| Но уж точно глупо думать, что вот если бы они перешли на наши трехчасовые всенощные, то их храмы стали бы переполнены… 20 веков церковной истории показывают: для переполненных храмов (не одного, а тысяч, и не раз в год, а ежевоскресно) нужно или очень малое их число (как в СССР), или жесткая государственная политика, ориентированная на внешнее благочестие, или общенациональная беда. Чего закажете? Но вновь говорю: проповедь на рок-концерте — это то, что может поменять жизнь рокеров, а не то, что изменит жизнь прихожан. Так что от церковных людей появление рок-проповеди потребует лишь одного: если рокеры после этого зайдут в ваши храмы — не реагируйте на их непривычный внешний вид, не гоните. Это ж наши дети-подранки вернулись домой с фронта… — Ну вот выступили Вы пусть и с замечательным словом перед началом рокконцерта. Но потом-то с этой же сцены могут зазвучать слова, весьма далекие от православия. — Могут. Но тогда давайте вообще не появляться на светских площадках. Нельзя печатать слово пастыря в светской газете — ибо на следующей полосе разместится астрологический прогноз, а через день в этой же газете дадут слово попсовой певичке. Нельзя появляться на телеэкране, потому что слово патриарха в телеэфире звучит в общей сложности не более полутора часов в году, а вот пошляки-юмористы звучат в тысячи раз чаще… Нельзя появляться в университете. Ибо богослов не может быть уверен в том, что все последующие лекции в этом университете будут совместимы с православием. Но в надежде на то, что его слово, молитва, образ хоть кого-то обратят в сторону православия — вот в этой надежде миссионер и идет в газету, телеэфир и университет. Но как раз на рок-концерте этот риск можно уменьшить — если ориентироваться в мире рока и выбирать, с кем стоит появиться на общей сцене, а с кем — нет… Юрий Шевчук, например, специально правит тексты своих песен, если мы встречаемся на концерте. Например, в «Метели августа» вместо «седыми богами» поет «седыми словами». В «Дожде» он заменил слова «и плясали, черт возьми» на «и плясали, как смогли». И это не по моей просьбе, а по собственному ощущению. Я бы, честно говоря, и не заметил этой перемены, если бы Шевчук сам не обратил на нее внимание после концерта… Так что просто надо знать — с кем дружить. |
| Приезжаем домой под вечер, а у нас полон-то дом народу: старинные музыканты приехали, которые — «графа Мамонова крепостные». Их угостили всякими закусочками… — очень они икорку одобряли и семушку, — потом угостили пасхой, выкушали они мадерцы — и стали они нам «медную музыку» играть. И правда, таких музыкантов больше и нет теперь. Все они старые старички, четверо их осталось только, и все с длинными седыми-седыми бакенбардами, как у кондитера Фирсанова и будто они немцы: на всех зеленые фраки с золотыми пуговицами, крупными, — пожалуй, в рублик, — а на фраках, на длинных концах, сзади, — «Мамоновы горбы», львы, и в лапах у них ключи, и все из золота. Все — как играть — надели зеленые, высокие, как цилиндры, шляпы с соколиными перьями, как у графа Мамонова играли. И только у одного старичка туфельки с серебряными пряжками, — при нас их и надевал, — а у других износились, не осталось, в сапожках были. И такие все старые, чуть дышат. А им на трубах играть-дуть! И все-таки хорошо играли, деликатно. Вынули из зеленых кожаных коробок медные трубы, ясные-ясные… — с ними два мужика ходили, трубы носить им помогали, для праздника: только на Пасху старички ходят, по уважаемым заказчикам, у которых «старинный вкус, и могут музыку понимать», на табачок себе собирают… — сперва табачку понюхали и почихали до сладости, друг дружку угощали, и так все вежливо-вежливо, с поклончиками, и так приветливо угощали — «милости прошу… одолжайтесь…» — и манеры у них такие вальяжные и деликатные, будто они и сами графы, такого тонкого воспитания, старинного. И стали играть старинную музыку, — называется «пи-ру-нет». А чтобы нам попонятней было, вежливо объяснили, что это маркиза с графом на танцы выступают. Одна — большая труба, а две поменьше, и еще самая маленькая, как дудка, черненькая, с серебрецом. Конечно, музыка уж не та, как у графа Мамонова играли: и духу не хватает, от старости, и кашель забивает, и голос западает у трубы-то, а ничего, прилично, щеки только не надуваются. Ну, им еще поднесли мадерцы для укрепления. Тогда они старинную песенку проиграли, называется — «романез-пастораль» которую теперь никто не поет — не знает. Так она всем понравилась, и мне понравилась, и я ее заучил на память, и отец после все ее напевал: |
