| Голицын хотел уехать тотчас в местечко Линцы, где стоял Пестель, но Юшневский сообщил ему, что тот уехал в Бердичев, – обещал написать, чтобы скорей возвращался, и просил Голицына подождать в Тульчине. Юшневский понравился Голицыну: в тонком, с тонкими чертами, лице – невозмутимое спокойствие, тихая ровность, тихая ласковость. Добродетельным республиканцем, древним стоиком называли его товарищи. «Вот на кого положиться можно: за ним, как за каменною стеною», – думалось Голицыну. Почти все остальные члены Общества казались ему детьми; Юшневский – взрослым; и никогда еще не чувствовал он так зрелости, взрослости самого дела. Юшневский был любим всеми. В 30 лет – генерал-интендант 2-й армии; начальник штаба, генерал Киселев, был ему приятелем; главнокомандующий, граф Витгенштейн, отличал его за деловитость и честность. Ему предстояла блестящая карьера. Голицын остановился в доме Юшневского. Дом окружен был садом; перед окнами – свежие тополи, как занавески зеленые; в самые знойные дни свежо, уютно, успокоительно, и, кажется, вся эта свежесть – от свежей, как ландыш, хозяйки, Марии Казимировны. Все, что нужно для счастья, было у Юшневского, – любовь, дружба, довольство, почести, – и он покидал все это вольно и радостно. – А знаете, Голицын, – сказал однажды после игры на скрипке (был хороший музыкант) с еще не сошедшим с лица очарованием музыки, – я этому доносу рад: теперь уже, наверное, начнем, нельзя откладывать. Ведь все равно умирать, – так лучше умереть с оружием в руках, чем изнывать в железах… – А вы в успех верите? – спросил Голицын. – По разуму, успеха быть не может, – возразил Юшневский, – но не все в жизни по разуму делается. Говорят, на свете чудес не бывает, а двенадцатый год разве не чудо? То была не война, а восстание народное. Мы продолжаем то, что тогда началось; не нами началось, не нами кончится, а продолжать все-таки надо… «А все-таки надо начать», – вспомнились опять Голицыну слова Рылеева, и опять подумал он: «Да, здесь начнут». В первый же день по приезде его Юшневский сообщил ему, что один из старейших членов Общества, Михаил Сергеевич Лунин, желает повидаться с ним по какому-то важному делу. |
| – Вы суеверны? – Очень. Я давно убедился, что в неверии меньше логики и больше нелепости, чем в самой нелепой вере… Что-то промелькнуло сквозь шутку не шуточное, но тотчас же скрылось. – Господа, не угодно ли трубочки? Табак превосходный, прямо из Константинополя. Благоуханное облако наполнило комнату. – Жидовская тюря, а табак драгоценный – так-то вы плоть умерщвляете! – рассмеялся Юшневский. – Грешен: не могу без трубочки! – рассмеялся и Лунин простым, добрым смехом, удивившим Голицына: ему почему-то казалось, что Лунин не может смеяться просто; он вообще не нравился ему, а между тем Голицын вглядывался в него с таким чувством, что, раз увидев, уже никогда не забудет. Лет за сорок, но на вид почти юноша. Высок, тонок, строен, худ тою худобою жилистой, которая свойственна очень сильным и ловким людям, некомнатным. Голос резкий, пронзительный, тоже некомнатный. Небольшие карие глаза, немного исподлобья глядящие, зоркие, как у хороших стрелков и охотников. От всегдашней усмешки – две морщинки около губ, как будто веселые; а между бровями, чуть-чуть неровными, – левая выше правой, – две другие морщинки, на те, около губ, непохожие, суровые, печальные. И странная в лице изменчивость: то оживление внезапное, то неподвижность, как бы мертвенность, такая же внезапная; а в слишком упорном взоре – что-то тяжелое и вместе с тем ласковое, притягивающее. Голицын все время чувствовал на себе этот взор и не мог от него отделаться: ему казалось, что если бы Лунин глядел на него даже сзади, он тотчас