| — Как! Вы собираете иконы? — дожидаясь, когда старичок достанет из портфеля монету, удивился Василий Иванович. И услышал в ответ еще более удивленное: — Да разве их собирают? — А что же вы с ними делаете? — Спасаю, мил-человек! — искусствовед испытующе взглянул на покупателя — можно ли с ним так откровенничать? — и, поняв, что можно, добавил: — От варварства и уничтожения! — Но потом ведь все равно вешаете на стену и смотрите на них? — продолжал стоять на своем Василий Иванович. — Да разве же на иконы смотрят? — старичок-искусствовед достал, наконец, монету, с сожалением посмотрел на нее, потом — почему-то с еще большим сожалением на Василия Ивановича и сказал: — Перед ними — молятся… Вот, извольте полюбоваться! Красота монеты потрясла Василия Ивановича. Профиль Афины и сова на оборотной стороне были настоящим произведением искусства. На его ладони лежало свидетельство высшей точки развития античной культуры — живописи, скульптуры, театра, истории, философской мысли. Время Сократа и Платона, Геродота и Гиппократа, Эсхила, Софокла, Перикла, Фидия… Все в этой монете было превыше всяких похвал, если бы не цена… Узнав, что она стоит столько, сколько он не заработает и за год, Василий Иванович бережно, словно хрустальную, положил ее на столик, благодарно кивнул искусствоведу и… сам не зная зачем, купил у его соседа за десять рублей совсем затертый асс императора Октавиана Августа. «Что я наделал? На какие деньги я теперь Насте чай куплю? — сделав это, принялся ругать себя он. — Опять у Володьки до получки занимать придется!» Слегка успокоенный этой мыслью, Василий Иванович, уже ничего не спрашивая и просто рассматривая монеты, двинулся дальше по рядам. Клуб понемногу наполнялся людьми. Ашот Телемакович как всегда запаздывал. Ему не было надобности ходить по рядам и заглядывать в чужие кляссеры. Если у кого-нибудь появлялась монета, достойная его внимания, тот сам подходил к нему и предлагал ее. Вспомнив Ашота Телемаковича, Василий Иванович невольно улыбнулся. Несмотря на то, что ему было под шестьдесят, он был как большой добрый ребенок. И монеты свои любил, словно детей. Когда Василий Иванович первый раз был у него дома, жена Ашота Телемаковича по секрету шепнула, что с некоторыми из них он не может расстаться ни на минуту и даже кладет их перед сном под подушку. А если какую-то вдруг приходится продавать, то после этого он по-настоящему болеет целую неделю, а то и больше… |
| Мы полагаем, что одним поглаживанием по головке, одними конфетами, одними словами: миленький, душенька, не шали, тебе стыдно, мне это неприятно, ты мальчик умный и пр. нельзя удержать всех детей без исключения от шалостей. Извините нас, г. г. защитники прогресса, цивилизации и гуманности. Мы вам же представим свое мнение на усмотрение. Укажите нам хоть одно государство, которое бы не имело уголовных и полицейских законов и находило возможность не прилагать их к своим гражданам всех состояний. Есть ли хоть одно общество, из кого бы оно ни состояло, из буканьеров, флибустьеров, североамериканских пионеров, или из самых кротких квакеров, меннонитов, гернгутеров; есть ли, повторим, общество, в котором обходятся без всяких вообще исправительных мер? Не дозволяется ли начальникам присутственных мест, командирам полков, и всем вообще отцам-командирам и начальникам сажать людей – чиновных, с гражданскими правами, с отличиями – под арест, посылать не в очередь на дежурство и пр.? В самых заседаниях ученых обществ голос председателя, молоток или колокольчик секретаря не напоминают ли горячим членам, чтобы они поудержали свои порывы, или чтобы даже заплатили положенный штраф? Если же теперь для взрослых совершенно людей, даже самого мирного характера, для чиновников и офицеров, для этих людей, пользующихся не только гражданскими правами, но и уважением общества, существуют принудительные меры и даже карательные законы; то не слишком ли уже будет гуманно предоставить полную автономию ученому безбородому сословию, сидящему за партами и затверживающему уроки? Конечно следи за каждым мальчиком постоянно учитель – швейцарец, будь каждый ученик Телемаком, и воспитатель его имей сходство с мудрым Ментором; – тогда с одной лаской и любовью, с благоразумием, усердием многое можно сделать. Но представьте на месте Ментора – не более, как инспектора с двумя-тремя помощниками без жалованья, и число Телемаков увеличьте до 200 и даже 500, разбросанных по целому городу; представьте, что эти Телемаки в домах родительских видят не очень назидательные примеры, перенимают множество дурных привычек друг от друга и особенно от сверстников – не школьников; тогда поймете, что одних уважения, любви и благоразумия будет недостаточно для управления училищем. Нет, этими только качествами не остановить всех детских шалостей. Нередко воспитателю нужно бывает прибегать к серьезному взгляду, к строгому выговору, иногда понадобится поставить мальчика в угол, не пустить в праздник к тетеньке и проч. |
