| При подготовке собрания сочинений оригиналом для набора «Ионыча» послужил текст «Нивы». 12 мая 1899 г. Чехов писал А. Ф. Марксу: «Рассказ мой „Ионыч“, напечатанный в прошлом году в „Ниве“, благоволите также послать в типографию». Корректуру IX-ro тома Чехов читал в октябре 1901 г., в Москве – см. в письме к Л. Е. Розинеру от 8 октября 1901 г.: «Корректуру IX тома вышлю на этих днях». В текст первой публикации он внес при этом десяток поправок: в одном случае переменил слово, в другом – глагольную форму, остальные изменения коснулись предлогов, окончаний и пунктуации. Специальный вопрос составляет так называемый «таганрогский колорит» в «Ионыче». Какие-то детали в рассказе действительно, должно быть, восходят к картинам Таганрога. Так, М. П. Чехов утверждает, что «описанное в „Ионыче“ кладбище – это таганрогское кладбище» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 17; см. об этом также в статье П. Сурожского «Местный колорит в произведениях А. П. Чехова». – «Приазовский край», 1914, 3 июля). Некоторые исследователи находят в «Ионыче» черты, которые сам Чехов отмечал в быте таганрогских врачей: в письме к М. Е. Чехову от 3 января 1885 г. – «Как врач я в Таганроге охалатился бы и забыл свою науку, в Москве же врачу некогда ходить в клуб и играть в карты»; в воспоминаниях В. Ленского (В. Я. Абрамовича), относящихся к приезду Чехова в Таганрог в июле 1899 г.: «На вокзале А. П. был очень бодр, оживлен, много говорил, смеялся. Кому-то из врачей шутя сказал: – Литература – невыгодное занятие. Вон у всех таганрогских врачей есть свои дома, лошади, коляски, а у меня ничего нет. Брошу-ка я литературу, займусь медициной…» («Чеховский юбилейный сборник». М., 1910, стр. 349). Действительно, здесь отмечены некоторые «обязательные» черты преуспеяния практикующего врача, нашедшие место в «Ионыче», но вряд ли можно подобные детали возводить исключительно к таганрогским впечатлениям. Обстановка в «Ионыче» – русская провинция, но в среде московских врачей Чехов также мог черпать материал для будущего рассказа – см., например, в «Осколках московской жизни» саркастическую характеристику «ученого миллионера» Г. А. Захарьина с его «классическими сторублевками» («Осколки», 1883, 10 сентября). |
| В «Теории нравственных чувств» человеческие существа, напротив, выглядят совершенно иначе. Руководящим принципом поведения человека является любезная благожелательность, любовь. Поступки людей не рациональны, их ведут за собой эмоции — во что также верил друг Смита Дэвид Юм. Человек — это не одинокая личность, оторванная от общества, а его неотделимая составная часть. Смит подвергает острой критике школы, которые учат чемуто другому. С самыми резкими словами он обрушивается именно на систему Мандевиля, намного позже ошибочно приписанную исследователями творчества Смита ему самому и, кроме того, почитаемую за (величайший?) вклад этого ученого в историю экономики. В «Теории нравственных чувств» Адам Смит проявляет себя блестящим философом и очень способным (признанным и сегодня) учителем нравственности, но никак не экономистом. Он создал смелую, оригинальную и сложную психологосоциальную конструкцию только для выявления ошибочности подхода, ищущего за всем скрытую корысть. Иногда может показаться, что Смит шизофренически сравнивает себя с самим собой и одна книга ставит под сомнение другую. Больше чем один мотив Согласно Смиту, ключом к правильной точке зрения является комбинация мотивов. И потому он критикует Эпикура. Смит противится усилиям за всеми человеческими поступками искать единственный все объясняющий принцип. Вместо этого он предлагает два. Благожелательность, представляющая, с одной стороны, принцип деликатный и красивый, сама по себе, однако, не обладает достаточной силой. И нет ничего плохого в смешении благожелательности с себялюбием. Смит не считает это грешным или презренным. Правда, что примесь личного интереса уменьшает достоинство поступка, которому следовало бы быть результатом исключительно одной благожелательности… Благожелательность есть единственный, быть может, принцип, которым руководствуется в своих действиях божество… Но такое несовершенное создание, как человек, существование которого находится в зависимости от стольких внешних случайностей, в поступках своих часто должен руководствоваться, кроме благожелательности, и другими мотивами . |
