| Непрестанной молитвенностью приобретается смиренномудрие, смиренно-умие. Возрастание в молитве посредством этического тройства сосредоточивается вокруг смирения ума как главного гносеологического орудия. Таинственное преображение ума сводится к освобождению ума от греховной категории гордости и к усвоению смирения как категории мышления. " Высокоумием и надменностью змий вначале низложил Адама " ; " Христос, зрак раба приим, победил дьявола смиренномудрием " . " И за сие-то смиренномудрие Христос был превознесен и посажен одесную Отца " ; за высокомудрие (гордо-умие), за гордое будете как боги (hws theoi) род Адамов был посрамлен, низведен в бесчестие. Победа над гордо-умием возможна лишь через личное со-переживание Христова смиренномудрия как основополагающего правила жизни и познания. Молитвенное взыскание и созерцание Образа Христова — единственный путь, приводящий к смиренномудрию. " Воззри на Иисуса: от какой славы и до каких страданий и распятия нисшел Он, Божий Сын и Сам Бог! " В Лице Богочеловека Христа проявляется вечный Бог через смирение и кротость. Поэтому смирение, смиренномудрие следует признать необходимой категорией христианской жизни, " основанием христианства " , " признаком (знамением) христианства " . Смирение — это мерило истинного христианина. Человек, " хотя бы и знамения творил он, и мертвых воскрешал, но если не признает души своей бесчестною и себя нищим духом и мерзким, окрадывается он злобою, и сам не знает того " . " Истинные христиане смиренны денно и нощно " ; и " хотя таковы избранные и благоискусные пред Богом, однако же сами себя признают они весьма малыми и крайне неблагоискусными, и для них стало естественным и непременным делом почитать себя низкими или даже ничем " . " Таковые христиане сами в себе не высоко ценят душу свою, но крайне уничиженными пребывают пред Богом и почитают себя рабами всякого человека " . Хотя они и богаты благодатью Божией, христиане должны " быть смиренномудрыми и исповедовать нищету свою " . Благодать сохраняется смирением; с потерей смирения теряется и благодать. Насколько христолюбивая душа обогащается благодатью и откровениями, настолько больше смиряет себя. Духоносные личности " в смиренномудрии духа столько унижают себя пред всяким человеком, что почитают себя самыми последними и меньшими из всех " . |
| 60. Ум человеческий поистине представляет собой пустыню, опустошение, пустоту, праздность, в которых человек питается призраками и миражами. Вместо бытия ум возлюбил небытие, вместо жизни – смерть, и на этом он основывает себя и всю свою деятельность. Но как раз в этом состоит главное заблуждение человеческого ума, его тщета, суетность и праздность: ματαιτης ( Еф.4:17 ). Две жизни: языческая, внехристианская – «в праздности ума» человеческого; христианская – в полноте Божества, в Богочеловеке, Который есть «полнота Божества» в образе человека (см.: Кол.2:9, 1:19 ). Живя Им и в Нем, мы живем умом Божиим, Словом Божиим и по праву возглашаем: Мы имеем ум Христов ( 1Кор.2:16 ). 61. Праздность, тщета, суетность ума человеческого возрастает до сатанинских размеров – гордостью. Ибо от гордости ум человеческий безумеет. Мысль, плененная гордостью, отрывает ум от его корня, от его источника – Бога Слова, и он утопает в призраках, в иллюзиях и самоуверенно считает свои иллюзии истинными и свои безрассудные помыслы мудрыми. Как только люди пойдут по пути гордости, они в мыслях тут же становятся безумными, так что «всякого приятия достойна» истина о таковых: Называя себя мудрыми, обезумели ( Рим.1:22 ) и расточи гордыя мыслию сердца их ( Лк.1:51 ). Гордо-умие заражает грехом, помрачает, попирает, делает ум человеческий сатанинским, и он источает из себя тщетные, праздные, суетные мысли и ложные умствования о Боге, о мире, о человеке. Это