| Всегда веселятся светло, скачут (и) пляшут под звуки свирелей, утешаются, объедаются и пьянствуют. Множество (у них) тунеядцев, готовых на службу сатанинскую, проливают невинную кровь, обижают сироту. Трапеза их пахнет лихвою, вино смешано со слезами сирот и вдовиц; подданным воздыхание и обида» 403 . Не менее мрачно проповедник изображает нравственною забитость и развращенность простого народа. «Простые люди по-видимому живут от праведных трудов, но и у них много нечестного. Прельстившись желанием иметь тленное, они отовсюду собирают зло, от продажи и купли, присоединяют неправду к своим неправедным трудам» 404 . «Все (они) предаются объедению и пьянству. Поучаются скокам и плясанию, петь блудные песни, хулить доброе и лгать. И когда их проклятые отцы и матери видят такие успехи своих детей, утешаются ими и похваляют дело сатаны. Никогда ничего не делают; их занятие составляют корчемство, пьянство объедение, танцы, шум свирелей и временное веселие. Такое зло находится ныне в христианском роде, хуже нежели в поганском» 405 . XVII век в истории северной России ознаменован усилением и возрождением суеверия. Но и в южной России в это время усилилось суеверие. К древним русским поверьям и предрассудкам присоединились новые, заносимые с запада. При общем невежестве в народе особенно укоренилась вера в знамение слов, встречи, полета птиц и проч. Обличая нравственные недостатки народа, стоящее в связи с умственными заблуждениями, Транквиллион обличал и суеверие, господствующие предрассудки. Различие снов он объясняет естественными причинами. «Кому часто снится вода, то это означает флегму; а если огонь, то холеру, воспаление жил и желудка; если страхование, то упадок сил; если деньги, то обличает сребролюбивое сердце». Бывают сны по действию свыше, когда Бог открывает будущее своим угодникам и другим людям. «Так, Бог возвестил Иосифу, что он будет царем в Египте; потом (возвестил будущее) Фараону, Навуходоносору, Мардохею, Даниилу, Маккавею, Иосифу обручнику, Богородице, волхвам, жене Пилата и Павлу». |
| Москвичи еще более подозрительно смотрели на киевских ученых и их сочинения, боясь латинства. Об «Обеде душевном» патриарх выразился: «этот обед исполнен бед», а «Манну» называл «обманной». Ввоз литовских книг в Россию был запрещен; «Евангелие» Транквиллиона, как сочинение латинянина, сожжено. Наконец брадобритие, перенятое от латинян (при Годунове), названо латинскою ересью. Протестантизм невидимому менее католицизма возбуждал религиозную подозрительность русских и влиял на появление раскола. Он не оскорблял русский нации насилиями и происками и, за исключением шведской войны, почти не оставил в древней русской истории худых воспоминаний. Но, в сущности, протестантизм влиял вреднее католицизма характером своего учения. Католицизм проникнут враждою к русским и к Византии. Искажая догматы и обряды православия, он оскорблял русскую народность, выражающую православие. Протестантизм увлекал независимостью и прогрессивностью своих начал. Он давал перевес разуму и свободе над авторитетом веры и заслонял область богословия вопросами науки, промышленности и социализма. Эти обольстительные начала провозглашались высокомерно, с тоном пренебрежения к русскому варварству. Трудно было устоять «московскому плюгавству», как выражались прогрессисты, против блеска веры, тождественной цивилизации, и гармонировавшей с русскими ересями. Протестантизм нравился и тем, что он враждовал с католицизмом. Правительство выражало терпимость протестантизму, дозволяя строить кирки, тогда как воспрещало постройку костелов. Есть сведения, что русские, доселе преданные православию, толпами обращались в протестантство. Князь Голицын в переговорах с поляками сказал: «русским никак нельзя служить вместе с королевскими людьми, ради прелести прослужат год, и половина из них уйдет к королю». И надо заметить, что с легкой руки протестантства, со времени реформы, в России пошла мода на религиозные направления. Под влиянием цивилизации у нас чередовались: материализм, волтерианство, масонство, мартинизм, социализм, нигилизм и т. |