| Знание приходит к нам многими путями и приобретается различными способами. Самый широкий путь для притока знаний – это стихийно переживаемый опыт. Упал ребенок раз, другой, третий – и он уже знает, как следует ставить ноги. Прожил он какое-то время на земле и понял, что день сменяется ночью, а ночь в конце концов светлеет и наступает новый день. Ценность постоянно наплывающего жизненного опыта рано осознается человеком, и тогда появляется у него стремление не только к пассивному приятию, но и к активному приобретению знаний. Это характерное стремление, особенно свойственное молодости, выражается в жадной погоне за новым опытом. Чаще всего новый опыт ищут прямо в самой реальности: в путешествиях, в наблюдениях, в знакомствах, в смене обстоятельств, в развлечениях, в рискованных начинаниях. На более высокой ступени, и уже не всегда по собственной воле, новый опыт стараются приобрести с помощью книг и систематических занятий. Здесь открываются стези школьного образования: начальная, средняя, иногда высшая школа. А далее, если получается, приходит пора научных исследований, т.е. целенаправленных и профессионально обставленных поисков знания. Человек, идущий по такому пути, превращается, как принято думать, в носителя и производителя знаний – в ученого специалиста. В чем смысл и ценность нового знания? Если рассматривать знание как закрепленный в памяти жизненный опыт, то ценность знания – суть ценность самой жизни. Пока человек устремлен в будущее и готов его пережить, он открыт новому знанию и ищет его: Ты — в будущем. Но, может быть, в таком, Которое сумеет совершиться… Здесь заложена глубокая и незыблемая основа, обеспечивающая устойчивую ценность знания. Ценность отнюдь не утилитарную, а ни с чем не сравнимую; следует, пожалуй, сказать: абсолютную ценность. Но существует и другой важный аспект этого вопроса. Если рассматривать знание как закрепленный в памяти и непременно повторяющийся опыт, то возможность повторения обстоятельств сразу выдвигается на первый план и предстает перед нами как некая утилитарная, и потому особенно заманчивая, ценность. Возможность повторения обстоятельств действительно крайне заманчива, так как она позволяет конструировать реальность, лепить ее по своему произволу и даже как бы творить ее. Мы знаем, например, что хина предотвращает приступ малярии. Используя это знание, т.е. этот многократно повторявшийся опыт, преподносим больному порошок хинина и тем самым «сотворяем» желаемую реальность: больной человек становится здоров. Мы знаем, благодаря многократно повторенным экспериментам, какие условия необходимы для того, чтобы двигатель внутреннего сгорания вращал колеса машины. Используя это знание, «творим» желаемую реальность: машина движется по земле и везет нас вперед. |
| Батюшка намерен нынешний год побывать у вас; но вряд ли сберется. Жить же в Болдине, вероятно, не согласится. Если не останется он в Москве, то, думаю, поселится в Михайловском. Очень благодарен Вам за Ваши попечения о нашем имении. Знаю, что в прошлом году Вы остановили батюшку в его намерении продать это имение и тем лишить если не меня, то детей моих последнего верного куска хлеба. Будьте уверены, что я никогда этого не забуду. А. П. 14 июня 1836 г. СПб. О Михайле и его семье буду к Вам писать. 721. Н. И. УШАКОВУ Около 14 июня 1836 г. В Петербурге. Около 14 июня 1836 г. В Петербурге. (Черновое) Возвратясь из Москвы, имел я честь получить вашу книгу — и с жадностию ее прочел. Не берусь судить о ней как о произведении ученого военного человека, но восхищаюсь ясным, красноречивым и живописным изложением. Отныне имя покорителя Эривани, Арзрума и Варшавы соединено будет с именем его блестящего историка. С изумлением увидел я, что вы и мне даровали бессмертие — одною чертою вашего пера. Вы впустили меня в храм славы, как некогда граф Эриванский позволил мне въехать вслед за ним в завоеванный Арзрум. С глубочайшим etc. 722. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ Конец мая — первая половина июня 1836 г. В Петербурге. Конец мая — первая половина июня 1836 г. В Петербурге. Поздравляю с благополучным возвращением из-под цензуры. Посылаю «Фонвизина». Послания Хвостова не имею, да и не видывал. Знаешь ли ты, что Фонвизин написал феологический памфлет: «Аввакум Скитник»? 723. А. А. КРАЕВСКОМУ 18 июня 1836 г. В Петербурге. 18 июня 1836 г. В Петербурге. Я разрешил типографии печатать «Париж» прежде последних двух статей: «О Ревизоре» и «О новых книгах», ибо «Париж», благо, готов: а те еще не переписаны и в тисках у Крылова не бывали. Простите, будьте здоровы, так и мы будем живы. Весь Ваш А. П. 18 июня. 724. Н. А. ДУРОВОЙ Около (не ранее) 25 июня 1836 г. Из Петербурга в Елабугу. Около (не ранее) 25 июня 1836 г. Из Петербурга в Елабугу. Очень вас благодарю за ваше откровенное и решительное письмо. Оно очень мило, потому что носит верный отпечаток вашего пылкого и нетерпеливого характера. Буду отвечать вам по пунктам, как говорят подьячие. |