обернулся бы. Прохаживаясь по комнате и покуривая трубочку, Лунин шутил, смеялся, болтал без умолку или напевал хриплым голосом: Plaisir d’amour ne dure qu un moment. По поводу книжки французских стихов «Часы досугов Тульчинских», только что изданной в Москве и поднесенной Лунину автором, штаб-ротмистром князем Барятинским, зашла речь о стихах. – Не люблю я стихов, – говорил Лунин: – пленяют и лгут, мошенники. Мысли движутся в них, как солдаты на параде, а к войне не годятся: воюет и побеждает только проза; Наполеон писал и побеждал ею. А у нас, русских, как у всех народов младенческих, слишком много поэзии и мало прозы; мы все – поэты, и самовластие наше – дурного вкуса поэзия. |
| Милые, родные! Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит. Хороши или плохи, они у меня единственные и других не будет. Октября 24. Предлагают мне для переговоров с Южными ехать в Васильков к Сергею Муравьеву и в Тульчин к Пестелю. Я готов хоть сейчас. Октября 26. Нет, сейчас не поеду. Вчера вернулся государь, и дядюшка говорит, что обо мне спрашивал. Подожду свидания с государем: так Софья хочет. Ноября 5. Пущин показывал «Православный Катехизис» для возмущения войск и простого народа, Сергеем Муравьевым составленный. В «Катехизисе» сказано: «Для чего русский народ и русское воинство несчастны? Для того, что похитили… у него свободу. Что же святой закон наш повелевает делать русскому народу и воинству? Раскаяться в долгом раболепии и, ополчась против тиранства и нечестия, поклясться, да будет всем един Царь на небеси и на земли – Иисус Христос». Точнее, прямее нельзя сказать – и доколе этого не скажут все, в России свободы не будет. Я думал, что я один знаю; но вот уже не один. И пусть мы только знаем, только скажем другим, а сами ничего не сделаем, – когда другие сделают, то вспомнят и о нас. Часть четвертая Глава первая Императрица Елизавета Алексеевна, стоя перед зеркалом, надевала головной убор с райскою птичкою, мужнин подарок. Такие уборы были в моде лет десять назад; но то, что ему, государю, нравилось, было для нее вечною модою. Наряжалась, как влюбленная девочка; подумала об этом – и покраснела, глядя в зеркало. «Ну разве такая может нравиться? Старая, злая немка. Вон и кончик носа красный, как у всех старых плакс. Это оттого, что, когда плачу, слишком часто сморкаюсь. И губы поджаты с видом жертвы, – как это по-русски? Да, подскима …» Отвернулась с досадой от зеркала и перешла в свой кабинет. Здесь, у камина, в уютном уголке из мягкой мебели, столиков и ширмочек, приготовлен был чайный прибор: ждала государя к вечернему чаю. Осмотрела, все ли в порядке: заварен ли чай, как следует; есть ли крендельки с анисом, варенье, – все, что он любит; а на другом столике – шашки, бирюльки, карты: иногда в экарте или в мушку игрывал. Переменила на лампе розовый щиток на зеленый – его любимый цвет. |
| Король обратился за помощью к имп. Екатерине против конфедератов и гайдамаков. Русские войска усмиряли и тех и других. К сожалению, кн. Репнин принадлежал к числу вольнодумцев и не заботился о том, чтобы, при этом усмирении, не страдали бы слишком православные, доведенные до отчаяния. В подстрекательстве к безпорядкам он обвинил еп. Гервасия и архим. Мельхиседека. Оба они отправлены были на покой в Россию. Польша за все это поплатилась первым ея разделом в 1772 г. Россия получила тогда Белоруссию. Польша обязалась успокоить православных, еще оставшихся в ея пределах. В Малороссии, оставшейся под польским владычеством, положение православной Церкви не изменилось. На православных правительство продолжало смотреть с опаской, страшась новой колиивщины. Большую враждебную деятельность, в особенности в воеводствах киевском и