| Люди, промышлявшие списыванием рукописей, до того размножились и укоренились на Руси, что даже в позднейшие времена возбуждали удивление иностранцев. Несмотря на введение книгопечатания в Москве, в половине XVI века, скорописцы, промышлявшие npoдaжeq рукописей, держались у нас почти до XIX века. Академик Коль, в 1725 году, удивлялся множеству людей в России, промышлявших перепиской книг, не только рукописных, но и печатных. У раскольников это ремесло процветает до ныне. Для переписчиков невыгодно было книгопечатание, полагавшее предел, между прочим, искажению истины и усилению суеверия. За то и рукописи, которые м. Макарий в XVI веке назвал «растленными от невежд переписчиков», оставались такими до XIX века; они много повредили и печатным книгам. Что же касается книжной цензуры, то она не мыслима была на Руси до XVIII века, по недостатку школьного и систематического образования. Опыты доморощенной критики, начавшейся в XVII веке, при столкновении московских начетчиков с киевскими учеными, до очевидности подтверждают это. До нельзя узкие взгляды и мелкие возражения московских критиков убивали всякую мысль и движение ума. Доказательством этого служит сожжение в Москве «учительного евангелия» Транквиллиона; или хоть следующее замечание п. Филарета. Книгу протоп. Зизания «Оглашение» патриарх озаглавил: «Беседословие», на том основании, что Оглашением названы беседы Кирилла Иерусалимского ; «а под одним именем многим книгам быть нелепо» 234 . в) Влияние суеверия на жизнь народа История русского суеверия показала чрезвычайную сложность его и тесную связь с жизнью народа, с его убеждениями и действиями. При таких свойствах суеверие не могло быть благоприятным для жизни народа; напротив, оно оказывало самое вредное и гнетущее влияние на его жизнь и нравы. Вредное влияние суеверия обнаруживалось в том, что оно замедляло умственное и нравственное развитие народа, и таким образом расстраивало его домашнюю и общественную жизнь. а) Суеверие замедляло умственное развитие народа Русское суеверие, по своему характеру грозное и карательное, отлично от суеверия других народов, и в особенности – греческого. |
| В конце рассматриваемого периода явился особенный обличитель народных нравов, с новым взглядом на вещи, Симеон Полоцкий . Он не возвышался умом над своим веком. Смешивая важное с неважным, подобно суздальскому живописцу, он все захватывал одною чертою; и пьянство, и песни, и качели, все это называлось «бесовским наваждением». Так проповедовали и предшественники его. Но как образованный человек и ходячая библиотека чужих мнений, Полоцкий коснулся в своих обличениях самого корня зла. Он указал на источник бесчинства – невежество народа и требовал школ, образования; к тому же указывал на нерадение священников о людях, что делали многие проповедники и до него. Подобные указания будили вековую неподвижность умов, и могли со временем принести существенную пользу. В «Обеде духовном» и в «Вечери духовной» Полоцкий часто обличал недостатки народа: суеверие, ворожбу, гадание, нашептывание, ношение костей, игры, прыгание через огонь, качели и песни. Все эти заблуждения и недостатки он приписывал невежеству и необразованности народа; всем внушал необходимость учения, как причину и основание всякого счастия; просил правительство заводить школы, как источник народного благополучия. Так в проповеди на рождество Христово он обращается к царю и просит его завести училища, как источник народного счастия; особенно в «Вечери духовной» часто распространяется о необходимости учения. Обличая священство, Полоцкий говорит: «умножились злоба и лукавство, волхвование, чародеяние, разбой, убийство, воровство, пьянство и проч. Главная причина всего этого нерадение и неискусство духовных отцов» 316 . Мысли и заметки о зрелищах находим в поучениях Транквиллиона и священника орловского. «Пастырь, говорит Транквиллион, спешит в корчму, а овцы бегут на распутия и зрелища сатанинские; таким образом он и они погибают» 317 . Обличая богатых, священник орловский говорит: «ты проводишь день и ночь, с подобными тебе пьяницами и сластолюбцами, в увеселениях, смотришь на зрелища сатанинские скоморохов, слушаешь гудение, шум труб, служение бесовское, всем этим наслаждаешься и упиваешься распутством своим» 318 . 319 . |
