| Для подготовки широко образованных учителей архиереи посылали семинаристов слушать лекции в открывшемся в 1755 году Московском университете. В 1788 году митрополит Гавриил преобразовал Невскую семинарию в Главную семинарию, которая стала готовить преподавателей для других Духовных школ. В Московской Академии и Троицкой Семинарии благодаря участию митрополита Платона уровень образования поднят был выше уровня Киевской Академии. С усилением влияния ученых монахов великорусского происхождения было связано смягчение нравов в семинариях, новые ректоры и наставники стали поговаривать об отмене телесных наказаний. Во всяком случае применялись они реже прежнего. Улучшилось обеспечение семинарий. В 1784 году были введены новые и постоянные оклады для семинарий, хотя они по-прежнему оставались недостаточными. Ректорский оклад составлял тогда 300 рублей в год, учительские – от 30 до 150 рублей, а на содержание студентов Академии полагалось от 7 до 15 рублей. Существенным недостатком духовного образования было отсутствие общей системы, единого руководства. Каждая семинария зависела исключительно от своего епархиального архиерея. Академии отличались от семинарий не столько учебными программами, сколько уровнем образования. Так же, как и семинарии, они включали все классы, начиная с низших. Академии и семинарии были не только школами, в которых готовили пастырей, но и очагами богословской науки. Важнейшей богословской работой XVIII века явилось исправление и новое издание славянской Библии , которое было исполнено научными силами Духовных школ. До середины столетия в употреблении было московское издание 1663 года, перепечатанное с Острожской Библии и ставшее большой редкостью. Мысль о переиздании новой исправленной славянской Библии принадлежала митрополиту Новгородскому Иову, который сам собирался приняться за этот великий труд. В 1712 году Петр I поручил исправление Библии Ректору Московской Академии архимандриту Феофилакту (Лопатинскому) и иеромонаху Софронию (Лихуду) вместе со справщиками Печатного двора. Общее наблюдение за исправлением было возложено на митрополита Стефана. В основу своей работы справщики положили текст LXX – Септуагинту, но они пользовались и другими греческими переводами, а также Вульгатой и Мазоретской редакцией. К 1720 году работа была закончена, но печатание исправленного текста задержалось надолго. |
| На Севере главным училищем становится Спасская Академия в Москве (в Заиконоспасском монастыре). Уже в 1700-м или 1701-м году она была перестроена по Киевскому образцу в латинскую школу, под протекторатом Стефана Яворского . С основанием упрекал его патр. Досифей, что свел де он все на «латинския учения». И в то же время о нем сочувственно отзываются московские иезуиты, у которых тогда была заведена в Москве своя школа, для сыновей московской знати. Ученики обеих школ находились в дружеских отношениях, устраивались совместные схоластические собеседования. Кажется, и сам Стефан одно время был с иезуитами в добрых отношениях... Преподаватели в Академии были все из Киева. Из них особо нужно назвать Феофилакта Лопатинского. Позже он был архиепископом Тверским и при Анне Ивановне несносно пострадал от лукавых человек. От самого Феофана всего больше, – его он винил и обличал в протестантизме. Феофилакт был человек больших знаний и смелого духа, но в богословии типичный схоластик. Преподавал он по Аквинату (его Scientia sacra, 1706–1710, в рукописи: срв. записки И. Кроковского); позже издал «Камень Веры..». Вообще сказать, школы в Великороссии заводятся и открываются в это время обычно только архиереями из малороссиян (был период, когда только малороссиян и было позволено ставить в архиереи и архимандриты), – и они учреждали всюду именно латинские школы, по примеру и на подобие тех, в каких сами учились. Обычно и учителей привозили с собой или вызывали потом из того же Киева, иногда даже «польской породы». Бывало, что и учеников привозили с юга. Это было прямое переселение южноруссов или «черкасс;» на Севере оно