| «Искусство, и литература в частности, – отмечал Дунаев, – может в необозримом пространстве души замкнуться в тех областях, где душа соприкасается с телесным естеством, но может возвыситься и до сфер, пограничных с пребыванием духа. Такова в высших своих достижениях русская литература»». Говоря о Лермонтове, Михаил Михайлович рассказывал о его отношении к христианству, о том, как оно повлияло на произведения и судьбу поэта, об авторских системах образов, новаторских приёмах, литературных подходах и многом другом. « Лермонтов, подобно Пушкину, и вслед за Пушкиным, сознавал своё пророческое служение, – отмечал профессор Дунаев в фильме «Лекция о творчестве М.Ю. Лермонтова». – Даже тоску свою он именовал порой именно пророческой. Незадолго до таинственной гибели поэт создал последнее стихотворение, в котором прямо заявил о себе как о преемнике Пушкина в исполнении «долга, завещанного от Бога». Внутренняя связь этих строк с пушкинским «Пророком» несомненна: Лермонтов избирает не только то же название, но и тот же ритмический рисунок стиха, а главное – он делает своего «Пророка» как бы продолжением того повествования, которое начато и не завершено Пушкиным: пророк возвращается туда, где начиналась его духовная жизнь, в пустыню, к истоку событий, ибо люди оказываются недостойными открываемых им истин правды и любви. Мотив нежелания осуществлять пророческое служение вызван недостоинством тех, на кого оно должно быть обращено. Эта мысль у Лермонтова слышалась и до «Пророка» в стихотворении «Журналист, читатель и писатель» (1840). В «Пророке» Лермонтова мы ясно чувствуем гордыню презрительного к миру одиночества. Мотив одиночества слишком слышится и во всей его поэзии. Это одиночество обусловлено конфликтом с окружающим миром, конфликтом, в котором постоянно пребывает поэт. Мир предстоит слишком неприемлемым для него, одиночество оказывается вынужденным, и едва ли не постоянно звучит в лермонтовских стихах ». В фильме «Роман-пророчество». По роману М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» профессор Дунаев давал такую оценку роману и его герою: |
| Никогда мы так долго не гуляли. Часа полтора кружили по дворику, наслаждаясь дивным майским днем. Мы знали, что Дунаев шмонает наши апартаменты, и заранее злорадствовали, что он до вечера будет ворошить экскременты в нужнике! Лида была вполне отомщена. Дорого Дунаеву обошлась ее губная помада! На третий день мне стало его жаль. Васильев все не желал его сменять, и Дунаев изрядно измучился. Весь день он завинчивал и развинчивал гайки болтов. Под глазами легли черные тени, и вообще вид у него был до предела несчастный. В любую минуту могло нагрянуть начальство. Он вызывал дежурнячку, которая очень старательно нас перещупала, заглядывая даже в рот. Затем вдвоем они обыскали каждый сантиметр нашей камеры. Напрасный труд! До самого вечера Дунаев копался в нужнике, и вечером от него разило… Мы довольно громко обменивались «догадками»: — Знаете, девчата! Что-то с нашим дежурным не того… Наверное, ему опять что-нибудь попритчилось, и он с перепугу в штаны наложил. Может, привидение у него ключи отобрало, а у него медвежья болезнь объявилась? Вечером я не выдержала: — Однако, девчата, хватит его мучить, можно и амнистировать: как-никак, он после ранения. Проучили и хватит! Пока он завинчивал дверь в дальней камере, я успела выковырять из щелей все ключи, собрала их в горсть да как шарахну по всему коридору! Девочки, которые смотрели в «перископ», говорили, что он кружился, как волчок, и не знал, который из ключей подхватить в первую очередь. Заключительный аккорд нашего водевиля прозвучал на следующий день. Накануне, возвращаясь в камеру, я подхватила и спрятала в параше кусок картона, на который в дежурке сметали мусор, и тщательно вырезала из него нашим «перископом» весьма характерную фигуру Дунаева. Корпела я над этой скульптурой долго, зато сходство получилось полное: фуражка набекрень, руки в карманах огромных «ушастых» галифе, низкая талия и ноги врозь, носками наружу. Утром, выходя на оправку, я шла последней и, проходя мимо Дунаева, который стоял в своей излюбленной позе на крылечке, закрепила на перекладине эту фигурку. Картонный Дунаев был повешен на сыромятном ремешке, на который были нанизаны злополучные ключи! |