происходит оттого, что гордость с момента своего зарождения заимствует своей главной артерией жизненные силы у сатаны, который открыл, изыскал гордость и поставил ее верховным законом своего существования. Поэтому любое, даже малейшее, проявление гордости исподволь наполняет человека духом сатанинским, начиная прежде всего с ума. Ибо гордость сначала овладевает умными силами человеческого существа, становится в нем мыслящей силой; творческой силой его ума. Вообще любое проявление человеческой гордыни имеет происхождение от сатаны. Гордо-умие – главное отличие сатаны и осатанелых людей. |
| 60 . Ум человеческий поистине представляет собой пустыню, опустошение, пустоту, праздность, в которых человек питается призраками и миражами. Вместо бытия ум возлюбил небытие, вместо жизни – смерть, и на этом он основывает себя и всю свою деятельность. Но как раз в этом состоит главное заблуждение человеческого ума, его тщета, суетность и праздность: ματαιτης ( Еф. 4:17 ). Две жизни: языческая, внехристианская – «в праздности ума» человеческого; христианская – в полноте Божества, в Богочеловеке, Который есть «полнота Божества» в образе человека (см. Кол. 2:9, 1:19 ). Живя Им и в Нем, мы живем умом Божиим, Словом Божиим и по праву возглашаем: Мы имеем ум Христов ( 1Кор. 2:16 ). 61 . Праздность, тщета, суетность ума человеческого возрастает до сатанинских размеров – гордостью. Ибо от гордости ум человеческий безумеет. Мысль, плененная гордостью, отрывает ум от его корня, от его источника – Бога Слова, и он утопает в призраках, в иллюзиях и самоуверенно считает свои иллюзии истинными и свои безрассудные помыслы мудрыми. Как только люди пойдут по пути гордости, они в мыслях тут же становятся безумными, так что «всякого приятия достойна» истина о таковых: Называя себя мудрыми, обезумели ( Рим. 1:22 ) и расточи гордыя мыслию сердца их ( Лк. 1:51 ). Гордо-умие заражает грехом, помрачает, попирает, делает ум человеческий сатанинским, и он источает из себя тщетные, праздные, суетные мысли и ложные умствования о Боге, о мipe, о человеке. Это происходит оттого, что гордость с момента своего зарождения заимствует своей главной артерией жизненные силы у сатаны, который открыл, изыскал гордость и поставил ее верховным законом своего существования. Поэтому любое, даже малейшее, проявление гордости исподволь наполняет человека духом сатанинским, начиная прежде всего с ума. Ибо гордость сначала овладевает умными силами человеческого существа, становится в нем мыслящей силой, творческой силой его ума. Вообще любое проявление человеческой гордыни имеет происхождение от сатаны. Гордо-умие – главное отличие сатаны и осатанелых людей. |
| Каков же истинный путь, называемый в Писании «узким путем в жизнь» ( Мф.7:14 ,ср. Деян.2:8 ), «путем мира» ( Лк.1:19 ), «путем спасения» ( Деян.16:17 ) и «путем Господним» ( Деян.19:9 ), «путем истины» ( 2Пет.2:2 ) и «путем прямым» ( 2Пет.2:15 )? –. Это – целомудрие. И самое слово-то цело-мудрие, σο-φρωσωη или σαο-φροσνη по своему этимологическому составу указывает на цельность, здравость, неповрежденность, единство и вообще нормальное состояние внутренней жизни, нераздробленность и крепость личности, свежесть духовных сил, духовную устроенность внутреннего человека. Целомудрие, σο-φρωσωη или σαο-φροσνη – почти то же, что целомысленность (– разумея «мысль» в отеческом словоупотреблении, т. е. в смысле вообще духовной жизни –), цело-мыслие, цело-умие, цело-разумие, здраво-умие, здраво-мудрие, σας φρνησις. Таково значение слова у св. отцов, таково же оно и у древних философов. 281 – Целомудрие – это простота, т. е. органическое единство, или, опять-таки, цельность личности: «доступен и гостеприимен должен быть дух человека, готов к благоговению и благодарности, весь – улегченный слух и «чистое», «простое» око (πλος οφθαλμς)». 