| 2. Источники не содержат сведений о связи унионной инициативы православного епископата с политикой польского правительства, деятельностью папской курии, иезуитов и польского духовенства. Поэтому если под генезисом Брестской унии понимать разработку православным епископатом плана перехода под юрисдикцию Рима и шаги по осуществлению этого плана в 1590–1594 гг., то выясняется, что прямой связи между генезисом Брестской унии и католической политикой, унионными проектами римского и польского духовенства нет. Равным образом нет оснований считать, что унионная инициатива была связана с памятью о Ферраро-Флорентийском соборе и так называемой «флорентийской традицией». Уния понималась православным духовенством инструментально – как средство преодолеть кризис православной церкви, предотвратить «латинизацию» и провести ряд внутрицерковных реформ. В обмен на признание юрисдикции Рима православные епископы рассчитывали получить поддержку в осуществлении этих планов. Причины унионной инициативы, приведшей в конце концов к Брестской унии, следует, таким образом, искать во внутреннем развитии украинско-белорусского православия, а не в его отношениях с католической церковью. 3. Унионная инициатива православного духовенства была ответом на внутрицерковный кризис второй половины 1580-х гг. Этот кризис выразился в столкновении духовенства и мирян, которые стали претендовать на лидерство в церкви. Православные братства, созданные или обновленные во второй половине 1580-х – начале 1590-х годов, получив поддержку патриархов, выдвинули свою программу церковных реформ, которая была неприемлема для духовенства, так как фактически предусматривала передачу мирянам власти в церкви. Желая упрочить свою власть, преодолеть нараставший в церкви хаос, провести необходимые реформы, противодействуя натиску католицизма, протестантизма и «ересей» внутри самого православия, группа православных епископов решилась на рискованный шаг – перемену высшей церковной юрисдикции. Это выразилось в унионной инициативе 1590-х гг. Однако в течение нескольких последующих лет сохранялась возможность преодоления кризиса собственными силами. Но в июне 1594 г., во время очередного Брестского собора, кризис в отношениях мирян и духовенства достиг апогея. Опасаясь внутрицерковного переворота, епископат перешел к практическому осуществлению унионного плана. В источниках нет каких бы то ни было упоминаний о реакции православных иерархов, решившихся обратиться к папе, на учреждение Московского патриархата. |
| Тейнера Мопитепта Poloniae et Lithuaniae t. III, p. 43 fin. u 91). Cyщecmbobab довольно долго, но без всякого вреда для православия румынов, епископия серетская, вероятно, по бедности мадьярско-сакской ее паствы, не имевшей возможности содержать особого епископа, была закрыта в haчaлe XVII cmoлemuя (cм. Neher’aKirchliche Geographie und Statistik II, 153 прим. 1, Lequien’a Oriens III, 1120 fin.). Nocлe 1371 г. другая попытка привлечь молдавских румынов под верховную власть папы, и именно посредством унии флорентийской, была сделана в конце XVI века. Мы говорили выше, что иезуит Антоний Поссевин в 1583 г. вместе с Трансильванией и Валахией был послан и в Молдавию (Teйhepa Annales Eccles. m. III, р. 454); собственным поручением его было хлопотать о возвращении в католичество отпавших от него в протестантство молдавских мадьяров и саксов; но, по всей вероятности, стараясь достигнуть большего, нежели сколько было поручено, он не преминул обратиться с предложениями унии и к самим православным румынам. Как бы то ни было, только отправленный из Польши в Молдавию через пять лет после него (в конце 1588 г.) иезуит Станислав Варшевицкий, совершенно успев при содействии гражданского правительства Молдавии в первом, с быстрым и решительным успехом вел дело и о втором; тогдашний воевода молдавский Петр IV и тогдашний митрополит сочавский Георгий Могила, по неизвестным нам причинам и побуждениям, изъявили усердную готовность признать, на условиях унии, верховную власть св. седалища (см. Teйhepa Monumenma Poloniae em Limhuaniae m. III, р. 43–51, 91 sqq). Таким образом, изменой православию Молдавии предстояло упредить несколько нашу западную Русь; иезуиты помышляли уже о заведении в ней своей семинарии (ibid. р. 45 нач.), а архиепископ львовский Димитрий Соликовский, которому она была поручена папой в высшее заведывание, давал обещание не щадить своих усилий (ibid. р. 92). Но дело, неожиданно быстро доведенное почти до самого конца, столько же быстро разрешилось в совершенное ничто; неизвестно положительно, что было причиной этого последнего, но после 1588 г. |