| «Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего. Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих» (Псалтирь 118:18-19) Православие и русская литература. Часть IV (III том) Впервые в литературоведении предлагается систематизированное религиозное осмысление особенностей развития отечественной словесности, начиная с XVII в. и кончая второй половиной XX в. Издание выпускается в 6-ти частях. Часть IV посвящена творчеству Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова, А.П. Чехова. Представляет интерес для всех неравнодушных к русской литературе. В основу книги положен курс лекции, прочитанный автором в Московской Духовной Академии. Московская Духовная Академия М.М.Дунаев Православие и русская литература Часть IV Издание второе, исправленное, дополненное Москва Христианская литература 2003 Рецензенты кандидат богословия протоиерей Максим Козлов (Московская Духовная Академия), доктор филологических наук профессор В.А.Воропаев (филологический факультет МГУ им. М.В Ломоносова). Дунаев М.М. Православие и русская литература. В 6-ти частях. Ч. IV. Издание второе, исправленное, дополненное.— М., Христианская литература. 2003.— 784 с. ISBN 5-900988-10-4 Впервые в литературоведении предлагается систематизированное религиозное осмысление особенностей развития отечественной словесности, начиная с XVII в. и кончая второй половиной XX в. Издание выпускается в 6-ти частях. Ч. IV посвящена творчеству Л.Н.Толстого, Н.С.Лескова, А.П.Чехова. Представляет интерес для всех неравнодушных к русской литературе. В основу книги положен курс лекций, прочитанный автором в Московской Духовной Академии. ISBN 5-900988-10-4 (4.IV) ISBN 5-900988-14-7 Глава 11. Лев Николаевич Толстой (1828—1910) В начале марта 1855 года, в самый разгар Крымской кампании, молодой офицер и начинающий писатель граф Лев Николаевич Толстой между дневниковыми записями о досадных карточных проигрышах помещает неожиданное рассуждение: «Нынче я причащался. Вчера разговор о божественном и вере навёл меня на великую и громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта— основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут её в исполнение. Действовать сознательно к соединению людей с религией, вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечёт меня» |
| Михаил Дунаев свою позицию всегда высказывал до конца. У него был набор аргументов – они могли быть эмоционально окрашенными, но они никогда не были чистыми эмоциями. Свою позицию он, безусловно, продумывал. Прислушаться к другим он мог, но свою позицию он, как человек живущий глубокой внутренней жизнью и довольно закрытый в этом смысле, я полагаю, он сформировал в глубинах своего сердца. В этом смысле он был открытым к дискуссии человеком, но я не помню случая, чтобы он сдал свою позицию. Его курс сейчас не читается, но просматривая к юбилею Академии исторические материалы, я обнаружил, что темы, которые мы сейчас называем литературоведением, а тогда называли словесностью, в Академии много писали и до революции. Анализировали творчество отечественных и зарубежных писателей, оказавших влияние на общественное сознание. В этом смысле Михаил Дунаев был продолжателем традиции. Его курс должен быть возобновлен, но я могу сказать, почему сейчас он прекратился. У нас время узких специалистов. Никто сейчас не отважится сесть и написать в одиночку историю Русской Церкви, как это делали гиганты нашей науки в прошлом. Это общее явление в науке – скорее уточнять детали, выяснять отдельные механизмы. А он отваживался. Он называл себя человеком XIX века и наверное ощущал также. Во многом это ему было по плечу, хотя нравилось не всем и разделялось не всеми. Мне Михаил Михайлович всегда очень трогательно преподносил очередной том, и я могу гордиться тем, что я был в числе таких людей. Их было на самом деле довольно много, и есть книги с очень хорошими дарственными надписями. Я должен сказать, что первые три тома я читал с удовольствием, взахлеб, а потом, может быть, его курс нравился и меньше. Тут дело не в новизне исследования, а в определенной тенденции. Может быть, сегодня и не дано одному человеку осветить всю историю русской литературы. Может быть, процент прямой дидактики должен быть немного меньше. Но я не претендую здесь на истину в оценке. Владимир Кириллин: он умел заставить слушать себя |
