| Погода на море стояла прекрасная, так что, по словам св. Кирилла, они переплыли великое и широкое море при ветрах легких и самых тихих, и достигли Родоса, „совершив плавание без страха и без всякой опасности“. Св. Кирилл тосковал по своей пастве. И вот, при первой же возможности, остановившись в Родосе, он спешит отправить в Александрию трогательное, переполненное чисто отеческою любовью послание. 1331 „Отсутствуя телом“, пишет он, сообщив о благополучном плавании, „духом же присутствуя с вами, я стремлюсь, хотя бы письменно, обнять вас, как детей“. Не счел нужным св. Кирилл скрывать и свой страх перед неизвестным будущим, но он надеется, что, по молитвам его пасомых, Господь возвратит его им в радости и на радость. Он и сам непрестанно молит Господа, чтобы он сокрушил брань, остановил возникшее разногласие, утишив все противоборство. Быть может, опасаясь, что Александрия, в случае каких-нибудь репрессий против её архиепископа, подымет какой-нибудь бунт, подобно тому, как не раз было при Афанасии Вел., св. Кирилл заранее убеждает своих пасомых: „Соблюдайте свойственное и приличное вам смирение. Это особенно докажет, что вы и в отсутствии духовного отца дорожите жизнью благородною и достохвальной“. Это письмо, как мы видим, прекрасно раскрывает душу св. Кирилла, его цели, планы, надежды и опасения, с какими он ехал в Эфес. Мы нарочито остановились на этом кратком, в несколько строк, письме, чтобы показать, как несправедливы те, которые приписывают злобные и коварные цели св. Кириллу, изображая его каким-то тираном, всюду преследующим одну цель – возвышение своего могущества. 1332 Не так удачен был путь от Родоса до Эфеса. Случилась сильная буря на море, но ветер был попутным. 1333 „Сильный ветер напрягал паруса и ударял в корабль на подобие грома; высоко поднимавшиеся волны страшно шумели около высоких кормил: но я, говорит св. Кирилл в Апологетике. к императору, был бодр и спокоен духом, презрел опасности бури, чтобы достигнуть вожделеннейшего лицезрения вашего величества“. 1334 Очевидно, молитва все более и более подкрепляла св. Кирилла, и надежда на личное свидание с императором рассеивала темные думы о предстоящих событиях. |
| Учитывая сугубо монашеский и апофатический подход Марка Эфесского к природе богословской истины (в противоположность «научному» латинскому пониманию богословия как концептуального знания), важно отметить, что в процессе соборных дискуссий паламитские проблемы, как правило, осторожно обходились. Томисты и паламиты много раз проявляли осмотрительность и намеренно избегали серьезного диалога. Судя по всему, император отверг предложение обсудить на открытом заседании вопрос о различии между непознаваемой Божественной сущностью и Божественными действиями или энергиями 895 . Когда на одном из заседаний Флорентийского собора, посвященном Filioque, св. Марка попросили подробнее объяснить, как он понимает дары Святого Духа и саму ипостась Духа, он уклонился от ответа. Согласно свидетельству одного из источников, причина была простой: он хотел, предотвратить любые официальные и прямые «споры по вопросу тварных или нетварных [энергий]» 896 . Возможно, он придерживался общего византийского принципа: не умножать число формальных богословских разногласий, помимо внесенных в повестку собора. Наверное, это было мудрым решением. Однако «трудно себе представить, как собор, уклоняясь от обсуждения ключевых спорных вопросов, мог надеяться на заключение соглашения» 897 . Действительно, такая позиция вызывает подозрения и сомнения относительно целей собора вообще. Коль скоро полемика между томистами и паламитам не допускалась сознательно, означает ли это, что «в действительности никто не хотел подобного диалога и не был к нему подготовлен» 898 ? Поскольку все члены византийской делегации были согласны со многими основополагающими утверждениями паламитов 899 , вопрос это отнюдь не праздный. Хотя официальное открытие собора состоялось 9 апреля 1438 года – спустя месяц после прибытия византийцев в Феррару, – император, как уже отмечалось, немедленно попросил отсрочки, чтобы дождаться прибытия светских представителей. Так или иначе, две комиссии из десяти, по одной с каждой стороны, в начале июня наконец приступили к обсуждению вопроса о чистилище. |