| Темою служат и события праздника, когда евангельское чтение не совпадает по своему содержанию со смыслом празднуемого события. Это делается так: общая мысль, извлеченная из рядового евангелия, составляет тему одной части, а празднуемое событие — другой. Каждая часть поэтому является отдельным поучением. Судя по характеру темы, приступ состоит из краткого обзора или ветхозаветных событий, предшествовавших евангельскому событию, или из новозаветных, состоящих в связи с дневным чтением, или из общих мыслей, имеющих такое или иное отношение к теме, напр., о важности и значении догматической истины и пр. После приступа в каждой части следует указание предмета ее — тема известной части ее и исследование. Важнейшим пособием для исследования служат беседы Фелофея, по руководству которого толкуется каждое слово, каждая черта и делается назидание слушателям. Вообще исследование подробнейшее. Иногда тема раскрывается при пособии отеческих творений. Тогда в заглавии поучения прямо говорится; напр.. «взято по части от Епифания, по части же от иных богословцев». Или «взя от песни рачительных блаженного Дамаскина» и подобн. Кроме исследования, разлагаемого на две, редко на три части, бывает иногда и заключение, как отдельная часть. Тогда оно ставится отдельно, как видно из предыдущего, из всех частей исследования; иногда соединяется с 2-ю и 3-ю частию, если представляется вывод из него; иногда же, напр., в догматических проповедях, заключения и совсем не бывает, а только нравственное приложение надписываемое обыкновенно: «Нравоучение». Таким образом форма проповедей Транквиллиона — форма ораторского слова. В поучениях есть излишние распространения и повторения, не допускаемые строгою логикою; но они всегда отличаются простотою и живостию. Эта простота, впрочем, не исключает художественности. У Транквиллиона она выражается в образах и символах, сравнениях, подобиях, примерах, которые он заимствовал из окружающей природы, и чаще из Библии, писаний отеческих и божественных книг, иногда речь вследствие обилия образов является аллегориею. |
| Разделение сборника на две части и окончание каждой из них молитвою также сделаны по примеру Кирилла Транквиллиона. Предложение проповедей Статира на суд Церкви тоже, что и у Полоцкого. Но не только в этом, а и в самой форме проповедей орловский священник имел руководителями указанных проповедников. Так проповеди его всегда имеют приступ, как отдельную часть; изложение состоит всегда из двух частей, из коих в первой изъясняется евангельское чтение, а во второй делается нравственный вывод, хотя наш проповедник старается указать другое основание для такого построения проповеди. Напр., по правилам юго-западных гомилетик непременно приступ оканчивается молитвою к Богу о помощи и просьбою к слушателям о внимании: такова форма схоластической проповеди. И у орловского священника встречаем эти обращения к Богу и слушателям; но они у него не пустая форма, а плод духа. «А что касается до того, что после евангельских слов обращался я с молитвою ко Христу, прося Его помощи к проповеданию и написанию, то делал я это не из лицемерства, но зная свое невежество; только у меня и есть св. Писание и Надежда на помощь всемогущего Бога. Посему-то я и молился и просил у Бога помощи». Далее у Транквиллиона видим разъяснение текста св. Писания и нравственное приложении; и у нашего проповедника тоже самое: в первой части он объясняет евангельские слова и изображает неизреченные благодеяния, которые, сделал людям Сын Божий, а во второй он написал приличные нравоучения, искореняя греховные страсти и обличая злые обычаи в христианском роде, и наставляя на путь спасения. Это и есть за Мя и за ся . Первая часть во славу Божию, вторая — во спасение свое и ближних. Первая часть проповеди орловского священника, в которой изъясняется слово Божие, компилятивного характера, заключает в себе мысли и выражения св. отцов и когда с прибавлением собственных; во второй же хотя и приводятся нравоучения Златоуста, но не буквально, а с прибавлением собственных нашего проповедника. Относительно этих нравоучений, особенно обличительного характера, нужно заметить, что при всей видимой резкости (обличение богачей в слове на 16-ю нед. по Пятидесятнице) они проникнуты духом кротости и любви к обличаемым. Иногда он порицает и укоряет своих слушателей, но нередко со слезами умоляет их отстать от греховных привычек. Отсюда в поучениях орловского священника преобладает тон скорбный: иногда это сокрушение сердечное о несоответствии человеческой жизни с законом Божиим до того овладевает проповедником, что он как бы забывает о слушателях, и имеет в виду одного только себя. Такое место, напминающее нам дух проповеди св. Ефрема Сирина, мы встречаем в слове на 16-ю неделю по Пятидесятнице. Вообще же теплота чувства, молитвенное умиление, одушевление, доходящее иногда до вдохновения, напр., в слове на Пасху, составляют высшее внутреннее достоинство проповедей орловского священника. |