часто так и воспринималось, как иноземческое засилие. В истории духовной школы Петровская реформа означала именно «украинизацию», в прямом и буквальном смысле. Ученикам в Великороссии эта новая школа представлялась вдвойне чужой, – как школа «латинских учений», и как школа «черкасских» учителей. Знаменский в своей замечательной книге о духовных школах в XVIII-м веке так говорит об этом: «Все эти приставники были для учеников в собственном смысле слова люди чужие, наезжие из какой-то чужой земли, какой тогда представлялась Малороссия, с своебразными привычками, понятиями и самою наукой; со своей малопонятной, странною для великорусского уха речью и притом же они не только не хотели приноровиться к просвещаемому ими юношеству, и призвавшей их стране, но даже явно презирали великороссов, как дикарей, над всем смеялись и все порицали, что было не похоже на их малороссийское, а все свое выставляли и навязывали, как единственно хорошее». И о многих из этих пришельцев прямо известно, что они и оставались навсегда в российском диалекте необычны, а употребляли наречие малороссийское. Только в Екатерининское время положение изменилось. Но к этому времени уже подросли поколения местных великороссийских латинистов. Школа оставалась латинской. «Колония» окрепла, но колонией не перестала быть... |
| И этот ответ найден неудовлетворительным. В избежание проволочки, решено было допрашивать Феофилакта словесно в присутствии Синода. На 45 вопросов подсудимый дал показания по архиерейству. Между прочими ему сделан вопрос: что, по его мнению, кроме непреложно веруемых в христианстве догматов, також и заповедей, непременного исполения требующих, признается за среднее, за нужду некую могущее быть отмененным»? Феофилакт отвечал, что «по его мнению к безразличным или средним вещам относятся: крестохождение, водоосвящение, погребение мертвому учинить без церемонии церковной, крестить больнаго за немощь без молитв единою формою: во имя Отца и Сына и Святаго Духа, и материею, – в нужде болезни приобщать св. Таин ядшаго, маслосвятие, кое можно учинить и единому священнику, и прочая сим подобная, которая если бы подробно исчислять – могут найтись довольно». Дело его оставалось в одном положении до смерти Феофана. Между приближенными Феофилакта ходила молва, будто духовник Феофанов советовал ему перед смертью помириться с Феофилактом. Но Феофан отвечал с неистовым гневом: «о дух проклятый Лопатинский!» (Записки Евдокимова). 405 При разделении дел, по родам их, между синодальными членами в 1722 г. февр. 28, синодальному советнику Феофилакту Лопатинскому, вместе с асессором Афанасием Кондоиди, поручено было ведение раскольнических дел, на таких же основаниях, как Гавриилу Бужинскому ведение школ и типографий, с тем, чтобы о важных делах они предлагали с своим мнением на общее рассуждение Синода, а которые не важны и рассмотрением их решены быть могут, решали бы без предложения Синоду по св. правилам, государственным правам и по содержанию присяжной верности. 406 Во время суда над Феофилактом, между прочими вопросами, ему предложен был и сдедующий: «его преосвященство Решилову таковыя речи говорил ли: быть бы нам на Олонце и против раскольников говорить бы на их присланные ответы, да ныне время не такое?» 407 В бытность в Ракове монастыре Решилов вошел в преступную связь с женою известного В. Н. Татищева, вследствие чего последний просил Синод о разводе его с женою (Анною Васильевою, урожденною Андреевскою, вдовою Реткина), с которой жил в супружестве с 1714 г. и от которой имел сына и дочь. (Дела архива св. Синода, 1723 428) |
