| Нам дорогу отрезали и, когда мы двинулись ночью, то по нам сразу стали стрелять, и пришлось ехать с коротким светом, что замедляло движение. Верховная команда должна была знать, что «они» ударят по этой части РСК. Когда штаб был в Окучанах, в 6-7 часов утра, когда там был и владыка, приходит человек из общины и говорит, что в штабе никого нет. Лазо Бабич, командир 18-го корпуса, и сам недавно сказал, что уже в 16 часов 1 мая он был в РС в Градишке. С Книном говорил начальник СУПа (ОВД), шли разговоры и с генералом Челекетичем. Я лично знал, на кого работают «голубые каски». Я нередко присутствовал на совещаниях с ними, в том числе с их шефом сектора, и сразу видел, что их цель - реинтеграция сербских территорий в Хорватию. Многие люди подтверждают, что «голубые каски» предварительно привели на свои позиции хорватов». Свидетельство Дадо Миловуковича (19 лет): «Я пошел в четверг утром. Отца и мать я потерял: их убило снарядом в их собственном доме. Там был Сава и мой брат Дамир. Я перенес Саву, а брата вывела тетка. Хорваты видели меня в воде и стреляли по мне, но я был удачливее их снайперов. Тяжело кого-то обвинять в предательстве, но одно я знаю: UNPROFOR нас предал. Они дали свои формы хорватам. Идет миротворец, рукой тебе машет, думаешь: «голубые каски», даже улыбается тебе, а подойдет поближе - открывает огонь. Кто-то убежит, а кто-то упадет на землю...» Свидетельство Милки Узелац (из Новска): «Четыре года назад бежала от хорватов из Покрачской Поляны. Сын Илья - сербский солдат, инвалид, я должна была сама его одевать, так как Предраг, другой мой сын, был тоже ранен. Зла я на радио Окучаны, по которому нам говорили, что наш 18-й корпус хорошо держит оборону, а на самом деле усташи уже шли к Ясеновцу, и, в конце концов, для нас остался только тракт». Свидетельство Симо Будар, помощника директора парка-памятника Ясеновац: «Преступления в Доней Градине (во время Второй мировой войны - усташский концлагерь) не знают сербы (погибло до 360 тысяч человек, главным образом сербов. - прим. ред.). Сведения о лагерях Ясеновац и Доней Градине должны найти свое место в учебниках. Если бы сербская молодежь знала свою историю, то повернулась бы лицом к истине о своем народе и поняла бы, что сербы могут сохраниться как народ, если только будут знать свои страдания. Наш исторический долг - открыть народу глаза на Градину. Хорваты опять ходят там, где в кровавых сапогах прошел Павелич (вождь НДХ). Посмотри! Там, где мы находимся, всего в нескольких сотнях метров от усташей (через Саву) - семь кратеров на сербском кладбище, и мертвым им нет покоя даже через 50 лет! Ясеновац - это высота, с которой мы можем оценить наше положение. Если сербам и эта резня не откроет глаза, мы останемся слепцами. Спросит нас время, история, потомки... и скажут словами Его Преосвященства патриарха Павла - «кто вы, не знаю вас»... |
| Исходя из установки Ф. И. Успенского и развивая некоторые наблюдения Рамбо, Манойлович доказывает, что факции были „настоящими народными партиями, что различия цветов имеют в основе классовые различия, как это видно из территориального распределения цирковых партий по богатым и бедным кварталам столицы: голубые – высшие классы – землевладельческая аристократия, зелёные – торговцы, промышленники; рабочие – низшие классы 307 . Эта теория принимается в ряде новейших специальных исследований о димах: например, в работе Ивонны Янсенс – о времени Маврикия, Фоки и Ираклия 308 и Братиану – о византийской демократии 309 . Эта теория, получившая значительное распространение в западноевропейской византинистике, всё же далеко не является общепринятой. Так, Острогорский в своей „Geschichte des Byzant. Staates», которая должна была