто-то взял морковку или свеклу. И не является секретом тот факт, что смертность в Карлаге была очень большая [За годы своего существования (с 1931 по 1956 гг.) Карлаг принял около миллиона человек. Но поскольку архивы Карлага до сего дня засекречены, нет возможности назвать даже приблизительное число его жертв.]. «В конечном итоге,– говорится в одном из научных отчетов опытной станции,– всю хозяйственную деятельность совхоза МВД можно рассматривать как грандиозный производственный опыт успешного сельскохозяйственного освоения земель крайне сухих степей и полупустыни». Так оно и было. Но спроектировано и построено все это было руками заключенных на их же собственных костях. Интернирование о. Севастиана в Карагандинский лагерь НКВД Итак, в мае 1934 года в жаркие степи Центрального Казахстана в одно из отделений Карлага был привезен с этапом иеромонах Оптиной Пустыни о. Севастиан. |
| Твои чувства для неё — заклад, своих она на тебя не потратит. Лишив тебя воздуха, обделив воодушевлением счастья, она тщится тебя уверить, что лишения и есть знак твоей причастности к высокой любви. Но это знак неспособности любить, а вовсе не высота чувства. Если ваятель пренебрегает глиной, под руками у него ветер. Если любовь под предлогом полноты обходится без проявлений любви, она — слово из словаря. Нет, если ты полюбил, я хочу от тебя и клятв, и даров. Что значит — ты любишь свою землю, если как от ненужного избавляешься от мельницы, отары, дома? Как различить лицо любви, что мелькает за полотном жизни, если нет полотна, если нечем его прорисовать? Откуда взяться храму, если нет зримого уклада для камней? Что значит любовь, если нет ощутимого уклада любви? Душу, дерево я обрету постепенно, медленно, упорядочивая землю при помощи того уклада, которому её подчиняют корни, ствол, ветви. И вот оно, дерево. Это дерево, а не другое. Тщеславица пренебрегла ответными дарами, пренебрегла собственным рождением. В любви она искала добычи, которую можно захватить. И любовь перестала быть любовью. Ей кажется, что любовь — подарок, который можно припрятать. Что если ты любишь её — значит, она заполучила тебя в своё распоряжение. Она запирает тебя в себе, ей кажется: она обогатилась. Но любовь не алмаз, которым можно завладеть, любовь — обязательства друг перед другом. Плод взаимно принятого для исполнения уклада. Добротность дороги, по которой ездят туда и обратно гружёные повозки. Тщеславице никогда не родиться. Корни рождения в связующих нитях. Она пребудет бесплодным, бессильным семенем, иссыхая душой и сердцем. Она состарится, и мрачна будет её старость среди тщеты её добычи. Потому что ты ничего не в силах присвоить. Потому что ты не сундук. Ты узел, связавший воедино собственную разноречивость. Ты — подобие храма, придающего смысл камням. Отвернись от неё. У тебя нет надежды сделать её красивее или богаче. Твой алмаз станет украшением её скипетра, короны, знаком её власти. Чтобы залюбоваться алмазом, мало одного алмаза, нужно ещё смиренное, благодарное сердце. Эта не любуется, завидует. Восхищение приуготовляет любовь, зависть приуготовляет пренебрежение. Во имя того алмаза, которым она наконец-то завладела, она будет пренебрегать всеми остальными алмазами земли. И ты ещё ненамного отдалишь её от мира. |
| Но если ты пошел в атаку, оглянулся, а за тобой никого нет. Ну, что поделаешь, зато я герой. Представим ситуацию. Два хозяйства, граничащие друг с другом. В обоих пасут отары овец. Разница в выпасе одна: пастух идет перед стадом, в другой стадо идет, пастух сзади. Как вы думаете, в каком хозяйстве собирают шерсти больше? В том, в котором пастух – сзади! Он имеет возможность контролировать. Тот, кто впереди, должен пристроить себе зеркало заднего вида. Идущий позади стада задает правильный темп перемещения овец, организует верный выбор маршрута. Где более сочная трава – он не ведает, а овцы чуют по неведомым нам признакам. Он задает возможность вожакам расти , делегирует, впереди идущим полномочия направлять стадо. Другая – условно божественная система лидерства Лидер вроде бы не вмешивается в ход протекающих