| Раз Кирилл Флоринский вздумал попышнее отпраздновать свои именины, назвал знатных гостей и приготовил пир, но так как для этого у него не было достаточного количества прислуги, да и та, какая была, не годилась по грубости и пропойству, то он распорядился, чтобы из консистории явились к нему для услуг два канцеляриста, стряпчий, двое подканцеляристов и двое келиистов. „Каждому, рассказывает Добрынин, определил я должность: одному поручил подсчитать серебро, другому белье, третьему стекло. Стряпчему, как блюстителю интереса, приказал быть в кухне, чтобы кушанье было отпускаемо на стол под собственным его присмотром и наблюдением, дабы паче чаяния иное блюдо не зашло к какому-нибудь старцу в келью по прежнему обыкновению. Остальным приказным приказал быть у перемены тарелок с помощью гостинных слуг (т. е. прислуга гостей)“ и т. д. Сам Добрынин, проходивший должность архиерейского секретаря, тоже постоянно должен был исполнять разные лакейские обязанности. Глава IX. Подвижничество в XVIII веке Касаясь характера некоторых представителей русской иерархии XVIII века, нам пришлось познакомиться и с прославленной святостью таких лиц, как св. Митрофан воронежский и Димитрий ростовский , с исповедничеством Феофилакта Лопатинского и Стефана Яворского , с высокой аскетической настроенностью петербургского митрополита Гавриила, с тем глубоким впечатлением, какое производила на современников духовная личность митрополита Платона. Приведя некоторые отрицательные типы русской иерархии того времени, было бы в высшей степени несправедливо не указать и на светлые, многочисленные, в ней явления. Глубокое сознание важности и высоты служения духовного лица Христу наполняло митрополита Платона. В том убеждении, что звание священнослужителя так высоко, что один лишь Бог может воздать за него, он очень несочувствовал мысли императора Павла, который первый стал награждать духовных лиц орденами, и при первом пожаловании этими орденами нескольких епископов, откровенно и прямо изложил в письме к императору свое мнение на этот счет. |
| 379), в которые или между которыми якобы делался перевод этот; тогда как в Словаре Евгения (т. I, стр. 201) совершенно верно указан один 1793 г. (Сопиков, 9,064, Смирдин, 388). «Политиколепная Апофеосис» Филаретом приписана одному Феофилакту Лопатинскому (стр. 306), а Евгением – и справедливо – ему же, но вместе и академической московской корпорации, во главе которой стоял тогда (1709 г.), как ректор, будущий тверской архиепископ (Сл. II, стр. 325). Год издания (1761) Георием Конисским катихизиса Ф. Прокоповича (с своими дополнениями) вернее указан Евгением (Сл. 1, 94) и неверно Филаретом (1768 г., – стр. 368) 592 . Таким образом, ясно для каждого, что с такими недостатками и пробелами «Обзор» преосв. Филарета не может заменить собою Евгениевского «Словаря», в котором мы находим и лишние сравнительно биографии, и порою более верные, точные и полные библиографические сведения. Не даром и г. Пономарев, проштудировавший сочинение черниговского архиепископа, писал по поводу его: «Нам не раз приходится поверять сказания пр. Филарета по Словарю м. Евгения, сказания, относящиеся к 1861 г., но данным 1827 г., и видеть, что сказания новые часто уступают по правдивости старым известиям» (стр. 507). К этому мы должны прибавить еще, что большинство биографий в труде покойного киевского митрополита, будучи полнее биографий «Обзора», заманивают нас прямо к Словарю духовных писателей, особенно, если иметь в виду, что для многих простых читателей и даже специалистов не только любопытно, но иногда, и необходимо знать малейшие подробности из жизни интересующего писателя, – подробности, от сообщения которых отказывается преосв. Филарет (Предисловие к Обзору, стр. 2) 593 . Подробности же эти, сообщаемые в Словаре, далеко не всегда, как мы знаем, теже самые, что и в формулярных списках, как то можно бы подумать из вышеприведенных слов архиепископа Филарета. Да и авторские формуляры под час не лишнее знать, так как в них указаны, например, те ученые общества, членом которых состоял известный писатель (см. ст. о Феофилакте Русанове – II, стр. 330–331; ср. Обзор, стр. 428) и самая принадлежность к которым по большей части рекомендует уже этого последнего. Ордена, конечно, не прибавляют ума писателю, как справедливо заметил об этом пр. Филарет, но все же иногда говорят об уме писателя, так как в человеческих обществах и ум, проявившийся в литературных произведениях, оценивается нередко вещественными знаками в форме орденов, упоминание которых, в Словаре писателей мы находим, поэтому, возможным, и пронизировало над этим черниговского архиепископа по меньшей мере бесцельным. – Сам м. Евгений писал Анастасевичу 8 ноября 1818 года: «Пусть граф С. П. (Румянцев?) замарывает послужные списки (в Словаре): но когда они помещаются и в иностранных Словарях, и в академических похвальных словах умершим ученым, то это не лишнее и в моей книге: а на вкус всех угодить нельзя. Мой словарь о писателях, а не о книгах одних». |