| Каждая попытка унии сопровождалась определенным числом богословских споров, и в защиту или против нее писалось множество трактатов и речей. Споры эти были бесплодными, ибо они никогда не доходили до обсуждения основного вопроса. Действительным препятствием к объединению было то, что на Востоке и Западе чувство религии было различным; о чувствах же спорить трудно. Более того, на какой высший авторитет могли сослаться обе стороны? Решили, что это должны быть Св. Писание, постановления тех соборов, которые обе стороны считали Вселенскими, и творения тех отцов Церкви, которые считались православными и Богодухновенными. Поэтому спорящие стороны проводили время в том, что забрасывали друг друга цитатами из текстов. Тексты эти зачастую цитировались неточно и в плохих переводах и редко были убедительными. В Священном Писании и правилах соборов подчас не было ничего по вопросам, которые дискутировались; и хотя отцы Церкви и были вдохновлены свыше, вдохновение не всегда приводило к согласию. Они часто не были согласны или даже противоречили друг другу. Некоторые из трактатов и речей были более основательными. Но и они, к сожалению, были слишком надуманно политическими. Только если изучать те произведения, которые предназначались для чтения внутри каждой из Церквей, можно понять действительные различия между ними. Весь вопрос о мистицизме и мистической теории, который был столь важен для византийцев и по которому на Западе придерживались другого мнения, оставался за пределами споров. На Флорентийском соборе это было сделано умышленно, ибо вопрос не мог быть решен теми методами, которые применялись при дискуссиях. Бесплодность споров также обусловливалась тем, что избегали прямого обсуждения существенного практического вопроса, т. е. претензии папы на главенство над всей Церковью. Это настоятельно требовало обсуждения, потому что все знали, что уния на практике означала подчинение Православной Церкви господству Рима. Даже самые крайние сторонники латинства не ожидали, чтобы греки подчинились власти папы без обсуждения на соборе догматических и богослужебных различий. Но, хотя западные богословы и получили большую подготовку на Базельском соборе, реальные отношения с папой не затрагивались на соборах, созванных по поводу унии. Незатронутой оставалась и дискуссия об отношениях императора и папы. Кроме того, спор о различиях в вероучении и церковной практике был беспредметным, когда одна сторона должна была добиться полного подчинения себе другой. Если средний византиец не доверял авторитету собора касательно унии, то это происходило от того, что он видел в этом посягательство на свою религиозную жизнь со стороны иностранной власти, домогательства которой были неканоничны, догматы ошибочны, а ее последователи проявили себя враждебными и нетерпимыми. Самое большее, на что он мог надеяться, чтобы собор милостиво разрешил ему сохранить часть его богослужебных традиций. |
| В состоявшемся акте Флорентийской унии русскому митр. Исидору принадлежит не какая-нибудь заурядная роль, а первостепенная роль инициатора и главного его устроителя. Иосиф, епископ Метонский, участник собора, говорит, что Исидор первый начал доказывать необходимость принятия унии на условиях, предложенных папой, и решительно повлиял в этом смысле на самого императора, пользуясь своим громадным авторитетом. А насколько велик был этот последний, видно из того, что Исидора прочили в преемники скончавшемуся на соборе патриарху Иосифу. Русское «Слово о составлении осьмаго собора» всю вину унии возлагает на Исидора, обращаясь к нему с укоризнами: «царя обольстил еси, патриарха смутил еси и царствующий град погибели исполнил еси». Сам папа в своей грамоте Исидору, говорит ему: te, cujus virtus et diligentia in hac sancta unione admotum cognovimus profuisse, за что, по свидетельству Симеона Суздальца, «ни единого возлюби папа митрополита, якоже Исидора». Для объяснения мотивов, побудивших Исидора сделаться столь ревностным униатом, мы не имеем прямых данных. Вероятно, здесь имеет главное значение отчаянный патриотизм, не видевший другого исхода для спасения империи от турок. В ответ на папский ультиматум, после продолжительных и бесплодных догматических прений, Исидор первый отозвался в таком роде: «лучше душою и сердцем соединиться с латинянами, нежели, не окончив дела, возвратиться ни с чем, куда – и когда?» По его мнению, это значило потерять отечество. Новое предположение для объяснения личности митрополита Исидора выдвигает наш соотечественник, византинист г. Регель, издавший в 1891 г. (СПБ) в своих Analecta bysantino-russica письма Исидора к итальянскому гуманисту Гуарино Гуарини. Содержание писем, правда, не дает никаких существенных черт для характеристики мировоззрения Исидора, но явствующий из них факт близкого, дружеского знакомства его с итальянским гуманистом вызывает г. Регеля на предположение, что и сам Исидор, подобно своим образованным современникам Гемисту Плитону и Виссариону Никейскому, был гуманист, т. е. |