| И, пожалуй, нужно сказать, что у благочестивых помещиков было добросердечное отношение к крестьянам. Но были и другие: жили только для себя и мало думали о народе и " меньших братьях " . Это были два чуждых класса. Пошли новые времена. Соседнее имение, после роскошной жизни Башмаковых, перешло к либеральному члену Думы Маркову, но от этого никому не стало легче. Расскажу пример. У моих родителей, как безземельных, не было места, где бы поставить домик, а рядом был кусочек земли, принадлежащий этому Маркову. Он находился на взгорье, около оврага, и оставался без употребления. Я, уже студентом, отправился к нему с просьбой продать этот крошечный участок. Но он даже не стал разговаривать со мною. Другой случай. Прямая дорога из разных деревень в город шла через усадьбу этого Маркова; ни крепостники Артыганьевы, ни Башмаковы не запрещали мужикам пользоваться ею. А Марков обнес свое поместье забором в две версты и закрыл путь проезжим. Пришлось делать объездной круг на версту больше, и притом по неудачной узкой дороге. И опять народ молчал: будто так и нужно. Стали мы ездить и ходить кругом и тоже мирились спокойно. Но все же " разговор пошел " уже на этот раз: уже близились предреволюционные годы... О них после. Еще я помню ребенком старого барина Андрея Ильича Баратынского. Это был грузный старик, со строгим взором, большими седыми усами. Как больного, его возил по имению на коляске сильный лакей из бывших фельдфебелей. Мы, особенно дети, не смели даже и подойти близко к нему. Скоро он умер, кажется, от сердечного удара. И это весьма серьезно отразилось на всей нашей семье. Но о том речь еще впереди. Помню и барина известной семьи Чичериных: суровый и недоступный был старец с седыми густыми бровями. Не помню случая, чтобы он говорил когда-нибудь с крестьянином. После службы в храме молча уходил он по " средней дорожке " рощи домой со своей женой Софьей Сергеевной Баратынской (были еще " верхняя " и " нижняя " ). Люди молча снимали шапки и кланялись ему, он молча откланивался, и пути их опять расходились. Народу разрешалось обходить рощу тоже кругом, по " верхней " дорожке, но по " средней " , которая вела к дому, ходили помещики да дворня... |
| 1 Камень фирреос, 673 егда цел хранится, плавает верху вод, а не грузится. Той же, на части малы сокрушенный, во воде тонет, аки отягченный. Тако община, аще есть согласна, не убоится случая напрасна 674 ; Аще же в разны части разделится, крепости праздна, в скоре разорится. 2 Скиф некто умный, богатый сынами, при конце жизни даде тул 675 с стрелами, Повелевая им той преломити, – но не могоша того сотворити. Таже особно комуждо си сыну, еже ломити дал стрелу едину. Удобно тии стрелы преломиша, нимало труда к тому приложиша. Тогда ко чадом отец возглашает, еже согласно жити увещает. «Аще союзни будете, – вещаше, – не преломимо странство 676 будет ваше; Аще же союз будет разрешенный 677 , удобь от врагов будете сотренны». Соломон У Соломона царя егда Савска бяше царица и мудрости его искушаше, Отроки и девицы собравши младыя, вся в одежды устрой веема подобныя И представивши царю, от него желаше, да разпознает пол их, аще премудр бяше. Царь, видя вся младыя, веле лица мыти, да от умовения возможет судити Вси убо умывати лица си начаху и платенцы послежде она отираху. Девицы зело мягко то твориша дело, а отроци мышася и трошася 678 смело. По тому разсудив, царь царице сказаше, кая из них девица и кто отрок бяше. То видящи царица, мудрости дивися и исповеда, яко точный не родися. Мы же лица совести елма умываем, отроцы, а не девы да ся проявляемы Крепко она да мыем слезными водами и довлетворения да трем пеленами. Тако отроцы бодрии и красни явимся, знания Соломона горня сподобимся. (Из цикла «Старость») Лакон некто, седыми власы украшенный, от юных человеков бяше вопрошенный, Всякую 679 браду пространну любезно держаше и множицею на ню очы обращаше, – Рече: «Того ради ю держу и смотряю, да видя в ней седины, присно поминаю Ничтоже не достойно тех седин творити, но тщуся, яко лепо мужу стару жити». Слышите то, старии, старость почитайте, ничто вам неприлично и на ум пущайте, Наипаче таковых делес не творите, яже старости вашей нечестна узрите. Стихии четыри 1 Четыри Богом стихии созданны: |