брацлавском, развивали униаты, под водительством их митрополита Иасона Смогоржевского. При содействии польских помещиков отнимались у православных церкви и передавались униатам. Последними, по данным М. Кояловича 40 ), в 1776 г. отнято 800 церквей. В 1782 г. гетман Браницкий, владевший громадными имениями в Белоцерковщине, православные приходы, кроме одного, передал униатам. Исключения составляли магнаты кн. Ксаверий Любомирский и молодой кн. Адам Чарторыйский. Любомирский 12 марта 1782 г. писал переяславскому епископу Илариону, что «униаты ездят из села в село и насильно отнимают церкви, выкидывают священников из их собственных домов», и советовал донести об этом русскому послу в Варшаве. Для управления православными в польских владениях в 1785 г. назначен был новый переяславский епископ Виктор (Садковский). До этого он девять лет пробыл в Варшаве, занимая должность капеллана домовой церкви русского посольства и заслужил уважение за заботы об единоверцах; потом был посвящен архимандритом в Слуцк, с присвоением ему некоторых архиерейских отличий. Будучи епископом в Слуцке, он вел упорную борьбу за православие. В 1787 г. в Тульчине он принес присягу на верность Речи Посполитой. Сразу же началась кампания против него. Говорилось, что он возбуждает чернь к резне католиков, что в архиерейском доме и в монастырях приготовлены склады оружия и т. п. В апреле 1789 г. он был схвачен на дороге около Слуцка и увезен в оковах в Варшаву. Произведенные обыски конечно ничего не обнаружили. Владыка Виктор освобожден из ченстоховского мон. русскими войсками перед вторым разделом Польши. В 1796 г. он был перемещен в Чернигов, где скончался в 1803 г. |
| 248 Сеткарь после этого был выпущен из тюрьмы, но потом, через неделю, посажен снова, так как на деле отрекаться от нового священства и идти под третий чин к сарыкойскому беглому попу не согласился. 250 Аркадий со священноиноком Евфросином и диаконом Иаковом взяты были под стражу 21-го ноября 1847 года, в освобождены в первой половине мая 1848 года. На допросе, производившемся в 1854 г., Аркадий сам показал: «Были под присмотром почти шест месяцев до 8-го мая 1848 года. Рущукские паши Садык-паша, а по смерти его Саид-паша, производили сами строгое исследование, но ничего не открыв, отпустили нас свободно“ (Дело об Аркадии, Алимпии и Феодоре в Министерстве Внутрен. Дел). Павел писал в Москву от 23 июня 1848 г.: „О задунайском фабриканте А(ркадии) вы получили известие, что прочие купцы с Тульчи и атаманы некрасовских обществ оправились к высшему правительству с новым прошением и доказали невинность его обо всем обстоятельно, и просили, чтобы тот фабрикант со всеми к нему прикосновенными по тому делу прикащиками, и стариками, и рабочими, по клевете сидящие столь долгое время в тюрьме, были освобождены, в фабрики его, а в прочих городах начатое устроение заведений свободно были бы оставлены по-прежнему, с клеветниками же поступит по закону. Итак с помощию Божиею получили совершенное разрешение и полное во всем удовлетворение. А пять человек клеветников, убоявшись жестокой казни, себя потурчили (?). Итак по писанному из числа наших православных никтоже погиб, токмо сын погибельный“ («Переписка раскольнических деятелей». вып. I, М., 1887, стр. 129). 251 Аркадий лаврентьевский писал в Белую-Криницу от 19-го августа 1848 года: „Холера у нас явилась с Троицына дня и доселе еще изредка тревожит; потянулась далее, в Турцию. Священноинок Евфросин весьма был труден; но теперь стал поправляться. Иеродиакон Пахомий холерою умре. Отец Стефан умре. Аркадий келарь оздраве. Инок Макарий, ваш подкеларщик, холерою умре. Писатель сего письма был болен, но Бог воздвиг“ («Переписка раскольнических деятелей». вып. II, М., 1889, стр. 5–6). |
