| Скрывались летом знойно жгучим И в дни осенних непогод. Не раз то зимний лед, метели, То разъяренный ураган, То буря причинить хотели Двум братьям смерть или изъян. Но в миг опасный, сжав объятья, Несокрушимые в борьбе Друг друга сохраняли братья На радость людям и себе... Не так ли нам, святое братство, От бед надежнейший оплот. Источник силы и богатства, И мир Спасатель нам дает. о) Великое паломничество «Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня» ( Ис. 1: 2 ). «И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы... и скажут: придите и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева» ( Ис. 2: 2–3 ). «Яко призре на смирение рабы Своея, се бо отныне ублажат Мя вси роди» (песнь Богородицы). 1 . Парфений Киевский , живя в своей маленькой келии, имел всего одно оконце. В это оконце проникал слабый свет, освещая внутренность келии. Но схииеромонах Парфений горячо и нежно по-детски любил Матерь Божию и называл Ее Светом Светлейшим. Икону Божией Матери он захотел поставить на самое почетное место. – Зачем мне свет чувственный, – сказал старец, – когда у меня есть «Свет Светлейший» – Матерь Божия. Сказав так, он перекрестился, благоговейно взял икону Божией Матери и поставил ее в единственное малое оконце, загородив весь свет. Так и жил старец Парфений всю жизнь в темной келии, но ему не было темно, он пользовался сверхчувственным духовным светом, исходящим от иконы Божией Матери. И как он любил Владычицу мира Деву Марию! Она была для него всем. Вся радость, все утешение, все нежное упование, все прибежище и сила. И когда старец молился Деве Пренепорочной, когда он призывал Ее святейшее имя, он весь озарялся, как в лучах Солнца, весь трепетал от святых и нежных чувств к Ней. И все, о чем он просил Ее, Матерь Божия всегда исполняла... 2 . Так же нежно и трепетно любил Матерь Божию преподобный Серафим Саровский . Вся его келейка, особенно в дальней пустыньке, была обставлена иконами. И среди них, в самой середине, красовалась икона Божией Матери «Умиление». И как же преподобный Серафим любил эту икону! Как он трепетно благоговел пред нею! Какими нежными именами он называл ее! А сколько умилительных слез в долгих ночных молитвах он прожил пред Нею, молясь за своих сирот – сестер Дивеевских, за Православную Русь и за весь мир. А когда дивный старец стоял сорок дней и сорок ночей коленопреклонно на камне и не вкушал пищи, не Ее ли святым именем питалась его душа? Матерь Божия «Умиление» для него была великим сокровищем, великим богатством, дороже которого ничего не может быть на свете. |
| Женихом своих девушек называет себя Серафим и ревнует, как настоящий жених. Дивеевских сирот, приходивших в Саров к Серафиму, приглашал иногда о. Нафанаил, иеродиакон: — Что старик-то морозит да морозит вас? Чего стоять-то? Когда еще дождешься? Зайдите-ка в келью ко мне да обогрейтесь. «Иные по простоте и заходили. И дошло это до батюшки, и растревожился же он, и страшно разгневался. — Как, — говорит, — как! Он хочет сироточкам моим вредить? Не диакон же он после этого нашей обители! И что же, ведь чудо-то какое! Стал вдруг с этого времени пить о. Нафанаил, да все больше и больше. Недели через три и выслали его, отдали под начало, — так и пропал совсем». Чем же, собственно, бедный иеродиакон «вредил» Серафимовым девушкам? Он ласков с ними, но ведь уж, конечно, не до того, чтобы обнимать и целовать их, подобно Серафиму. Он только говорил с ними, смотрел на них — и за то «пропал», может быть, не только в здешней жизни, но и в будущей. Как женщины Востока ни перед кем, кроме повелителя своего, не смеют поднять покрывало с лица, так и Серафимовы девушки. С одной из них, Марией, заговорила родная сестра ее, Параша, о ком-то из монахов Саровских. — А какие видом-то монахи, на батюшку, что ли, похожи? — спросила вдруг