| В-третьих, та, что только ипостаси может приписываться деятельность и природные свойства, и вообще все то, что может реально принадлежать природе, в каковом смысле мы говорим, что этот вот человек мыслит, а также что он является смешливым и разумным животным. И точно так же об этом вот человеке говорят, как о «подлежащем» (suppositum), поскольку именно он лежит в основе (supponitur) всего того, что утверждается о человеке и принадлежит ему. Поэтому, если бы в Христе имела место любая другая ипостась помимо ипостаси Слова, то из этого бы следовало, что одно устанавливалось бы как принадлежащее человеку, а другое – как принадлежащее Слову, например, что Он был рожден Девой, претерпел, был распят и погребен. И это тоже было осуждено с одобрения Эфесского собора в следующих словах: «Если кто-либо приписывает двум лицам или самобытностям те слова, которые находятся в евангельских и апостольских писаниях, или сказаны о Христе священными писателями, или Им самим о Себе, и, кроме того, различает их так, что одни из них приписывает человеку, разумеемому отдельно от Слова Божия, а другие, как богоприличные, одному только Слову, сущему от Бога Отца, да будет анафема». Таким образом, очевидно, что утверждение о том, что в Христе наличествовали две ипостаси, или два «подлежащих», или же что соединение не имело места в ипостаси, или «подлежащем», является давным-давно осужденной Церковью ересью. В самом деле, тот же самый собор постановил: «Если кто-либо не исповедует, что Слово соединено с плотью в одну самобытность, так что есть вместе с плотью один Христос, то есть один и тот же Бог и человек, да будет анафема». Ответ на возражение 1. Как акцидентное отличие делает вещь «иной», точно так же сущностное отличие делает ее «другой». Но очевидно, что вытекающая из акцидентного отличия «инаковость» сотворенной вещи может принадлежать той же самой ипостаси, или «подлежащему», поскольку одна и та же вещь может подлежать различным по числу акциденциям. Но что невозможно для сотворенных вещей, так это чтобы одно и то же обладало самостоятельным бытием в различных по числу сущностях или природах. Поэтому подобно тому, как когда мы говорим об «инаковости» в отношении тварей, то этим указываем не на различие «подлежащих», а только на различие акцидентных форм, точно так же и когда мы говорим «иное и иное» в отношении Христа, то этим указываем не на различие «подлежащих», или ипостасей, а на различие природ. В связи с этим Григорий Назианзин в своем письме Хелидонию говорит: «В Спасителе мы можем обнаруживать одно и другое, хотя Он не является одним лицом и другим. Я говорю “одно и другое”, поскольку о Троице, напротив, сказывается “одно Лицо и другое» (дабы не смешивать самобытности), а не “одно и другое”». |
| Эта явная ангажированность решения сенаторов в пользу соборно осужденного в 449 г. Феодорита продолжала играть свою роль на соборе. Обвиняемый Феодоритом Диоскор откровенно говорил, что присутствие первого среди епископов является явным нарушением канонов p. 97.6–7: νν ποοι σζονται καννες, τι εσλθεν Θεοδρητος;), и вопрошал: «Почему он заседает в чине епископа?» (Κα τ ν τξει πισκπου καθζεται;) p. 97.10–11]. Однако, по мнению сенаторов, он имел право присутствовать на соборе в качестве обвиняющей стороны так же, как Диоскор присутствовал в качестве обвиняемого 15 . Применительно к нашей теме эта ангажированность чиновников и большинства членов собора в пользу Феодорита объективно была признанием правоты папы Льва, ранее уже вступившего с ним в общение и при знавшего его в качестве епископа. Второе 16 соборное деяние, также посвященное суду над Диоскором и разбору дела Флавиана Константинопольского, осужденного и низложенного на Эфесском соборе 449 г., было проведено папскими легатами. Заседание разбирало вопрос вероучения и потому императорские чиновники отстранились от председательства и ведения процедуры p. 74]. С другой стороны, поскольку челобитные против Диоскора Александрийского, которые должны были рассматриваться в ходе второго деяния, были поданы на имя Льва Римского, легатам, с согласия всего собора, было предоставлено право председательства и ведения процесса 17 . Прежде всего здесь следует отметить, что в качестве критерия православия на соборе, еще до всякого предметного обсуждения, фактически было взято вероучение папы Льва, выраженное им в его «Томосе» – послании к Флавиану Константинопольскому, подписанном 13 июня 449 года 18 . В ходе второго деяния отцам собора было представлено несколько исков против Диоскора Александрийского, каждый из которых был обращен к «святейшему и боголюбезнейшему вселенскому архиепископу и патриарху великого Рима Льву (τ γιωττ κα μακαριωττ oκουμενικ ρχιεπισκπ κα πατριρχ τς μεγλης μης) и ко Вселенскому собору, созванному по воле Бога и божественному (то есть императорскому. – М. Г.) повелению» p. 15 17 20 23 |