| яств. А. Афанасьев Жители севернорусских губерний обычно поселяли домового в подполе, но и там он жил в том углу, в котором находилась печь. Он обитал также за печью, на печи, под печным столбом. Реже жил под дверным порогом, под углом дома, на чердаке возле печной трубы. Во дворе и в надворных строениях жил дворовой или хлевник, которого следовало отличать от собственно домового. Севернорусские говорили еще об одном духе, живущем в самой печи, и называли его сусуй, сысой, если это и не сам домовой, то нечто с ним сходное. Если хозяин уходил из дому, то для того, чтобы вместе с ним не ушел домовой, печь загораживали ухватом или закрывали заслонкой. При переезде в новый дом домового перевозили на помеле или на лопате, которой сажали хлеба в печь. Домовой невидим, но иногда он показывается людям, чаще всего приняв облик самого хозяина, живого или мертвого. Он появляется также в виде старика с длинными седыми спутанными волосами и бородой, иногда без бровей. Севернорусские сказания рисуют домового маленьким, покрытым шерстью человеком, который однажды, при особых обстоятельствах, замерз. Обычно мохнатый, он иногда появляется голым – тогда он предвещает бедность. Бывают домовые женского рода: их считают также и женами домовых (рус. доманя, домаха, маруха). Нередко домовой появляется в образе разных животных, чаще всего – кошки, собаки, коровы или бычка, реже – змеи, крысы или лягушки. Когда в одном севернорусском доме однажды убили змею, пол покрылся сметаной и вскоре после этого умерли три члена семьи. В другом доме убили крысу, и там пали все коровы. Кошка и собака, так же как и козел, – любимцы домового, сорока же служит оберегом от него. О происхождении домового рассказывали две разные легенды, но обе они появились уже во времена христианства. По одной из них ангелы, которых Бог прогнал с небес, попадали на землю в разных местах: кто упал на дом – стал домовым, кто в лес – лешим, в «летающего» духа. По др. версии домовой – человек, умерший без покаяния, т. е. заложный покойник. |
| Автор идёт к установлению основного интересующего его тезиса следующим путём. Прежде всего он изучает зарождение порядков и обычаев, при помощи которых монашество стало с X в. властвовать над миром, в возникновении и организации старчества – внешней и внутренней – в древних восточных монастырях. Это изучение даёт материал для первой главы исследования. Автор тщательно следит за тем, как институт старчества разрабатывается в понимании представителей монашества разных веков эпохи вселенских соборов. Писатели устанавливают чрезвычайно высокую точку зрения на монашество. Подвижник в идеале есть существо богоносное, духоносное, бог. Как такой, он получает духовные дарования, излиянием которых отличались первые времена христианства. Дары пророчества, изгнания бесов, исцеления болезней и воскрешения мёртвых не являются исключительными; они обнаруживают только нормальную степень духовного возраста инока. При таких воззрениях неудивительно, если от иноков-учеников требовалось всепоглощающее безраздельное послушание старцам-учителям. Старец для ученика стал заслонять даже Бога. «Старцы говорили: если кто имеет веру к другому и сам себя отдаёт в подчинение ему, тот не имеет нужды внимать заповедям Божиим, а должен предать волю свою отцу своему, и не останется виновным пред Богом». Такая дисциплина должна была вытравлять личность, хоронить волю, превращать человека в «блаженного живого мертвеца», отучать его от сознания ответственности за свои действия. Эти воззрения на старчество так впитались в жизнь, облеклись в такие прочные внешние бытовые формы, что их не могли скомпрометировать крупные изъяны при применении их в жизни. «Власть, говорит автор, развращает человека, развивает в нём гордость, самомнение, тщеславие, спесь, неуважение к подчинённой человеческой личности. Завлекательная сама по себе она становится предметом домогательства людей недостойных». Отсюда в число старцев попадали люди с седыми волосами, но без нужной рассудительности. Нередко и учителя и ученики просто лице- |