Мария с детским любопытством. — Что ты, Маша! Ведь ходишь в Саров — разве не видала монахов, что спрашиваешь? — Нет, Парашенька, ведь я ничего не вижу и не знаю: батюшка Серафим мне приказывал никогда не глядеть на них, и я так повязываю платок на глаза, чтобы только видеть у себя под ногами дорогу. Русоволосая, голубоглазая, с продолговатым лицом, белым, как лилии Благовещения, эта земная дева Мария, может быть, напоминала Серафиму Божию Матерь Умиления, «всех радостей Радость» — ту самую, перед которою он и умер, стоя на коленях, Огненный, в огне пожара. — Как Господь избрал Екатерину мученицу себе в невесты, так и я из двенадцати дев моих дивеевских избрал в невесты в будущем — Марию, — говаривал Серафим, и едва ли простая обмолвка то, что тут ставит он себя самого на место Жениха Небесного. |
| Уподобившись бесплодной смоковнице,/я, несчастный, умиления плода совсем не приношу/и быть срубленным страшусь;/но, взирая к чудотворной Твоей иконе Умиления, Владычица,/стенаю от всего сердца и взываю:/“Умилостивись, Благосердная,/и надо мной, окамененным сердцем,/благоволи подать душевное и сердечное умиление!” Икос: Превзыдох грехи моими блудницу, и блуднаго, и мытаря,/и разбойника, и ниневитяны, аз един, окаянный паче всех человек,/и, лишився благодати и дерзновения ко Господу, стеню от сердца и вопию:/Тя Ходатаицу и Споручницу спасения многогрешней души моей благосотвори,/подающи ми душевное и сердечное умиление. Икос: Превзошел грехами моими/блудницу, и блудного сына, и мытаря, и разбойника, и ниневитян,/я один, злосчастный более всех людей;/и, лишившись благодати и дерзновения ко Господу,/стенаю от всего сердца и взываю:/“Заступницей и Поручительницей спасения/многогрешной душе моей благоволи Себя явить,/подавая мне душевное и сердечное умиление!” Песнь 7 Ирмос: Не послужиша твари Богомудрии/паче Создавшаго,/но огненное прещение мужески поправше,/радовахуся, поюще:/препетый отцев Господь и Бог благословен еси. Ирмос: Не почтили богомудрые/творения больше Творца,/но угрожавший им огонь мужественно поправ,/радостно воспевали:/“Прехвальный Господь и Бог отцов,/благословен Ты!” Припев: Пресвятая Богородице, спаси нас. Припев: Пресвятая Богородица, спаси нас. Реку неисчерпаемую милости Твоея/к грешным всем, Владычице, изливаеши, темже молю:/напои мою жаждущую душу и изсохшее грехи сердце мое ороси, да, благословя, воспою:/препетый отцев Господь и Бог, благословен еси. Реку неисчерпаемую милости Твоей/ко всем грешникам, Владычица, Ты изливаешь./Потому молю: напои мою жаждущую душу/и иссохшее от грехов сердце мое ороси,/дабы я, благословляя, воспевал:/“Прехвальный Господь и Бог отцов, благословен Ты!” Яже всем благопослушная в скорбех и обстояниих душевных и телесных, Владычице,/не отвержи и мене, недостойнаго, но сподоби пети:/отцев Господь и Бог, благословен еси. Всех благосклонно выслушивающая в скорбях/и несчастьях душевных и телесных,/не отвергни, Владычица, и меня, недостойного,/но сподоби петь:/“Господь и Бог отцов, благословен Ты!” |
| Возможно, Иоасаф и в самом деле воспроизвел народную сказку, в которую трансформировался эпизод с медведем. Чудесный рассказ из архивов совсем иного рода (249 низ – 252 верх). Жизнь в Дивеевской общине была весьма сурова. Зная благодаря своей прозорливости о том, что та или иная сестра впала в уныние, преп. Серафим приглашал ее к себе и находил для каждой нужные слова, укреплявшие веру и мужество. Так случилось и с Матроной Плещеевой, которая, как бывало со многими, уже решила покинуть Дивеево, никому ничего не сказав. Все говорит о том, что она была тогда совсем юной. Преп. Серафим ободряет эту девочку, показывая ей, что даже дикие звери покоряются людям; ее страх сменяется нежностью, слезы отчаяния – беззаботным смехом. Примерно сорок лет спустя монахиня расстроганно рассказала об этом. «Поступивши в Дивеевскую общину, я проходила, по благословению отца Серафима, послушание в том, что приготовляла сестрам пищу. Однажды, по слабости здоровья и вражескому искушению, я пришла в такое смущение и уныние, что решилась совершенно уйти из обители тихим образом, без благословения: до такой степени трудным и невыносимым показалось мне это послушание. (Действительно, кухарки редко бывали с другими сестрами в церкви и на работе.) 