| Мусульманское предание (например, о том, что до смерти Мухаммед приказал записать Коран, хотя и не в форме книги) в большой степени выдумка. Кроме всего прочего, тоже самое предание утверждает, что записаны были незначительные части, а большая часть Корана могла быть утеряна, после гибели мусульман при Йемама. Возможно, Абу Бакр собрал кое-что, что делали многие другие (о списке лиц нет согласия в двух перечнях переданных преданиями); но его собирание не было официальной редакцией, а скорее частным делом. Некоторые правоверные мусульмане утверждают, что слово “jama’a” (“собирать”) обозначает только “запоминать” (“заучивать наизусть”) в преданиях ссылающихся на столичные своды , поскольку эти собрания перевозились на верблюдах и конечно горели в огне, скорее всего это были записанные своды. Различные столичные территории придерживались различных сводов: Хомс и Дамаск придерживались аль-Асвада, Куфа – Ибн Масуда, Басра – ас-Ашари, а Сирия – Ибн Кааба. Значительные расхождения между этими текстами дали повод Осману провести радикальную редакцию. Курра яростно сопротивлялись ему в этом, а Ибн Масуд упорно отказывался оставить свой список, пока его не принудили к этому. Варианты сохранялись комментаторами и филологами только в случае достаточной близости к ортодоксальному прочтению для составления тафсир. Они настаивают, что сохраняли только варианты, являющиеся объяснительными статьями к тексту Османа. “Количество сохраненного таким образом материала, конечно, относительно мало, но замечательно то, что он вообще сохранился. При общем принятии стандартного текста прочие типы текстов, даже избежав пламени, должны бы были сойти на нет при передаче, по причине абсолютного отсутствия интереса к ним. Такие варианты, в случае их цитирования в образованной части общества должны были сохраниться только в небольшом количестве, только имеющие теологическое или филологическое значение, поэтому большинство вариантов должны были рано исчезнуть. Более того, даже учитывая, что эти варианты сохранились, существовали определенные попытки подавления в интересах ортодоксии. Можно сослаться, например, на случай великого багдадского ученого Ибн Шанабуда (245–325), который был допущен стать выдающимся авторитетом по Корану, но который принужден был публично отречься от использования в своей работе вариантов из старых рукописей”. |
| VI; ср. текстуально близкие мысли Лаевского в конце седьмой главы). По воспоминаниям В. А. Васильева, все, знавшие В. А. Вагнера, «хорошо помнят любимое положение профессора о том, что гуманитарные науки и философия должны быть основаны целиком на естественных науках Так рассуждал и фон Корен Чехов воспроизвел точно даже отдельные формулировки ученого» (В. А. Васильев. Из истории создания литературных образов А. П. Чехова. Образ фон Корена – героя повести Чехова «Дуэль». – «Известия Северо-Кавказского пед. ин-та им. Гадиева». Т. XIII. Орджоникидзе, 1937, стр. 185). От Вагнера исходили и некоторые чисто биологические сведения и реалии повести. В IX гл. Лаевский упоминает о биологических станциях в Неаполе или Villefranche. На этих станциях работал Вагнер (см. об этом в его «Отчете о заграничной командировке летом 1889», СПб., б/г, стр. 1. Там же – о бедности фауны Черного моря, стр. 9). Сохранились сведения о «прототипичности» некоторых более мелких деталей повести. По свидетельству П. Свободина, резкие словечки в речи Лаевского взяты Чеховым у Суворина (П. Свободин – Чехову, 6 ноября 1891 г. – Записки ГБЛ, вып. 16, М., 1954, стр. 225). Отголосок каких-то разговоров с Сувориным – упоминание о франко-русских симпатиях во внутреннем монологе Лаевского в начале второй главы. Фраза Лаевского «Ничего я, Саша, не вижу в этом хорошего», по свидетельству М. П. Чехова, заимствована из лексикона М. Н. Островского, министра государственных имуществ, брата драматурга (Вокруг Чехова, стр. 220. Ср. письмо Чехова М. П. Чеховой от 14 июля 1888 г.). В повести нашли отражение впечатления от поездок Чехова в Крым и на Кавказ в 1888 г., а также в Крым в июле-августе 1889 г. – одном из немногих месяцев в жизни Чехова, когда он «отдыхал, ничего не писал», купался в море, участвовал в пикниках, поездках в горы (Е. М. Шаврова-Юст. Об Антоне Павловиче Чехове. – «Литературный музей А. П. Чехова. Сб. статей и материалов». Вып. 3, Ростов-на-Дону, 1963, стр. 274). «На Афоне, – писал Чехов 25 июля 1888 г., – познакомился с архиереем Геннадием, епископом сухумским, ездящим по епархии верхом на лошади». |