| В основном говорила бабушка. Дед был немногословен. Когда я с ним познакомилась – он совсем не пил и не курил. Потому что врачи сказали: нельзя, иначе моментально сляжете насовсем. Надо – так надо. Дед моментально перестал курить, хотя стаж исчислялся десятилетиями. Дедушка с бабушкой Что касается алкоголя… Он и раньше не то чтобы злоупотреблял. Но 9 мая встречался с друзьями-фронтовиками и, видимо, чтобы хоть как-то справиться с воспоминаниями, которые не отпускали никогда, запивал примерно на неделю. Но после рекомендации врачей отказался и от этого. Как-то муж отредактировал в «Фотошопе» фотографию деда – маленькую, в заломах, выгоревшую. На ней дед, то есть совсем не дед, а молодой Сергей, в военной форме, кудрявый, с веселым задорным хитроватым взглядом. Фотография – сразу послевоенная. Муж ее «починил», увеличил, один вариант сделал цветным и привез бабушке и деду сразу две в рамках – цветную и черно-белую. Дедушка с бабушкой именно цветную поставили на комод. Видимо, это мы об их времени судим двухцветно, а у них в памяти прошлое, как ему и положено быть – многоцветно. В селе он был единственным вернувшимся с войны парнем Бабушка Рая Мы, как обычно, сидели за столом, разговаривали, ели пироги и даже не заметили, как бабушка встала. А потом увидели ее. Она стояла у комода, облокотившись о его поверхность, и внимательно, ничего не замечая вокруг, смотрела на фотографию. Даже не смотрела, она словно на машине времени попала туда, в прошлое. Где она – не грузная, добрая и уставшая бабушка с седыми волосами, а молодая, черноволосая красавица Рая. Ведь иначе бы и не выбрал ее Сергей, у которого выбор был просто огромный. В родном селе он был единственным вернувшимся с войны молодым парнем. И его она видела не старичком с тяжело двигающимися ногами, а молодым, обаятельным. Таким, как в стихотворении Самойлова: Да, это я на белом свете, Худой, веселый и задорный. И у меня табак в кисете, И у меня мундштук наборный. И я с девчонкой балагурю, И больше нужного хромаю, И пайку надвое ломаю, |
| Далее, он просил известий о состоянии запада и книг, и описывал, какую обильную жатву могли бы собрать миссионеры, на том поле, на котором он трудится. «Вот уже 12 лет, писал он, прошло с тех пор, как я не получал никаких известий о римском дворе, о своих братьях по ордену и о состоянии запада. Один ломбардский врач, приходивший сюда назад тому два года, распространил в этой стране много клевет о римском дворе и нашем ордене, поэтому я очень желал бы узнать истину. Я прошу братий прислать мне несколько экземпляров церковных книг и свящ. легенд, так как я не имею при себе ничего, кроме маленького служебника. Я становлюсь уже стар, и не столько возраст, сколько труды и страдания сделали седыми мой волосы» 180 ... «Империя великого хана есть бесспорно величайшая в свете; мне дозволено, как папскому легату, приходпть ко двору во всякое время и занимать место возле императора, который отдает мне преимущество пред всеми другими прелатами других церквей и очень желает, чтобы с запада пришли новые веропроповедники. В этих землях есть многообразные виды языческого богослужения и многие секты языческих жрецов, которые ведут еще более строгий образ жизни, чем наши монахи на западе. В Индии остается еще очень много сделать для распространения христианства; но сюда должны быть присланы мужи с твердым характером, которые могут противостоять искушениям плоти» 181 . Письма Монте Корвино, писанные им в 1305 г., получены были в Европе в 1307 г. Папа Климент V (1305 – 1314), узнав из этих писем об успехах своего миссионера и о его нуждах, немедленно принял самые энергические меры к удовлетворению его просьбы и к обеспечению дальнейших успехов латинства среди татар. Он определил дать христианской общине, основанной Монте Корвино в монгольской империи, иерархическое устройство, так чтобы она получила возможность сама расширять свои пределы и собственными своими силами, без посторонней помощи, удовлетворять всем духовным нуждам своих сочленов. Семь францисканских монахов, Герард, Перегрин, Андрей перузийский, Николай Бантра, Петр Кастелло, Андруций ассийский и Вильгельм де-Вилляново были посвящены во епископы и отправлены на помощь к Монте Корвино. |