| Но наиболее распространенному между скопцами баснословию, императрица Елисавета разрешилась от бремени в Голштинии и, по возвращении затем в Россию, будучи предизбрана к житию святому, сама царствовала только два года, а иные даже утверждают не царствовала вовсе, но, оставив на престоле вместо себя одну из наперсниц своих, имевшую совершенное с нею сходство, как в чертах лица, так и в свойствах душевных, сама удалилась в Орловскую губернию, где поселясь в доме одного крестьянина скопца, под именем простой женщины Акулины Ивановны·, провела остаток жизни в постнических подвигах, молитве и благотворении, и тут же скончалась и похоронена в саду, в котором мощи ее скрываются и поныне. Эта Акулина Ивановна должна быть лицо действительное, историческое. Об ней, как должно заключать по всей вероятности, говорится в указе Св. Синода от 7 августа 1734 года, находящемся в Полном Собрании Законов, что «в числе осужденных в 1733 году Тайною Канцеляриею лиц из Секты, открытой в Москве по доносу разбойника Семена Караулова, была какая-то старица Акулина Иванова, наказанная кнутом и сосланная в Тобольскую губернию». Она же, по всей вероятности, есть одно лицо с Акулиною бабою Стрельчихою, о которой рассказывается в книге «Обличение Неправды Раскольническия» Преосвященного Феофилакта Лопатинского, что баба эта была основательница ереси Акулиновщины, что она «чернцов и черниц и попов растригала, и братство ввела таким образом: «цалуй икону и крестом поменяйся муж с женою, и парень с девкою, и то-де будет братство духовное; а жили-то братство зело блудно, во едином дому их по многу». Если это так, то скопческая ересь произошла у нас первоначально от толка, вдававшегося вовсе в противную крайность: в открытый разврата, и блудное сожитие. Как это ни странно по первому взгляду, но если сообразить учение о братстве духовном при блудной жизни, проповедуемое в Акулиновщине, с ханжеским учением и развратом нынешних скопцов, то такой переход покажется гораздо менее невероятным. Скопцы признают и чтут Акулину Ивановну как Богородицу, и призывают ее под сим именем в своих молитвах. |
| По каталогу Любопытного известны два «жития» Андрея Дионисиевича: одно принадлежит Ивану Филиппову 310), автору «истории Выговской пустыни»; другое 130) –Андрею Борисову, знаменитому настоятелю Выговской пустыни в царствование Екатерины II. Что «житие», которым мы пользовались (рукопись Импер. Публ. Библ. не принадлежит Ивану Филиппову, это видно из того, что автор его, по его же словам, только «пользовался сочинением писателя Ивана Филиппиевича» историей Выговской пустыни. «Наиболее от слышания жительствовавших с ним (с Андреем) … сие повествование происходит, ничто же убо сами от сего видевше, но от списавших таковая яко цветы собрахом… еще же и от истории Ивана Филиппиевича» .... Итак, это компиляция, принадлежащая Андрею Борисову (род. 1734, ум. 1791 или 1809 г, см. Кат. Люб.; и хронологию Любопытного – в раск. делах XVIII ст., т. 1). 2). «История Выговской пустыни», сочинение одного из преемников Андрея, Ивана Филиппова, описывающее все события в Выговской пустыни от начала появления там раскола до 1740 г., – события, в которых Андрей Денисов большею частью был главным деятелем. 3). Сочинение Ивана Алексеева – «о тайне брака»: здесь несколько подробностей об отношениях Андрея к раскольнической общине, отчасти его учение о браке. 