| Не слишком ли мягко сказано? Впрочем, не следует забывать, что г. Татарский считает Симеона чуть не святым и потому о недостатках Симеона ему неудобно было выражаться иначе, как с величайшей деликатностью и осторожностью. Пусть этого требует тенденция книги; но, нельзя не удивляться тому, что, не могши не признать в характере Симеона вкрадчивости, неискренности и льстивости, г. Татарский, тем не менее, во всем доверяет ему, даже не сомневается в правдивости его показаний о себе самом. В-третьих, само положение Симеона заставляло его фальшивить, быть неискренним. У Симеона было много врагов. При своей слабохарактерности в борьбе с ними, он, естественно, чаще всего пользовался хитростью, ловкостью, изворотливостью, обманом, тем более, что наклонность к такого рода борьбе он мог заимствовать у своих учителей-иезуитов и у своих земляков-поляков: те и другие не способны к честной, открытой борьбе, и не брезгают, а, напротив, любят поражать своих врагов, а порой и не врагов в тыл, – оно безопаснее, да и цель достигается легче и лучше. – Далее, Симеона обвиняли в не православии и притом это обвинение шло со стороны такого авторитета, как патриарх. Не смотря на свою силу при Дворе, Симеон не мог не трепетать пред таким обвинением. Известно, как в то время русские высоко ценили дух православия и какие кары угрожали отступникам от него. За не православие Симеона могли не только выгнать из Двора, но и сослать в Соловки, или в Сибирь. Одним словом, Симеону нельзя было не считаться с таким обвинением, тем более, что оно было небезосновательно. Итак, как это обвинение было взводимо на него не столько официально, сколько посредством слухов, молвы, то он и оправдываться должен был тонко, осторожно: недостаточно было заявить, что я де православный, а нужно было самими действиями и речами показывать вид ревнителя православия. Симеон так и поступал, что особенно обнаружилось в проекте Привилегий Академии. Но так, как он не был вполне православным, то ему неизбежно приходилось лицемерить, двоедушничать, фальшивить. Мы не можем судить его за это слишком строго, потому что такой образ действия вытекал из естественного чувства самосохранения; но это дает нам новое основание относиться к Симеону с недоверием. Итак, Симеон Полоцкий и по воспитанию, и по образованию, и по национальному характеру, и по обстоятельствам своей жизни, был человеком, не заслуживающим доверия. Г. Татарский ничего этого не принимает во внимание, по отсутствию ли критической проницательности, или вследствие излишней привязанности к Симеону. |
| При чтении послания Сильвестра невольно припоминаются слова Чацкого: «Ври, да знай же меру». Ведь будь на месте Полоцкого человек строгий и правдивый или даже просто порядочный человек, он разорвал бы подобное послание в клочки, да Сильвестр пред таким человеком и не осмелился бы небольшое послание нагружать целым арсеналом самого беззастенчивого ласкательства. Но, в том то и дело, что учитель был льстец, сам любил лесть и научил этому художеству своего ученика, который, кажется, превзошел в этом самого учителя. Г. Татарский в доказательство того, что послание Сильвестра не проникнуто лестью, объясняет, что Сильвестр в «эпистолии» к неизвестному приятелю изобразил Симеона в еще более возвышенных и светлых чертах, а случилось это после смерти Симеона, когда он не мог льстить последнему (стр. 229). Но, во 1-х, совершенная неправда, будто эта эпистолия заключает в себе большие похвалы Симеону (извлечения из нее помещены на стр. 331–334), нежели упомянутое послание Сильвестра к Симеону. Во 2-х, даже самых заурядных людей по смерти их восхваляют, особенно их друзья. В этом не только нет ничего дурного, но это даже требуется приличием. Но воскурять фимиам живым и особенно, в глаза, разве этого требует приличие? Разве это хорошее дело? Поэтому рассматриваемое доказательство г. Татарского, которым он хочет оправдать Сильвестра, скорее достигает противоположного результата и может быть причислено к «наивным доказательствам»; оно опять свидетельствует о том, что г. Татарский или намеренно закрывает глаза пред истинной, или не понимает самых простых отношений. Он послание Сильвестра считает весьма замечательным в том отношении, что оно рисует пред нами в ярких и полных чертах чувства удивления и преданности ученика своему знаменитому учителю (224 с.); а мы думаем, что оно замечательно в том отношении, что показывает, до какой беззастенчивости может доходить искусный льстец в речи, обращенной к льстецу; нам думается, что оно не только не свидетельствует о святости жизни Симеона (выражение г. |