| Несмотря на то, что Ватикан лицемерно «осуждает» Унию как метод соединения Церквей (Баламандское соглашение, §1), он подтверждает ее тем, что признает существование униатских общин (§31), всячески усиливая их присутствие и деятельность на канонических территориях Православных Церквей. Поэтому мы спрашиваем себя: до каких пор мы, православные, будем продолжать богословский диалог, терпя это чудовищно ненормальное положение вещей? Католики (не считая достойных похвалы исключений, когда они, в отличие от Ватикана, не согласны с Унией) непоследовательно осуждают Унию как метод прошлого и, в то же время, признают униатские общины. Как возможно осуждение Унии и одновременная поддержка униатских общин, которые делают Унию реальностью на сцене современной истории? Прошлая неприглядная деятельность папской Унии известна. Напомним, что, используя политическую и военную беспомощность Восточной империи после тяжелого венецианского владычества, паписты заложили первое основание Унии, подчинив православных греков решениям папского Лионского собора (1274) при императоре Михаиле Палеологе и патриархе Иоанне Векке. Вторым серьезным основанием стало известное тираническое требование Папы Евгения IV, чтобы находившиеся в затруднительном положении восточные христиане полностью подчинились Ферраро-Флорентийскому собору (1439). Кроме того, со времени Брестского собора (1596) иезуиты делали Унию великим искушением для православной Восточной Церкви подобными по своему коварству методами. Уния стоила жизни Патриарху Кириллу Лукарису, привела к низложению многих патриархов, отторжению из недр Церкви великих общин на Украине, в Трансильвании, Далматии, Антиохии и вызвала жестокие гонения на православных в этих и других областях, контролировавшихся турками 2 . В тот же исторический период организуемая папами униатская пропаганда развивается в два этапа: сначала как деятельность отдела папской курии Propaganda Fidei (Пропаганда Веры), а затем в виде строительства школ (главенствующее место среди них занимает Коллегий св. Афанасия в Риме), руководимых папскими миссионерами с целью не столько обращения в Унию отдельных лиц, сколько изменения всего мировоззрения православных при помощи латинофильской деятельности многих выпускников таких школ. |
| Автор сам же, пусть и в предельно вежливой форме, сообщает читателям: возможно, не она играла роль первой скрипки в оркестре причин, толкавших Исидора к самозабвенному «продавливанию» унии. А «терпим» Исидор к латинянам оказался до такой степени, что сдал им всё, чего только они ни потребовали, призывая к тому же и своих единоверцев, даже участвуя в организации нажима на участников православной делегации на Ферраро-Флорентийском соборе. Автор, в частности, отмечает, по обыкновению, «скругляя» острое: «Примерно с весны 1439 г. И вплоть до подписания унии он (Исидор. - Д.В. ) вместе с... Виссарионом Никейским, предпринял ряд практических действий, направленных на склонение православного духовенства к унии, благодаря чему объединение было достигнуто, правда, в ущерб чистоте православной веры» (С. 249). Звучат как: «Жаль, но что поделаешь». Можно ли подобное поведение называть всего лишь «терпимостью»? Скажем так: на совести автора. Стоит повнимательнее взглянуть на «патриотизм» Исидора и его, как выразился С.Ю. Акишин, «особую связь с монархией». Последняя выражается в том, что Исидора ряд исследователей причисляет (по косвенным признакам, без прямого и ясного подтверждения, но все же довольно веско) к одной из боковых ветвей династического древа Палеологов, либо к числу незаконнорожденных потомков одного из знатнейших Палеологов. Таким образом, возможно, цель династии - сохранить власть над остатками «Греческого царства» - одновременно и его цель, его дело. Между тем, автор ясно пишет об императоре Иоанне VIII, главе дома Палеологов: «Ему, как правителю Византийской империи, соединение или уния была нужна любой ценой. И здесь для него было не так важно сохранение чистоты православной веры, но его волновала судьба Империи» (С. 96). Вот она и суть вопроса: сохранение чистоты веры - не так важно. Что такое «патриотизм» Исидора с этой точки зрения? Желание сберечь остатки когда-то великой державы от нашествия турок-османов и оставить их под скипетром Палеологов. Желание, конечно же, благое, однако, думается, не любую цену уместно было платить за его исполнение. |