представлять сводку последних достижений западноевропейской византинистики пишет: „Теория Манойловича о том, что партия зелёных представляла социально-низшие слои населения, а партия голубых охватывала аристократическую часть, очень слабо обоснована... Лежащее в основе этой теории положение, что голубые жили в центре, а зелёные на периферии Константинополя, означает немного и, как доказательство, имеет тем меньший вес, что оба дима распадались на городские и пригородные организации – πολιτικ κα περατικ μρη. Против правильности теории Манойловича говорит то, что голубые поддерживали Фоку, что было бы невозможно, если бы они действительно представляли аристократические слои населения 310 . Необходимо всё же признать, что работа Манойловича открывает новую страницу истории цирковых партий. Манойлович правильно констатирует, что в основе различных партий лежали классовые различия (стр. 642), что иногда борьба голубых и зелёных принимает вид настоящей классовой борьбы и гражданской войны (стр. 705706); он первый показал, что „голубые» и подчинённые им белые – аристократы, что „зелёные» и подчинённые им „красные» – более демократическая, состоящая из торговцев, промышленников, ремесленников, моряков, часть населения империи. |
| Цивилизация недотрог Мы так муссировали тему секса, что видим его везде. Мужчина, выходя из автобуса, подает руку незнакомой женщине — домогается. Две девчонки забились в одно кресло, шушукаются и хихикают — лесбиянки. Парни, положив руки друг другу на плечи, идут по улице — голубые. А уж дети — тема благодатнейшая. Педофилическая истерия набирает обороты во всем мире… 11 ноября, 2013 Мы так муссировали тему секса, что видим его везде. Мужчина, выходя из автобуса, подает руку незнакомой женщине — домогается. Две девчонки забились в одно кресло, шушукаются и хихикают — лесбиянки. Парни, положив руки друг другу на плечи, идут по улице — голубые. А уж дети — тема благодатнейшая. Педофилическая истерия набирает обороты во всем мире… Почему в наше время так легко обвинить человека в педофилии? К каким последствиям для всей цивилизации это может привести? Размышляет психотерапевт Константин Ольховой. Написать этот текст меня побудил очередной виток истерии, возникший в связи с обвинением в педофилии священника Глеба Грозовского . Сразу оговорюсь: я не юрист, не следователь, я не владею всеми материалами. Не моя задача говорить сейчас о виновности или невиновности конкретного человека. Я просто в очередной раз задумался о том, как ЛЕГКО обвинить человека в подобном… и к чему это всё может привести. Помните, как все смеялись над фразой «в СССР секса нет»? Настают времена, когда впору поплакать над фразой «в России НЕ СЕКСА нет». Хотя, почему в России — в мире. Каленым железом в нас впечатывают «простую истину»: любые телесные контакты — суть сексуальное взаимодействие. Мы так муссировали тему секса, что видим его везде. Мужчина, выходя из автобуса, подает руку незнакомой женщине — домогается. Две девчонки забились в одно кресло, шушукаются и хихикают — лесбиянки. Парни идут по скверу — голубые. Мужчина решил перевести старушку через дорогу — …, ну, до таких ассоциаций пока не дошло, но что-то будет через пару лет. А уж дети — тема благодатнейшая. Педофилическая истерия набирает обороты во всем мире. Не только прикосновение, но и улыбка, взгляд — всё может быть расценено как домогательство к ребенку. Недавно от одной своей знакомой слышал такую историю. Подходит к ней на улице мужчина. Подходит и говорит: «Извините, там на тротуаре стоит маленький мальчик и плачет. Не могли бы вы к нему подойти, узнать, что случилось?» — «А что же вы сами не подошли?» — «А я боюсь. Мало ли что подумают…». |