121 Без сомнения, о. Серафим провидел (благодаря своей прозорливости) мое искушение, потому что вдруг прислал мне сказать, чтобы я пришла к нему. Исполняя его приказание, я отправилась к нему на третий день Петрова дня, по окончании трапезы, и всю дорогу проплакала (от Дивеева до Сарова двенадцать километров). Пришедши к Саровской его келии, я сотворила, по обычаю, молитву, 122 а старец, сказав «Аминь!», встретил меня как отец чадолюбивый и, взяв за обе руки, ввел в келию. Потом сказал: «Вот, радость моя, я тебя ожидал целый день». Я отвечала ему со слезами: «Батюшка, тебе известно, какое мое послушание, раньше нельзя было, только что я покормила сестер, как в ту же минуту и отправилась к тебе, и всю дорогу проплакала». Тогда о. Серафим утер мои слезы своим платком, говоря: «Матушка, слезы твои недаром капают на пол»; и потом, подведя к образу Царицы Небесной Умиления, сказал: «Приложись, матушка, Царица Небесная утешит тебя». |
| «Тебе, Женише мой, люблю, и Тебе ищуще страдальчествую, и сраспинаюся, и спогребаюся крещению Твоему, стражду Тебе ради, яко да и царствую в Тебе, и умираю за Тя, да и живу с Тобою» 27 . И они страдали за Него и теперь царствуют в Нем. Умерли за Него – и живы в Нем. Как любил отец Серафим свой Дивеев! Он даже выносил за него гонения. Все, что приносили посетители старцу в последние годы его жизни, – все то он отправлял в Дивеев. Игумену Саровскому это очень не нравилось, и он притеснял всячески дивеевских сестер. Случалось, что их даже обыскивали при выходе из Саровской ограды. «Дивеевские сироты» – так звал он свою обитель, и сколько любви умиленной, сколько жаления в этих словах! Никогда не бывая в Дивееве (он был там лишь два раза, молодым иеродиаконом, во время соборования Агафии Симеоновны), он знал там всякий колышек и в точности предвидел судьбу этой обители. «Будет время, – говорил он, – что по убогом Серафиме взыщут вас, бедных девушек, великие лица и будут спрашивать о всех словах моих». Он говорил, что счастлив тот, кто хоть сутки поживет в Дивееве, потому что ежедневно Царица Небесная посещает этот «Свой жребий». Старец оставил завет, что всякий, кто послужит Дивееву, «помяновен будет пред Богом», даже тот, кто, не имея, чем помочь, вздохнет о «сиротах дивеевских», – и тот не утратит своей награды. Когда было старцу 25 марта 1831 года преславное посещение Богоматери, он долго молил Владычицу о Дивееве, потому что заботу о Дивееве принял он на себя по непосредственному Ее указанию. И любили же старца в Дивееве... Прежний Саров был холоден к нему, не понимая, какое бесценное сокровище ему дано. Когда уже вся Россия тянулась к старцу Серафиму, когда, чуть не при жизни его, его изображения вешали с иконами, один Саров был равнодушен к этому яркому светильнику. Там ходила даже фраза, глубоко возмутительная по косности и непониманию подвижничества: «У нас все Серафимы». Он скончался. Сестры дивеевские, как святыню, старались собрать у себя все, что относилось к старцу, а саровцы совершенно спокойно уступали им эти вещи, не догадываясь и тогда, что не пройдет трех четвертей века, как эти лапти и мантия, рукавицы, топорики и мотыжки «убогого Серафима» станут заветными святынями русского народа. |