| Флавиан (Дмитриюк) 20.04.1958 хирот. во еп. Свердловского и Ирбитского; с 9.12.1958 еп. Свердловский и Курганский; с 7.07.1966 еп. Горьковский и Арзамасский; с 25.02.1968 в сане архиепископа; † 3.03.1977. Флавиан (Иванов) из обновленческих лжеархиереев; принес покаяние; 8.01.1945 хирот. во еп. Краснодарского и Кубанского; с 19.0.1949 еп. Орловский и Брянский; с 28.11.1955 архиеп. Ростовский и Каменский; † 7.10.1958. Флавиан (Сорокин) 1.01.1924 хирот. во еп. Котельнического, вик. Вятской епархии; с 14.12.1927 еп. Балашовский; с 18.12.1928 еп. Веневский; с 22.11.1933 сведений нет. Фостирий (Максимовский) 9.11.1930 хирот. во еп. Томского; с 1933 г. еп. Сызранский; с 26.06.1934 ушел на покой; † в дек. 1937 в заключении. Фотий (Маньковский) упом. после 1917 г. как еп. Тульчинский; уклонился в обновленческий раскол. Фотий (Пурлевский) 8.09.1935 хирот. во еп. Читинского; с 18.03.1936 еп. Семипалатинский; с окт. 1936 г. еп. Сергачский, вик. Горьковской епархии; с авг. 1937 г. еп. Омский; † 1937. Фотий (Тапиро) из обновленческих лжеархиереев; принес покаяние; 12.07.1943 хирот. во еп. Кубанского и Краснодарского; с 1944 г. еп. Херсонский и Николаевский; с февр. 1946 г. в сане архиепископа; с 12.12.1947 архиеп. Одесский; с 18.11.1948 архиеп. Виленский и Литовский; с февр. 1950 г. по 26.10.1951 экзарх в Западной Европе; с 27.12.1951 архиеп. Львовский и Тернопольский; † 20.08.1952. Хризостом (Мартишкин) 23.04.1972 хирот. во еп. Зарайского, вик. Московской епархии; с 3.09.1974 еп. Курский и Белгородский; с 9.09.1977 в сане архиепископа; с 26.12.1984 архиеп. Иркутский и Читинский; с 26.01.1990 архиеп. Виленский и Литовский. Хрисанф (Клементьев) 12.02.1925 хирот. во еп. Соликамского, вик. Пермской епархии; † 1930. Хрисанф (Чепиль) 23.04.1978 хирот. во еп. Кировского и Слободского (с 1993 г. Вятский и Слободской); с 9.09.1988 в сане архиепископа; с 21.04.1994 архиеп. Вятский и Слободской. Хрисогон (Ивановский) 12.01.1931 хирот. во еп. Юрьевопольского, вик. Владимирской епархии; с 14.04.1932 еп. Кишиневский; с 8.06.1932 еп. Юрьевопольский, вик. Владимирской епархии; с 17.03.1937 еп. Владимирский; † 1938. |
| Так провел он всю свою долгую жизнь, возражая на жалобы брата, что «он любит своих ребят»! Часто видали старого рыбака в хохлацком квартале Тульчи; он садился посреди улицы на земле, обставлял себя вином и лакомствами и восклицал: – Хохлушки! идите веселить меня! Молодые малороссиянки, которые хотя и строже нравами своих северных соотечественниц, но пошутить и повеселиться любят, сбегались к седому «коммунисту», пели и плясали около него, и целовали щеки, которые он им подставлял. Всё это, заметим кстати (и весьма кстати!), не мешало ему быть строгим исполнителем своего церковного устава. Любопытно также прибавить, что про рыбака старообрядца мне с восторгом рассказывал старый польский шляхтич, эмигрант 36-го года; а про скупого хлебопашца болгарина с уважением говорил грек-купец. И греки, и болгары по духу домашней жизни своей одинаково буржуа, одинаково расположены к тому, что сами же немцы обозвали филистерством. Тогда как размашистые рыцарские вкусы польского шляхтича ближе подходят к казачьей ширине великоросса. Я не хочу этим унизить болгар и через меру возвысить великороссов. Я скажу только, что болгары, даже «коренные» – сельские по духу своему, менее своеобразны, чем простые великороссы. Они более последних похожи на всяких других солидных селян. Серьезные и скромные качества, отличающие болгарский народ, могут доставить ему прекрасную в своем роде роль в славянском мире, столь разнообразном и богатом формами. Но «творческий» гений (особенно в наше столь неблагоприятное