282 Противоположностью цело-мудрию является состояние раз-вращенности, раз-врата, т. е. раз-вороченности души: целина личности разворочена, внутренние слои жизни, которым надлежит быть сокровенными даже для самого Я (– таков по преимуществу пол –), они вывернуты наружу, а то, что должно быть открытым, – открытость души, т. е. искренность, непосредственность, мотивы поступков, – это-то и запрятывается внутрь, делая личность скрытною. Жизнь личности совершается ο κατ τξιν, не «по чину», и в ней – все не на месте. Развращенный человек – как бы вывороченный наизнанку человек, – человек, кажущий изнанку души и прячущий лицо ее. Глаза такового избегают встречного взгляда, но уста извергают гнилое слово. Он трусит, как бы не узнали его слабости, а сам бесстыдно выставляет постыднейшее. Стыд – это указатель, что, – хотя и законное и Богом данное, – но должно таиться внутри, и что – быть обнаженным. 283 Но когда стыдливости нет, тогда является бесстыдство и цинизм, – казание сокровенного и прятание показуемого. Подъем на вершину сознания всего того, чему прилично быть в полумраке под -сознательной области, или, – что то же, – нисхождение сознания в таинственный сумрак корней бытия, Хамовское и хамское высматривание наготы родительства, – это и есть тот вывих душевной жизни, который именуется развращенностью. |
| Есть и такие «старцы», которые якобы заботясь о спасении души своих духовных чад, благословляют их бросать работу, оставлять квартиры, дома и «спасаться» вдали от цивилизации – в тайге, в болотах. Сами же они, если находятся в здравом уме, за своими духовными чадами не следуют. Сегодня мы уже знаем о «самарских отшельниках», «пензинских затворниках», о религиозной общине в сибирском поселке Гореловка, в болотах Томской области. Об этом писали газеты, говорили на ТВ. А сколько еще подобных случаев, о которых никому не известно? Иной раз приходится слышать: «Ну, со старцами-то всё ясно, они либо в прелести, либо " себе на уме " , знают, что делают. Но люди-то, люди-то куда смотрят?!» Хороший вопрос. Дело в том, что изначально бесовской прелестью могут быть опутаны прихожане, пребывающие в бесконечном поиске духоносных старцев. Нужно ли говорить, что таких людей – духоносных старцев – единицы, однако при большом желании, как говорится, их можно «отыскать» внутри каждого прихода. Хорошо, если священник сразу определит нездоровый духовный настрой таких прихожан и вразумит. Но ведь может и сам попасть на крючок, возомнив себя таким старцем, и пойти на поводу у духовно поврежденных людей. То есть и сам духовно повредится, станет марионеткой врага рода человеческого. А невоцерковленные люди потом будут вопрошать, со стороны глядя на христиан во главе с таким младостарцем: чем, мол, они отличаются от секты. И будут правы. С точки зрения Православия – безумно поступают не только младостарцы, но и те люди, которые, видя откровенную нелепость, ложь, а зачастую и насилие, позволили убедить себя в «высокодуховности» своих руководителей. Без-умие – болезнь нашего века, болезнь, в основе которой лежит безбожие, суеверие и дремучее невежество «просвещенного» современного человека. Как же тут не вспомнить слова Апостола Павла: « Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням» (2 Тим. 4; 3). |