| Комментарии, распределенные по нескольким направлениям (варианты перевода; авторская лексика, представляющая особенности или редкое словоупотребление; близкие словесные параллели с другими творениями Макария или иных авторов; исторические и реальные пояснения; научные проблемы, связанные с Макариевским корпусом), мы старались давать наиболее существенные или трудоемкие. Вошедшая ныне в моду у некоторых переводчиков тенденция загромождать комментарии ненужными сведениями, выхваченными ни к селу ни к городу из общеизвестных специальных греческих словарей или из книг, которые комментатору прилучилось в данный момент листать по поводу или без оного, никак не относящимися к концептуальным выводам (которые, как правило, отсутствуют или называются «предварительными», так никогда и не переходя в новое качество) и не обосновывающими их, зато создающими иллюзию плохо понятой учености и увеличивающими объем книги в два-три раза за счет полезного пространства, изъятого у других переводов, – эта опасная тенденция, возникшая на почве массового отсутствия настоящей богословской культуры и просто серьезной науки, внушает нам большие опасения за будущее русской патрологии. Раздел III. Библиографические приложения Приложение I. Обзор рукописной традиции, древних переводов и изданий Макариевского Корпуса Греческие тексты 1356 Тип I CPG 2410; TLG 2109/1 Sermones 64, collectio B, ed. Berthold 1973 (без Великого послания). Слово 62 явно не принадлежит Макарию. По мнению Дёрриса (Dörries 1941, 189–192), 17 слово принадлежит перу ученика Макария. Включает два письма (I, 1 и I, 40). Первое издание I, 39 в сопровождении комментария: Dörries 1962 (о Макарии на с. 298–308, издание на с. 309–311). Русские переводы 1) полный рус. перевод (включая Великое послание) впервые опубликован: Дунаев 2002, 373–836 (перевод), 837–899 (комментарии) и переиздается в настоящем издании; 2) частичные: а) в русском дореволюционном переводе типа II (там, где творения типов I и II пересекаются); б) слова 10, 19, 21, 24, 27, 28, 35, 50 переведены архиеп. Василием Кривошеиным (Кривошеин 1983/1996). Переизд.: I) без изменений: Сидоров 2002; II) с изменениями: Дунаев 2002 и наст. изд. |
| Обзор работы. Приведен перечень житий, составленных святителем Филофеем с указанием изданий, а также отмечено, почему были написаны данные жития: так как выбранные святые «или прославили подвигами своими родной ему Солунь, или происходили из этого города» (С. 461, строки 2–3 в прим.). В конце сноски приведена ссылка на рукописи жития и службы самому святителю по каталогу С. Ламброса (S.P.Lambros). В 1999 г. А. Г. Дунаев составил сборник трудов некоторых отцов-исихастов под названием «Путь к священному безмолвию», в который вошло одно из произведений свт. Филофея 93 . Рассмотрим этот источник подробнее. Краткая характеристика. Место личности святителя в источнике – второстепенное. В труде публикуется произведение свт. Филофея (Коккина) – «Предание своему ученику о том, как внимательно пребывать в келье вместе со своими послушниками», помимо публикации имеется краткая справка об этом произведении. Обзор работы. Само произведение свт. Филофея не содержит информации о святителе и является практическим руководством для внешнего монашеского жизнеустроения. Ценным же для нашей работы является вступительная статья автора-составителя, в которой можно выделить следующие значимые моменты: С. 11 – указано, что текст «Предания» не публиковался ранее ни в древнерусском, ни в греческом оригинале, имеется итальянский перевод текста. «Предание» почти неизвестно даже специалистам в этой области (данные на момент публикации данного исследования в 1999 г.); С. 12 – приводятся годы патриашества свт. Филофея (1353–1354:1365–1376). Далее автор работы приводит оценку деятельности свт. Филофея (Коккина): «просто поразительно восприятие в Древней Руси литургического наследия Филофея Коккина» (С. 12, строки 6–5 с конца). С. 13 – А. Г. Дунаев пишет о значении «Предания»: оно «имеет несомненное значение для уяснения как греческой исихастской, так и русской монашеской традиции» (С. 13, строки 10–11). С. 14 – Автор работы видит особую нацеленность «Предания»: оно заключается «в подчинении всего монастырского уклада стяжанию умной молитвы и борьбы со страстями» (С. 14, строки 2–4). |