| — Да будет тебе! — через силу улыбнулся непослушными губами Василий Иванович. — В конце концов, что я им такого сделал? И тем более — ты! Он действительно не чувствовал за собой никакой вины. Совесть его была спокойна. И, тем не менее, настроение испортилось окончательно… Отказавшись от ужина, он перенес телефон в свою комнату и, набрав номер Владимира Всеволодовича, сразу сказал: — Кажется, они нас все-таки перехитрили! — Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Владимир Всеволодович. Василий Иванович подошел к двери, плотнее закрыл ее и принялся объяснять: — Во время первой встречи я показал им денарий кесаря, который привез тогда для Ашота Телемаковича. Они утвердили его, как основную монету коллекции. Думали, тот продаст его за две или за три цены. А Ашот Телемакович категорически отказался продавать за любые деньги! — Да, дела-а-… — озадаченно протянул Владимир Всеволодович. — А может объяснить ему все и сказать, что тебя убить могут за этот денарий? — Ты что, Ашота Телемаковича не знаешь? — с горечью усмехнулся Василий Иванович. — Он скорее умрет вместо меня, но денарий не отдаст! — И это правда… Положение казалось безнадежным. Даже Владимир Всеволодович молчал и уже ничего не мог придумать. Василий Иванович вздохнул и с досадой сказал: — И дался же им этот денарий кесаря! Ведь если разобраться, то до революции вообще считалось, что на нем был изображен не Тиберий, а Октавиан Август! — Как ты сказал — Август? Откуда знаешь?! — сразу насторожился Владимир Всеволодович. — Не знаю — а видел! — Где?! — В книге — «Закон Божий» — И ты знаешь, где эту книгу можно достать? — Еще бы не знать! — усмехнулся Василий Иванович. — Из моего портфеля! Я ее на время взял почитать! А ты все это — к чему? — в свою очередь насторожился он и услышал оживающий голос: — К тому, что надо показать им эту книгу и предоставить на ее основании другой денарий — Августа. Насколько я помню, ты, словно специально для этого приобрел сегодня такой великолепный денарий. — Бесполезно! — вздохнул Василий Иванович. — Градов может сказать, что у нас устаревшие данные. Что теперь наука считает, что на денарии должен был быть изображен именно Тиберий. Вот если бы это была статья в современном журнале или хотя бы заметка… |
| — Так вот почему он не хотел, чтобы ты увидел его… — Еще бы! Тут, как говорится, можно сразу звать его, — кивнул на помощника генерального прокурора Владимир Всеволодович. — И открывать дело. Как говорится, в особо крупных размерах. Свидетелей, видевших, как нашли этот дарик, я могу найти сколько угодно! — Но я же ведь дал ему честное слово! — умоляюще посмотрел на друга Василий Иванович. — Ладно. Пусть скажет за это тебе спасибо! — хмуро ответил тот. — Иначе бы мы с ним разговаривали совсем в другом месте! Чувствовалось, что вид краденного дарика задел его за живое, давно уже не дававшее ему покоя. И он, действительно, только чтобы не подвести друга, не стал выводить Исаака Абрамовича на чистую воду. Только, сославшись на неотложные дела в клубе, неожиданно заторопился и ушел. Василий Иванович вздохнул, провожая его взглядом и — увидел входящего в клуб Ашота Телемаковича. С радостью он бросился к нему. Однако тут его ждало горькое разочарование. Ашот Телемакович наотрез отказался уступать денарий Тиберия не то, что за очень большие, — огромные деньги. — Даже и не просите! — испуганно замахал он руками. — Я даже и слышать об этом не хочу! Увидев огорченное лицо Василия Ивановича, он поспешил успокоить его: — Единственное, чем я могу вас утешить, так это тем, что готов продать свой прежний денарий Тиберия. Поверьте, если он и уступает тому, что я получил через вас, то совсем ненамного. А уступлю я его за обычную цену. Вздохнув, Василий Иванович купил монету. Но, вглядевшись в нее, с облегчением увидел, что этот денарий тоже очень хорош. Правда, не такой выпуклый, отчего на прежнем император был как живой. И оборотная сторона другая. Но в целом — она становилась одной из самых лучших во всей подборке. Да это и не удивительно. В коллекции Ашота Телемаковича не было не то что плохих, а даже средних монет. Теперь оставалось только ждать, как отнесется к такой замене Соколов, а самое главное, его помощник — Градов. Такая возможность представилась ему гораздо раньше, чем он ожидал. |