| Матери Р. и З-е я дал свободу ходить, куда им угодно, зная, что тебе в тягость по болезням душевным и телесным; только советовал, чтобы мирно с тобою разойтись и никому не произносить вины на тебя, а себя обвинять, и более ставить причиною болезнь, и свою и твою, ежели нужно кому о сем знать. Впрочем советую на чужие слова не смотреть: всяк судит по своему разуму и устроению, а правильно весть токмо един Господь и каждого совесть. Правая совесть должна быть для нас утешением, ежели и весь мир поносит. Да даст тебе Господь спокойствие душевное и телесное, со здравием, чего тебе истинно желая, остаюсь недостойный твой богомолец, многогрешный И. М. 2 января 1845 года. Письмо 316 Благодари Бога, что облегчилось твое бремя, и теперь меньше хода к тебе, должна больше успокаиваться в себе. Невозможно же, чтобы предаться совершенному уедине- нию, а паче когда чувствуешь себя душевно болящей. Лучше всегда укорять и зазирать себя за неисправление, и живя в сообществе, и видя свое недостаточество в исполнении заповедей Божиих, познавать свою немощь и смиряться, отчего получишь помощь Божию, нежели, живши одной и мнимо наслаждаясь спокойствием, увлекаться в высоко- умие. Но пока страсти наши не побеждены, то они и в уединении не дадут покоя. Предайся воле Божией. Касательно К., я тебя не нудил, но видя, что ты сама не отреклась, а на меня возложила сие, чем ей подала надежду к получению ее желания; за что она на меня и поскорбела, когда я отдал сие дело на волю и разсуждение игумении. Дело разошлось, – то и лучше. Поручаю тебя и сестер твоих покрову Божию. И. М. 2 февраля 1845 года. Письмо 317 Пишешь, что теперь стала покойна после удаления от тебя сестер; я этому очень рад; желаю, да совершенный мир стяжешь. Говоришь, что «худо и дурно живу», а вовлекаешься в зазрение и осуждение, а о том и забываешь, что худо живешь; почему и счесть бы себя надобно достойною негодования; то и с другой стороны было бы смягчение. «Жаль сестер, что давят». Кто ж это смеет сделать, ежели Бог не попустит? А когда попускает, то надобно принимать с благодарением и рассуждением, что, видно, надобно так этому быть, а не иначе, для их спасения. От сего познают свою немощь и смиряются; а когда обращаются в ропот, то согрешают; кто ж этому виноват? – Наше устроение; и что состоит не в нашей власти, того мы не можем переменить; всуе смущаеми, и венец терпения погубляем. Нам с тобою пора бы читать добре, а мы еще и по складам едва можем. Для чего нам книги св. Лествичника, Исаака, Дорофея, Зосимы и прочих, когда мы не понуждаем себя следовать их учениям, а все противное творим? Не видим руки Божией действующей, а человеческую злобу смотрим, и тем сами себя сокрушаем. Это я тебе написал вкратце, а ты сама поподробнее рассмотри учение св. отцов и приложи к язвам сестер, то и уврачуются. |
| За потолком пропел необыкновенной мощности и страсти голос, и гитара пошла маршем. — Единственное средство — отказать от квартиры, — забарахтался в простынях Василиса, — это же немыслимо. Ни днем, ни ночью нет покоя. Идут и поют юнкера Гвардейской школы! — Хотя, впрочем, на случай чего… Оно верно, время-то теперь ужасное. Кого еще пустишь, неизвестно, а тут офицеры, в случае чего — защита-то и есть… Брысь! — крикнул Василиса на яростную мышь. Гитара… гитара… гитара… Четыре огня в столовой люстре. Знамена синего дыма. Кремовые шторы наглухо закрыли застекленную веранду. Часов не слышно. На белизне скатерти свежие букеты тепличных роз, три бутылки водки и германские узкие бутылки белых вин. Лафитные стаканы, яблоки в сверкающих изломах ваз, ломтики лимона, крошки, крошки, чай… На кресле скомканный лист юмористической газеты «Чертова кукла». Качается туман в головах, то в сторону несет на золотой остров беспричинной радости, то бросает в мутный вал тревоги. Глядят в тумане развязные слова: Голым профилем на ежа не сядешь! — Вот веселая сволочь… А пушки-то стихли. Астра-умие, черт меня возьми! Водка, водка и туман. Ар-ра-та-там! Гитара. Арбуз не стоит печь на мыле, Американцы победили. Мышлаевский, где-то за завесой дыма, рассмеялся. Он пьян. Игривы Брейтмана остроты, И где же сенегальцев роты? — Где же? В самом деле? Где же? — добивался мутный Мышлаевский. Рожают овцы под брезентом, Родзянко будет президентом. — Но талантливы, мерзавцы, ничего