| «Объяснение переводчика» говорит, что Псалтырь его «свидетельствована со многих печатных древних книг», и потом описывает печальное состояние своего времени: «Наш российский народ грубый и неученый... истинные ведомости и разума во Св. Писании не ищут и ученых людей поносят и геретиками их называют; верят токмо тому писанию, которое не в давных летах печатано, лет около 40, 50 и 70. А которые новоправленные книги со старых, истинных, свидетельствованных, книг рукописных и печатных правлены при нашем житии, аще и лучши где в разуме и в наречии грамотического чина исправлено: обаче за невеждество свое тому не верят... Многие и такие простые невежди и глупые обретаются... ихже капитонами называют: собрався отходят в леса и тамо пребывают, гнушаются св. Божиими церквами... А если кто от благочестивых и ученых людей учнет от такового злого диавольского дела возбранять... и они собрався во едину храмину... сами сожигаются». «Предисловие к читателю» говорит о пользе чтения Св. Писания; потом замечает, что Псалтыри в древнем ее переводе нельзя правильно понимать «по множеству в ней речений разных языков». В своем переводе переводчик а) по местам удерживает прежний славянский перевод; но б) чаше исправляет перевод по еврейскому тексту, или, точнее, по переводам с него; иногда следует Лютерову переводу, но по местам отступает от него, следуя другим руководствам (Синод. рукоп,). Этот перевод возбудил собою споры. Патр. Иоаким запретил его. В пустынной Перми священник г. Орла в 1684 г. написал «Статир», или воскресные и праздничные поучения – труд весьма замечательный (Румянц. 411). Составителю принадлежат собственно незначительные перемены выражений в поучениях Кирилла Транквиллиона и применение иных ко дням, так что «редкое слово, как говорит он сам, без его речей минуло». Замечательнее всего желание священника поучать народ живою проповедию. «Покусихся, говорит он, отчасти после божественной литургии на куюждо неделю беседы учительные издавати от божественных писаний и своим неразумным смышлением прилагати. |
| Но этим не ограничился Дамаскин: он писал Иову послание за посланием, убеждал прогнать Домецкого, не знаться с малороссами. " Призови, - говорил он, - лучше людей греческого воспитания, изволь поискать оного красносоделанного монастырского благочиния, которое ныне обретается на Афонской горе, а не в польских, литовских и малороссийских странах; киевляне все древнее благочестие изменили, перешли от смиренного на гордое, от скромного на пышное; и в одеждах, и в поступках, и в нравах - все у них латиноподобно. Если хочешь насладиться божественными книгами, вызови греческих переводителей и писцов и увидишь чудо преславное, а в этих латинниках нам нет никакой нужды. Можно, очень можно, обойтись без киевлян: не Бог посылает их на нас, а сатана на прельщение... " Наветы Дамаскина наконец подействовали: Иов удалил Домецкого. Домецкий уехал в Киев, где оставался до смерти. Но киевской науке этим не был нанесен удар. Дамаскин мог вытеснить Домецкого из Новгорода, а между тем, в Москве, с наступлением XVIII века, окончательно восторжествовали киевляне. Малоросс Стефан Яворский, назначенный местоблюстителем патриаршего престола после умершего Адриана, внушил царю Петру, что киевские ученые могут быть всего полезнее для русского просвещения, и царь, задавшись мыслью пересадить в Россию западное просвещение, увидел в малорусских духовных превосходное орудие для своих целей; с тех пор малоруссы заняли места преподавателей в московской Академии; преподавание шло по киевскому образцу; даже большинство учеников в Москве было из малороссиян , наконец, на все важнейшие духовные места возводимы были малороссияне. Так не бесплодным осталось для русского просвещения перенесение киевской образованности в Москву в половине XVII века . Примечания 1. Так, напр., у Транквиллиона о распятии Христа было выражение: " Пригвоздили до креста " . Московские книжники возмутились этим, увидали здесь ересь, говорили, что следует писать: " ко кресту " , не понимая того, что " до креста " по-малорусски и значило ко кресту: или, нашедши слово речь - в смысле вещи (по латыни res=rzecz) они приняли это слово в том смысле, в каком оно употреблялось в Великороссии, и приписали автору такие мнения, каких он вовсе не имел. Густынские монахи, как мы уже заметили, именем Исаии Копинского уверяли москвичей, что Могила изменник православию. |