| «По частным сведениям известно, что Коллежский Асессор Никольский, занимающий ныне должность Секретаря Полоцкой дух. Консистории, перемещается на службу в другое присутственное место. Желая продолжать службу под покровительством Вашего Преосвященства, я осмеливаюсь утруждать Вас, Милостивый Архипастырь, всепокорнейшей просьбой об определении меня, в случае неимения другого кандидата, на открывающуюся вакансию Секретаря вверенной Вам Консистории». —789— 1867 г. По этому поводу я писал к Директору Канцелярии Обер-Прокурора, Н.А. Сергиевскому : «Состоящий младшим Чиновником Канцелярии г. Обер-Прокурора Св. Синода, Коллежский Секретарь Борис Дунаев, в письме своём от 22-го минувшего ноября, заявляет мне желание переместиться на открывающуюся в Полоцкой Консистории вакансию Секретаря. Так как избрание Секретаря Консистории зависит не от Епархиального Архиерея, а от г. Обер-Прокурора Св. Синода, то я и не могу дать г. Дунаеву на его письмо никакого положительного ответа. Могу сказать одно: если бы избрание г. Обер-Прокурора на должность Секретаря Полоцкой Консистории пало на г. Дунаева, я не имел бы ни какой причины быть недовольным этим избранием, так как, хотя я лично не имею никакого понятия об этом претенденте на секретарскую должность, но от других слышу о нём удовлетворительные отзывы. Притом, в случае определения г. Дунаева на службу в Полоцкую Консисторию, можно иметь в виду то не маловажное соображение, что, так как побуждением к перемещению в Витебск служит для него близость родных, можно будет надеяться, что он не оставит этой службы так скоро, как оставляет Мирон Никольский. Сообщая о сём Вашему Превосходительству на тот случай, чтобы Вы, если при избрании кандидатов на открывающуюся вакансию Секретаря в Полоцкой Консистории, потребуется Ваше мнение, благоволили принять это к соображению». Последствие этого письма было то, что на место уволенного от должности Секретаря Полоцкой Консистории Никольского назначен был Дунаев. 27-го ч. писал я в Москву к В.Н. Веревкину, сообщившему мне роковую весть о кончине Московского Владыки: |
| Говоря о будущем России как государства, так или иначе, возникает вопрос о национальной идее: нужна ли она в современном мире и если да, то как она должна выглядеть. " Ещё раз о русской национальной идее " пишет автор " Радонежа " М. М. Дунаев. Автор, рассматривая вышеупомянутые вопросы, рассуждает о том, что в поиске экономически верных решений и путей борьбы за душевное и физическое здоровье народа, мы забываем о том, что " это необходимые средства, а не цель " . Какова же цель? " Мы всё время озабочены тем, как бы нам в этом времени устроиться поудобнее. Мы забываем о вечности, которая только и должна дать нам верную точку воззрения на наше бытие. Сказано же и повторяется многажды: " Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам " (Мф.6,33). Мы же об этом всём печёмся, его ищем. То же и в размышлениях о национальной идее " . По мнению автора, " служение Православию, сохранение его полноты, смирение перед Истиной - вот русская национальная идея... Всё остальное - историческая суета, на путях которой мы не преуспеем, будем блуждать, пасомые тайной беззакония, слепо служа её вожделениям... Назначение России - нести в себе удерживающее начало и противостоять тайне беззакония. Ибо в том решаются судьбы мира " . Автор отмечает, что " часть западнически настроенных русских интеллигентов осмысляет национальную идею как необходимость скорейшего растворения в процессе глобализации, присоединения к общечеловеческим ценностям, то есть к полному обезличиванию нации, хотя большинство из них до этого крайнего, но неизбежного логического вывода не дерзает дойти... Весь смысл нынешней эпохи в стремлении сил беззакония уничтожить Православие, хотя бы ослабить его на первых порах, низвести до уровня малой этнической религии, а после и вовсе искоренить вкупе с русским народом. Всё остальное, творящееся в мире, - лишь исторический антураж, нередко отвлекающий от сути " . Также М, Дунаев отмечает, что не только западники, но и нынешние " патриоты " видят будущее России в укреплении материальной и военной мощи России. " Многие " патриоты " винят во всех бедах разного рода внешние силы. И только внешние. Вывод делается простой: устранить чужеродные воздействия - и всё устроится само собою. Забывается: дьявол силён только там, где человек удаляется от Бога. Не избывши внутренней вины, исправить ничего не удастся: взамен одних недругов, даже если их удастся одолеть, придут иные - и всё начнётся сначала. На это и рассчитывает враг, заставляя русских играть по своим правилам. А поскольку " патриоты " отвергают Православие и соблазняются язычеством, понять такой простой истины они просто не в состоянии " . " Нужно следовать воле Промысла, а не ставить собственную волю превыше всего. Вот и вся национальная идея " , - заканчивает свой обширный материал автор. |
