| Из разбираемого показания Саты с несомненною ясностью вытекает одно – именно, что не принадлежат Дамаскину только какие-нибудь пять страниц в конце «Патриаршей истории» боннского издания. Дальнейшие указания Саты отличий Малакса от Дамаскина исчерпываются следующим: у Малакса есть рассказ об Арсении, ученом митрополите монемвасийском, какого не встречается у Дамаскина, а также нет у этого последнего и повести о том, как Иеремия I спас греческие церкви от разрушения их турецким правительством (повести, нужно сказать, очень маловероятной); наконец, по словам Саты, Малакс подробнее рассказывает о последних патриаршествах его времени – Дионисия, Иоасафа и Иеремии 11 . Итак, в настоящее время можно смело выставлять на «Патриаршей Истории», изданной Крузием, подлинное имя ее автора: Дамаскина Студита. Но не странно ли: почему Малакс, в свое время, в известной цитированной нами его приписке, не написал имени автора той рукописи, с которой он списывал Патриаршую Историю для Крузия? А с другой стороны: не странно ли и то, что Крузий не поинтересовался тем, чтобы узнать (а это он, конечно, мог бы сделать): с какого автора списывал свой труд Мануил Малакс? Впрочем, каждый век имеет свои нравы и обычаи – и не станем строго судить людей, живших назад тому 300 лет. Будем благодарны Малаксу и, в особенности Крузию, и за то, что ими сделано для науки. «Патриаршая История» имеет большое значение в науке. Она носит на себе черты беспристрастия, если, увы, обилие резких отзывов и изображений темных сторон в жизни патриархов считать признаком беспристрастия. В действительности, мы не можем определить степени беспристрастия этой истории, потому что нам нечем проверять ее показания. Заметим одно: известия о константинопольских патриархах 15 и 16 веков, какие только циркулируют в теперешней исторической науке, в подавляющем большинстве, заимствуются лишь отсюда. Как мы имели случай указать выше, один из современников автора, – говорим о Феодосии Зигомала, – выразил сомнение в беспристрастии «Патриаршей Истории» и в пример указывал на описание автором правления патриарха Иосафа II; но наука едва ли вправе внимать этому, может быть, единственному скептическому голосу, раздающемуся против «Патриаршей Истории». И на это есть достаточное основание: рассказ об Иосафе ведется в книге не просто от лица автора «Истории», а представляет собой полное или сокращенное изложение соборного деяния против патриарха, деяния, подписанного более чем 50-ю митрополитами и епископами (имена которых полностью прописаны у автора «Истории»). Может ли историк с легким сердцем отметать такой документ, основываясь на скептической заметке Зигомала, хотя бы он и быль протонатарием? |
| —531— часто здесь сообщаются сведения о Иерофее монемвасийском, и притом такие сведения, которые могли быть известны только этому лицу. 2) В числе преемников митрополита Иерофея монемвасийского нет никого, кто носил бы имя Дорофея, как удостоверяют тщательно изученные Сатой кодексы константинопольской патриархии. Поправка имени автора-плагиатора разбираемой истории в настоящее время принята и лучшими греческими историками 462 . Впрочем, если Иерофей и был плагиатором, списывавшим у своего соученика – Дамаскина, однако ж, как это доказал Сата, нечто и своё присоединено Иерофеем к тому, что он занял со стороны. Так он независимо от своего руководителя описывает события церковные, начиная от времени патриаршества Пахомия 1-го (?) (нач. XVI в.) и до времени возвращения Иеремии из России. Компиляция Иерофея много раз была издана в разное время, причём при новом издании к рассказу автора делались краткие прибавки, в которых излагались неважные сведения о позднейших событиях турецкой империи и греческого народа. Следовательно, в теперешнем виде история Иерофея есть отчасти труд коллективный, в который вошли и очерки нескольких писателей, продолжателей названного лица 463 . – Что касается вопроса о том, каким образом случилось, что труд Иерофея стал известен с именем Дорофея, то Сата объясняет это типографской опечаткой, допущенной при первом издании книги в Венеции. Объяснение, по-видимому, простое, но в то же время и несколько мудрёное. В самом деле, почему при втором и следующих изданиях не было сделано необходимой поправки? Впрочем, как говорится, книги имеют свою —532— судьбу, а в Греции к тому же, по-видимому, судьбу непостижимую 464 . Но, пожалуй, нам заметят: какое значение может иметь поправка в имени писателя рассматриваемой истории? Не есть ли педантизм – останавливать своё внимание на таком вопросе? – Не всё ли равно для нас: кто писатель книги – Дорофей или Иерофей? Нет, не все равно. Если кто прочтёт в известном труде проф. И.И. Малышевского : «Мелетий Пигас» страницы, наприм., 249 и 250, тот поймёт, что разрешение вопроса об имени автора указанной хроники дело весьма полезное. |