событий, но главную функцию управления оставляет за собой. Они могут быть внешне не привлекательны, не являться классными специалистами, но способны вокруг себя собрать круг специалистов. Форд собрал таких, организовал мозговой штурм, а сам за ними поспевал не спеша – а шлепанцах. Он имеет роскошь быть не слишком компетентным в специальных вопросах, кроме управления, а все остальное охватят люди. Не случайно в срединном Китае для приема на госслужбу кандидаты сдавали четыре экзамена – по истории Китая, знанию церемониала, искусству рассуждения и стихосложению. За лидерами идут не из-за формальной власти и полномочий, а из-за доверия и уважения. Хотя эти вещи далеко не всегда взаимоисключают друг друга. «Величайшие лидеры необязательно совершают великие поступки. Они те, кто подталкивает других людей делать это». (Рональд Рейган). Сила лидера – не в собственной силе, а в той силе, которой он выбрал себе в команду. Сильный тренер не обязан бегать по полю как игроки, бить по мячу так метко как игроки, но умеет организовать дело таким образом, что они побеждают соперника. Лидер – не тот, кто сильнее, в своей команде, а тот, кто может сделать людей сильнее в своей команде. |
| Должно быть, не вчера начали гонять овец по этому ущелью, понукая их бежать то за Обикунон, на летние свежие пастбища, то, наоборот, вниз, в долины, где в базарные дни овечья кровь запекается черными лужами; не вчера принялись покрикивать пастухи на их топотливые отары, покорные и способные в своем волнообразном движении вытоптать не только траву, но и деревья, и камни; однако так велика была сила этого джангала, так мощно он раскинулся по ущелью, что за все эти века тропа не стала шире, а по-прежнему лежала узким, заплетенным сверху коридором. Зимой ущелье заваливало всклянь, но и тогда под снегом, подо льдом застывших ноябрьских ручьев жили корни, готовясь к тому, чтобы весной, когда бешеная вода навалится, потащит камни, подпилит и обрушит скалы, норовя не так, так этак выворотить почернелые плети из-под валунов и тощего песка, — устоять, удержать ее напор, остаться на месте и чуть позже дать мощный побег… То, что все же вырывалось с корнем или мозжилось грохочущими в потоке камнями, застревало в соседних стволах, сохло, подламывалось, и новые поколения насекомых обживались на безжизненных сучьях. Овцы бежали по этой тропе дважды в год, бежали мелкой неторопливой побежкой; люди шли за ними в полный рост; всадники спешивались, шагали, ведя лошадь в поводу, потому что, даже пригнувшись к луке, всегда можно было ткнуться лбом в тугую каленую ветку эргая, безрассудно померявшись с ней силой на всем скаку. В этом-то и был весь фокус — пролететь джангал единым махом, обхватив лошадь за шею, и нигде не зацепиться, а только чувствовать и слушать, как руки деревьев и кустов, промахиваясь едва ли не на сантиметр, шевелят волосы на голове и секут холодящий лицо воздух. Мерген подумал об этом, но не испытал сейчас ни холодка, ни лишнего удара сердца, переходящего на торопливый жадный бой; солнце слепило глаза, что-то гудело в затылке, и тени казались желтоватыми. — Ну, что? — спросил Володя, придерживая лошадь. — Шагом пойдем? — Зачем шагом? — Мерген старательно улыбнулся. Ему хотелось бы спешиться и сесть на траву возле серого, сплошь затененного и, быть может, даже прохладного валуна. Но к тому не было сейчас никакого повода. |
| Преп. Нил строго осуждает монахов, являющих собой именно эту малейшую нищету и проводящих день и ночь в земных попечениях, и призывает их держаться в своей жизни нищеты средней, состоящей в том, что монах лишь малую часть времени посвящает заботам по удовлетворению самых необходимых телесных потребностей, а все остальное время проводит в молитве и чтении Священного Писания. «Ведь телу нужно мало, – говорит преп. Нил. – Посему заботься и о теле, но лишь столько, чтобы иметь тебе его сотрудником в твоих добродетелях. Попечение о теле не должно мешать совершенствованию души… Если кто-то заботится о волах, ежедневно пересчитывает свои отары овец, тщательно обрабатывает виноградники, надзирает