| Сестра из дворян Ольга Михайловна Климова рассказывала 60), что, имея послушание быть «лошадницею», она возила лес и дрова. Однажды о. Серафим дал ей тысячу рублей денег, говоря: «Это, матушка, на устройство и обзаведение у вас большой кельи, для Высокой Госпожи, которая жить будет у вас! Надо все приготовить для Нее; ты вот и смотри, матушка, чтоб у вас все было готово. А когда прибудет Она, то вы все и служите ей, а Глафира Васильевна пусть за Ней и походит». Глафира Васильевна, родом калмычка, была высокоподвижнической жизни. Ольга Михайловна закупила лес и стала сама его перевозить. Раз лошадь ее не пошла в гору. Что делать? Пришлось попросить кого-то помочь и отдать за то 20 коп. Когда она пришла к батюшке, он и спрашивает: «Что, матушка, ладно ли все возится-то у тебя там?» «Ничего, – ответила она, – за вашими молитвами, батюшка, все ладится, слава Богу, да только вот лес-то лошади не берут в гору!» «То-то, матушка, – перебил ее о. Серафим. – Я ведь знаю, ты свои 20 коп. отдала, вот на-ка, возьми!» – и отдал ей двугривенный. «Что это, батюшка, зачем мне?» – говорила Ольга Михайловна. «Нет, нет, – настаивал о. Серафим. – Никак нельзя, бери, бери, мне должно свои деньги для Госпожи-то платить, что все там мое готово бы было». Так выстроился корпус, который был впоследствии трапезой. Далее Ольга Михайловна прибавила: «И мне было чудно, какая же это Госпожа Великая поселится в нем с нами! Скончался батюшка, и покойный игумен Нифонт призвал к себе отца Павла, келейника батюшки, отдал ему икону чудотворную Царицы Небесной «Умиление», перед которой о. Серафим всегда молился, и приказал отдать ее мельничным. «Она туда им надлежит!» – сказал игумен. Тогда разъяснились слова батюшки, когда принесли в новую, приготовленную для Госпожи Высокой келью Владычицу нашу. Все служили Ей, а Глафира Васильевна, как сказал батюшка, действительно ходила за Нею. На иконе не было ризы в то время, а так любила Глафира Васильевна Царицу Небесную, что, бывало, нечем украсить, то цветов полевых нарвет, сплетет с молитвой венки да украсит. Все ночи на молитве перед Ней стояла, читая по тысяче молитв к Богородице и более». |
| Со своей стороны о. Серафим клал на лоточек же или малую частицу хлеба, или немного капусты. Пришедший брат внимательно замечал это. Этими знаками старец безмолвно давал знать, чего принести ему в будущее воскресенье: хлеба или капусты. И опять принесший брат, сотворив молитву, кланялся старцу в ноги и, попросив молитв его о себе, возвращался в обитель, не услыхав от о. Серафима ни единого слова. Все это были только видимые, наружные знамения молчальничества. Сущность же подвига состояла не в наружном удалении от общительности, но в безмолвии ума, в отречении от всяких житейских помыслов для чистейшего посвящения себя Господу. Такое молчальничество, по описанию самого старца, имело многие плоды. Оно решительно обезоруживало диавола для борьбы с пустынножителем. «Когда мы в молчании пребываем, – говорил о. Серафим, – тогда враг, диавол, ничего не успеет относительно к потаенному сердца человеку: сие же должно разуметь о молчании в разуме. Оно рождает в душе молчальника разные плоды духа. От уединения и молчания, – говорил он, – рождаются умиление и кротость: действие сей последней в сердце человеческом можно уподобить тихой воде Силоамской, которая течет без шума и звука, как говорит о ней пророк Исайя: воды Силоамли текущия тисе (тихо) ( Исайи 8, 6 ). В соединении с другими занятиями духа молчальничество возводит человека к благочестию. Пребывание в келье в молчании, в упражнении, в молитве и поучении день и ночь закону Божию делает человека благочестивым; ибо, по словам св. отцов, келья инока есть пещь Вавилонская, в которой трие отроцы Сына Божия обретоша. Молчание приближает человека к Богу и делает его как бы земным ангелом. Ты только сиди в келье своей во внимании и молчании и всеми мерами старайся приблизить себя к Господу, а Господь готов сделать тебя из человека Ангелом: на кого бо, говорит Он, воззрю, токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих ( Исайи 66 , г). Плодом молчания, кроме других духовных приобретений, бывает мир души. Молчание учит безмолвию и постоянной молитве, а воздержание делает помысл не развлекаемым. Наконец приобретшаго сие ожидает мирное состояние». Вот как старец Серафим проходил подвиг молчальничества! Вот чего хотел он достигнуть путем сим, возложив всю печаль свою на Господа ( 1Петр.5,7 ). |