4). «Раскольничьи дела ΧVIII стол., извлеченные из дел Преображ. приказа и тайной канцелярии, Есипова»; – здесь несколько подробностей из жизни Андрея и Семена – официального происхождения. 5). Сочинения православных обличителей раскола: преимущественно обличение неправды раскол. преосв. Феофилакта Лопатинского, и «дополнение» … к этому сочинению преосв. Арсения Мациевича (рукопись Имп. Публ. Библ. в каталоге Строева – «описание б-ки Толстого», IV, 60, это сочинение ошибочно приписывается Неофиту; – что оно не принадлежит последнему, видно из самого заголовка его: «дополненное обличение неправых ответов выгорецкими пустосвятами честному иеромонаху Неофиту составленное… в нынешнем 1745 году...): оба эти сочинения посвящены разбору Поморских ответов, – последнее – преимущественно введения Преосв. |
| Но как бы там ни было, а «безличное существование» нравственного богословия, «являвшегося лишь только составною частью догматического», вредно отзывалось на существе данной науки: «нравственные вопросы раскрывались лишь попутно», иногда прямо-таки не на своем месте, «без желательной», а иногда и какой-либо вообще, «обстоятельности; в их раскрытии не было надлежащей систематичности; тормозилось» ео ipso «и дело выяснения самых догматических вопросов и т. д.» 45 . Образцом подобного рода системы может быть названа «принадлежащая ректору московской славяно-греко-латинской академии Феофилакту Лопатинскому »: «S c i e n t i a sacra » и т.д. – курс, относящийся к «1706 –1710 гг.» 46 , в котором вместе с предметами догматическими сплошь и рядом обсуждаются нравственные... 47 , но специальной «этики в лекциях Лопатинского» нет48а. Вообще следует заметить, что «направление» в деле построения богословских систем того времени, о котором у нас идет здесь речь, было отмечено печатью схоластицизма. В Москву он перешел «из Киева», насажденный здесь – в московской школе – киевскими питомцами. А эти последние усвоили схоластицизм и, так сказать, пропитались им «еще с XVII века, когда они для довершения образования отправлялись в коллегии – римскую, львовскую, краковскую и другие», а затем по возвращении домой «поступали в наставники академии», где и вели дело преподавания в «усвоенном» ими в тех коллегиях духе, «впрочем», оставаясь верными принципам православия и пользуясь лишь приемами, оттуда ими перенесенными, а при помощи последних сражаясь иногда и с инославием своих западных учителей... 48 Указанное – то обстоятельство затем и наложило на нашу русскую богословскую, в частности – нравоучительную – богословскую науку особую печать, от которой последняя и доселе не может еще окончательно освободиться, хотя и делает в этом смысле, т. е., в смысле стремления к освобождению от иноземного влияния, серьезные попытки: рассмотрение христианской нравственности с точки зрения вопроса об «обязанностях» и их только почти одних (об исключениях речи не ведем) 49 и т. |
| п. ведет свое начало из только-что затронутой нами эпохи... и проч. 50 В частности, что касается названной «системы Феофилакта Лопатинского», то она, «подобно киевским 1697 и 1701 –1703 гг., составлена по руководству Фомы Аквината; главные положения и решения вопросов взяты из него; в изложении науки автор более всего руководствовался системою Кроковского51а и последующими записками киевскими». Однако, в тех или иных случаях и отношениях он проявляет и самостоятельность, отступая от своих образцов, видоизменяя их и т. д. Но выше отмеченный нами схоластицизм присущ данной системе вполне... 51 Некоторый, весьма заметный, поворот в благоприятную – противосхоластическую сторону наступил со времени и благодаря Феофану Прокоповичу 52 , бывшему в «1711 –1715 гг. ректором киевской академии», а раньше «преподавателем»... 53 Феофан понимал, куда ведет и чем сопровождается следование католическими схоластическими руководствами и отсюда обратился за помощью к системами лютеранскими, из которых остановили свое внимание преимущественно на принадлежащих «ортодоксальным богословам XVII века – Гергарду, Квенштедту, Голлазию» ... 