| Оба садятся. Астров . Да? Что ж, погожу еще немного, а потом, извини, придется употребить насилие. Свяжем тебя и обыщем. Говорю это совершенно серьезно. Войницкий . Как угодно. Пауза. Разыграть такого дурака: стрелять два раза и ни разу не попасть! Этого я себе никогда не прощу! Астров . Пришла охота стрелять, ну, и палил бы в лоб себе самому. Войницкий (пожав плечами). Странно. Я покушался на убийство, а меня не арестовывают, не отдают под суд. Значит, считают меня сумасшедшим. (Злой смех.) Я – сумасшедший, а не сумасшедшие те, которые под личиной профессора, ученого мага, прячут свою бездарность, тупость, свое вопиющее бессердечие. Не сумасшедшие те, которые выходят за стариков и потом у всех на глазах обманывают их. Я видел, видел, как ты обнимал ее! Астров . Да-с, обнимал-с, а тебе вот. (Делает нос.) Войницкий (глядя на дверь). Нет, сумасшедшая земля, которая еще держит вас! Астров . Ну, и глупо. Войницкий . Что ж, я – сумасшедший, невменяем, я имею право говорить глупости. Астров . Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый. Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого мнения, что нормальное состояние человека – это быть чудаком. Ты вполне нормален. Войницкий (закрывает лицо руками). Стыдно! Если бы ты знал, как мне стыдно! Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какою болью. (С тоской.) Невыносимо! (Склоняется к столу.) Что мне делать? Что мне делать? Астров . Ничего. Войницкий . Дай мне чего-нибудь! О, боже мой… Мне сорок семь лет; если, положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О, понимаешь… (судорожно жмет Астрову руку) понимаешь, если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось, как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь… Подскажи мне, как начать… с чего начать… Астров (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение, твое и мое, безнадежно. |
| Бобринский 381 Брызгаловым 382 (кастеланом Михайловского замка; полуумный старик, щеголяющий в шутовском своем мундире, в сопровождении двух калек-сыновей, одетых скоморохами. Замеч. для потомства). Государь полковником Измайловского полка etc. В городе шум. Находят это всё неприличным. Февраль. С генваря очень я занят Петром. На балах был раза 3; уезжал с них рано. Придворными сплетнями мало занят. Шиш потомству. На днях в театре граф Фикельмон, говоря, что Bertrand 383 и Raton 384 не были играны на петербургском театре по представлению Блума 385 , датского посланника (и нашего старинного шпиона), присовокупил: «Je ne sais pourquoi; dans la comédie il n " est seulement pas question du Danemarck». Я прибавил: «Pas plus qu " en Europe». Филарет 386 сделал донос на Павского, будто бы он лютеранин. – Павский 387 отставлен от великого князя 388 . Митрополит и синод подтвердили мнение Филарета. Государь сказал, что в делах духовных он не судия; но ласково простился с Павским. Жаль умного, ученого и доброго священника! Павского не любят. Шишков, который набил академию попами, никак не хотел принять Павского в числе членов за то, что он, зная еврейский язык, доказал какую-то нелепость в корнях президента. Митрополит на место Павского предлагал попа Кочтова 389 , плута и сплетника. Государь не захотел и выбрал другого 390 , человека, говорят, очень порядочного. Этот приезжал к митрополиту, а старый лукавец сказал: «Я вас рекомендовал государю». Qui est-ce que 391 l " on trompe ici? В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже – не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков 392 (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит. Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен. Низость до того доходит, что он у детей Канкрина 393 был на посылках. Об нем сказали, что он начал тем, что был б…, потом нянькой, и попал в президенты Академии Наук, как княгиня Дашкова в президенты Российской академии. |