| — Ты что?! — грозно встретил его у входа донельзя возмущенный Владимир Всеволодович. — Все дело решил испортить? — Почему? — принялся слабо защищаться Василий Иванович. — Повесть в портфеле. Сейчас выкуплю монеты и можно сдавать заказ. — Какие монеты?! — оборвал его друг. — Пока тебя не было, наш конкурент успел перехватить половину из тех, что тебе принесли. Хорошо, я вовремя сообразил, что к чему, и успел на свои деньги взять шесть монет. Но денарии Тита с Домицианом и Эдесса ушли безвозвратно! — Это кому тут нужна Эдесса? — неожиданно послышался рядом вкрадчивый голос. Друзья оглянулись и увидели стоявшего за ними Викентия. — Нам! — в один голос вскричали они. — А у вас есть? — Имеется, причем в такой сохранности, как вам нужна. И связана с историей христианства. Только, увы — дома! Если желаете, привезу в следующее воскресенье. — Да нам она сегодня нужна… — поглядев на часы, вздохнул Василий Иванович. — Причем, только до двенадцати! — Можно и сегодня! — согласился Викентий. — Я ведь тут неподалеку живу. Если оплатите такси туда и обратно, то как раз успею. Тем более что на двенадцать часов у меня тут тоже одно важное дело… Василий Иванович тут же протянул Викентию деньги на такси, собрался расплатиться и с другом, но тот остановил его: — После, после! И протянул толстый научный журнал. — Со статьей?! — обрадовался Василий Иванович. — Ну не без нее же! — Вот спасибо! — И это тоже потом! — отмахнулся Владимир Всеволодович. — Ты лучше скажи, сколько монет нам еще нужно? — Пятьдесят пять уже есть. Значит, четыре, не считая Эдессы… — быстро подсчитал Василий Иванович. Владимир Всеволодович озадаченно покачал головой и махнул рукой: — Все равно другого выхода у нас нет. Пошли скорее искать четыре монеты! 3 Времени оставалось все меньше… …В помещении клуба было только и разговоров, что о трагедии с Ашотом Телемаковичем. — Не хотел тебя огорчать, ты и так после приступа. Но все равно ведь узнаешь, — вздохнул Владимир Всеволодович и глухо сказал: — Словом — Ашота Телемаковича больше нет. |
| 228. К Авлавию (131) Обличает его в излишней привязанности к софистике Слышу, что ты полюбил софистическое искусство, и для тебя чудным стало делом, например: говорить свысока, смотреть значительно, выступать подняв голову и с надменностью. Слышу, что желание твое устремлено туда – к Марафону и Саламину, этим вашим украшениям, и что ни о чем не думаешь более, кроме того, чтобы Мильтиадов и Киногиров, Каллимахов и Телемаков – все снарядить по правилам софистики и как можно ближе к своей цели. Если при этом ставить во что-нибудь и добродетель, ты уже наш, и что служит твоему прославлению, то пусть идет вперед своим путем. Но если ты вполне софист и забываешь о моей дружбе и о том, что неоднократно говаривали мы между собой о прекрасном, то не скажу чего другого неприятного, а сказать следующее не будет, может быть, нескромным: знай, что, недолго позабавившись перед молодыми людьми, весьма много посмеешься сам над собой, когда придет время взяться за ум, но будет уже поздно. 229. К Мелетию (143) Давнее прекращение переписки с ним уподобляя сну, сравнивает себя с Ахилловыми конями, отрясающими с себя прах Столько уже времени, и ни одного еще письма не получал я от тебя, как ни желательно было сие, и сам я не писал, хотя, думаю, и ты также ждал от меня писем. Какая недеятельность! Чтобы не сказать, какое бесчувствие! Что до сна, едва ли сравнится с нами и Арганфоний, так мы заспались. Где прежнее наше товарищество? Где эти общие речи и беседы? Где тот сладкий неиссякающий источник, из которого они черпались? Поэтому, хотя и поздно, я встаю, отряхаю с себя прах, по примеру Ахилловых коней, повременю, впрочем, говорить: отряхаю и гриву, чтобы ты не принял этого за шутку. А заботишься ли ты о нашей дружбе, это сделается явным, когда напишешь. 230. К Анисию (144) Благодарит Бога, что поездка Анисиева была благоуспешна, желает и себе того же Пришло ко мне письмо твое с известием о твоем здоровье и о том, что поездка твоя была благоуспешна. И за это все благодарение Богу! А если бы и я мог о себе написать что-нибудь подобное, то еще большее благодарение! 231. |