| Всего опаснее доверие к отдельным рукописям и изданиям, хотя бы и «древним…» Но ведь историю или генеалогию текстов восстанавливать в XVII-м веке не умели не в одной Москве. Α вне исторической «стеммы» [ 7 ] рукописи слишком часто оказываются в неразрешимом и необъяснимом разногласии, так что невольно является догадка о «порче…» Работу московских справщиков очень осложняла ее принудительная спешность. Книги «правились» для практической нужды, и ради немедленного употребления. И нужно было сразу же дать «стандартное издание», надежный и однозначный текст. «Чин» и должен быть вполне и точно определенным. В понятии «исправности» и оттенялся прежде других момент единообразия… В такой спешке для работы по рукописям у справщиков времени не хватало, да и выбор списков для сличения есть задача очень нелегкая. Греческие рукописи практически оказались недоступными, по незнанию палеографии и языка. Приходилось идти легчайшим путем, т. е. опираться на печатные книги. Но здесь начинается новый ряд затруднений… К книгам т. наз. «Литовской печати» в Москве в начале века относились очень недоверчиво, как и к самим «белорусцам» или черкасам, которых на соборе 1620-го года ведь решено было крестить вновь, как недокрещенных обливанцев. Правда, эти «литовския» книги были, по-видимому, в самом широком употреблении. И в 1628-м году велено было составить им опись по церквам, чтобы заменить их московскими изданиями, — a y частных лиц литовские книги должны были быть просто изъяты. В декабре 1627-го года пришлось сжечь рукой палача «Учительное Евангелие» Кирилла Транквиллиона, «за слог еретической и составы, обличившиеся в книге». Напечатанный тогда же на Печатном дворе «катихизис» Л. Зизания не был выпущен в обращение… И с не меньшей осторожностью относились тогда и к греческим книгам «новых переводов», т. е. печатанным в «латинских городах», в Венеции, в Лютеции, и в самом Риме — «а будет в них приложено ново, и мы тех не приемлем, хоти они и греческим языком тиснуты». Ведь сами греческие выходцы обычно предостерегали от этих «переводов», как порченных, — «имеют де папежи и люторы греческую печать, и печатают повседневно богословные книги святых отец, и в тех книгах вмещают лютое зелье, поганую свою ересь…» По практической неизбежности справщики пользовались этими подозрительными, Киевскими или «литовскими» и Венецианскими, книгами. |
| п. Нравственно – практические цели он не забывает даже в похвальных словах на праздники и дни святых: хотя характер их большею частью исторический и прямая цель – раскрытие доблестной жизни святого, но все – таки он старается уловить ту или другую нравственную черту, осуществляемую в жизни святого, подвигнуть слушателей к осуществлению ее и отчуждению от пороков, с ней несогласных; нередко и здесь проповедник впадает в такой же обличительный тон, каким характеризуются его учительные слова. По форме проповеди Полоцкого носят на себе школьный отпечаток: в начале каждой стоит приступ с выведением темы в конце его и с просьбою к Богу о помощи и к слушателям – о внимании; во главе проповеди большею частью полагается какой – либо текст, в сложных словах нередко искусственное, механическое связывание однородных предметов. Язык простой, церковнославянский, чуждый вычурной фигуральности, но изобразительный, при всем этом однако тяжелый и малопонятный для невежественного народа. Проповеди Полоцкого доставили ему славу блестящего проповедника; сборники его проповедей быстро распространялись по России, ослабляя неприязнь к живой проповеди и вызывая подражателей 407 . Таков был Орловский священник. Сознавая, что старинные переводы святоотеческих поучений и проповеди Полоцкого неудобовразумительны для простых обитателей глухой Пермской области, он решился составлять свои беседы, упрощая и переделывая преимущественно поучения Кирилла Транквиллиона и Сим. Полоцкого. Таким образом явился (в 1684 г.) его «Статир» – сборник воскресных и праздничных поучений 408 . Патр. Иоакима два поучения на нашествие варваров, слово поучительное и благодарственное об избавлении Церкви от отступников (раскольников) и др. 409 . Патр. Адриана окружные послания, поучение к духовенству, слово при погребении царевны схимонахини Анонсы и др. 410 Кариона Истомина несколько слов и поучений 411 . 4) Историческому. Сюда относятся жизнеописания, рассказы о чудесах святых и икон, повествования о частных событиях церковногражданской жизни, исторические сочинения общего содержания и между ними летописи. |
|
|