для творчества время) может сойти на главу только такого народа, который и разнохарактерен в самых недрах своих и во всецелости наиболее на других не похож. Таков именно наш великорусский великий и чудный океан! Быть может, мне бы возразил кто-нибудь, что русские (и особенно настоящие москали) именно вследствие того, что они разгульны и слишком расположены быть «питерщиками», мало расположены к капитализации, а капитализация нужна. На это я приведу два примера: один из Малороссии, другой из великорусской среды: «В «Биржевых Ведомостях» рассказывают следующее происшествие, бывшее недавно в Полтаве. |
| «Мы победили для всего человечества» Около 5 апреля 1821 года родятся стихи: В.Л. Давыдову Меж тем как генерал Орлов – Обритый рекрут Гименея – Священной страстью пламенея, Под меру подойти готов; Меж тем как ты, проказник умный, Проводишь ночь в беседе шумной, И за бутылками аи Сидят Раевские мои, Когда везде весна младая С улыбкой распустила грязь, И с горя на брегах Дуная Бунтует наш безрукий князь… Тебя, Раевских и Орлова, И память Каменки любя, – Хочу сказать тебе два слова Про Кишинев и про себя… «И с горя на брегах Дуная/Бунтует наш безрукий князь…» – это, несомненно, об Александре Ипсиланти. С ним встречался Пушкин в Кишиневе. Об отношении Поэта к греческим событиям написано немало, один из источников – письма А.С. Пушкина, вероятно, В.Л. Давыдову из Кишинева и Одессы. «После Тульчина, – замечает Б.А. Трубецкой, – Каменка была одним из самых главных центров, где происходили важнейшие заседания и собрания членов Южного тайного общества декабристов» Трубецкой напоминает, что Василий Львович Давыдов был «одним из деятельнейших членов Южного общества декабристов, руководителем (вместе с С. Волконским) Каменской управы». Отмечает: «Любопытно свидетельство одного из современников В.Л. Давыдова – А.А. Ивановского, который, сделав рисунок пером с Давыдова на следствии, внизу рисунка написал: " Василий Львович Давыдов, на слова, что тайные общества наши были модою и подражанием немецкому Тугенбунду отвечал: " Извините, господа! Не к немецкому Тугенбунду, а просто к бунту я принадлежал " » курсив автора – Л.В.] Б.А. Трубецкой пишет: «Первая встреча Пушкина с Давыдовыми произошла во время приезда А.Л. и В.Л. Давыдовых в начале ноября 1820 г. в Кишинев к генералу М.Ф. Орлову. Видимо, с Давыдовыми Пушкин и выехал в середине ноября 1820 г. в Каменку, где прожил (включая поездку в Тульчин и Киев) до конца февраля – начала марта 1821 г.» «О каменских и киевских делах Пушкин вспомнит, когда будет написана трагедия " Борис Годунов " , – писал Б. Трубецкой. – В неотосланном (по-видимому, к Н.Н. Раевскому-сыну) письме от 1826 г. Пушкин замечает о трагедии: " Она полна славных шуток и тонких намеков, относящихся к истории того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их – это непременное условие " » курсив мой – Л.В.] |
| Как я имел уже случай упомянуть об этом в одном из сообщений в «Миссионерское Обозрение» (Июль и Август, кн. 1-я), успехи православной миссии в последнее время сильно встревожили заграничных друзей наших штундистов – «братьев» немцев. В минувшем году ими были пущены в ход все возможные средства в поддержке и распространении штундобаптизма: присылка сектантам буквально целыми пудами из Гамбурга и Лейпцига направленных против православия брошюр, распространение издававшегося ранее в Лондоне, а ныне в Румынии в г. Тульчи на русском языке штундистского журнала «Беседа», сильная материальная поддержка в виде присылаемого из-за границы определенного, иногда довольно значительного, жалования вожакам штунды за их пропаганду и проч. Если к этому присоединить еще открытую защиту штундистов нашими