| Иннокентий тоже из Киевской лавры вызван на учительство в Моск. акад., мы говорим, что он окончил учение в 1706 г. Но по окончании учения он мог заниматься науками. В Ирк. сем. биб-ке есть учебник, принадлежавший св. Иннокентию, по философии и метафизике Феофана Прокоповича , 1707 и 1708. Есть догматическое и обличительное богословие Иоасафа Кроковского, писанное чужою рукою, и есть богословские трактаты о добродетели и покаянии, 1710; и о вере, надежде и любви, 1711 – оба Феофилакта Лопатинского, собственноручно писанные св. Иннокентием в Москве. Спрашивается, почему он списывал философию и метафизику в 1707 и 1768 г. в Киеве, а богословские трактаты 1710 и 1711 г. в Москве? Не окончил ли он в Киеве только философии и первых двух лет богословского курса и по какому-либо случаю не прекратил ли учения? Так как в это время Иннокентий мог принять монашество в лавре и затем продолжать богословское учение в Киеве, еще два года, 1708 и 1709 г., а остальные два года по богословию мог доканчивать в Москве. После вызова в Москву в 1710 г., будучи определен учителем словесности, он мог вместе в продолжение двух лет дослушать уроки по богословию, как то делали другие воспитанники Киевск. акад., вызванные в Москву. Касательно года окончания академии св. Иннокентия встречается недоумение и с другой стороны, а именно: если возьмем во внимание семестры для преподавания богословия в академии в это время, судя по учебникам того времени, то увидим, что первый четырехгодичный семестр богословия продолжался с 1693–1697 г., второй с 1697–1701 г, третий, по случаю преобразования академии или по чему-либо другому, начался с 1702 г. и кончился 1706 г., четвертый с 1706–1711 г. Этот последний год богословского семестра в Киевск. акад. совпадаете окончанием богословского семестра и в Моск. дух. акад., как видно из вышеприведенных трактатов Феофилакта Лопатинского. Следовало бы поэтому признать, и признаем, что св. Иннокентий, окончив курс Киевск. акад. в 1706 г., поступил затем в монашество, посвящен в иеромонаха и в 1710 г. |
| Левенвольды, Миних – все протестанты и потому, конечно, будут против книги Яворского, но они должны действовать хитро: императрица религиозна и предана вере отцов: манифест 17 марта не был делом притворства с ее стороны; немцы не пойдут прямо сами затрагивать эту сильную струну, они могут легко действовать через русских, которых заступничество за Феофана и советы потушить дело, могущее волновать верноподданных разных вер и наций, Анна не могла заподозрить. Феофилакт написал «Апокризис, или Возражение на письмо Буддея». Но для издания книги нужно было высочайшее соизволение. К кому же Феофилакт обратился из Твери в Москву для его исходатайствования? К князю Дм. Мих. Голицыну! Князь отговаривался болезнью; тяжело было для его самолюбия признаться, что не может исходатайствовать ничего при дворе, особенно в самом скользком деле, и он говорит посланному от Феофилакта, зачем тот спешит с своим сочинением, если написал, то пусть исправляет; ученый князь приводил в пример св. отцов, которые, написавши книги, долго их исправляли, и преосвященный Стефан долго исправлял «Камень веры», и напечатана она после его смерти. Феофилакт обратился к известному архимандриту троицкому Варлааму, духовнику императрицы. Феофилакта вызвали в Москву, он был во дворце и получил позволение писать на Буддея, но потом его снова потребовали во дворец и обязали под смертным страхом не писать на Буддея. Сам Феофилакт так объяснял дело: «В бытность его во дворце приехал друг новгородского преосвященного, князь Ал. Мих. Черкасский, и знатно, что, по наговору оного архиепископа, князь о том разговорил ее императорскому величеству. И все это препятствие учинилось старанием преосвященного новгородского». Лопатинскому запретили писать в защиту Яворского, но какой-то протестант написал против него и пустил рукопись под заглавием «Молоток на Камень веры», где Яворский выставлен католиком, иезуитом и вся его деятельность представлена в черном свете. Автора «Молотка» не отыскивали, но отыскали людей, участвовавших в переводе книги Рибейры на русский язык, двоих архимандритов и членов Синода – новоспасского Евфимия Коллети и ипатьевского Платона Малиновского. |