| Симеон Полоцкий, имея опору на троне, мирно умер на своем посту в 1680 г., оставив по себе ученика и продолжателя своего богословия в лице игумена Сильвестра Медведева. Сильвестр в 1665 г. был еще чиновник Тайного Приказа, т. е. просто личной канцелярии царя Алексея Михайловича. Затем встречаем Сильвестра на службе подьячего в приграничных Курске и Путивле. Уже тогда он подпал под влияние латинской школьной атмосферы. В 1672 г. мы находим его уже в Мочанской Пустыни и вскоре, в 1675 г. в полном постриге. Его монашеское имя было Симеон, но в истории он остался с своим мирским именем Сильвестра. Зная его приверженность к его учителю Симеону Полоцкому, царь Федор по смерти Симеона П. (1680 г.) назначил инока Симеона-Сильвестра «строителем», т. е. настоятелем Заиконоспасского монастыря, надолго ставшего (с XVII по XIX в.) местом богословских школ в Москве. В Москве, как прямой ученик С. Полоцкого, он примкнул к придворным кругам царя Федора, его сестры Софьи и ее любимцев — Федора Шакловитого и кн. В. В. Голицына. Последний был увлеченным западником. И этим воспользовались иезуиты, прибывшие в Москву в составе австрийского посольства. Под покровом торгового предприятия иезуиты приобрели себе дом в Немецкой Слободе и, конечно, тайно разжигали спор о Св. Дарах. Сильвестр Медведев по отзывам современников был человеком более умным и даровитым, чем его учитель Симеон Полоцкий. Ревнители греческой школы боялись его влияния больше, чем С. Полоцкого. Свидетельством его эрудиции остается серьезный и, строго говоря, первый русский библиографический труд: «Оглавления книг и кто их сложил». Цитаты Сильвестра из отеческой письменности очень разнообразны. После падения его, в его библиотеке нашли 603 книги на латинском, польском, немецком языках. И только 18 книг на славянском языке. Так как замышлялся план устройства в Москве высшей школы — Академии, то все подразумевали, что во главе ее останется Сильвестр, как настоятель Заиконоспасского монастыря. Слухи о предполагаемом открытии в Москве высшей школы распространились и за польско-литовским кордоном. В Москву начали являться соискатели ученого положения. В 1681 г. явился некий белорус Ян Белободский. Сумбурность его богословских убеждений, по поручению патр. Иоакима, обследовал С. Медведев и этим укрепил свою репутацию, как авторитетный богослов. На соборном заседании, в присутствии патр. Иоакима, Сильвестр изобличил Яна Белободского в наличии у него смеси доктрин лютеранских, кальвинских, а вместе и латинских. Молва потом говорила, что Белободский, как цыган, исповедует веру той страны, где проживает. Патр. Иоаким, однако, не обольщался этой демонстрацией православности самого Сильвестра. И патриарх, конечно, не заблуждался, что Сильвестр убежденно разделял весь латинствующий стиль школы Симеона Полоцкого. Может быть, потому патр. Иоаким и не торопился с открытием Академии, что боялся отдачи ее в руки талантливого Сильвестра Медведева. |
| Во-первых, Симеон учился в иезуитских коллегиях, чего не отрицает и г. Татарский (33 и 298 стр.); признает он и то, что нравственно-воспитательное действие иезуитской системы не могло остаться без влияния на характер Полоцкого (42 стр.), что «он был всецело проникнут началами этой системы образования со всеми ее характеристическими достоинствами и недостатками» (стр. 42), что знаменитая (!) дисциплина пройденных Полоцким школ… создавала характеры «сдержанные, изворотливые, жаждущие выдающейся роли в обществе и умеющие для того искусно подделываться к авторитетам предержащей власти. И в этом отношении, заключает г. Татарский, в личности Полоцкого замечаются характеристические особенности той среды, в которой он воспитался» (42 стр.). Да и действительно, можно ли около огня вертеться и не обжечься? Спрашивается, заслуживают ли доверия слова человека, прошедшего такую школу, особенно, когда он говорит о самом себе? Во-вторых, хотя Симеон был белорус, но он родился и долго жил в Польской земле, и по характеру был настоящий поляк. Λ можно ли верить полякам? Поляк тщеславен; у него нет ни истинного самолюбия, ни сознания своего достоинства; он пресмыкается пред высшими и в свою очередь, любит, чтобы ему ласкательствовали низшие. Таков был и Симеон, как показывают его отношения к