| Моцарт знает о себе, что он «сын гармонии», но в простодушии своем принимает и Сальери за «сына гармонии», за своего брата небесного и говорит о себе и о нем «мы». И на прощанье произносит свое «credo»: Есть на свете низкая жизнь, где люди заботятся только о презренной пользе и строят существование земного мира. И есть люди избранные, счастливцы праздные, пренебрегающие презренной пользой, единого прекрасного жрецы. Они особенно чувствуют силу гармонии, живут ею, творят ее, религиозно служат ей. И, насыщенные ею, сами становятся гармоничными и не вмещают в свою жизнь дисгармонию, страдая от нее и уходя от нее. Таких людей, людей вдохновения, он называет «гениями» без всякой особой претензии: гений – живет вдохновением, искусством, прекрасным, гармонией, поэзией – значит, «гений». Вот Бомарше гений, Сальери гений, ну и он сам, Моцарт, тоже «гений» – не гений как перл создания, не гений как высшего ранга художник, а гений, вдохновенно «предающийся вольному искусству». И когда Сальери называет его «богом, не знающим о своей божественности», Моцарт встречает это пожалование в высший сан шутливой иронией, юмором, разоблачающей корректуры: «Ба! право? может быть… Но божество мое проголодалось»… Моцарт знает в себе жреца искусства, служителя, счастливца, но о божественности своей не думает: какое уж там «божество», если не поел два часа, и проголодался, и готов идти в трактир Золотого Льва. Моцарт не «гуляка праздный», а чистое и благостное дитя вдохновения. О божественности своей он не помышляет. Но он знает зато всем духовным опытом своим, естеством своей души, что «гений и злодейство две вещи несовместные». Ибо гений – начало божественного вдохновения и гармонии, а злодейство – начало дьявольского хаоса и дисгармонии. И именно потому он не верит в слухи о злодействе Бомарше и не поверил бы, если бы ему сказали, что Сальери готовит ему в этот самый миг «дар Изоры». Моцарт всю жизнь верил во вдохновение. И то, что приносит ему вдохновение, он принимает как плод земного томления и земной радости. Поэтому когда Провидение посылает ему знаки близящегося конца, то он и их принимает как плод томления, земной грусти, земной тревоги, может быть, галлюцинации. |
| 4:13). Которые усокровиществовали в себе сего Христа, те незримо созерцают неизъяснимую красоту Его, недержимо держат Его, непостижно постигают безвидный образ Его, необразный вид Его и неначертаемый лик Его, который неукрашенно преукрашен невидным видением и нехудожною красотою. Что же такое они постигают и созерцают? Это — простый свет божества Его. Вот что богатно созерцают они умными очами своими. Его осязая невещественными руками своими, с неудержимою и преизобильною любовию невкушенно вкушают Его духовными устами ума и души своей. Но Его видением, красотою и сладостию насытиться вполне не могут они никогда. Ибо Он, являясь всегда более и более новым, все большую и большую доставляет им сладость и тем все сильнейшее и сильнейшее возжигает в них желание Себя. Если иной раз Он не так явственно является или видится им, то это причиняет им такую болезнь и такое томление, как бы они совсем Его лишились. Если же иногда восхощет Он на короткое время совсем сокрыться от них, то в это время томление их бывает как бы предсмертное и болезнь сердца невыносимая и неизъяснимая. Чтобы лучше понять нам в примере нудность и жжение такой любви, представьте себе, что какой–нибудь бедный человек полюбит девушку, происходящую от царскаго рода, украшенную царским венцем и обладающую красотою выше всех жен, находящихся в мире. Она сидит в палатах своих, а он, любитель ея, часто приходит к ней и становится вне, будто презираемый и отвергаемый по причине бедности и великаго своего ничтожества. Если эта девушка сквозь какое нибудь маленькое и узенькое оконце протянет руку свою, всю разукрашенную золотом, и даст ее бедному любителю своему, а он, схватив ее тотчас и видя неизъяснимую ея красоту, начнет целовать ее, надеясь, что наконец сочетается браком с этою царевною и будет вместе с нею царствовать, что она обещала ему прежде с клятвою; потом после такой надежды и радости, если эта царевна вырвет руку свою из рук его, обратно втянет внутрь к себе и совсем спрячет от него, то не причинит ли она тем этому бедному и несчастному невыносимой скорби? И не возжжет ли в нем еще более пламенеющую пещь любви? Полагаю, что и вы подтвердите слово мое. |