| Это время весны света, когда о весне думают только хозяйственники, да мельчайшие черные блошки появляются во множестве великом и сидят на снегу. По нарочно приготовленной зимней ледяной дороге лошади «ледяночки» вывозили на берег для весеннего сплава из леса ошкуренные желтые «хлысты». День был солнечный, и на белом снегу тени от сложенных ярусами хлыстов были голубые. Так и догадался Веселкин, не видя неба, что большие, голубые, переходящие пойму по снегу тени были от облаков. «Вот, – подумал он, возвращаясь к своей мысли, – неба-то я и не вижу, а по этой пойме понимаю облака и что на воле сейчас ветер, и не очень сильный: тени проходят степенно. Так может быть и Белинский догадался о том, что родная земля когда-нибудь скажет новое слово для всего света. Родится у нас, а придется для всех слово правды». Ему представилось: где-то на невидимом небе всего человечества бродят скопленные всеми веками великие мысли, бросают тени, как облака, и по этим теням особенно чуткие люди догадываются и понимают самые мысли… Еще раз прочитал он о Белинском и только теперь обратил внимание на заключительные слова: «…какое это слово, какая это мысль, об этом пока рано нам хлопотать…» «Служу Советскому Союзу, – ответил сам себе Веселкин на эти слова Белинского. – Это мое дело правды». – «А вся большая правда?» И повторил из Белинского: «…а какое это слово, какая это мысль, об этом пока рано нам хлопотать…» Этим он как будто заглушил в себе, как ему казалось, «праздную» мысль о необходимости слова. Но зато в чистой совести раненого воина сошлись и остановились без спора и те проходящие на невидимом небе облака, и видимые голубые тени на снегу, и все стало так – о чем бы только ни подумаешь, все тут же мгновенно разрешается в согласие. Тихо стало в душе, ясно в голове, и тут явилась на памяти угнетенная елочка, за сто лет собравшая рост человека с поднятой рукой. Но в минуту согласия даже такое несчастное деревце вдруг процвело. Свет великий, безмерный, могучий и страшный бросился к угнетенному существу, но этот страшный свет тут же был взят, измерен, устроен, жизнь победила – и елка покрылась красными кровяными цветами в золотой пыльце. |
| На фоне средника над позёмом толстым малокрученым палевым шелком шита вкладная надпись в два столбца по три строки в каждом: слева – положе//ин кнже//е ..., справа – дреевы//книни На каймах из зеленовато-голубой камки, с двух сторон обрамленных рельефными золотыми полосами золотной нитью красивой вязью с небольшим количеством лигатур шит тропарь святому: тропарь во всю землю твое ко же//прие(м)ше слво твое и(м) же бго//лпно научилъ еси естество сущихъ. Надпись начинается на верхней кайме, переходит на правую, затем на левую и нижнюю. На двух первых буквы направлены внутрь произведения, на двух других – наружу. В углах кайм – прямоличные херувимы и серафимы с надписями, шитыми серебряными нитями: херуви(м) (дважды) серави(м), сераи(м). Личное шито тонким слабокрученым шелком песочного цвета швами «атласными» и «в раскол» «по форме». Губы – красным, волосы и борода Василия – коричневым, Иосифа – серым. Черты ликов и контуры прошиты тонкой коричневой линией. В одеждах – сочетание золото-серебряных нитей с цветными прикрепами (швы – «рядки», «городок», «черенок», «клопчик», «денежка», «ягодка», «двойная ягодка») и цветных шелков (голубые квадраты под золотыми крестами на фелони и плат за поясом Василия; розовые полосы на его нижней одежде, такие же обувь и кисти у палицы: малиновые, желтые, голубые, серебряные и золотные квадраты на крыше храма). Позём двухцветный (желто-зеленый). К кайме пришита вторая кайма золотной парчи и три такие же лопасти, отороченные золотной бахромой. С тыльной стороны подложен голубой штоф с вытканными разноцветными букетами. СОХРАННОСТЬ Произведение было выполнено и вложено как пелена 458 . Так она числится в Книге вкладной Соловецкого монастыря. В описях Соловецкого монастыря XVI в. пелена проходит как «сударь» 459 . По-видимому, в XVIII в. пелена-сударь была переделана в хоругвь, которая с одного бока была прикреплена к железной раме с двумя железными петлями 460 . Золотное шитье местами потерто, ткани сильно выцвели, секутся. Утрачена часть букв вкладной надписи. |