54 «Влияние» этих и подобных им лютеранских богословов выгодно отразилось на богословской системе Прокоповича, значительно оттеснив из неё схоластический дух: эти богословы «давали исключительное место в своих исследованиях Священному Писанию , не признавали нужным обращаться во всяком трактате к доказательствами от разума и еще особенность – прибавили в своих системах новый отдел – usus, в котором делаются нравственные выводы и приспособления из учения догматического» 55 . Впрочем, в известной степени все же не чужды были схоластического духа и сами эти лютеране (чит., напр., у Квенштедта речь о «peccata voluntaria, involuntaria, venialia, mortalia» и проч. 56 притом, еще не дошедшие до надлежащего обособления нравоучительного материала от догматического 57 , хотя и имевшие пред собою образец в подобном род... 58 ) Однако, как бы там ни-было, а новому положению вещей начало отныне было дано, хотя это положение, разумеется, и не могло сразу же завоевать себе подобавшего ему значения: слишком сильна была старая закваска и слишком успела она поработить себе богословские умы. |
| То и другое одинаково было ему не но душе, а к чему он внутренне тяготился и стремился, вероятно, неприкровенно показалось бы тогда, когда имел бы он успех в достижении своих целей. По характеристике г. Рункевича, м. Стефан, как человек, представлял что-то, в своем род, необыкновенное: он – «человек благородный и искренний» (стр. 78), и в то же время, в переписке, напр., с Петром – «редко брал искренний тон, а большею частью скрывал свое настроение в витиеватом наборе каламбуров и разных цветистых фраз» (стр. 80); «нравственная его личность была выше всяких подозрений» (стр. 171), и–он принимает деятельное участие в подпольной интриге при назначении Феофана Прокоповича во епископа, а когда интрига не удалась, публично просит у него прощения, оправдываясь тем, что поступил «сгоряча, будучи в разладе с ним» (стр. 105–110). Все это как-то не мирится одно с другим. Относительно главных участников указанной интриги против Феофана (Гедеона Вишневского и Феофилакта Лопатинского–людей, близких к Стефану) г. Рункевич полагает, что их недостойными действиями против него руководила «зависть и злоба» – «самая язвительная», добавляет он, – потому что «была прикрыта докторским дипломом» (стр. 106). Но, очевидно, теми же чувствами глубоко был проникнут и Стефан, скрывший своей подписью обвинение – донос царю на Феофана в том, что он заражен «язвой кальвинской», и отметивший в его академических лекциях, читанных в Киевской академии–39 мест кальвинских, еретических. Между ним и Феофаном давно уже обнаружился не просто «разлад», но и глубокая, непримиримая вражда по самым основным принципиальным вопросам, как между двумя противоположными мировоззрениями, и вражда эта, по мере служебного возвышения Феофана и сближения его с Петром переходила в открытую и жгучую ненависть, которую трудно было скрывать. В вышеуказанном и других подобных же отзывах Феофана о «наших латынщиках»,– отзывах, доходивших и до Стефана, – последний, конечно, должен был усматривать прямые оскорбительные намеки и на себя, и в свою очередь отплачивали ему резкими оскорбительными выходками против него даже в проповедях... Вопросы о взаимных отношениях между Стефаном Яворским и Феофаном Прокоповичем , при историко-литературном рассмотрении их богословски-полемических сочинений, имеет большое значение потому, что самое появление этих сочинений и направление их полемики находилось в зависимости от этих отношений. Можно сказать, что – если Стефан Яворский для Феофана был типичным представителем киевской «латынщины», то и м. Стефан не иначе смотрел на своего противника, как на человека зараженного западными противу-латинскими ересями, решительно во всем ему враждебного, и торжественное отречение его от указанных формальных обвинений Феофана в ереси, – вовсе не делало ему чести и не подходило под рубрику «безупречности» в нравственном отношении.–Но о. Морев в своем сочинении совсем и не касался личных взаимных отношений между Стефаном Яворским и Прокоповичем... |
|
|