| Эти главные и другие находящиеся с первыми в связи второстепенные вопросы были предметом разбора у прежних полемических авторов – «Жезла Правления», «Увета духовного», «Розыска» и «Пращицы». Хотя эти вопросы достаточно уяснены, но автор «Обличения» рассматривает их с новых сторон, сообразно с новыми данными, вызывавшимися содержанием и направлением «Поморских Ответов». Не все вопросо-ответы поморцев рассмотрены с той полнотой, на какую можно бы рассчитывать, имея в виду полемический талант и учёность Феофилакта Лопатинского, но это зависело не от недостатка усердия автора «Обличения», а от внешних препятствий и отчасти слабости и недоказанности положений Денисова, ясных из предшествовавших полемических трудов, на которые «Обличение» и ссылается, во избежание повторения. Общая точка зрения «Обличения неправды раскольников» архиепископа Феофилакта на «Поморские Ответы» согласуется с господствовавшими взглядами церковной власти, состоявшими в признании раскольников заблудившимися отступниками и противниками православной церкви, к которым нужно применять строгие меры наказания, исправления и обличения. В «Обличении» Феофилакта не видно снисходительного взгляда на заблуждения раскольников и житейские отношения к ним. Автор «Обличения» не свободен и от общего тогдашнего пренебрежительного и насмешливого тона к странным мелочным мнениям и хитрым увёрткам, встречающимся в «Поморских Ответах», хотя направление «Обличения» вообще серьёзное, сосредоточенное. Будучи выражением господствовавших церковных взглядов на раскольников, «Обличение» не является шаблонным сколком с полемических прежних противо-раскольнических трудов, но, обнаруживая в Феофилакте учёнейшего и многосведущего человека, представляет черты оригинального личного воззрения на спорные вопросы веры. С появления раскола и до появления «Обличения» Феофилакта, церковная власть и полемисты в излюбленных раскольнических мнениях не делали никакой уступки, т. е. признание за некоторыми мнениями раскольников исторических и теоретических оправданий считали унижением. |
| Он был заключен в Выборгскую крепость, где был разбит параличем. По настоянию Бирона, он, указом 13 дек. 1738 г., «за важные вины» был лишен сана и монашества и наименован расстригой Феодором Леонтьевичем, сыном Лопатинского. Леонтьевичем, сыном Лопатинского. Архиеп. Феофан не дожил до конца дела архиеп. Феофилакта и др. Он умер в сентябре 1736 г. в 55-летнем возрасте. Он был крупным деятелем того времени; как церковный администратор, проводил порою полезные начинания. Как проповедник и богослов, он внес новое, более живое в развитие церковной проповеди и богословской науки, освободивши их от рутинных приемов схоластики. Борясь с католическим влиянием в богословствовании, он сам подпадал под влияние протестантизма. Нравственный облик Феофана непривлекателен. Исходя из положения – губить врага, пока тот его не погубил, Феофан проявлял крайнюю неразборчивость в выборе средств борьбы с теми, кого считал своими врагами. Он не стеснялся, производя подтасовку, переводить нападения с богословской точки зрения на политическую и выставлять противников государственными преступниками. Писавший о нем проф. Чистович говорит: «Феофан, великий ум, государственный муж, первенствующий член Снода, превращался в агента Преображенской канцелярии, являясь, смотря по времени и обстоятельствам, то доносчиком, то подсудимым, но всегда необходимым ея членом». Феофан прочитывал показания, даваемые