| Вот и вчера директор подошел к нему и сообщил, что будет серьезная комиссия из Москвы. — Уж не подведи нашу матушку школу, — попросил он, наполняя речь поэтическими словесами, так как подменял в эти дни заболевшую учительницу литературы. — Очаруй, их, заворожи, чтобы не заметили у нас недостатков! И предложил использовать один из самых лучших, уже опробованных на прежних уроках, рассказов. С этим Василий Иванович никак не мог согласиться. — Не могу я рассказывать ребятам одно и то же! — решительно возразил он. — Придумаю что-нибудь новое! — Ладно! — зная несговорчивый характер своего историка, вынужден был сдаться директор и предупредил. — Но только, чтобы это было не хуже прежних! «Не будет!» — улыбнулся Василий Иванович. К счастью, нумизмат, совершавший обмен с Ашотом Телемаковичем, подарил ему в прошлое воскресенье большую бронзовую монету римского императора Максимина Фракийца. Даже по портрету на ней было видно, что этот бывший крестьянин был провозглашен легионами после убийства законного императора, благодаря своей огромной физической силе и непомерной жестокости. Можно будет взять за основу исторический факт, что, придя к власти, Максимин Фракиец первым делом приказал умертвить всех, кто знал о его низком происхождении. Ну, а дальше — полный простор для фантазии. Посланные во фракийскую деревню воины казнят всех его родных и знакомых. И только племянник, который находился в это время в другом городе, узнав, что его дядя стал императором, спешит к нему, в надежде получить почести и богатство… Чем больше трудностей будет претерпевать он на своем пути, тем интереснее получится рассказ, в который можно будет уместить много, казалось бы, скучных деталей о жизни и быте Древнего Рима. Конечно, девочки, как впечатлительные натуры, станут переживать, зная, что племянника ждет неминуемая смерть. Поэтому конец надо сделать счастливым. Скажем, ему все же удастся добраться до ставки императора. Но… когда Максимина уже сверг очередной претендент на пурпурный императорский плащ… |
| Василий Иванович в ожидании Ашота Телемаковича посмотрел на входную дверь и увидел Владимира Всеволодовича. Тот шел к нему не свойственным для него быстрым шагом и при этом загадочно улыбался. Он сразу отвел друга к окну, где было меньше народа и, сказал: — Есть один очень выгодный заказ. Сын министра, сам, как их называют теперь, предприниматель, очевидно не зная, куда девать деньги, хочет собрать коллекцию античных монет. Все подробности он изложит тебе сам. Я же, зная тебя, скажу только одно — не вздумай отказываться от денег! Такой заказ может быть только раз в жизни! Василий Иванович внимательно выслушал Владимира Всеволодовича и с недоумением посмотрел на него: — А почему ты сам не возьмешься за него? — Честно скажу — хотел! — признался тот. — Но у меня скоро защита докторской диссертации, потом надо готовить археологическую партию. Словом — некогда. К тому же, они хотят именно тебя! — Почему? Я ведь без году неделя в античной нумизматике… — Откровенно говоря, я и сам поначалу был несколько удивлен этим. Однако потом понял, что они, кажется, навели все необходимые справки о нашем клубе, и ты подошел им больше, чем остальные. Тем более, им нужны не только монеты, но и, как они сказали, художественный сертификат к ним. То есть — твои рассказы! Ну так что, согласен? — Спрашиваешь… — Тогда идем! Владимир Всеволодович вывел друга из клуба и кивнул в сторону большого, тогда еще непривычного для Москвы, мерседеса: — Вон они! Дальше иди сам… И помни, что я сказал! Около машины стояли два элегантно одетых молодых мужчины. Один — рослый, с добродушным лицом и толстыми губами, с начальственным видом выслушивал другого, у которого, наоборот, было волевое и жесткое, хотя и красивое лицо. Как понял из разговора Василий Иванович, он предлагал своему начальнику под видом низкосортного горбыля вывозить из страны в Германию первоклассную древесину и заверял, что все проблемы с таможней на границе он берет на себя: вагоны будут опломбированы еще в Москве! Заметив подошедшего Василия Ивановича, предприниматели замолчали. |