| Песнь 6 Ирмос: О чисти мя, Спасе, многа бо беззакония моя, и из глубины зол возведи, молюся: к Тебе бо возопих, и услыши мя, Боже спасения моего. Припев: С вятый мучениче Уаре, моли Бога о нас. Ш атания вражия да не возрадуются, души в корысть получивши, ты же, мучениче, теплыми своими молитвами разруши хотения его, умоляя Господа еже простити нами воспоминаемыя, и от вечныя муки тоя и нас избавити. Припев: С вятый мучениче Уаре, моли Бога о нас. Н ачало нашему подвигу Клеопатрина рода прощение, отсюду убо виновное восприяхом возставити тя на молитву, и о еже нами поминаемых не презри, великомучениче, и не отрини грешных предстояние, но, потщався, испроси у Владыки Христа оным прощение и от горьких мук избавление. Припев: С вятый мучениче Уаре, моли Бога о нас. И же неверия ради срете конец зол, и чаяние благих весьма погибе прогневания Божия ради, ты же, страстотерпче, дерзновение прием, радость отпущения вместо страшнаго томления от Небеснаго Царя испроси и, извед от горести, соблюди во Владычней милости. Богородичен: Кая, Владычице, злоба превозможет Твоя матерния молитвы? Воистину убо, аще предстанеши и днесь, моля за просимыя Тобою, сотвориши оным радостное прощение, избавление и велию милость. Кондак, глас 4: Х ристу последуя, мучениче Уаре, Того испив чашу, и венцем мучения увязеся, и со Ангелы ликовствуеши, моли непрестанно за души наша. Икос В оспомяни наша глаголы, светлый жителю небесный, Христов славный великомучениче Уаре, вечному покою тезоименитый, и великими твоими страдании непроходимое и светлое покоище приобретый от непреходныя темницы, и томления непрестаннаго, и нужды, потщися богоприятными твоими молитвами избавити рабы умиленныя, ихже ради молим тя, предстояще и во усердии взывающе, исполни наша прошения, святе, и Христа Бога моли непрестанно за души наша. Песнь 7 Ирмос: Б ожия снизхождения огнь устыдеся в Вавилоне иногда, сего ради отроцы в пещи радованною ногою, яко во цветнице, ликующе, пояху: благословен еси, Боже отец наших. Припев: С вятый мучениче Уаре, моли Бога о нас. |
| Пусть душа наша имеет нужду в органах чувственных для принятия впечатлений со стороны мира вещественного. По отношению к жизни загробной это значит только то, что душа, отрешившаяся от тела, не будет более принимать впечатлений со стороны вещественного мира. Но потеряет ли она там впечатления и мысли, которые собраны во время земной жизни, хотя бы относились они к миру земному? Потеряет ли она способность заниматься впечатлениями земной жизни, оставаясь сама с собою? При неотъемлемости самосознания души не может быть ни той, ни другой потери. Еще менее разлука с телом может препятствовать тому, чтобы душа жила в мире мыслей духовных. – Мысли о божестве, мысли о духовной жизни души, мысли о нравственном бытии образуются и действуют в душе независимо от чувственных органов; они живут в душе, действуют на чувствования и желания души, раскрываются и усовершаются в душе без участия деятельности организма телесного или только со слабым участием, получая извне поводы к переменам. – Потому с телом или без тела остается душа – это для деятельности души в мире духовных её мыслей все равно (или почти все равно), и следовательно, разлука души с телом ни почему не может остановить жизни души в мире мыслей духовных. – Вообще, самосознания ничто не может отнять у души. Это – неотъемлемая принадлежность ее духовного бытия; без того она не была бы духом и стала бы в ряд неразумного бытия. Пусть болезненный разрыв её с телом, на короткое время, наведет мрак на её сознание, как