в Тайной канцелярии, делал свои замечания, задавал вопросы, указывал сводить допрашиваемых на очные ставки, не щадя увещаний. В инструкции Феофана при допросе иером. Иосифа (Решилова), работавшего с Феофилактом в Сноде по делам раскола, писалось: – «... Всем вопрошающим наблюдать на глаза и на все лицо его, не явится ли какое на нем изменение, и для того поставить его лицом к окошкам... ». Карташев, именуя Феофана «умником», пишет: «Печальна была судьба его таланта. Снод был терроризован через него и в потоке дел, приобретавших характер политического розыска, он часто забегал вперед и рекомендовал суровые меры раньше органов государственных.» Карташев упоминает и главного сообщника Феофана в этих делах – немца-протестанта графа Андрея Ивановича Остермана. |
| В напечатанной в последней книжке « Христианского Чтения» за прошлый год статье: «Спорные вопросы из первоначальной истории беспоповщины» Н.И. Барсов предполагает, будто бы я был изумлен тем, что мой уважаемый сослуживец позволил себе иметь о некоторых вопросах из первоначальной истории беспоповщины свои понятия, несогласные с моими воззрениями. Меня изумило не это, а то, что автор «Братьев Денисовых» в своей заметке («Церк. Вести.» 20) высказал много таких вещей, которые я не мог не назвать «странными». Так напр., уверяя, будто бы инок Корнилий не проповедывал обязательного безбрачия, он в подтверждение своих слов указывал на житие Корнилия, напечатанное «в вольном переложении» г. Максимовым – в его «Рассказах из истории старообрядства», рекомендуя мне «исследовать» это житие. Я его «исследовал» в первый же год появления его на свет и читал в нем, между прочим, следующее: « Корнилий в последние годы своей жизни учил окрестных поселян и уговаривал иночествовать, девственное и целомудренное, безженное и постническое житие проходити»; да и сам автор «Братьев Денисовых», на основании того же жития, говорил в 1866 году, что Корнилий приходивших к нему уговаривал иночествовать, девственное и безженное житие проходить, и желающих сам постригал, и что тоже внушал он и насельникам выговской пустыни. Далее: г. Барсов в своей заметке, между прочим, говорил, что я в своем сочинении « обошел» рассказ о распутстве выговцев Феофилакта Лопатинского – в его «Обличении неправды раскольнической», не придал значения показаниям раскольника Круглого, недоверчиво отнесся к результатам, добытым комиссией Самарина; между тем как в «Обличении» Лопатинского нет ни слова о распутстве выговцев, показания Круглого, относящиеся к жизни выговцев, приведены мною буквально, а на результаты, добытые комиссией Самарина, я указывал, как на свидетельство появившегося в это время в выговских лесах особенно сильного разврата. Еще: г. Барсов советовал мне сличить по началам исторической критики рассказы «Истории выговской пустыни» с житием инока Корнилия по экземпляру нашей академической библиотеки, а это последнее – с биографическими сочинениями Семена Денисова и потом с житием Корнилия – по экземпляру императорской публичной библиотеки, – сличить для того, чтобы я мог видеть, что все начало „Истории выговской пустыни» заимствовано Филиповым из надгробного слова Петру Прокопьеву – Андрея Денисова, а дальнейшие рассказы – из жития Корнилия позднейшей редакции, и что это житие написано Семеном Денисовым; а между тем все это давно уже известно каждому, кто читал «Описание раскольнических сочинений» А.Б.; а что читал этот труд г. |