| – Он нес на себе великую ответственность реставрации этих памятников, – подчеркнул Виктор Булочников. Глаза ребенка Митрополит Питирим был, как говорят сейчас, человеком публичным. Но у него, как и у любого из нас, была и своя, частная жизнь, скрытая от публики; была, конечно же, и тайная жизнь души, которую замечали лишь немногие, особенно чуткие и наблюдательные люди. Известный реставратор, искусствовед, публицист, член президиума ВООПиК, академик РАЕН Савелий Васильевич Ямщиков рассказывал: Савелий Васильевич Ямщиков (в центре) – Поскольку я художник, меня митрополит Питирим привлекал и своим внешним образом. Я знал, что род священнический Нечаевых насчитывает несколько веков, и для меня владыка был образом и подобием священника. Помню, в последние четыре месяца, когда он тяжело болел, я с ним регулярно разговаривал по телефону. Я, конечно же, порывался его навестить, но он мне всегда говорил: «Савва Васильевич, приезжать ко мне не надо. Мне действительно тяжело, и я не хочу, чтобы это вам передавалось». Однажды, где-то за полмесяца до его кончины, я сказал ему в разговоре: «Владыка, помню, Вы, когда болел Патриарх, служили в храме Христа Спасителя. Мы с дочкой, вернувшись из церкви, застали телерепортаж об этом. Вот вы зашли в алтарь, стали вынимать частица артоса… Вдруг дочь и говорит: «Пап, смотри – все стало голубым! У него такие большие голубые глаза – как у ребенка…». И тогда владыка мне сказал: «Савва Васильевич, самое большое счастье – умереть ребенком. Детьми мы сюда пришли, детьми мы из этого мира должны уходить. Детьми Господа Бога». Скрытую от посторонних напряженную духовную жизнь митрополита Питирима наблюдали несколько мальчиков и юношей, которые в разные годы служили у него иподиаконами. Наблюдали глазами восторженных учеников, которых с любовью воспитывал владыка. Некоторые из них пришли на выставку Анатолия Жданова. Своими рассказами они дополнили созданный фотохудожником образ владыки. Глядя на фотографии тех лет, они как бы вновь входили в то счастливое время, когда владыка был такой живой, непосредственный, такой любящий. И взыскивающий, и воспитывающий их. Кстати, они тоже запомнили, что у владыки были очень яркие голубые глаза. |
| В последнюю ночь в Белграде они не спали. Допоздна гуляли, а потом затопили уютный гостиничный номер нежностью, чтобы перед самым рассветом в сладком изнеможении мечтать о будущем. — У нас будут красивые и сильные дети, — шептала Милица. — Смесь кровей дает гениальность, — вторил ей Семен. — Только пусть у них будут твои голубые глаза. Настоящие, славянские! — Это у мальчиков, а у девочек пусть будут твои — обжигающе-карие. — Ты возьмешь меня с собой в Россию? — Обязательно… Правда, мне самому некуда там возвращаться. Леха зовет к себе на север… — Я боюсь, что тебя могут убить. Это война не кончается и не кончится… Она боялась, что убить могут его. А он даже на миг представить не мог, что ее нежной шеи коснется варварский сербокос… 5 После того, как хорваты заключили перемирие с мусульманами, они с двух сторон навалились на сербов. Те ожесточились, и подобно своим врагам стали нападать на колонны беженцев, врывались в деревни, ставили все мужское население к стене и заставляли спускать