| И Аристотель восстал со всей силой своего философского таланта против преувеличенного разрыва идеи и вещи. Конечно, идея вещи отлична от самой вещи, считал Аристотель, и до некоторого момента она вполне может мыслиться в таком самостоятельном виде, если уж соблюдать научную точность и теоретически фиксировать постепенный процесс разной степени взаимопроникновения вещи и ее идеи. Однако, по мнению Аристотеля, в реальном бытии совершенно невозможно оторвать одно от другого и устанавливать резкое противопоставление вещей и идей. Таким образом Аристотель сам не отрицал роли идей в осмыслении материального мира, но, становясь на путь критики крайнего идеализма, свое собственное учение об идеях пытался использовать исключительно ради чисто жизненных целей и ради понимания всей действительности как художественного произведения, пронизанного глубочайшим идейным смыслом. Здесь, однако, необходимо обратить внимание еще на одну чрезвычайно оригинальную особенность аристотелевского мышления, которая удивительным образом проявилась в совмещении живого всеохватывающего взгляда философа на жизнь с ее детальным, часто скрупулезным и доходящим у него до мелочей исследованием. Аристотель — небывалый любитель расчленять всякое общее представление о предмете, детализировать его и выделять в нем тончайшие, неповторимые черты, а, значит, и вообще описывать действительность во всем ее бесконечном разнообразии и сложности. Из-за такого аналитического подхода к предмету и к самой жизни многие исследователи Аристотеля увидели в нем черты той философии, которая именуется обычно отрицательно «схоластикой». Но можно только удивляться тому, как при всей этой так называемой «схоластике» Аристотель нигде не терял живого ощущения жизни. Действительно, после внимательного изучения всех этих с виду «схоластических», рассудочных схем и микроскопических деталей восприятие жизни у Аристотеля становится значительно глубже, значительно ярче и убедительнее. Авторы этой книги хотят помочь читателю понять подход ученого-аналитика к предмету философского изучения и этот живой опыт жизни в их неразрывном всеединстве. |
| «Письма Сократа и сократиков» представляют большие затруднения. Этому вопросу за последнее время были посвящены две работы: L. Köhler. Die Briefe des Sokrates, 1928 г. и Sykutris. Die Briefe des Socrates und der Socratiker, Paderborn, 1933 г.. Можно сожалеть, что смерть последнего ученого помешала его изданию текста этих писем, уже объявленных у Вейдмана. Первая работа — довольно слабая, хотя ее издательница по-видимому постоянно консультировалась с Синутрисом. Зато вторая дает очень четкие пути дальнейших исследований. Ее выводы таковы: исключая двух писем — 28-го Спевсиппа (подлинного) и 35-го (пифагорейского, вероятно, подлинного), остальные делятся на две группы: 1–7 — письма Сократа и 8-27, 29–34 — его учеников. Terminus ante quem для первой группы — папирус III века н. э. (Mitteis Wilcken Chrestom. Der Papyruskunde 12, 183). Судя no языку, довольно красивому стилю, их можно отнести к эпохе раньше I века. Вторая группа дает ряд привлекательных образов со стремлением к биографическим данным учеников Сократа. Хороший риторский стиль с неудачными стремлениями писать просто; автор хорошо знал Платона, особенно его письма, равно ряд диалогов сотоварищей Платона, например, диалог Федона «Симон». Время написания — I–III век. Источником для этого очень образованного автора служил, вероятно, какой-либо философско-исторический словарь, более полный, чем изложение Диогена Лаэртского. Все вместе дает интересную картину, как древность рисовала себе взаимоотношения между философскими школами и положение Платона при дворе Дионисия II наряду с другими философами. С. П. Кондратьев ПИСЬМА АРХИТА Архит Платону желает здоровья. Хорошо, что ты выздоровел; об этом ты и сам мне прислал письмо, и бывшие с Ламиском сообщили мне. Мы приложили старание относительно записей, пошли к луканам и там встретили детей (учеников? произведения?) Окелла. То, что им написано/о законе, о царстве/о справедливости и о происхождении всего/сущего/, мы это и сами имеем, и тебе послали. Всего остального, теперь, по крайней мере, нельзя было найти; если они будут найдены, они будут у тебя (придут к тебе?). |
|
|