| никогда и на свете не существовало. Дорофей есть типографский миф! Невероятно, чтобы так было, однако ж на самом деле так. Уяснением действительного имени автора Дорофеевой Истории наука обязана трудолюбивому Константину Сате, который после некоторого колебания стал в этом вопросе на настоящую точку зрения. В таком необычайном приключении, как исчезновение из памяти потомства действительного имени автора и замена этого имени совсем другим именем, афинский учёный усматривает нечто провиденциальное: оказывается, что автор рассматриваемой «истории» списал свою историю всё у того же Дамаскина Студита, о котором не раз упоминалось раньше – и за это, по суждению Саты, и наказан жестоко: имя списателя исчезло из исторической памяти, заменилось именем Дорофея монемвасийского, историка, не существовавшего на свете. Правда, как мы знаем, и раньше у Дамаскина списывали – Зигомалà и Малакс, но они не имели дерзости приписывать себе списанного, как действительным авторам; не так поступил третий плагиатор труда Дамаскина, он дерзнул поставить на книге своё (будто бы авторское) имя, но имя его исчезло из книги при первом же её печатном издании. И на этот плагиат дерзнул кто же? соученик Дамаскина и близкий к нему человек! Итак: мы узнали, что настоящим автором рассматриваемой Истории был Дамаскин Студит, митрополит навпактский и артский. Но спрашивается кто же бесцеремонно списал его труд, имея намерение приобрести имя историка? И как случилось, что действительное имя плагиатора не сохранилось в печатной книге, а в самом же начале XVII века заменилось здесь именем какого-то неведомого Дорофея? Автором-плагиатором рассматриваемой истории был Иерофей, митрополит монемвасийский, человек близкий к патриарху Иеремии II и сопровождавший этого последнего в его путешествии в Россию в 1588–1591 году. Сата нисколько не сомневается теперь, что писателем-плагиатором указанной истории был именно Иерофей, а не Дорефей; основаниями для такого заключения Саты служит следующее: 1) нигде в этой истории совсем не упоминается имени митрополита Дорофея, между тем весьма |
| 326 К вопросу об источниках Генесия и Продолжателя Феофана см. прежде всего Bariši F. Les sources de Génésios et du continuateur de Théophane pour l " histoire du regne de Michel II//Byz 31 (1961). P. 257–271, который среди прочего показывает, что оба писателя для времени Михаила II (820–829) использовали упомянутое в «Библиотеке» Фотия современное сочинение Сергия Исповедника. Ср. тж.: Бариши Ф. Две bepзuje у изворима о устанику Томи//ЗРВИ 6 (1960). С. 145–165. 327 К настоящему времени имеется три издания: Дуйчев Я. Нови житийни данни за похода на императора Никифора I в България през 811 год//Списание на бълг. Акад. на науките 54 (1936). С. 147–186; Бешевлиев В. Новият извор за поражението на Никифора I в България през 811 година//Годишник на Софийския Университет 33/2 (1936); Grégoire H. Un nouveau fragment du «Scriptor incertus de Leone Armenio»//Byz 11 (1936). P. 417–427. По истории Болгарии в IX в., наряду с сообщениями византийских источников, следует принимать во внимание также староболгарские надписи: Бешевлиев В. Първобългарски надписи//Годишник на Софийския Университет 31/1 (1934) и Добавки и оправки//Там же 32.5 (1935); ср. тж.: Grégoire H. Les sources épigraphiques de l’histoire bulgare//Byz 9 (1934). P. 745–786. 328 Scriptor incertus de Leone Armenio в Боннском Корпусе после сочинения Льва Грамматика (Воппае, 1842. Р. 335–362). 329 Grégoire H. Un nouveau fragment du «Scriptor incertus de Leone Armenio»//Byz 11 (1936). P. 417–427; Grégoire H. Du nouveau sur la Chronographie byzantinë le Scriptor incertus de Leone Armenio est le dernier continuateur de Malalas//Bulletin de l " Acad. de Belgique 22 (1936). P. 420–436. 330 Как показывает Томич ( Томи Л. Фрагмента jeдhor историског списа IX века//ЗРВИ 1 (1972). С. 78–84), утраченное сочинение возникло во второй половине IX в. (после христианизации Болгарии) и, по всей вероятности, не являлось, как предполагал Грегуар, продолжением хроники Малалы, но было историей, современной описываемым событиям. 331 B ης N. Τ περ τς κτσεως τς Μονεμβασας χρονικν// Βυζαντς 1 (1909). Z. 57–105. См., кроме того: Charanis P. The Chronicle of Monemvasia and the Question of the Slavonic Settlement in Greece//DOP 5(1950). P. 141 –166, где также приведены более ранние работы этого автора и указана прочая литература по данной проблеме. Довольно основательно Харанис подчеркивает надежность данных «Монемвасийской хроники» и делает предположение, что в ее основе также лежит вышеупомянутое утраченное историческое сочинение, в качестве частей которого можно идентифицировать повествование о болгарском походе Никифора I и историю Льва V. |