это бывает в жестоких болезнях; но пройдет это короткое время, и самосознание придет в свою силу и снова беспрепятственно будет продолжать свою деятельность, как ничем и никем неотъемлемая собственность души. – Не забудем притом тех весьма многих опытов, когда душа в самые последние минуты земной жизни оказывает такую живость деятельности, такую ясность мыслей, такую свежесть чувств и желаний, какие вовсе не отвечают погасающей жизни телесного организма. В таких опытах не в полном ли свете выставляется на вид независимость души и её самосознания от телесного организма или, еще более, – господственная власть души над самим разрушающимся организмом? Если же так, если самосознание – неотъемлемая принадлежность духовного бытия души: то душа по разлуке с телом не может долго оставаться в состоянии неопределенном, ей необходимо дойти до положения известного, до того, которое определится состоянием нравственного бытия её, то есть до состояния или блаженного покоя, или муки, как последствий нравственной её жизни. – Все лучшие расположения, все святые желания, все высокие мысли, все, чего человек достигал усильными стремлениями и самопринуждением во славу Божию, – неотъемлемая собственность духа и с известного момента, смотря по состоянию души, должно воскреснуть в самосознающей душе, к её вечному покою. Точно так же сознание душевных и чувственных грехов начнет собою, в душе грешной, ряд мук и томлений. Так должно быть, по неотъемлемости самосознания, в душе бессмертной. |
| Ночь.. Я в постели — боль кончилась, исцеленный сижу я, смотрю на образ Серафима. Потом, потом... Так же мерцала 137 лампада, больной лежал родной отец, умираю щий, а там гроб, свечи у гроба, могила, сестра, ты, все, все всплыло в памяти. И что чувствовал я, что пережил... О, Богу только известно; никогда, никогда, ни за что не поймет этих переживаний гордый самонадеянный мир. В 3 часа пришел ко мне ректор, стал ободрять и утешать меня, затем приходили студенты, некоторые прощались со мною, как с мертвецом. И какой глубокий смысл в этом прощании: то, с чем простились они, не вернется больше, ибо навеки погребено. С 4 часов началось томление души, и какое ужасное это томление, родной мой, страшно вспоминать! Какая—то сплошная тоска, туча, словно сосало что сердце, томило, грызло, что—то мрачное, мрачно-беспросветное, безнадежное подкатило вдруг, и ни откуда помощи, ни откуда утешения. Так еще будет только, знаешь, перед смертью, — то демон борол последней и самой страшной борьбой; веришь ли, если бы не помощь Божия, не вынес бы я этой борьбы. Тут-то и бывают самоубийства. Но Господь всегда близ человека, смотрит Он, как борется и едва увидит, что человек изнемогает, как сейчас же посылает Свою благодатную помощь. Так и мне в самые решительные минуты попущено было пережить полную оставленность, покинутость, заброшенность, а потом даровано было подкрепление. Вдруг ясно, ясно стало на душе, мирно. Серафим так кротко и нежно 138 глядел на меня своими ласковыми, голубыми глазами (знаешь, образок, от которого я получил исцеление). Дальше почувствовал я, как словно ток электрический прошел по всему моему телу — это папа пришел. Я не видал его телесными очами, а недоведомым чудным образом, внутренно, духовно ощущал его присутствие. Он касался души моей, ибо и сам он теперь — дух; я слышал его ласковый, ласковый, нежный голос, он ободрял меня в эти решительные минуты, говорил, чтобы не жалел я мира, ибо нет в нем ничего привлекательного. И исполнилась душа моя необыкновенного умиления и благодатной теплоты; в изнеможении упал я ниц перед иконами и как ребенок зарыдал сладкими, сладкими слезами. |