| 39 Скол важно значение послания, напр., по вопросу о божественной «благодати», это превосходно выяснено o. И. Л. Янышевым в его «VIpabocлabho-xpucmuahckoм учении о нравственности» (Москва, 1887 г. § 58, стран. 262–264 и отчасти ср. друг.). Чит. также актовую речь (бывшего) профессора Ф. А. Тихомирова : «Дух отношения между благодатию и свободою в возрожденном человеке (исследование этого отношения по руководству символических книг православной церкви)» («Христ. Чт.», 1894 г., мартъ – апр., стр. 293–310). По общему вопросу о нравственном учении «символических книг православной восточной греко-российской церкви» см. ор. citat, г. Сергея Никитского: «тетрадь вторая – учение о нравственности» (Москва, 1890 г.) (здесь в качестве источников нравоучения взяты: «определения соборов... правила св. Апостол и св. Отцев», два рассмотренных вами документа: «Послание», о котором идет речь, и «Правосл. исповедание»..., а затем – «Катихизис Филарета, митроп. московскаго»). Ср. отч. ibid.; тетр. 1-я, cmp.III . 41 Ср., между прочим, в «Журналах заседаний Совета Спб. Духовной Академии за 1895–96 учебный год» (Спб. 1900 г.) небольшую нашу заметку на стран. 504–507. 42 С. К. Смирнова «История московской славяно-греко-латинской Академии» (Москва, 1865 г.), стр. 139–140. 43а Ср., напр., cit. ор. Luthardta (см. ниже: примеч. 45-е), S. 179. 44 См. цитов. трудъ Lutharda («Gesch. d. chr. Eth.», «Zweite Hlft.», S. 187...)· См. также нашу статью: «Новый опыт построения науки Нравственного Богословия»... («Христ. Чтен.» 1899 г., декабрь, стр. 1095). 46 См. цитов. труд С. К. Смирнова: стр. 136. Ср. о Феофилакте Лопатинском еще ibid., стран. 173–174 и т. под. 47 См. оглавление этого курса ibid., стран. 137; сравн. стр. 140 («причиною... смешения предметов», читаем здесь, „должно признать поставление во главу системы категорий Аристотеля; под каждую из них старались подвести известное общее понятие, тогда как оно в анализе имело свои частности, неподходящие под один взгляд ума»...). 48а См. у А. П. Архангельского (соч. цитуется ниже: в 63 примеч.) стр. 61 и 62 (вообще о Ф. Лопатинском – стр. 58–62, 64–66). |
| XXII. Продолжение розысков по делу пасквильного письма. – Новые подозрения Феофана. – Решилов. – Арест и допросы тверского архиепископа Феофилакта Лопатинского Не добившись ничего от Яковлева, Феофан перенес свое подозрение на другое лицо, еще в первый раз встречающееся в нашей истории. Эго был иеромонах Иосиф Решилов, вместе с которым привлечено к делу множество других лиц. Жизнь и судьба этого человека богаты разнообразными приключениями. В 1726 г. тверской архиепископ Феофилакт Лопатинский, отправляясь из С.-Петербурга в епархию, взял с собою одного иеромонаха, по имени Иосифа, прозванием Решилова, проживавшего в ту пору в С.-Петербурге без всякого дела. Прежде он был раскольником, по потом присоединился к церкви и употребляем был св. Синодом по разным поручениям в раскольнических делах. Эта специальность сблизила его с Феофилактом, который заведывал в Синоде раскольническими делами 405 и, по известному делу о выгорецких раскольниках, имел от Синода поручение составить ответы на раскольницкие вопросы, предложенные выговцами Неофиту. Феофилакт думал, что может быть ему самому придется отправиться на Олонец и лично говорить с раскольниками, 406 и надеялся, что Иосиф будет ему полезен своею начитанностью и знанием разных раскольнических толков; а до той поры может быть употребляем для обращения раскольников его епархии. И во всем этом горько обманулся. Решилов был человек пустой и продажный, грубый и наглый проходимец, у которого в душе не осталось по-видимому ни одного чистого понятия, ни одного честного движения. Он в грош не ставил монашество, хотя был иеромонахом; развратничал с крайним безстыдством; но где нужно было, ползал и пресмыкался с таким же крайним самоуничижением. В монастырях (тверской епархии), которыми он управлял с званием игумена, он не возбуждал ничего, кроме ненависти, своими притеснениями монахов и монастырских крестьян, хищничеством и поборами. Даже снисходительный к нему Феофилакт должен был делать ему иногда строгие внушения и подвергать его строгим взысканиям. |