| Со смертью Патриарха, как говорит Сиропул, Император остался один в управлении Православной Церковью, и все дальнейшее всецело взял в свои руки. После торжественных похорон Патриарха, похороненного в храме Санта Мариа Новелла во Флоренции, греки известили Папу, что желают как можно скорее закончить дело Унии, так как они не могут долго оставаться без Патриарха. Папа вызвал к себе трех митрополитов: Никейского, Киевского и Мителенского и просил их, поскольку греки и латиняне ныне находятся в согласии в догматическом вопросе, именно – в вопросе “Filioque”, придти к соглашению и по другим пунктам. На это митрополиты ответили, что они не уполномочены дать оффициальный ответ, но личное их мнение таково: “У нас с времен Отцев употребляется квасный хлеб для Евхаристии, а у вас – безквасный хлеб, но оба обычая в равной мере хороши. Чистилище не является вопросом, который явился причиной раскола, и, следовательно, можно будет обсудить сей вопрос уже после заключения Унии. После заключения Унии, папа сохранит свой примат настолько, насколько это явится законным ему сие приписывать. В нашем Символе мы не сделаем прибавления, но мы согласимся на то, чтобы в ваших церквах вы его сохранили. Мы признаем также, что принужденные необходимостью, по причине ересей, вы чрез это прибавление объяснили более наглядным способом, то, что заключается в Символе Веры , не, собственно говоря, прибавлением, но только благочестивым разъяснением, введенным в Символ. Два Символа (ваш и наш) – хороши и имеют тот же смысл. Наконец, мы допускаем, что освящение Свв. Даров происходит чрез произношение слов Господа нашего, хотя затем мы и молим Духа Святаго, чтобы хлеб и вино стали Телом и Кровию Христа” 577 . Хотя в этих словах и так уже находился, можно сказать, отказ от всего того, за что так пламенно и столь долгое время боролся св. Марк Ефесский , хотя греки и сделали большую уступку в ущерб православному учению, однако, и это не удовлетворило Ватикан, который требовал того, что называется “безусловная капитуляция” со стороны Православной Церкви. Выслушав ответ митрополитов, Папа потребовал оффициального (хотя и ответ митрополитов, в сущности, был оффициальным) и более точного (т. е. более латинизированнаго) ответа греков. |
| 122 Затем Исидор проехал в Польшу. На Пасху, в краковском соборе, он отслужил службу по греческому обряду (Флорентийская уния признавала обрядовые различия вер несущественными). Однако, когда митрополит пытался проделать то же во Львове, где в православной церкви он служил по католическому обряду, русское население пришло в негодование, и поборнику унии пришлось покинуть город, ничего не достигнув. Население Львова, за последние 100 лет неоднократно убеждавшееся в том, как неразрывно связан католицизм с политическим владычеством иноземцев, не желало унии. Наконец, Исидор прибыл в свою митрополию, в Киев. Князь Александр Владимирович, правивший именем польско-литовской короны, в чьей власти находилась киевская земля, готов был принять унию, поскольку это укрепляло его позиции как ставленника чужеземной власти. Но с населением города митрополит не мог найти общего языка. Кончилось дело тем, что Исидор был изгнан киевлянами. Уже первые шаги проповедника католицизма на Руси показали ему, что взятая им на себя задача труднее, чем он думал. Между тем главное оставалось впереди: нужно было внедрить унию в Москве. Исидор видел эти трудности; именно этим и надо объяснить, почему он не проехал из Италии прямо в Москву, что он непременно бы сделал, если бы был уверен в своем успехе на Руси. Он надеялся заручиться поддержкой на периферии, прежде всего западной, и, опираясь на уже завоеванные, как он думал, позиции, рассчитывал легче преодолеть сопротивление, с которым, как понимал, ему неизбежно придется столкнуться в Москве. Но оказалось, что опереться было не на кого. Помимо таких, как киевский князь или князь Юрий Смоленский, и еще кое-кого из боярской знати, сторонников унии на Руси не было. Но Исидор не принадлежал к людям осторожным и, видимо, не очень взвешивал обстоятельства, полагаясь на собственную энергию и настойчивость, на силу своего личного воздействия. Еще в Италии Исидор поддерживал миссионерские планы папы обещаниями, столь же заманчивыми, сколько и безосновательными. |