| Златоуст, Беседы Крещение не повторяетя: несть убо вторая баня, несть. 17 статья. Беседы на Деяния 535 . Нравоучение 1, еже не отлагати крещения. И сего ради ничтоже нам помогает протчее, якоже баня и прочее, чти выше. О сем 536 нравоучении, благоразумный и правоверный читателю, внимай и разсуждай здраво и увеждь коварных самочинных лжеучителей и преблазнителей, тайных татей лесть, како окрадают, и убивают, и погубляют души християнския. На Деяние 537 апостол нравоучение 1. Святаго Златоуста 538 , яко не подобает отлагать крещения, покаяния и причащения. И сего ради ничтоже нам помогает протчее, якоже баня, в еже кротчайшаго улучити томления. Смотриже крещения великия силы дар есть. Елицы во Христа кретистеся, во Христа облекостеся 539 . Много страшнейше то полагает, аще бо Христос есть Сын Божий, ты-ж в Него облечен крещением, Сына имеяй в себе причащением, и к Нему уподобися во единородство и в един образ приведеся. Оле, коликое есть велие ко Христу соединение крещением и причащением! ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во мне пребывает, и Аз в нем 540 . О, коль велие соединение сим спаследницы Ему в царствии небесном. И по крещении убо 541 (об.) согрешаяй якова-ж лет есть человеку сущу. Каяйжеся получить человеколюбие Божия благодати 542 ? Благодать Божиа вечна и крепка и не имать конца. А иже, аки ухищряя Божие человеколюбие, отшед непричастен сея благодати, неотрочно имети будет томление. Добра 543 суть таинства и вождененна, но никтоже с душею разлучаяся баню да приемлет; небо оно есть время таинств но заветов. Тайн же время здравие мыслей и целость мудрования душевнаго. Зело велие есть добро на исход души причаститися божественных тайн. А иже отшед непричастен сея благодати, неотрочно имети будет томление 544 . 1) Крещение 545 толику даст благодать и очищение всех прежних грехов. 2) Покаяние многу имуща крепость и зело во гресех погруженнаго 546 ; аще восхощет, может свободить от греховнаго бремени, аще и в самое приидет злобы дню. 3) Причащение святых тайн источник есть всех благ духовных 547 , яко сия тайна достойно приемлема не точию от будущих грехов и искушений диявольских, и мирских и плотских соблюдает, но и бывшия грехи очищает, не точию сицевыя но и смертныя, о них же скорбим 548 . Зри 549 . Кровь Исуса Христа очищает нас от всякаго греха. Коласаем святый апостол Павел пишет 550 : в Нем же имамы избавление кровию Его и оставление грехов. |
| Стоит раз задать себе этот вопрос, стоит раз вслушаться в эти слова, и вдруг становится ясно, что в них сказано нам, каждому из нас, что-то бесконечно важное и решающее. Ведь одно из двух: или поэзия, искусство, литература – так только, декорация, украшение жизни, нечто для отдыха, или же это совсем особое выражение чего-то самого глубокого в человеке. Всем нам ясно, что Пушкин – не забава, не развлечение, а воплощение правды в красоте и красоты в правде. Но тогда и этот стих, вылившийся в такое совершенство, в такую торжественную простоту, есть часть пушкинской и нашей души, тогда и он есть правда, нужная нам так же, как нужна была ему. Я говорю все это, во-первых, потому, что над миллионами людей тяготеет, миллионам людей как нечто абсолютно верное, как последняя истина навязывается идеология, в основу которой положено отрицание духовной жажды, и, во-вторых, потому, что вся русская поэзия, а не только одна эта прекрасная строка есть сплошное свидетельство о духовной жажде или, еще точнее, – проявление этой духовной жажды. И таким образом, правда либо тут, либо там. Либо она в идеологии, вся цель, вся сущность которой – доказать человеку, что он лишь продукт сцепления материальных причин, в которых нет ни духа, ни жажды, а только голый детерминизм «законов природы», либо же она у поэтов, которые от Державина до Пастернака не уставали свидетельствовать о духовной жажде, жили ею и передали нам в правдивой красоте своих творений. И идеология, и искусство в конечном итоге живут и движутся определенным пониманием того, что есть человек – здесь их последняя цельность и внутренняя связность. И можно без особенного упрощения сказать, что и идеология, и искусство определяются изнутри этой самой духовной жаждой. В мире живут и вечно борются два опыта, два видения, две интуиции человека. Одна интуиция определяет