не поделаешь! Елена, которой не дали опомниться после отъезда Тальберга… от белого вина не пропадает боль совсем, а только тупеет, Елена на председательском месте, на узком конце стола, в кресле. На противоположном — Мышлаевский, мохнат, бел, в халате и лицо в пятнах от водки и бешеной усталости. Глаза его в красных кольцах — стужа, пережитый страх, водка, злоба. По длинным граням стола, с одной стороны Алексей и Николка, а с другой — Леонид Юрьевич Шервинский, бывшего лейб-гвардии уланского полка поручик, а ныне адъютант в штабе князя Белорукова, и рядом с ним подпоручик Степанов, Федор Николаевич, артиллерист, он же по александровской гимназической кличке — Карась. |
| несомненно в его занятиях наукою. Без-умие — в обращении к религии. Куда ж яснее? Любопытно, что «передовых взглядов» священник Мерцалов, и священником-то ставший по вынуждающим обстоятельствам, читает— «то ли Людовика XIV, то ли кого другого из той же династии» (140). Что за странное чтение? И впрямь несуразное, если забыть, что несколькими страницами ранее один из невежественных персонажей романа перепутал французского короля с Фейербахом. А Фейербаха и Рахметов может признать весьма порядочным чтением. Рахметов же ошибиться не может. Рахметов с самого начала имел цель вполне определённую. А что Чернышевского нельзя отделять от его героя (и цели у них едины)— то зашифровано в небольшом отрывке, в загадочном и пустом внешне разговоре, который произошёл однажды между автором и названным персонажем романа: «Мы потолковали с полчаса; о чём толковали, это всё равно; довольно того, что он говорил: «надобно», я говорил: «нет»; он говорил: «вы обязаны», я говорил: «нисколько». Через полчаса он сказал: «Ясно, что продолжать бесполезно. Ведь вы убеждены, что я человек, заслуживающий безусловного доверия?»— «Да, мне сказали это все, и я сам теперь вижу».— «И всё-таки остаётесь при своём?»— «Остаюсь».— «Знаете вы, что из этого следует? То, что вы или лжец, или дрянь!»... «Да ведь это одно и то же»,— сказал я. «В настоящем случае не одно и то же».— «Ну, так, может быть, я и то и другое вместе».— «В настоящем случае то и другое вместе невозможно. Но одно из двух— непременно: или вы думаете и делаете не то, что говорите: в таком случае вы лжец; или вы думаете и делаете действительно то, что говорите: в таком случае вы дрянь. Одно из двух непременно. Я полагаю, первое».— «Как вам угодно, так и думайте»,— сказал я, продолжая смеяться». «Прощайте. Во всяком случае знайте, что я сохраню доверие к вам и готов возобновить наш разговор, когда вам будет угодно» (266). Попробуем расшифровать. Известно, что Рахметов пустыми разговорами не занимается, «он никогда не говорит ничего, кроме того, что нужно» (284), всё время своё, все мысли и действия он посвящает революции без остатка: «...он никогда ни у кого не бывал иначе, как по делу; и у себя никого не принимал и не допускал оставаться иначе, как на том же правиле; он без околичностей объявлял гостю: «Мы переговорили о вашем деле; теперь позвольте мне заняться другими делами, потому что я должен дорожить временем» (263). |
| е. в смысле вообще духовной жизни), цело-мыслие, цело-умие, цело-разумие, здраво-мудрие, σας φρνησις. Противоположностью целомудрию является раз-вращенность, раз-врат, т. е. раз-вороченность, раз-винченность, рас-шатанность духовной жизни, её раз-дробленность, не-единство, не-цельность. Это – раздвоенность мысли, двое-душность, двое-мысленность, двойственность, нетвердость в одном; одним словом, это – начинающееся еще до геенны разложение личности, её διχοτομα. 