| Таковы те результаты, какие я имел в виду, когда говорил моему почтенному противнику о сличении по началам исторической критики двух редакций жития инока Корнилия, – Пахомиевой и Денисовской. II. Промах второй: «Г. Барсов в своей заметке между прочим говорил, что я в своем сочинении обошел рассказ о распутстве Выговцев Феофилакта Лопатинского, в его «обличении неправды раскольническия», не придал значения показанию Круглого, недоверчиво отнесся к результатам добытым комиссией Самарина, между тем в обличении Феофилакта нет ни слова о распутстве Выговцев, показания Круглого приведены мною буквально, а на результаты, добытые комиссией Самарина, я указывал как на свидетельство появившегося в это время в выговских лесах особенно сильного разврата». Что касается „обличения“ Феофилакта, то я ссылался на него не как на специальный источник сведений о распутстве Выговцев, а как на памятник противораскольнической полемики вообще (См. Церк. Вестн. 1866 г. 20, стр. 3). Относительно свидетельств Круглого и комиссии Самарина я никогда не говорил, что г. Нильский не приводит или игнорирует эти свидетельства в своем сочинении; я утверждал, лишь, как утверждаю и теперь, что он не провел этих свидетельств там, где им по моему мнению следовало быть. Я, как помнит читатель, не писал разбора всей книги г. Нильского; я рассматривал лишь его рассуждение на тему: „Выговцы не на словах только, но и на деле по возможности соблюдали целомудрие“, находящееся на страницах 24–31 его сочинения. Если бы здесь содержалось, соответственно заглавию сочинения г. Нильского, простое объективно-бесстрастное хронологически-последовательное изложение фактов, относящихся к известному периоду истории раскольнического учения о браке, например к периоду времени от появления раскола в Поморье до основания Денисовым монастыря, свидетельства Круглого и комиссии Самарина могли бы быть приведены не здесь, а там, где им следует быть соответственно хронологическому порядку рассказа; но в указанном месте сочинения г. |
| По разговору оказалось, что Козьменка пришел за своим делом, собирался в С.-Петербург и просил на дорогу денег. Архимандрит дал денег и провизии на дорогу, а к слову прибавил: «не болтай, о чем просил тебя Исаия: ведь он смеялся». Козьменке показали роковое полууставное письмо. Глядя на него, Козьменка сказал, что это «писал Масалаев, только от своего почерка много скрадывал. Разве не писал ли он вместе с Жуковым (тверским канцеляристом), потому что Жуков переписывал Маевскому кой-какия бумаги». Позвали к допросу Масалаева. Масалаев сначала ни в чем не сознался, сказав, что за давнопрошедшим временем не помнит; но по приводе в застенок, с подъему на виску, сказал, чтоб его спустили и дали подумать. Его спустили. Масалаев стал припоминать. «Пред Маевским судьею тверскаго архиерейскаго дома был архимандрит Александр – он уж умер; после него остался племянник Стефан Миссов, который писывал Маевскому уставом разныя латинския задачи: не писывал ли он, по приказу Маевскаго, чего-нибудь другаго? Больше ничего сказать за собою не знает». Миссов был бедный школьник, которого Маевский (как сироту) отдал в школу в Москву, содержал и принимал к себе на каникулы. Миссов показал, что он переписывал для Иоасафа Феофилактовы проповеди и латинския тетради в защиту «Камня Веры» против Буддея. С школьника что взять? Высекли и отпустили. За Жуковым тоже ничего не нашли и отпустили. Но в то время, как пытали этих прислужек Маевского, ему самому доставалось больнее вех. Все, что ни показывали на него, не казалось прочным до тех пор, пока он сам во всем не признается. Ушаков велел привесть его в застенок. Во время розыска Маевский сознался, что Козьменка точно был у него в Твери и приучился в такую пору, когда Феофилакт озабочен был сочинением против Буддея и хотел писать к царскому духовнику Варлааму, чтобы тот выпросил ему позволение писать, да еще велел сыскать некоторого писца в