| На этот ответ латиняне поспешили ответить новой речью, на которую священный Марк сразу же дал ответ, опровергая полностью все новые аргументы латинян. Григорий всё это время продолжал возводить сатанинскую клевету на священного Марка перед Виссарионом Никейским, пока не вызвал между ними ссору, имевшую губительные последствия. Разрыв между главными греческими участниками обсуждений проявился (и более не прекращался) на одном из заседаний. Когда Император не дал Виссариону Никейскому слово с тем, чтобы священный Марк всё сказал по вопросу и раскрыл позицию Православной Церкви, Виссарион в гневе поднялся и, презирая императорское распоряжение, сказал, что он вполне свободен в том, чтобы выразить своё личное мнение по обсуждаемому вопросу. И чтобы ещё больше показать своё презрение к Эфесскому митрополиту, он встал, ушёл с кафедры и сел среди синклитиков и других должностных лиц государства, которым было поручено поддерживать регламент на Соборе. Так всем стало очевидно, что Виссарион покинул ряды борцов и присоединился к противоборцам. Но и поистине помощь, которую Виссарион оказывал Церкви прежде, не была такой уж значительной, а теперь, после его дезертирства, в бою остался только святой Марк – поборник и велегласный глашатай Православия, оставшийся до конца столпом неколебимым и скалою утверждённой, о которую раскалывались все ухищрения противников. Когда греки заметили разлад между митрополитами Эфесским и Никейским и рассудили, что этот разлад может стать причиной многих зол, то поручили великому экклесиарху Сильвестру Сиропулу и митрополиту Лакедемонскому Мефодию поговорить с Патриархом и убедить его, чтобы он примирил этих двух мужей. Но Патриарх, который мог бы вмешаться своими вразумлениями и предупредить зло, хотя и пообещал это сделать, но по неизвестным причинам ничего не предпринял, в ущерб Церкви. Среди десяти мужей, которых латиняне назначили для дискуссий с православными, был кардинал Иулиан, отличавшийся красноречием, невероятной памятью и остротой понимания вопросов. |
| Латиномыслящие беспрепятственно порицали и бранили своих противников, становились всё более дерзкими и считали, что скоро вынудят противников сдаться. Поэтому они уже начали открыто восхвалять латинские догматы и дерзнули на одном из заседаний в присутствии Патриарха заявить, что всё различие в догматах ничтожное и даже не заслуживает обсуждения, и поэтому если восточные христиане желают объединиться с западными христианами, то это можно осуществить очень легко в самом ближайшем времени. Но они быстро поняли свою ошибку, потому что поднялся со своего места священный Марк, пламенный ревнитель благочестия, и сказал им в ответ, что различие велико и значительно. Латиномыслящие кричали ему, что «и от Сына» – это не ересь и «что ты не можешь называть их еретиками, ибо этого никто до тебя не делал из почтенных и святых мужей». Защитник Православия ответил, что «латинство – ересь и что так его называли и предшествующие учители Православия, которые не называли западных христиан еретиками только потому, что ожидали их возвращения к Православию и стремились к дружбе с ними», и прибавил, что он готов обосновать своё утверждение. Но не успел он это сказать, как вскочили со своих мест и подошли к нему разгневанные епископы Митиленский и Лакедемонский, и сказали ему: «Кто ты, что дерзаешь хулить латинян, как еретиков. До каких пор мы будем тебя терпеть с твоими выступлениями?», и с градом ругани ополчились на него. Патриарх смотрел на всё это и молчал, а когда они стали угрожать, что донесут на священного Марка Папе, как на называющего его еретиком, чтобы тот привлёк его к ответственности за оскорбления, то сразу же убежали из зала, как будто их гнали бесы. Совершенно верно заключает мудрый Схоларий, когда пишет об этом заседании с болью в душе: «Вместо того, чтобы опираться на нас, которые были его союзниками, вместо этого Патриарх опирался на врагов». И в результате к концу уже почти все заявили о себе, как о непримиримых врагах православного предания, но тем более ярко блистал твёрдый и непреклонный характер священного Марка. Его облик освещал всех, ибо он по притче Спасителя создал свой дом на камне, и этот дом выдержал все бури и не только не испытал повреждений, но стал ещё блистательнее, чтобы принимать отовсюду к нему приходящих. |