его снизу, а другая – сверху; одна ощущает и переживает человека в его зависимости от мира, частью которого он является, другая – в заложенной ему жажде освобождения от этой зависимости и преодолении ее. Одна интуиция хочет растворить его в закономерности и этой закономерностью до конца объяснить, другая все время ощущает, что за всеми закономерностями остается необъяснимая тайна человека, не сводимого ни к чему и возвышающая его над всем. И вот эта вторая интуиция, этот второй опыт человека и выражен в бессмертном стихе Пушкина «Духовной жаждою томим...». Вот это и есть первая и основная тайна человека: эта странная жажда, это удивительное томление. Все остальное в мире жаждет, но и насыщается, устает и отдыхает, питается, растет, но и умирает, и все это – без всякого духовного томления, по непреложному закону природы. Но человек живет, как живет все в мире, чувствуя и нечто иное – зов, томление, жажду духовную. И в молитвах, стихах, музыке, красках, да и во всем, что делает человек, он непрестанно эту жажду выражает и, только выражая ее, становится по-настоящему человеком. |
| Осенью того же 20го года она написала Жуковскому же, за несколько дней до родов: «Прыгун… докладывается сильно, однако чаще приятно, нежели с болью». Это было начало путешествия Жуковского. Направляясь в Германию, он заехал по пути в Дерпт, пожил там, повидал милых сердцу. 12 Октября у Маши родилась дочь Екатерина. «Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю… и как семя всходит, не знает он». Но когда зелень появится, и колос, и зерно, тогда все ясно. В годы Белева, Муратова Жуковский недаром учил и воспитывал сестер Машу и Александру — Светлану. Маша и Александра возрастали в духе любви. От Жуковского излучалось нечто. Он не навязывал, не принуждал. Но вот возросли два юные существа, два духовных плодаотображения Жуковского, неповторимые, но и облики родственно — очаровывающие. И Маша и Светлана каждая сама по себе. Но в них Жуковский — светлым своим сиянием. Поэтому их жизнь — и его жизнь. Их томления — его томления. Их возношения души «ropé» — его возношение, как и их крест — его крест. Говоря о Светлане и Маше, говоришь о Жуковском. Жуковский был крестный Светланы, и дочери ее крестный, любил ее нежно и вековечно (по — другому, чем Машу) — и пред ней все — таки был виноват: на брак с Воейковым не только мать толкала. Он и сам благословил, равно как Маша. Маша — то безответна по девическому своему неведению. Жуковский всегда людей плохо понимал, он отчасти здесь жертва прекраснодушно — мечтательного своего характера, все же он взрослый, он и ответствен. Светлана, которой сулил он всегда свет и радость, которая и была по натуре свет — радость — ей — то и выпала тягость главная. Вот пьянство и безобразия Воейкова, его скандалы (иногда и самоугрызения), обиды Маши, оскорбления Екатерины Афанасьевны, затруднения в университете, мучения с денежными делами — легконогая, с легким дыханием дева Светлана (хоть и мать, но и дева) все несет на себе. Выезд ее к Авдотье Елагиной в 1818 году есть попытка вздохнуть. Но потом снова Дерпт — и теперь по — другому. Жуковский, Тургенев устроили наконец для Воейкова нечто в Петербурге (службу, а потом участие в «Русском инвалиде»). Надо из Дерпта трогаться. Но Воейковы кругом в долгах. Заимодавцы терзают, выехать нельзя. Светлана одна должна путешествовать в Москву к брату мужа за деньгами, чтоб хоть сколько — нибудь расплатиться. Кредиторы заставляют ее ехать на линейке, чтобы скорее съездила! |