1222 «Человек с двоящимися мыслями» уже тут, в этой жизни восчувствовал огнь геенский. Рас-путство. т. е. путешествование по разным путям, блуждание по разным дорогам, а не по единственной правильной, или блуждание, блужение, блуд, как состояние противоположное цело-мудрию, лишает ум его целостности, его единства и ввергает в состояние мучительной неустойчивости. Напомню еще раз, что книга «Пастырь» начинается осуждением Ерма за то, что он про одну девушку подумал: «Счастлив был бы я, если бы имел жену такую же лицом и нравом. Только это одно, – добавляет укоренный Ерм –, и ничего более я не подумал. Спустя несколько времени я шел с такими мыслями и прославлял творение Божие [– т. е. эту девушку? или вообще весь мир, но в связи с мыслью об этой девушке? –] помышляя, как оно величественно и прекрасно». Но она явилась ему в видении и стала обличать его пред Господом; а он в своём сознании был настолько невинен, что даже не понимал, что худого он сделал, и потому от обличений опечалился и заплакал. 1223 Кончается же книга Ерма повторным указанием, что седмица дев-добродетелей будет жить в доме [т. е. во плоти] Ерма лишь под непременным условием чистоты 1224 – —150— В списке же с таинственной книги, полученной от Старицы-Церкви Ерм читает вот что: « спасает тебя то, что ты не отступил от Бога живого, и простота твоя и великое воздержание (κα πλοτης σου κα πολλ γκρατεα); это спасло тебя, если пребудешь в нём, и всех спасает творящих таковое и ходящих в незлобии и простоте (ν κακ κα πλτητι). Эти удерживаются от всякого лукавства и останутся для жизни вечной. |
| возвышается лишь над Башмачкиным. По сути, именно гордыня и проистекающее от неё неприятие своего звания заставляют человека отыскивать утешения в измышлениях и фантастических грёзах. В реальной жизни крайности подобного стремления проявляются как безумие, помешательство, да иного и быть не может: раз-ум отражает реальность, для абсолютных мнимостей требуется без-умие. В реалистической литературе на это впервые указал Гоголь в «Записках сумасшедшего». Поприщин как раз выражал своё недовольство званием титулярного советника и предпочёл называться испанским королём. Фантастически невероятный сюжетный ход создал в соприкосновении с тою же идеей Достоевский: в повести «Двойник» (1846). Образное мышление писателя оказалось настолько смелым и парадоксальным, что современники не вполне и поняли его замысел: сам Белинский растерялся и принялся сомневаться и разочаровываться в таланте молодого автора. Всё просто: новая повесть совершенно не потрафила тем шаблонам «натуральной школы», какие, при всей их новизне, уже несли в себе свойства жёсткой ограниченности и консерватизма. «Бедных людей» под критерии социального обличения подогнать труда не составляло, со второю повестью это оказалось сложнее. Между тем достаточно нескольких лишь начальных фраз, чтобы услышать несомненно: в литературе появился сложившийся мастер прозы. «Наконец, серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находится не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в столице, в Шестилавочной улице, в четвёртом этаже одного весьма большого, капитального дома, в собственной квартире своей» (1, 109),— чуткому уху достаточно. С «Двойника» начинается в творчестве Достоевского и в русской литературе вообще разработка темы двойничества , с обострённой болезненностью отображённая позднее творцами «серебряного века». Конечно, точнее было бы сказать, что названная тема начата гоголевскою повестью «Нос», но у Гоголя она ещё неотчётливо проявилась, осталась как бы в некоем тумане, тогда как Достоевский обозначил её слишком резко. Помимо того, у Гоголя читатель с самого начала сознаёт условность и нафантазированность выбранного приёма, в повести же «Двойник» всё настолько достоверно и буднично, что трудно разобраться от начала и до конца: бредовая ли тут фантазия господина Голядкина— появление его двойника,— либо каким-то невероятным образом осуществившаяся, но всё же реальность. |
|
|