за лесами, нивами и фруктовыми садами, так что даже на эту работу не хватает ему времени, как сможет он помыслить о Боге? Когда найдет время для чтения псалмов? Когда сможет помолиться Богу? Если бы и нашел он минуту в промежутке между делами, чтобы вспомнить о Боге, то как мог бы принести Владыке чистую молитву, если его мысли заняты тем, о чем он так усердно старается?» «Посему бежим от земных забот, – пишет преп. Нил, – презрим имения, деньги и все втягивающее нас в себя и помрачающее наш помысел. Облегчим груз, чтобы корабль поднялся из воды и чтобы мог спастись кормчий, то есть ум, и путники – мысли. Если путники, плывущие по морю, во время бури своими руками выбрасывают в море собственные товары, дабы спасся корабль, ставя тем самым свою жизнь выше имения, – почему же тогда мы ради лучшей жизни не отвергнем все то, что увлекает нашу душу в погибель?» Призывая монахов хранить обет нестяжания, преп. Нил дает блестящее, непревзойденное определение этой добродетели. «Нестяжание, – говорит он, – это искоренение сребролюбия, плод любви, крест жизни, безболезненное состояние, благо, не вызывающее зависти, небо, не знающее забот, неподвижное солнце и безмерное богатство» 299 . Внутренняя жизнь монаха Человек достигает спасения, вечной жизни, или богообщения, путем нравственного совершенствования, которое, по учению преп. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 3 голоса: 2.7 из 5) Оглавление Бегство цветов Долину у высокой снеговой горы за безводье назвали Мёртвой. Мы пришли в долину в сумерках — ничего не успели разглядеть. А утром вдруг видим: по всей долине синие озёра в золотых берегах и холмы красных песков. Но глаза обманули нас. Не было в долине ни синих озёр, ни золотых песчаных берегов, ни красных холмов. Были цветы. В сырых впадинах синели незабудки. Они были такие яркие и такие синие, будто в них отразилось весеннее небо. Озёра незабудок окружали золотые лютики. А на сухих гривах горели маки. Маки были похожи на красные фонарики, зажжённые в зелёной траве. Их было много. Так много, что у нас начинало рябить в глазах и кружилась голова. Вот так мёртвая долина! Как хорошо! — Плохо, — сказали чабаны. — Мёртвая долина. Скоро всё сгорит от жары. Овцам нечего будет есть. — И цветы сгорят? — пожалели мы. Чабан прищурился. — Цветы уйдут. — Как уйдут? Куда? — Нас поведут на новые пастбища. Шутник чабан. Нашёл проводников… Прошло несколько дней. И вдруг мы заметили, что цветы-то действительно пошли! Цветы стали подниматься в гору! Каждый день они поднимались всё выше и выше. Цветы уходили из Мёртвой долины. Цветы спешили! Синими волнами вверх по сырым лощинкам выплеснулись незабудки. По скатам лощин поднимались жёлтые лютики. Будто среди жёлтых песков бежали синие ручьи. Маки поднимались по гребням отрожков. Всё злее жгло солнце. Всё выше и выше поднимались на гору цветы. Высокая гора. Первыми стали отставать незабудки. Они поднялись до верхних родничков и окружили их бирюзовыми колечками. Но лютики и маки поднимались ещё выше. Ночи стояли душные, жаркие. За горами метались зарницы. Вершина горы из белой стала бурой — сошёл последний снег. Из бурой стала зелёной — покрылась травой. И наконец — золотой: это на самую вершину поднялись первые лютики. А скоро среди зелени и лютиков зажглись красные фонарики — на вершину вскарабкались маки! Вслед за цветами и травой потянулись в горы и отары белых овец. Они, как курчавые весенние облака, ползли по горным склонам. А внизу в долине всё сгорело. Долина стала мёртвой. Но мы смотрели на горы и радовались: там, наверху, сочные травы, красные цветы — большие будут курдюки у овец, душистое будет овечье молоко. Рекомендуем Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2451 чел. Всего просмотров 67 млн. Всего записей 2584 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Выразительная метаформа льва () и львёнка () изображает победу Исраэля над враждующими с ним народами. Превосходство льва над лесными зверями ( ) очевидно: триумф Исраэля над народами будет абсолютным, из его львиных когтей не вырвется никто. Народы со всеми их