| Летописец говорит, что слава о великой учености и дарованиях патриарха дошла до султана; последний, поэтому, обратился к нему с приказанием, но не лично, – чтобы . —458— Максим истолковал для него христианский символ. Патриарх сделал, что ему было приказано и заслужил своей прекрасно исполненной работой полное благоволение Магомета. 2269 В одном источнике к этому еще добавляется, что повелитель мусульман распорядился, чтобы толкование Максима было переведено на более понятный язык его соплеменников, т. е. на турко-арабский язык. 2270 Если вся эта история с толкованием символа не есть легенда, возникшая на основании действительного факта изложения христианского вероучения для Магомета Геннадием, то следует полагать, что своим поступком султан еще раз хотел зарекомендовать себя с наилучшей стороны в глазах Греков: настоящего интереса к христианской религии у него не было, а напускное внимание к этой религии могло быть несомненно выгодно для него, примиряя, по возможности, Греков с иноверным владычеством в христианской Византии. У Иерофея монемвасийского встречается известие, что будто Магомет, ценя умственные качества Максима, призывал его к себе для собеседования о предметах христианской веры. 2271 Это известие, к нашему удивлению, попало даже и в русскую церковно-историческую литературу. 2272 Но было бы гораздо лучше, если бы это известие оставалось на веки погребенным там, где оно хранилось до сих пор. Нет ни малейшего сомнения, что заметка Иерофея о личном собеседовании Магомета с Максимом есть примышление писателя, который по аналогии с известным рассказом о Геннадии и его беседе с султаном, безо всякого основания внес в свой исторический труд заметку, что и с Максимом Магомет тоже лично беседовал о вере; но такого известия не встречается в других более компетентных памятниках, а это очень важно. Нельзя сказать, чтобы Иерофей не имел основания сообщать сведение о таком многознаменательном факте, как личная беседа Магомета и патриарха Максима; у него было основание. |
| Константин Сафа весьма недоволен рассматриваемым трудом Кигалы и смотрит на появление его в свет как на одно из темных пятен в истории греческой литературы. Нам часто приходится не соглашаться с этим пресловутым ученым греком; на этот раз мы тоже не считаем себя вправе соглашаться с Сафой. Сафа утверждает, что «Синопсис» есть плод гешефтмахерства, что это произведение составлено Кигалой по настоянию венецианского типографа XVII в. Антония Юлиана, который, видя блестящий успех уже известного нам (см. наш «Обзор источников) исторического сочинения Иерофея Монемвасийского, вышедшего после недавнего его первого издания тоже венецианским типографом Пинеллом уже вторым изданием, — решился подорвать успех указанной книги, а для этого он и подговорил Кигалу составить подобную же историческую книгу, которая могла бы конкурировать с сочинением Иерофея. Кигала, по словам Сафы, охотно взялся за это; но вместо того, чтобы составлять свою книгу, он кое-как переделал труд Иерофея, уже раз напечатанный, и присоединил кое-какие рассказы от себя, и вот явилась на свет »Να σνοψις«(Sathas.Bibliotheca Graeca. Vol. III. Προλογ. Σ. 18). Как ни значителен авторитет Сафы в науке, мы должны, однако же, не обинуясь, сказать, что все наговоренное этим ученым по поводу «Синопсиса» Кигалы есть плод невнимания к тому вопросу, о котором решился трактовать самонадеянный грек. При каких внешних обстоятельствах появился труд Кигалы, Для нас не имеет большого значения; и с этой стороны Кигалу защищать мы не намерены (тем более, что Сафа и не указал, на чем он основывает свои инсинуации). Но что касается отношения «Синопсиса» Кигалы к «Хронографии» Иерофея (о ней — как мы уже заметили — была речь в главе «Обзор источников»), то мы решительно убедились, что там, где Кигала могнепользоваться сочинением Иерофея, он им и в самом деле не пользовался. Оговоримся, впрочем, что мы рассуждаем о той для нас важнейшей части «Синопсиса» Кигалы, которая излагает греческую Церковную историю турецкого периода (XV и XVI вв.). |