| Публикуемые молитвенные стихи из первых сборников наиболее характерны для его русской поэзии. Мой храм Мой светлый храм – в безбрежности Развернутых степей, Где нет людской мятежности, Ни рынков, ни цепей, – Где так привольно, царственно Пылает грудь моя Молитвой благодарственной За чудо бытия… Мой тайный храм – над кручами Зажженных солнцем гор, Мой синий храм за тучами, Где светел весь простор, Где сердцу сладко дышится В сиянии вершин, Где лишь туман колышется Да слышен гул лавин… Моя святыня вечная – В безгранности морской, Где воля безконечная – Над малостью людской, Где лишь тревога бурная Гремит своей трубой, Где только высь лазурная Над бездной голубой… 1903 Молитва С. А. Полякову Забвенья, забвенья! Всей малости крова! Всей скудной, всей жалкой отрады людской – Усталым от дали пути рокового, Бездомным, измученным звездной тоской! Мгновенья покоя средь вихря мгновений – Свершающим заповедь зыбкой волны, Во мраке без искры, средь зноя без тени Всей смертною кровью питающим сны! Убежища бедной душе, осужденной На горестный подвиг томленья в пыли, И жребий изгнанья, и трепет безсонный На вечном распутье в пустынях земли! Ночлега влачащим свой посох железный И боль и убожество смертной сумы, И ждущим забвенья от выси, от бездны, От горькой повторности света и тьмы! Вечерняя песня Входит под сирую кровлю Вечер… И тесен мой кров! Малое сердце готовлю К таинству звездных миров… Явное в свете и в зное Призрачно в лунной пыли… Лживо томленье дневное, В мире не стало земли! Реет в ночном океане Дух мой свободной волной… Огненно зыблясь без грани, Тайна – лишь тайна – со мной… День – его крики и лица – Бред обманувшего сна! Каждая дума – зарница, Каждая мысль – тишина… Радостен детский мой лепет Богу, представшему вдруг… Весь я – молитвенный трепет К звездам протянутых рук! Молитва К. Бальмонту Безсмертный Боже! Грустно мне В Твоей великой тишине Считать часы наедине… В томленье праздной суеты Моей души коснулся Ты Живым алканьем красоты… И, трудной жаждою томим, Я приникал к сердцам людским |
| Душа, по словам стоиков, состоит из восьми частей: это пять чувств, речевая часть, мыслительная часть (она же – мысль) и порождающая часть 598 . Заблуждения вызывают извращение мысли, а отсюда происходят многие страсти, причина душевной неустойчивости. Страсть (по словам Зенона) есть неразумное и несогласное с природой движение души или же избыточное побуждение. 111 Главные страсти составляют четыре рода: скорбь, страх, желание и наслаждение (так пишут Гекатон во II книге «О страстях» и Зенон в книге «О страстях»). Страсти, по мнению стоиков, представляют собой суждения (так пишет Хрисипп в книге «О страстях»): так, сребролюбие есть предположение, что деньги – это благо, и то же можно сказать о пьянстве, о буйстве и т. и. 112 Скорбь есть неразумное душевное сжатие. Виды его – это жалость, зависть, ревность, соперничество, тоска, тревога, безысходность, горе, смятение. Жалость есть скорбь о незаслуженном страдании. Зависть – скорбь о чужом благе. Ревность – скорбь, что другому досталось то, чего хочется самому. Соперничество – скорбь, когда другой располагает тем же, чем и ты. Тоска – скорбь пригнетающая. Тревога – скорбь теснящая, заставляющая чувствовать себя не на своем месте. Безысходность – скорбь от размышлений, неотвязных и напряженных. Горе – скорбь болезненная. Смятение – скорбь неразумная, бередящая и не дающая видеть все, что есть. 113 Страх есть ожидание зла. К страху причисляются также ужас, робость, стыд, потрясение, испуг, мучение. Ужас есть страх, наводящий оцепенение. Стыд – страх бесчестия. Робость – страх совершить действие, Потрясение – страх от непривычного представления. Испуг – страх, от которого отнимается язык. Мучение – страх перед неясным. 114 Желание есть неразумное возбуждение. К этой страсти относятся томление, враждебность, упрямство, гнев, любовь, ненависть, ярость. Томление – это отторженное желание, которое словно отделено от своего предмета, но все еще попусту устремлено к нему и напряжено. Враждебность – это желание зла другому, притом долгое и усиливающееся. Упрямство – это желание держаться избранного мнения. Гнев – это желание наказать того, кто, по-твоему, незаслуженно обидел тебя. Любовь – это желание, несвойственное взыскующим: это стремление к сближению, вызванное видимостью красоты. Ненависть – это гнев застарелый и злобный, выжидающий случая прорваться, как видно из строк: |
|
|