армиями окажутся совершенно беззащитны перед Исраэлем, как беззащитны отары, овечьи стада () перед ненасытным молодым львом. Если в Мих.2:12 сам Исраэль изображался овечьим стадом (Пастырь которого – YHWH), то теперь этот образ прилагается к его врагам. Когда Исраэль с Господом, он не просто непобедим народами, он сам легко побеждает их ( Мих.4:13 ) и полностью господствует над ними. У Нахума при помощи метафоры льва описывается агрессивная, захватническая политика Ашшура по отношению к другим народам ( Наум.2:13 274 . Ср. Ис.5:29 ). Военной мощи Новоассирийской державы никто не мог противостоять, и со всяким сопротивлением ассирийцы справлялись так же легко, как справляется лев с лесными зверями или домашними животными. Но если в конце VII века (время, к которому относится пророчество Нахума) могущество Ашшура уже было сломлено, и Нахум воспевает падение его столицы Нинвэ (Ниневии, 612 г.), то во времена Михи (конец VIII – начало VII вв.) Ашшур находился на вершине своего могущества, повелевал всей Передней Азией и Ближним Востоком, претендовал на мировое господство. Прилагая метафору льва к своему народу, Миха, по сути, говорит, что в будущем YHWH сделает Исраэль таким же могущественным, как Ассирийская империя. «Молодой лев Йенуда с добычи… поднимается» ( Быт.49:9 ). Но достигнуто это могущество будет не силой оружия: Мих.5:9–14 . Субъектом выражения (букв. нет избавляющего, переводим: никто не отберёт) в Танахе обычно является YHWH (примеры: Втор.32:39 ; Ис.43:13 ; Ос.5:14 ; Пс.50 /49:22; Иов.10:7 ) 275 , однако здесь субъект – Исраэль. «Такое не случайно, – отмечает Скандрольо. – В последней инстанции сила Исраэля – это сила Господа… Только благодатью Господней… народ Божий сможет иметь успех в таких пропорциях» 276 . |
| …Заклинаю вас, дочери Иерусалима, газелями и степными ланями: не мешайте влюбленной, не тревожьте ее, когда она грезит… …Воскликнул возлюбленный мой, обращаясь ко мне: «Встань, подруга моя, красавица моя, и иди за мною! Вот уже и прошла зима, дожди прошли, отшумели; цветами покрылась земля, настало время певчих птиц, и голос горлицы слышен в стране нашей; ветви смоковницы — в завязи плодов, и на благоухающих лозах появились ягоды. Встань, подруга моя, красавица моя, и иди за мною!..» «Не могу я сейчас пойти за тобой, — отвечаю я, — ибо велели нам: „Ловите шакалов и их детенышей, портящих виноградники, — Ведь появились на лозах ягоды“». Возлюбленный мой принадлежит мне, а я — ему; он ненадолго покинул меня, чтобы пасти отары свои среди тюльпанов… (2:7–16) Наконец, только в третьей главе после очередной «арии» невесты и славословий в ее адрес подруг в тексте возникает имя царя Соломона, но из него вовсе не следует, что он и есть избранник героини поэмы. Фигура царя скорее выступает здесь как символ могущества, богатства, красоты, страсти — словом, всего того, с чем связывается обычное человеческое счастье. Героиня не влюблена в Соломона, а отождествляет своего возлюбленного с ним: Она вместе с подругами: — Вот ложе Шломо; вокруг него — шестьдесят отборных воинов Израиля. Все они владеют мечом, испытаны в битвах; меч — у бедра каждого; ночью охраняют они царя от опасности. Свадебный балдахин построил себе царь Шломо из кедров ливанских. Колонны его — из серебра, ковры в нем расшиты золотом, сиденья там покрыты пурпурной тканью; любовью дочерей Иерусалима к их повелителю напоен сам воздух в нем. Пойдите и поглядите, дочери Сиона, на царя Шломо в венце, которым мать увенчала его в день свадьбы — день, когда сердце его наполнилось радостью. (3:7–11) Следующая, четвертая глава уже целиком строится на изысканных метафорах и сравнениях, достаточно характерных для народа, живущего скотоводством и земледелием. Эротическое напряжение в ней усиливается, слова и сравнения становятся все более откровенными. Суть этой главы состоит в том, что, несмотря на всю силу влечения, влюбленные пока, до брака, остаются запретны и недоступны друг для друга. Сама эта недоступность лишь еще больше усиливает их страсть: |