| Если начнете оказывать приязнь другим князьям, а не своему, то уподобитесь неверной жене, которая хочет прелюбодействовать со всеми, в последствии же узнает муж и накормит ею собак, и весь род ее будет опозорен. И еще скажу вам, чада мои, если кто о своем князе мыслит зло и передается другому князю, тот подобен Иуду, который был любим Господом и замыслил продать Его князьям иудейским, купил для них село крови для погребения. Преследуемый всюду великою скорбию и проклятый от всех людей, он бежал в Иерусалим, и на пути из Иерусалима от великой печали и скорби заболел, отек, как, бочка, и упавши на поле, расселся пополам. Епископство его получил другой и дети его, по пророчеству, впали в пагубу. Поэтому и вы, сыновья мои милые, не могите работать иному князю, чтобы не впасть в то же зло. Друзьям малым и великим, покоряйтеся. Если позовут вас на пир то садитесь на последнем месте, по евангелию, ибо сказано: когда будешь зван на брак, не садись на переднем месте, потому что, когда придет кто-нибудь из званных почетнее тебя, придет позвавший тебя и скажет: друг, уступи это место другому, а ты встань, тогда начнешь со страхом садиться ниже. Но когда будешь позван на пир, садись на последнем месте. Тогда, если подойдет к тебе позвавший тебя и скажет; друже, сядь выше, — тебе будет честь и слава пред всеми, сидящими с тобою. Яко всяк возносяйся смирится, а смиряяйся вознесется. Фотий был родом грек из Мореи; с юных лет жил в пустыне и воспитывался под руководством опытного старца Акакия, впоследствии м. монемвасийского, которым был послан в Константинополь к патриарху, а этим поставлен в митрополита русской церкви. Не зная хорошо славянского языка, при отправлении в Россию, Фотий взял себе в помощники товарища по жизни, болгарина иеромонаха Пахомия, который занимался у нас составлением житий святых и получил название Логофета. И личный характер, и предшествовавшие обстоятельства располагали Фотия к мирной жизни пустынножителей; но с поставлением в митрополита, он должен был отказаться от прежних привычек. |
| Взгляд Иерофея Монемвасийского на поставление патриарха Иова как на дело русской хитрости. Ошибочность этого взгляда. Учреждение в Москве патриаршества встречено на Востоке с недоброжелательством. Недовольство русских назначением их патриарху последнего места в ряду других восточных патриархов. Взгляд русских на Московского патриарха как на единственного действительного патриарха, который один только обладает всею полнотою патриаршей чести и власти.) Как наследница павшей Византии Москва должна была перенести на себя не только достоинство византийских императоров – сделать своего государя царем, но перенести в Москву и патриаршее достоинство, сделать своего митрополита патриархом. Византийские представления требовали, чтобы рядом с царем всегда существовал и патриарх, это было необходимо для полноты христианского царства. В силу этого представления болгарские и сербские государи, принимая титул императоров, в то же время всегда учреждали у себя и патриаршество, несмотря на энергическое противодействие Константинопольских патриархов. Русские в этом случае стояли также на почве византийских воззрений, и потому у них вслед за утверждением на Руси царского достоинства, естественно явилась мысль и об учреждении в Москве патриаршества, чтобы Москва и с церковной стороны вполне заменила собою павшую Византию. Этого требовала полнота христианского русского царства, теперь единого православного во всей вселенной; этого требовало вполне цветущее и блестящее положение Русской Церкви, особенно сравнительно с бедственным, угнетенным положением всех других православных Восточных Церквей; этого требовало резко бросавшееся в глаза несоответствие между положением Москвы как покровительницы и опоры для всех Восточных Церквей и самих восточных патриархов и иерархическим положением ее церковного главы, только простого митрополита. Естественно поэтому было желать русским, чтобы рядом с московским царем существовал и Московский патриарх и чтобы как московский царь был преемником и наследником византийских императоров, так бы и Московский патриарх стал преемником и наследником Константинопольских патриархов. |