| На 33 стр.: «Ели после Флорентийской унии и падения Константинополя многие русские книжники, руководимые национальным самомнением и самовозвеличением» и т. д. (выписка см. выше стр. 108, н.). У него же в «Характере отношений» стр. 272: «После Флорентийской унии и падения Константинополя русские заподозрили греков в утере правой веры и истинного благочестия и сначала как будто даже не прочь были отнести их к числу неправославных народов. Но скоро пришлось убедиться, что Флорентийская уния была делом только политического расчета, делом немногих, а не всего народа и что она не только не была принята греками, но и встретила у них самое горячее, энергическое сопротивление. Скоро русским пришлось убедиться и в том, что турецкое завоевание не искоренило на востоке православия, что оно там, хотя и терпит некоторое стеснение от турок, однако по прежнему исповедуется как греками, так и другими народностями, которых поэтому и пришлось отнести к семье православных народов, исповедующих с русскими одну веру». Голубинский «К нашей полемике с старообрядцами», стр. 6. изд. 1896 г.: «На Флорентийском соборе греки действительно соединились с латинянами. Но соединение это, исключая отдельных весьма немногих людей, было не действительным или искренним, а лишь наружным или притворным, и, продолжавшись весьма короткое время, не только ни малейше не повредило православия у греков, а напротив еще более укрепило их в нем». – стр. 9: «Итак, греки действительно соединились с латинянами на Флорентийском соборе, но соединение это, как мы сказали, было не искреннее, а только притворное или наружное и, продолжавшись весьма недолгое время, не только не повредило православия у греков, а напротив еще более укрепило их в привязанности к нему». – стр. 9–10: На другой день подписания акта унии, 6 июля совершено было торжественное обнародование его во Флорентийском соборном храме, после чего папа служил в храме торжественную литургию. Но ни один греческий епископ, не смотря на желание папы, не хотел служить вместе с латинянами и никто из греков не приобщался опресноков... |
| На другой стороне находился паламит Марк Эфесский , к которому присутствовавшие на соборе византийские гуманисты относились с недоверием из–за его приверженности традиции монашеского исихазма. С ним не соглашались и те, кто готов был принять унию ради кратковременной политической выгоды, что, как правило, предполагало и вероучительные уступки 892 . Действительно, Марк Эфесский совершенно иначе расставил приоритеты и потому оказался в изоляции. Он был решительно против политических мотивов унии, придавая главное значение исключительно православной вере. Несомненно, это дало повод для многочисленных однотипных обвинений митрополита в фанатизме и ультраконсерватизме. Более того, с готовностью заявляют, что «если выделять какую–то одну причину неудачи Флорентийского собора, то ею является Марк Евгеник, митрополит Эфесский» 893 . Однако он искренне стремился к единству. Но он был убежден, что Рим должен пойти на уступки, особенно в отношении своих односторонних нововведений, в число которых Марк включал не только незаконное добавление в Символ веры , но и новое схоластическое учение о чистилище. Конечно, злоупотребление цитатами было его недостатком. Построение богословских аргументов на фрагментарных высказываниях святых отцов – не самая удачная методология. Однако в этом увлечении он был не одинок. Западные томисты, несмотря на свои силлогические построения, в равной степени прибегали к такой же методологии. Можно с уверенностью сказать, что «в ходе дискуссий обе Стороны не смогли подойти к внимательному рассмотрению существенных богословских вопросов, разделявших христиан. Латиняне не обращали внимания на основные прозрения и убеждения греческой святоотеческой традиции, не замечали даже многих аспектов западной традиции. Давая неверную оценку значимости и весомости своих нередко сомнительных источников, они лишь искали способ вместить богословские взгляды противоположной стороны в узкие рамки собственной системы» 894 . Во всяком случае, по возвращении в византийскую столицу св. Марк – единственный, кто отказался подписать соборное постановление об унии 1439 года, – возглавил противников унии. После его смерти в 1445 году эту роль лидера взял на себя его ученик Георгий Схоларий. |
|
|