| О моем предисловии к Платону один тут был, отозвался, что не марксистская трактовка рабства. Но я его уложил на обе лопатки. «У Платона семь пониманий рабства, какое вы имеете в виду?» Молчит, краснеет и потеет. Правда, этот заведующий отделом отомстил мне на Аристотеле, к которому меня не подпустили. А Аверинцев в таких коллизиях никогда не будет. Знает, что сказать. Если бы я был пробивной, я сказал бы: «Дорогой Всеволод Иванович, ты очень много мне полезного сказал, я это учту. Всё верно, у меня много непродуманного». Но я так не могу! Я говорю открыто то, что думаю, так, что и не возразишь. Я знал людей, которые не пробивные, Тарабукин, например. Ничего не печатали , потому что шел в открытую. Подал книжку о Врубеле, безуспешно. Слишком откровенно писал, и его мариновали. Теперь его внук Юрий Дунаев работает, кажется, по Боттичелли, так тоже его клюют за излишнюю откровенность. Чтобы напечатать деда Дунаев стал ходить по разным издательствам; как так, человека загноили. Не помогло. У Тарабукина была прекрасная книга о разных типах пространства. Теперь ее используют, иногда даже ссылаются, а другие бесчестно дуют оттуда, ничего не упоминая. – Вас интересует только открыто говорить… А как я продержался весь сталинизм?! Если я беру цитату Сталина, так уж будьте уверены, я убежден. А если не убежден, я буду мямлить. Но все, студенты, все принимали bona fide. И все товарищи, и шпики, и партийные руководители подсматривали и тайком стенографировали, но ни к чему не могли придраться. Я могу каждую строку защищать, всё продумано. А если я буду говорить то, что не продумано, то по выражению лица, по звуку голоса каждый сразу увидит, что это подхалимство. Сталин, Гегель, кто другой, это неважно, я могу орать вслух сколько угодно, на площади, перед всеми. Этим я и держусь. А кто говорит, что Лосев тарабарщину пишет, что-то скрывает, то уже враги, которым нечего говорить, и они встают на путь прямого мошенства. Им возразить нечего. Никто нич-чего не мог возразить. Правда, в «Вопросах литературы» мне отказали, сказав, что этими вопросами не интересуются. Но почему не интересуются, когда до Иванова, до Бердяева уже дотюкали. |
| «По частным сведениям известно, что Коллежский Ассесор Никольский занимающий ныне должность Секретаря Полоцкой дух. Консистории, перемещается на службу в другое присутственное место. Желая продолжать службу под покровительством Вашего Преосвященства, я осмеливаюсь утруждать Вас, Милостивый Архипастырь, всепокорнейшею просьбою об определении меня, в случае неимения другого кандидата, на открывающуюся вакансию Секретаря вверенной Вам Консистории». По этому поводу писал я к Директору Канцелярии Обер-Прокурора, Н. А. Сергиевскому : «Состоящим младшим Чиновнпком Канцелярии Г. Обер-Прокурора Св. Синода, Коллежский Секретарь Борис Дунаев, в письме своем от 22-го минувшего Ноября, заявляет мне желание переместиться на открывающуюся в Полоцкой Консистории вакансию Секретаря. Так как избрание Секретаря Консистории зависит, не от Епархиального Архиерея, а от Г. Обер-Прокурора Св. Синода, то я и не могу дать Г. Дунаеву на его письмо никакого положительного ответа. Могу сказать одно: если бы избрание Г. Обер-Прокурора па должность Секретаря Полоцкой Консистории пало на Г. Дунаева, я не имел бы никакой причины быть недовольным этим избранием, так как, хотя я лично не имею никакого понтия об этом претенденте на секретарскую должность, но от других слышу о нем удовлетворительные отзывы. Притом, в случае определения Г. Дунаева на службу в Полоцкую Консисторию, можно иметь в виду то немаловажное соображение, что так как побуждением к перемещению на службу в Витебске служит для него близость родных, можно будет надеяться, что не оставить этой службы, так скоро, как оставляет Мирон Никольский. Сообщая о сем Вашему Превосходительству на тот случай, чтобы Вы, если при избрании кандидатов на открывающуюся вакансию Секретаря в Полоцкой Консистории, потребуется Ваше мнение, благоволили принять это к соображению». Последствием сего письма было то, что на место уволенного от должности Секретаря Полоцкой Консистории Никольского назначен был Дунаев. 27-го ч. писал я в Москву к В. Н. Веревкину, сообщившему мне роковую весть о кончине Московского Владыки: |
|
|