| V 13. 120-122). Вместе с тем как сами К., так и философски образованные рим. писатели отличали кинизм от стоицизма, поэтому, хотя на практике у мн. философов и писателей этой эпохи кинические и стоические идеи эклектически смешивались, говорить о полном слиянии этих философских школ нельзя. Выделение характерных черт рим. кинизма осложнено тем, что многочисленные сведения о нем по большей части восходят не к К., а к авторам, занимавшим иную философскую позицию и обсуждавшим взгляды К. со своей т. зр. и для собственных целей; немногие приводимые ими цитаты из кинических сочинений не позволяют судить о целостном мировоззрении философов-киников. Негативное влияние на восприятие образованными кругами Римской империи стоиков и К. оказывала деятельность «бродячих философов», известных с III в. до Р. Х. и ставших особенно многочисленными к I в. по Р. Х. Эти философы, отчасти действительно следовавшие своим убеждениям, а отчасти бывшие мошенниками и шарлатанами, вели нищенскую жизнь на площадях и улицах, постоянно докучали состоятельным гражданам просьбами о милостыне, предлагали взамен незамысловатые философские поучения или, по выражению их противников, «вопили о всем известных, избитых вещах... и просто-напросто поносили всех» ( Lucian. De morte Peregrini. 3). Уже у Тита Макция Плавта (III-II вв. до Р. Х.) такого рода К. сравниваются с «паразитами», живущими за чужой счет ( Plaut. Pers. 123-126). Марк Валерий Марциал (2-я пол. I в.) c презрением упоминает о «жалких киниках и стоиках» ( Martial. Epigr. XI 84; ср.: Ibid. III 93). В одной из его эпиграмм представлен яркий образ современного ему киника: это старик с седыми волосами и грязной бородой, в засаленном плаще, с палкой и сумой, к-рому толпа «подает пищу за лай»; «никакой он не киник, а просто пес»,- унижающе завершает Марциал описание (Ibid. IV 53). В том же духе о рим. К. писали Петроний, Авл Геллий и др. лат. авторы ( Нахов. 1981. С. 148; D ö ring. 2006. S. 56-57). О жизни бродячих К. в Александрии красноречиво свидетельствует Дион Хризостом; по его словам, эти К. |
| Няня дожила до 1963 года. Она всю жизнь страдала стенокардией. Умерла от приступа. Когда её нашли, увидели, что правая рука была занесена ко лбу, она, видимо, не кончила крестного знамения, когда душа её отлетела на небеса. А это милость Божия. Мама Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля… А.С. Пушкин Мама моя, красавица, драматическая актриса, полжизни проработала в ТЮЗе (начинала у Брянцева). Приехала она в Ленинград в 1935м с Камчатки, наполовину нанайка, наполовину — украинка. Детство свое я проводила не только на ершовском рояле, но и за кулисами ТЮЗа, в окружении живых сказок. Мама обладала на редкость стойким и сильным характером; она похоронила двух малолетних детей (мою младшую сестру и брата) — когда отец привез маму из больницы, её волосы из сине-черных стали совершенно седыми. Мне было пять лет, помню, как я испугалась, в первый момент я не узнала её и заплакала. А теперь мы в Париже, и я сижу на полу, в квартирке, которую занимала моя мама. Передо мной книжный шкаф, ещё один в коридоре, с полок на меня смотрит смесь подписных советских изданий, эмигрантской литературы и… Марининой. Мне предстоит разобрать, отобрать, разделить на кучки все эти книги. Что-то придется выбросить, часть сохранить и перенести к нам домой, какую-то часть подарить друзьям. Кое-что из вещей и книг я уже вынесла на улицу и была поражена, как люди на это набросились. В людском копошении в скарбе чувствовалась какая-то жадность и ещё нечто неопределимое и отталкивающее, то, что обычно проявляется в человеке небедном, ведь среди подбиравших книги и мамины вещи бездомных не было. Безнадежное и грустное дело сохранять библиотеки, перевозить их через границы, копить вещи в подвалах. Один мой знакомый сказал, что наконец стал разбирать свой чердак, где свалены детские игрушки его детей, — детям сейчас за пятьдесят, у них уже дети и даже внуки. |
|
|