| Я отправилась в Саров и, по прибытии моем туда, нашла, что о. Серафим затворился и никого к себе не принимал. Не смотря на то, я пробралась, сквозь множество народа, ожидавшего выхода о. Серафима, к его келье; и вдруг старец Божий, как бы провидя мою крайнюю нужду видеть его, показался в дверях своей кельи и, не обращая внимания на остальной народ, обратился ко мне и сказал: «дочь Агрипина, подойди ко мне скорее, потому что тебе нужно поспешить домой». Когда я подошла к нему, он, предупреждая слова мои, дал мне св. воды, антидора, красного вина и несколько сухарей и сказал: «вот, скорее вези это к своему мужу». Потом, взяв мою руку, он положил ее к себе на плечо и дав осязать бывший на нем большой железный крест, сказал: «вот, дочь моя, сперва мне было тяжело носить это, но ныне весьма приятно. Спеши же теперь и помни мою тяжесть. Прощай». С сими словами он благословил меня и ушел опять в свою келью, где снова затворился и никого к себе не принимал. «По приезде домой, я нашла своего мужа при последних минутах жизни; у него уже отнялся язык. Тогда я вспомнила о кресте старца и поняла, что он предсказывал мне о трауре. Едва дала я, по приказанию о. Серафима, больному красного вина с антпдором, и потом св. воды – больной снова заговорил и сказал: «прости меня, св. отец в последний раз получаю от тебя благословение». После этих слов он благословил еще детей наших, простился со мною и сказал: «велики дела о. Серафима»! лег снова и мирно отошел к Господу». В это же время снискал доверие о. Серафима помещик села Нуч, стоящего в 6-ти верстах от г. Ардатова, Михаил Васильевич Манторов, с именем которого связаны обстоятельства происхождения Серафимо-Дивеевской общины. Находясь в Лифляндии по обязанности военной службы, он впал в болезнь, свойства которой затруднялись определить лучшие врачи, а потому отступились и от ее лечения. Такие скорбные обстоятельства вынудили его оставить службы и поселиться в имении. Село Нуч находилось от Сарова на расстоянии 40 верст. О. Серафим в то время уже проявлял в себе присутствие дара исцелений; слух об этом ходил по всем окрестностям Сарова; стали советовать Михаилу Васильевичу побывать у Саровского подвижника. Манторов решился просить молитв старца о своем исцелении, и был принесен к нему на руках своими людьми. Увидев его в таком положении, старец Серафим сперва трижды спросил: «веруешь ли ты несомненно в Бога»? На каждый вопрос Михаил Васильевич отвечал утвердительно: «несомненно верую». Потом о. Серафим, взявши елея из лампады, висевшей пред образом Божией Матери умиления, которую он называл иконою Божией Матери радости всех радостей, помазал больные места – все струпья, покрывавшие тело, тут же мгновенно отпали. Михаил Васильевич, получивши здоровье, без помощи других вышел из келлии о. Серафима. Памятуя всегда об этом благодеянии, Михаил Васильевич Манторов весьма часто бывал в Сарове для посещения о. Серафима, к которому привязан был всею душою. Заметим – это было в 1823 году. |