| Хоть от загара и черна я, дочери Иерусалима, как шатры кедаров, но сойдет загар — и снова я стану белокожей и прекрасной, как белые ковры во дворце Шломо… (1:5) И затем она снова обращается к жениху: Скажи мне, возлюбленный души моей, где пасешь ты овец своих, где укладываешь на отдых в полдень? Зачем мне искать тебя, пряна лицо под накидкой, Обходя отары, что пасут твои друзья? (1:7) Это — первая странность в тексте: лицо под накидкой прятали обычно блудницы или женщины, пребывающие в трауре, и героиня почему-то явно боится, что ее примут либо за ту, либо за другую. Но дальше уже следует реплика жениха, исполненная не меньшего восторга, чем песня невесты: Если не знаешь ты, где найти меня, прекраснейшая из женщин, Гони ягнят своих по овечьим тропам меж пастушьих стойбищ. С кобылицей в колеснице фараоновой сравню я тебя, подруга моя. Красота твоих щек оттенена серьгами, прекрасна шея твоя, украшенная ожерельями… (1:8–10) И завершается первая глава обменом комплиментами между влюбленными: Он — Ей: — Как прекрасна ты, подруга моя, как прекрасна! Глаза твои чисты, как у голубки. Она — Ему: — Как ты прекрасен, возлюбленный мой, и приятен! И сочной зеленью усыпано наше ложе. Крыша приюта нашего — кроны кедров. Стены — стволы кипарисов. (1:15–17) Во второй главе ток поэтического напряжения резко повышается; она более метафорична, но дело не столько в украшении текста метафорами, сколько в удивительно психологически точной передаче состояния влюбленности, и сам ритм текста, кажется, передает ритм биения сердец юноши и девушки, думающих друг о друге: Она — Ему: — Я — лилия Шарона, я тюльпан. Он — Ей: — Как тюльпан среди колючек, подруга моя среди девушек… (2:1–2) И дальше: Она — подругам: — Привел он меня на пир любви, на пир любви, которую излучают глаза его. Подкрепите меня пирогами, окружите мое ложе яблоками, чей аромат освежает, ибо я больна любовью… (2:4–5) Завершается вторая глава монологом влюбленной, разлученной с любимым, грезящей о встрече с ним, так что сама природа словно сопереживает этим грезам и помогает им: |
| Утром встали поздно. Старик чабан с собаками уже погнал стадо на выпас. В углу сарайчика увидели мы пятнистую барсову шкуру. На шкуре котёнок катался — играл с ящерицей. По земляной крыше затопотала коза — сухая земля посыпалась на голову. Мы вышли. Петушок взлетел на сарайчик, похлопал в крылья и, прокричав своё кукареку, склонил голову набок. Он прислушивался, откуда ему ответит соперник. Соперник ответил с высоких скал. Петушок поскрёб землю коготками и закричал опять. Он так и не понял, что отвечало ему только эхо. Как весеннее курчавое облако, медленно ползла по гребню горы отара. Позади отары, покрикивая и посвистывая, шёл старик чабан. А впереди стада, опустив тяжёлую голову к земле, медленно брёл Кара-Баш. Против солнца было больно смотреть. Кара-Баш казался окружённым сиянием. Издали не видно было его страшных шрамов. И огромный пёс был похож на могучего льва. Я видел и чувствовал, как он красив! Медвежья услуга Самое неприятное при работе в горах — туман. Нахлынут облака, затопят ущелья, выползут на хребты и закроют всё: вниз до земли, вверх до неба. Кажется, что весь мир утонул в глухом тумане: ни шума потоков, ни света солнца. Где право, где лево? Где север, где юг? Сидишь в палатке и ждёшь погоды. Вниз на базу спускаться не хочется: вдруг прояснит! Спускаться да подниматься не просто: на иную гору два дня на четвереньках лезешь. Вот так и вышло у нас однажды. На день работы осталось, нахлынул туман. День просидели, — кончились консервы. На второй день — крупа. На третий доели сухари. Остались у нас одна соль, перец да лавровый лист. А туман дразнит. Поредел, но не поднимается. Ждать больше невтерпёж — так есть хочется. И вниз спускаться обидно: вот-вот туман разойдётся! — Бери ружьё, — говорю я товарищу. — Поброди по склонам, может, подобьёшь что. Товарищ ушёл, а я залез в палатку и попытался заснуть. Желудок хотел обмануть. Говорят: «Кто спит, тот обедает». Но желудок в горах на чистом воздухе на обман не идёт! До полудня ворочался я с боку на бок. Потом встал, петь начал. «Может, — думаю, — про еду забуду». |
|
|