штаны — искали обрезанцев. Семену такая война стала не по душе. А тут еще подоспели голубые каски, да бросила дров в костер войны натовская авиация. Причем бомбили только сербов. Как и в Багдаде, не очень-то целились, хотя заявляли на весь мир, что бомбят исключительно военные объекты. В Гааге объявился международный военный трибунал, где опять же судили только сербов и их вождей. На некоторое время Ристич приуныл, не поступало вестей и от Радована. Отряд, предоставленный сам себе, блуждал по тылам мусульман. В один из таких дней Семен, Леша и Петр Маркович набрели на военный лагерь недалеко от Савы. Долго поочередно рассматривали его в бинокль, пытаясь определить, что он собой представляет. Когда очередь дошла до Семена, он жадно впился в окуляры, ибо с того самого момента как взглянул на один из бараков, увидел рядом с ним знакомое лицо. — Маккаферти, мать его! Жив! — Кто? — спросил Маркович. — Он из ЦРУ! Американец, — пояснил Леша. — Да там у них целый батальон этих американцев, — рассказывал об увиденном Семен. — Есть склады с оружием и боеприпасами. Два вертолета. Джип. Пара Бэтээров… Что-то очень я соскучился по полковнику Маккаферти, а Леха?! |
| — Ну что, лоцман показал контролеру билет? Петька сказал: — Угу… смотри… там заваруха… Налево от нас розовощекий старичок в белом костюме и в панаме что-то объяснял контролеру. Контролер пожимал плечами. Старичок громко, очень вежливо и твердо сказал: — Я кристаллически честный человек. Я видел, как Толя подошел к кассе и взял билеты. Он положил их в карман. Поверьте мне. Я кристаллически честный человек. Толя, поищи еще раз. Контролер спросил худощавого тонкогубого мальчика: — Может, выронили, когда доставали платок? Мальчик заныл: «Да-аа» — и разревелся. Старичок сказал: — Безусловно, я заплачу штраф. Но дело не в этом. — Голос его задрожал, когда он обратился ко всем пассажирам. — Я кристаллически честный человек! Я подумал: «Как это кристаллически?» А мальчик заревел еще громче. В этот момент Петька вскочил с места, подбежал к старичку и сказал: — Вот ваши билеты! Мы нашли их на площадке. Контролер добродушно усмехнулся. — Не верите? — продолжал Петька, сделав героическое лицо, — Честное пионерское, мы нашли их! Честное пионерское! Контролер взял билеты, внимательно проверил их и снова усмехнулся, посмотрев на Петьку. Потом спросил старичка: — До какой станции едете? — До Покровской, — ответил старичок. Контролер еще раз усмехнулся, сказал: «Так, так» — и взъерошил Петькин рыжий чуб. А старичок пожал его руку. — Я очень благодарен. Очень! Вы кристаллически честный чел о пек. Я не мог при этом не улыбнуться и злиться па Петьку почти перестал. Все же он хороший парень! Петька кивнул в мою сторону. Старичок подошел ко мне и тоже сказал дрожащим голосом: — Большое спасибо. Вы кристаллически честный человек. Лицо у старичка было розовое и доброе, а глаза голубые-голубые, и мне стало обидно, что на самом деле я не кристаллически честный человек. Старичок подошел к переставшему реветь мальчику: — Толя, ты растяпа. Встань и скажи спасибо этим ребятам. Толя не встал, но сказал злым и кислым голосом: — Спасибо. А ремесленник притворился спящим. Петька стоял рядом с контролером. Контролер подозвал меня. Я подошел, и он спросил: |