| Эти слова привели к длительному обсуждению, ибо божественный Марк требовал возможности выдвигать все аргументы против прибавления в Символе Веры, требуя сопоставить это прибавление с определениями Вселенских Соборов, а латиняне изо всех сил стремились оправдаться и не соглашались на зачитывание определений Вселенских Соборов. Латинянам это зачитывание было в тягость и угнетало их, так что когда заседание вечером наконец закончилось, то кардиналы и многие латинские епископы побежали к Императору и в келью Патриарха, где были и восточные архиереи, чтобы потребовать запрета на чтение определений Вселенских Соборов. Ибо что вы приобретёте с того,– говорили они им,– если вы провозгласите против нас анафему Вселенских Соборов? Они так говорили потому, что когда были открыты заседания, сбежалось множество народа и все комнаты дворца и на первом, и на втором этаже были переполнены людьми. Поэтому латиняне и говорили, что зачитывание определений излишне и не принесёт никакой пользы, а также и может спровоцировать соблазн. Но если вы так уж хотите,– говорили они,– зачитывайте сами эти определения на вашем частном заседании. Когда греки увидели, что требование богомудрого Марка, как ничто ранее, смиряет латинскую надменность и дерзость, то перешли в атаку и стали поддерживать эту мысль о зачитывании определений, заявив, что если не будет зачитывания на общем заседании в папском дворце, то другого заседания не будет. И так сказалась сама истина, что простое зачитывание определений было достаточным для того, чтобы опровергнуть все новшества латинян. Но священный Марк не остановился на этом, но прибавил к каждому определению подробные вступления с разбором смысла определений, а после зачитывания он излагал те выводы, которые следуют из этих определений. Всем стало очевидно, что хотя пять последних Вселенских Соборов просто должны были бы сделать прибавления к Символу Веры , чтобы победить ереси, ради которых они были созваны, но они не только не сделали этого, но и подвергли всем возможным анафемам тех, которые дерзают вносить какое-либо изменение в Символ Веры . |
| Об этом повествует Сиропул. До этого момента время работало на греков, потому что все почти мысли священного Марка братски принимались восточными христианами и воодушевляли их продолжать борьбу. Но как раз в этот момент положение дел совершенно переменилось, потому что большинство греков, по различным причинам, о которых мы ещё скажем, перебежали к противникам и стали причиной плачевных событий. С величайшей болью душевной мы рассмотрим, как что было. Виссарион Никейский, когда было произнесено слово, составленное Схоларием, уже не принимал участия в обсуждениях, попавшись на приманку обещаний Папы: Папа, играя на его тщеславии, пообещал ему кардинальское достоинство. А названный Григорий, скорее сатаник, чем духовник, а также некий наставник Амируджи питали зависть к священному Марку. На одном из заседаний Марк наголову разбил многоречивого софиста Иулиана необоримой силой своих слов и торжествовал посреди Собора, вызывая удивление даже у своих противников, самых лучших латинских богословов и монахов. Он был всеми признан и провозглашён духоносным. А Григорий и Амируджи сидели сзади, хотя и не слишком далеко, и посмеивались и иронизировали вполголоса над всем, что говорил священный Марк. «Так вот наши представители споборничали и помогали заступнику нашей Церкви, вышедшему на битву». Об этом свидетельствует любящий истину Сиропул, который присутствовал на этом заседании и слышал как выступления борца и защитника Церкви, так и иронию и неподобающее поведение предателей. Сиропул был очень опечален, исходил негодованием, видя всё это ничтожество, и в плаче и воздыханиях написал приведённые несколько слов. Если те названные два человека так относились к Эфесскому святителю, потому что были движимы диавольской завистью,– то многие другие либо от того, что не могли вынести злосчастий своих и своего отечества, либо потому, что хотели угодить Императору, начали постепенно предавать святоотеческое благочестие и волей-неволей склоняться к папизму. Тем временем, сообщает Сиропул 87 , греки лишились самого необходимого. |