| Ведь в вечной жизни происходит полнейшее развитие человеческой души, расцветают все свойства, которые в земном человеке проявляются часто лишь легкими очертаниями, лишь намеками. И та заботливость, то нежное участие к людям, которое замечалось в праведниках в земную пору их существования, тут, естественно, принимает еще большие размеры. О той греющей любви, которая пламенеет в праведниках, которая как бы теснит их сердце, ища выхода наружу в соответствующих действиях, расскажет следующая сцена из жизни того же великого Серафима, который является неусыпаемой сокровищницей всяческих добродетелей, величайших черт человеческого характера. Эта сцена передана в воспоминаниях одной старушкой, госпожой Аксаковой, которая в раннем детстве была с родными в Сарове и пред церковным прославлением старца Серафима в живых, увлекательных словах изобразила эту давнюю встречу. Несколько семей из высшего нижегородского круга отправились в Саров, чтобы повидать старца Серафима. Им сказали, что отец Серафим скрывается в лесу. В пустыньке его они не нашли. И кто-то из монахов посоветовал им послать на розыски старца детей. Старец так их любил, что непременно бы вышел к ним из своей засады. С шумными криками радости дети обнаружили лесное убежище старца. И отец Серафим действительно быстро пошел к ним навстречу, и скоро на лесной полянке стоял он, окруженный детьми. С растроганным взором он поочередно брал их к себе и прижимал к своей груди, умиленно шепча: «Сокровища мои, сокровища…» Было что-то особое в этом пустыннике, превзошедшем суровою жизнью своею великих египетских отцов, который с любовью и благословением прижимал к себе детей, эту будущую юную Россию. Я застал еще в живых в Дивеевской обители одну древнюю инокиню, которая в раннем детстве приходила со своими односельчанами в Саров. Отец Серафим стоял на лесном пригорке, когда они завидели его. Радостно замахав им руками, он стал кричать им: «Грядите, грядите, грядите ко мне» – и, наконец, словно не выдержав напор усердия своего и любви к этим шедшим к нему людям, он сам побежал к ним навстречу. |
| Ирмос: Божественное сие и всечестное совершающе празднество, Богомудрии, Богоматере, приидите, руками восплещим, от Нея рождшагося Бога славим. Пресвятая Богородице, спаси нас. Радости Божественного величия, яко от начала нам веселия, благодарения гласы приносим, прилежно почитающе Ю, яко Предстательницу нашу. Пресвятая Богородице, спаси нас. Достойно Ти песнь радования, Чистая Дево, веселящеся, приносим, избавльшеся от бед Твоими молитвами. Слава: Ангельстии языцы достойно Твоя хвалы воспети не могут, Чистая, мы же ныне, рабски вземшеся, радование Гавриилово приносим Ти. И ныне: Яко Божественное прибежище, мы покров Твой вси стяжавше к Богу, в напастех, и в гонениих, и гресех к Тебе прибегаем и Тобою изменение приемлем, Пречистая. Господи, помилуй ( трижды ). Слава, и ныне: Кондак, глас 3й Юже подражая неплодную смоковницу, аз, окаянный, умиления плода отнюд не приношу и посечения страшуся, но, взирая к чудотворней иконе Твоей Умиления, Владычице, стеню от сердца и вопию: умилися, Благосердая, и мне, окамененному сердцем, благоволи подати душевное и сердечное умиление. Икос Превзыдох грехи моими блудницу, и блуднаго, и мытаря, и разбойника, и ниневитяны, аз един, окаянный паче всех человек, и, лишився благодати и дерзновения ко Господу, стеню от сердца и вопию: Тя Ходатаицу и Споручницу спасения многогрешней души моей благосотвори, подающи ми душевное и сердечное умиление. Песнь 7 Ирмос: Не послужиша твари Богомудрии паче Создавшего, но, огненное прещение мужески поправше, радовахуся, поюще: препетый отцев Господь и Бог, благословен еси. Пресвятая Богородице, спаси нас. Реку неисчерпаемую милости Твоея к грешным всем, Владычице, изливаеши, темже молю: напои мою жаждущую душу и иссохшее грехи сердце мое ороси, да, благословя, воспою: препетый отцев Господь и Бог, благословен еси. Пресвятая Богородице, спаси нас. Яже всем благопослушная в скорбех и обстояниих душевных и телесных, Владычице, не отвержи и мене, недостойнаго, но сподоби пети: отцев Господь и Бог, благословен еси. |
|
|