| Своеобразные взгляды наших предков на церковные обычаи или, иначе сказать, их своеобразные богословские воззрения сложились не вдруг. Постепенно слагавшись в течение столетий, они наконец заявили себя и выступили за себя в начале XV века. Со времени принятия нами христианства и до начала ХУ века, в продолжение четырех сот лет, песнь аллилуйя была возглашаема у нас, так же как и у греков, безразличным образом двугубо и трегубо, и наконец представителями наших, успевших созреть, богословских воззрений поднят был вопрос: который из двух способов возглашения есть истинный и православный и который неистинный и неправославный. Вопрос впервые поднят был во Пскове, в правление митрополита Фотия 117 . Не предполагая по своему новообразовавшемуся взгляду на предмет, чтобы у греков могло быть то же, что было у нас, то есть чтобы песнь аллилуйя безразличным образом возглашалась у них сугубо и трегубо, псковичи обратились за решением вопроса к митрополиту, и этот в послании от 12 августа 1419 г. приказал им троить песнь аллилуйя 118 . Приказывая псковичам троить песнь аллилуйя, Фотий не хотел сказать того, чтобы двоение было неправильно и неправославно, ибо это значило бы ему самому сказать нечто неправославное; не хотел сказать и того, чтобы троение было тогда господствующим обычаем в Греции, ибо мы положительно знаем, что в Греции были тогда в одинаковом употреблении как троение, так и двоение: он хотел только дать псковичам ответ который бы успокоил и удовлетворил их и прекратил у них споры. Находя со своей точки зрения, что две формы одного и того же обычая не могут быть одинаково правильными и православными, они спрашивали митрополита: которую употреблять им одну; сказать им, что употребляйте обе, не значило дать им ответ на их вопрос, и Фотий указывает им употреблять одну форму, только, не предвидя печальных следствий от своего упущения, не делает при этом надлежащего разъяснения относительно обеих форм (а приказывает именно троить, а не двоить, как нужно думать, потому, что троение в его время было преобладающим у греков в самом Константинополе или же, по крайней мере, преобладающим в той монемвасийской епархии, из которой был он сам). |
| [Митрополит] Кизика после праздничных дней Пасхи вышел из дома без мантии и, пересекая площадь и улицы Феррары, так взошел во дворец и искал быть представленным императору. За ним следовали два монаха и держали архиерейскую мантию. Архонты, увидев его и решив, что такая одежда недостойна его, просили его надеть мантию. Он же говорил: «Я не хочу больше быть архиереем, так как Монемвасийский [митрополит] оказался впереди меня. Я хочу увидеть императора и оставить здесь свою мантию». Архонты сказали ему, что «ты не можешь увидеть императора. Он в гневе, и даже мы не видели его». Но тот обещал, что не уйдет из дворца, пока не увидит его. Архонты вознегодовали, и после многих просьб, уговоров, советов и обещаний, что с их помощью император окажет ему подобающую заботу, они позднее и с трудом устыдили его. И он ушел домой, впрочем, без мантии. Такое вот вступление к готовящемуся объединению предоставило нам провозглашение Вселенского собора. Ведь вместо того чтобы положить начало единства с теми, с кем мы были в разногласии, это для нас самих оказалось началом разделений и раздоров. Часть V В которой [говорится] о том, как [митрополит] Эфесский написал папе, и с каким негодованием воспринял это Патриарх; о состоянии дискуссий по поводу чистилища; о том, как эмир готовился напасть на Город, и папа ничего не сделал для помощи Городу, хотя его многократно просили; и о том, что произошло по ходу дискуссий о чистилище Воспоминание пятое 1. Итак, когда все это, как сказано выше, было совершено, папа сразу же приказал переписать грамоту провозглашения [Собора] и послать ее ко всем латинским народам, что и было сделано. Послом во Францию он отправил епископа Критского Фантино 148 – одного из его советников и ближайших к нему людей, с тем, чтобы, как казалось, позвать и приготовить к прибытию оттуда посольство, подходящее и соответствующее такому Вселенскому собору. Патриарх, видя, что [митрополит] Сардский заболел к смерти, стал просить храм, чтобы похоронить его в нем, или же кого другого, если случится [кому] умереть. После многих его просьб с трудом выделили ему маленький храм, названный в честь св. Юлиана 149 . Когда митрополит скончался, то, воспев над ним внутри храма все, что подобает, похоронили его снаружи напротив стены храма. Было это 24 апреля. Мы совершили над ним одну заупокойную службу, но не служили в нем [т. е. в храме] литургию. [Незадолго до этого], когда наши, занятые лечением [митрополита] Кизического, увидели, что [митрополит] Сардский при смерти, то они сказали ему, и он своей грамотой передал местоблюстительство, каковое имел, Монемвасийскому [митрополиту], поскольку и это содержалось в грамотах Патриархов. Когда это было сделано и тот принял грамоту, упокоился и [митрополит] Кизический. |
|
|