| Но наши не соглашались с этим и не считали возможным исследовать вероучительные вопросы, пока не будет убрано прибавление. Все мы придерживались такой позиции и разошлись, поступив правильно. Но мы одобрили тех, которые сказали, что не подобает уходить, ничего не сказав о догмате, и потому согласились с перемещением от прибавления к вероучению, и из Феррары во Флоренцию. Во Флоренции мы начали с обсуждений догмата. Латиняне принесли изречения, некоторые из каких-то отверженных и неведомых книг, а некоторые из книг подложных и испорченых, и на этих изречениях пытались обосновать своё вероучение. Всем им я дал ответ, и изобличил нелепость их мнения, и показал, что эти книги явно подложные и не заслуживают никакого доверия, поэтому мы только понапрасну теряем время. Но латиняне настаивали на своём, и я произнёс продолжительную речь, в которой привёл неопровержимые свидетельства истины нашего догмата: что Дух Святой исходит только от Отца, а не от Сына. Я начал с Евангельских слов и, продолжив словами апостолов и их преемников, дошёл до Третьего Вселенского Собора. Я, как мог, разъяснял каждое из изречений, и размышлял над каждым из них, и приходил к выводу, что новый латинский догмат совершенно недопустим, и на этом закончил обращённую к ним речь, убедившись, что нет смысла больше собеседовать с ними, а лучше помолчать. Но они призывали наших участников так или иначе ответить на сказанное ими. Они это сделали, когда я уже не присутствовал, и целых два заседания на это потратили, ничего не сказав и ни в чём не оправдавшись. А на втором заседании они извратили то, что сказал я, а лучше сказать, перевернули, и придали противоположный смысл тому, что сказали наши учителя. Так как я молчал, то никто из наших участников не посмел идти против латинян – и потому, что начальствующие считали, что так и должно быть, и потому, что никому не хотелось идти на битву, так как все боялись попасть в эпицентр спора и смуты. А они сочли наше молчание «гермесовым» (т. е. красноречивым знаком в свою пользу, от имени эллинского бога Гермеса, олицетворявшего ум и хитрость.– Прим. |
| Гвардейцы, гнев которых был доведён до крайней точки, обратились к великому протосинкеллу Григорию. Ведь все знали, что Император доверяет ему, как самому близкому человеку, и что он может говорить с Императором просто, как член семьи. Они стали его горячо умолять, чтобы он был посредником и обратился к Императору, и рассказал бы о том, до каких пределов нужды они дошли. Он передал всё сказанное Императору, но так как Император не мог ничего предпринять, но должен был при этом не допустить волнений, то велел ответить просителям, что единственной причиной бедствия является святой Марк, а также великий сакелларий. Это они сопротивляются заключению унии, и из-за них прибывание во Флоренции затянулось так, что даже уже вернуться не на что. Когда гвардейцы это услышали, то отправились, разъярённые, к священному Марку и сакелларию и наверное жестоко бы с ними обошлись, если бы по Божиему промыслу богословы не были в отъезде. Шли недели, но ничего не происходило, потому что не было ни дано ответа латинянам на приведённые ими цитаты из отцов, но и не было найдено основание соединения Церквей. Император, раздражённый такой медлительностью, постоянно побуждал греков найти наконец основание согласия между Церквами, ибо в противном случае им придётся уехать, не получив ожидаемой военной поддержки, что просто погубит нацию. Эти же слова постоянно повторял митрополит Московский и всея Руси Исидор, прибавляя, что даже если бы отъезд не заключал в себе никаких трудностей, то смысла он всё равно бы не имел. «Может быть нам и легко уехать, ничего не сделав, но как и куда и когда мы поедем, не разумею». Эти постоянные уговоры раздражали греков, и наконец однажды митрополит Монемвасийский задал вопрос, считают ли они возможным только ради того, чтобы обеспечить своё возвращение на папские средства, предать отеческую веру? Митрополит Монемвасийский добавил, что он предпочитает умереть, чем латинизироваться. На другом заседании Папа Евгений, заметив, что от разделения не будет никакой пользы, заявил открыто, что возвращение греков в свою отчизну невозможно до заключения унии. |
|
|