| Ибо то и другое одинаково достигло высшей степени, говорю о тягости наших скорбей и о сладости твоей доброты. И если только благою вестью о своем прибытии ты столько обрадовал нас, что во всем у нас крайняя печаль сменилась светлою радостью, то чего не сделает один вид твой, когда прибудешь к нам ты, муж достопочтенный и добрейший. Какое утешение получит душа наша, внимая сладкому твоему голосу! Но да исполнится все это как можно скорее при помощи Божией, подающей малодушным успокоение и сокрушенным отраду! А о нас знай, что когда мы взглянем на себя, то сильно скорбим о настоящих обстоятельствах, да и враги наши не перестают (преследовать нас); но когда обращаемся мыслями к твоей досточтимости, то исповедуем, что велика милость все устрояющего ко благу Владыки, потому что нам позволено по соседству насладиться твоим приятным и добрым расположением к нам и сколько угодно до избытка насытиться такою пищею, если бы только возможно было когда-нибудь насытиться ею! 11. Евпатрию схоластику Приискивая, какое бы сделать приличное и прямо свойственное письму начало, я в привычных для меня чтениях, говорю о (священном) Писании, не мог найти ничего такого, чем бы воспользоваться; не потому, чтобы не мог там найти ничего подходящего, но потому, что считаю излишним писать подобное незнающим (Писаний). Ибо занятия внешними науками служат нам доказательством того, что ты не имеешь ни малейшего попечения о науках божественных. Итак, я не буду говорить с тобой о них, а начну речь с твоей ученостью о знакомом тебе. Учитель вашей науки изображает, как некто по обычаю старцев радовался после продолжительной своей скорби, видя пред собою сына своего и вместе внука от этого сына, который служит предметом радости. Состязание Одиссея с Телемаком о первенстве в храбрости, которое еще памятно кефаллинам, очень пригодно для цели нашего слова. Потому что ты и твой достойный всякого удивления отец, разделивши меня ныне между собою, как те Лаерта, стараетесь превзойти всех благородных мужей в почтительности и благосклонности ко мне, он оттуда, а ты из Каппадокии осыпая меня письмами. |
| — Тогда что — давай опять разойдемся и быстренько найдем единственную недостающую монету? — Давай! — в уверенности, что так оно и будет, охотно согласился Василий Иванович. Но не тут-то было! На этом их везение и закончилось. Как ни старались друзья, ни у кого из пришедших в клуб больше не было такой монеты, которая могла бы подойти для коллекции Соколова. Времени оставалось все меньше. 30 минут до сдачи заказа, 15, 10… Да и Викентий что-то опаздывал… Спешащий, огорченный Василий Иванович не сразу и заметил, как его знаками подзывает к себе старичок-искусствовед. — Третий раз проходите мимо меня и не видите! — сказал он. — Про Ашота Телемаковича уже знаете? Вот беда, так беда… Царство ему Небесное! И протянул, судя по виду, тонкую дореволюционную книжку с цветной обложкой. — А это вам! — Что это? — не понял Василий Иванович, лихорадочно соображавшего, как теперь быть со сдачей заказа, когда не хватает одной… даже пока двух монет?! У него не было сейчас даже одной свободной секунды. Нужно было срочно искать, спрашивать, смотреть — вдруг в последний момент у кого-нибудь отыщется нужное… А старичок-искусствовед, не замечая этого, продолжал: — Это — книга о воздушных мытарствах. Помните, вы просили? Удалось-таки все же вернуть. Поэтому и к вам просьба особо ее не задерживать. Мне нужно показать ее и другим. Как можно большему количеству других людей. Да и вы тоже говорите о ней людям. Нам-то, живым, хорошо, еще дается время на покаяние. А вот Ашот Телемакович, которого я не успел уговорить ее взять на время — а ведь сколько раз предлагал! — уже идет по этим мытарствам… — Да-да, конечно! — рассеянно кивнул Василий Иванович, положил книгу в портфель… И тут увидел бегущего к нему Владимира Всеволодовича. — Пятьдесят девять! — издали кричал тот. Еще одна медная монета императора Домициана легла в альбом. — Пойдем теперь к выходу. Эти уже там! — сказал Владимир Всеволодович. — А Викентий? — Пока еще нет. Но будем надеяться, что не опоздает! В крайнем случае, попросим их подождать немного… |
|
|