| Линдгрен Астрид Содержание Вступление Так звали мальчика, который жил близ Леннеберги. Эмиль был маленький сорванец и упрямец, вовсе не такой славный, как ты. Хотя на вид неплохой парнишка – что правда, то правда. И то пока не начнет кричать. Глаза у него были круглые и голубые. Эмиль из Леннеберги Так звали мальчика, который жил близ Леннеберги. Эмиль был маленький сорванец и упрямец, вовсе не такой славный, как ты. Хотя на вид неплохой парнишка – что правда, то правда. И то пока не начнет кричать. Глаза у него были круглые и голубые. Лицо тоже круглое и розовое, волосы светлые и вьющиеся. Посмотришь на него – ну просто ангелочек. Только не умиляйся раньше времени. Эмилю было пять лет от роду, но силой он не уступал молодому бычку. Жил он на хуторе Каттхульт, близ селения Леннеберга, в провинции Смоланд. И разговаривал этот плутишка на смоландском наречии. Но тут уж ничего не поделаешь! В Смоланде все так говорят. Если ему хотелось надеть свою шапку, он не говорил, как ты: «Хочу шапку!», а кричал: „Хочу шапейку!“ Его шапка была всего-навсего обыкновенной, довольно неказистой кепчонкой с черным козырьком и синим верхом. Ее однажды купил ему отец, когда ездил в город. Эмиль обрадовался обновке и вечером, ложась спать, сказал: „Хочу шапейку!“ Его маме не понравилось, что Эмиль собрался спать в кепке, и она хотела положить ее на полку в сенях. Но Эмиль завопил так, что стало слышно во всей Леннеберге: „Хочу шапейку!“ И целых три недели Эмиль спал в кепке каждую ночь. Что ни говори, своего он добился, хотя для этого и пришлось ему поскандалить. Уж он-то умел настоять на своем. Во всяком случае, не делал того, чего хотела его мама. Однажды под Новый год она попыталась уговорить его поесть тушеных бобов: ведь овощи так полезны детям. Но Эмиль наотрез отказался: – Не буду! – Ты что ж, совсем не будешь есть овощи и зелень? – спросила мама. – Буду! – ответил Эмиль. – Только взаправдашнюю зелень. И, притаившись за новогодней елкой, Эмиль принялся грызть зеленые веточки. Но скоро ему надоело это занятие, уж больно колючи елочные иголки. |
| Вдруг издали донёсся грозный рёв. Из пелены дождя вынырнуло чудовище. Чудовище опиралось на тысячу голубых электрических ног. Оно приближалось быстро и неотвратимо. Каждый его шаг был как удар с плеча. Там, где ступали голубые ноги, деревья падали и сгорали. Могучие вихри озона заполнили влажный воздух, дым метался во все стороны, разбиваемый дождём. Чудовище было длиной с полмили, вышиной с милю, оно ощупывало землю, словно слепой исполин. Иногда, на короткое мгновение, оно оказывалось совсем без ног. В следующий миг из его брюха вырвались тысячи хлыстов, которые беспощадно жалили заросли. — Электрическая буря, — сказал один из четвёрки. — Она вывела из строя компасы. Теперь идёт на нас. — Ложись! — приказал лейтенант. — Бегите! — заорал Симмонс. — Не дурите. Ложитесь. Она бьёт в самые точки. Мы ещё можем спастись. Ложитесь не ближе пятидесяти футов от ракеты. Глядишь, потратит на неё весь свой заряд, а нас минует. Живей! Они шлёпнулись наземь. — Идёт? — почти сразу послышался вопрос. — Идёт. — Приблизилась? — Осталось двести ярдов. — А сейчас? — Вот она! Чудовище повисло над ними. Оно обронило десять голубых стрел-молний, и они вонзились в ракету. Ракета вздрогнула, точно гонг от удара, и издала глухой металлический звук. Чудовище обронило ещё пятнадцать стрел. Они плясали в причудливой пантомиме, поглаживая деревья и мокрую землю. — Аа! — Один из космонавтов вскочил на ноги. — Ложись, идиот! — крикнул лейтенант. — Аа! — Ещё десяток молний поразили ракету. Лейтенант повернул лежащую на руке голову и увидел ослепительно-голубые вспышки. Он видел, как раскалываются вдребезги деревья. Он видел, как чудовищное тёмное облако, словно чёрный диск, повернуло над ними и метнуло вниз сотню электрических стрел. Тот, что вскочил на ноги, теперь бежал, будто в огромном зале с колоннами. Он метался, петлял среди колонн, но они вдруг рухнули и послышался такой звук, словно муха села на раскалённую проволоку-ловушку! Такие ловушки были дома на ферме лейтенанта в годы его детства. Три товарища услышали запах человека, обращённого в золу. |
|
|