Москве, которого он, Маевский, и сыскал, только имени его не упомнит. Тут к слову и спросил он у Козьменки: «не мастер ли он писать полууставом и не возмется ли переписать сочиненную им, преосвященным, книгу»? Когда же Козьменка отказался, то он наказывал ему никому не говорить об этой книге, потому что этого дела никто не знает. Тайной канцелярии это объяснение показалось недостаточно. Маевского привели в застенок в третий раз. С розыску он показал, что с Козьменкою была у него речь о письме со слов Феофилакта. Написавши книгу против Буддея, Феофилакт собирался написать письмо к племяннику покойного митрополита Стефана, Яворскому, и попросить его: «не может ли через жену свою, урожденную Козловскую, и жившую при доме царевны Екатерины Ивановны, выпросить позволение на издание той книги? В этой силе он и говорил, что письмо надо отнесть во дворец». |
| К вине Феофилакта ничего не прибавилось после смерти Феофана; а между тем в декабре 1738 года, под влиянием смутных обстоятельств того времени – заговора Долгоруких и казни Волынского – состоялось об нем в Кабинете ужасное определение. – «По слушании взнесеннаго из Тайной канцелярии экстракта из дел о тверском архиепископе Феофилакте Лопатинском разсуждено, что помянутый архиерей Феофилакт, по обстоятельству производимаго с прочими о нем дела, явился в важных винах; но при следствии не токмо о тех своих винах не принес чистой повинной, по коварно в том себя закрывал; ибо ведая, что имел он с монахом Осипом, ныне разстригою Иваном Решиловым, письменную корреспонденцию, к тому же и персонально с ним неприличныя речи, каковы в тех их письмах явствуют, говаривал, и от Решилова слыхал – на посланные к нему имянные указы с явною безсовестною лжею объявлял, что того будто бы не бывало; но когда те его безсовестные ответы письмами Решилова явно были обличены, тогда никакого уже оправдания он не принес, кроме отговорки, что прежде не объявил он якобы от безпамятства; когда и потом, сверх онаго, по следствию о происходимых от него важных непристойных словах и нареканиях явно показалось, – он и в том в ответах вину свою скрывал, паче же присягою пред всемогущим Богом с клятвою себя в оном утверждал и ни о чем на себя и на других не показал и в том под присягою своеручно подписался; но после того по ответу его явно означилось, что оную присягу учинил он умышленно ложно, дабы тем закрыть нижеобъявленныя вины свои; ибо сам он, Феофилакт, показал, что по словеси апостольскому всякому прекословию кончина клятва есть, и потому думал, что оною учиненною им присягою дело о нем кончилось; но по следствию в Тайной канцелярии он явно явился в злоумышленных, непристойных и продерзостных разеуждениях и нареканиях, в чем сам винился в распросе. За оныя важньм вины надлежит лишить его архиерейства и всего священнаго и монашескаго чина, и за надлежащим караулом послать его в Выборг и содержать там в замке, называемом Герман, до смерти его никуда не исходно, под крепким караулом, не допуская к нему никого, такоясь бумаги и чернил ни для чего ему отнюдь давано б не было, и для караула определить из выборгскаго гарнизона унтер-офицера и солдата шесть человек, выбрав добрых и надежных людей безпременно, которым от него никуда не отлучаться и никому ни о чем от него чрез тех караульных сообщаемо б отнюдь не было, и в том во всем иметь крепкое смотрение выборгскому обер-коменданту самому; а во время содержания онаго Феофилакта на пропитание давать ему по гривне на день из доходов выборгской провинции. А имеющуюся в Твери в доме архиерейском онаго Феофилакта библиотеку и весь собственный его скарб, описав, взять в Тайную канцелярию, и потом доложить об этом в Кабинете; а взятыя в Тайную канцелярию у купца Ивана Корыхалова собственныя, помянутаго Феофилакта, деньги оставить на случающееся в Тайной канцелярии по секретным делам расходы». |
|
|