лжелиберальными газетами и журналами (Неделя и К°), выступившими с ней с особенным усердием в минувшем году, то нам станет понятным, что все это не могло не вскружить готовы русских сектантов, не могло не поднять дух их упорства и смелости в пропаганде Замечательно, что и херсонские колонисты немцы-баптисты, прежде очень осторожно пропагандировавшие штунду среди местного православного населения, в минувшем году в распространении ее проявили необыкновенную смелость, доходящую до грубого нахальства, так что самим полицейским властям приходилось по поводу их открытой пропаганды, издевательства и публичного кощунства над православием составлять протокол за протоколом. Достойно внимания и то обстоятельство, что в минувшем именно году с особенной энергией распространялись подпольным путем толстовские издания; в этом же году распространилось среди сектантов Херсонской епархии исповедание веры зауральских сектантов «иеговистов», по своему содержанию представляющее возмутительнейшее кощунство над всем христианством; в минувшем же году стала распространяться среди хлыстов г. Николаева тетрадь под заглавием: «Благодатная весть о царстве Божиим, царстве разума, переданная нам Иисусом из Назарета». – «Во всей этой тетради, говорит о ней миссионер о. Зубов, страшное глумление над св. Евангелием, а Спаситель здесь не редко именуется обманщиком». |
| Из Тульчи же Леонтьев писал Губастову, что думает не столько о страждущем, сколько о поэтическом человечестве 382 . Поляки тогда принадлежали к страждущему человечеству, и он это знал, и втайне им сочувствовал, но не потому, что они страдали, а потому, что они казались ему очень поэтичными! Еще в раннем детстве его обворожил пехотный юнкер-поляк, который так лихо отплясывал мазурку на провинциальном балу; и тогда же он «до смерти» любил, когда сестра его играла Хлопицкого – и это тоже была мазурка 383 . Так, в его сердце «мазурская» музыка, т. е. эстетика, побеждала антипольскую политику, продиктованную рассудком. Староверы Свои воспоминания о Добрудже Леонтьев писал в начале 80-х гг., когда окончательно утвердился в своей вере в абсолютный авторитет православной церкви. Но это не мешало ему сочувствовать русским сектантам. Его ведь всегда привлекало разнообразие во всем – и в жизни, и в истории, и в религии. Учение сектантов он отвергает, но его восхищает пестрота верований на берегах турецкого Дуная, обилие сект, а также и «наличие» мусульманства! Леонтьеву особенно нравился один старообрядец, старшина рыбачьей артели. Зимой работы не было, и все свои немалые барыши старик тратил на провизию и горячительные напитки для артельной молодежи, которая оставалась с ним жить; все они напропалую кутили, распевали песни, угощали хохлушек... Этот образ старообрядческого Анакреона как-то не вяжется с обычным представлением о ревнителях старой веры, но, по-видимому, такие «типы» в Тульче встречались. Леонтьев с одобрением замечает, что об этом рыбаке-старообрядце ему с восторгом рассказывал один польский эмигрант, тогда как знакомый купец-грек восхищался болгарским крестьянином-кулаком, который зарывал деньги в землю. Тут же Леонтьев делает вывод: «И греки, и болгары по духу домашней жизни своей одинаково буржуа, одинаково расположены к тому, что сами же немцы называют филистерством. Тогда как размашистые рыцарские вкусы польского шляхтича ближе подходят к казачьей ширине великоросса» 384 . Все сочувствие Леонтьева, конечно, на стороне последних, т. е. католиков-поляков и русских старообрядцев, из России эмигрировавших! Но, как мы уже знаем, он старался отделять политику от эстетики, которую очень часто «воплощали» польские русофобы и староверы, строго осужденные православной церковью. |
|
|