государям, к боярам, к патриархам, к архиереям и к его ученику Медведеву. А где лесть и пресмыкательство, там не место правде. Никто не станет доверять тому, кто сам льстит и любит слушать лесть; а г. Татарский почему то Симеону Полоцкому верит. Далее, поляк – человек двуличный, двоедушный: он обходится с тобой почтительно и любезно, льстит, заискивает, в душу влезает; а между тем, в то же время, он строит тебе ковы, распускает стороной клеветы, при всяком случае, готовя подставить ножку и опять, как ни чем не бывало, уверяет тебя в дружбе и во всех наилучших своих чувствах. Таков был и Симеон. Недаром ученый инок Евфимий причислял его к людям, которые только «словами ласкательными глаголют. И пред собой зряще хвалят и яко с любовным беседуют, отшедши же уничижают и оклеветают; потоля тебя хвалит,– поколя не обманет, а как обманет, абие тебя аки волк потребит; он сказует: виноват, а за дверьми наготовил на тебя семь лопат» (181 стр.). |
| Число упражнений простирается до 220; из них подавляющее большинство писано на языке польском и только пять на латинском. Все упражнения (praxes) суть образцы речей на разнообразнейшие случаи. Об этом разнообразии свидетельствуют уже многочисленные рубрики, под какие (очевидно, согласно с теоретической риторикой) подведены помещенные здесь речи. Рубрики эти следующие: Praxes de oratione: gratulatoria, salutatoria, gratiarum actoria, valedictoria, nuptiali, propinatoria, exhortatoria, petitoria, consolatoria, deprecatoria, conciliataria, suasoria, accusatoria, invectiva, obiurgatoria, expostulatoria. Из отдела: «praxes de oratione gratulatoria» отметим здесь три речи на латинском языке, имеющие в сборнике следующие оглавления: 1) «De festo s. Sylvestri Illustrissimo Metropolitae Silvestro Kossow gratulantur sic». – (л. 45); 2) «Ingredientibus religionem duobus sodalibus congregatio Vilnensis gratulabatur sic»... (л. 48 об.); и 3) «Discipulus iisdem (т.е. ingredientibus... et caet.) gratulabatur sic» (л. 49). Разумеется, далеко не все образцовые речи, находящиеся в этом отделе сборника, составлены были самим С. Полоцким (это видно уже из содержания некоторых речей); очевидно, большинство их было только переписано им; но не подлежит сомнению и то, что некоторые речи принадлежат перу самого Полоцкого. Об этом свидетельствуем уже характер письма некоторых упражнений, с помарками, изменениями слов и выражений и т.п. В особенности это должно сказать об упражнениях на лл. 143–148 (независимо от помарок здесь и бумага резко отличается от бумаги других тетрадей сборника). На 175–178 лл. 9 находится несколько черновых речей и писем к разным особам, не датированных, но, без сомнения, принадлежащих к более позднему периоду жизни Полоцкого, так как здесь помещено упомянутое письмо к архимандриту полоцкого Богоявленского монастыря Игнатию Иевлевичу 10 , свидетельствующее о патронатских отношениях последнего к Симеону. В этом же небольшом отделе встречается плачевное излияние сына «de obitu parentis». Содержание этого излияния дает твердое основание для предположения, что здесь речь идет о смерти отца самого Симеона. |
| Иерофей Татарский Введение. Общее историческое положение личности Симеона Полоцкого Личность Симеона Полоцкого в истории тесно связана с тем просветительным движением, которое с особенною силою открылось в Московской Руси со второй половины XVII века. Грубое невежество, исторически унаследованное от прежних времен, стояло теперь в совершенном противоречии с новыми требованиями жизни и пробудило в сознании лучших людей эпохи мысль о необходимости поворота. На встречу открывшейся потребности в просвещении появилось здесь в это время не малое число почтенных и ревностных деятелей, и между ними Симеону Полоцкому принадлежит едва ли не самое выдающееся значение. Таким образом, чтобы определить историческое положение личности Симеона Полоцкого и удобнее соразмерить впоследствии его просветительные заслуги, необходимо бросить общий взгляд на исторически сложившуюся картину этого невежества, которое обширностью своих размеров и притязаний условливало общее направление жизни и деятельности этого замечательного человека. Не имеет возможности, вследствие разных неблагоприятных исторических условий, развить самобытные источники просвещения, Русь Московская издревле, по преданию, получала его от Византии; но, с политическим упадком Греции, этот и прежде уже слабый ток просвещения почти совершенно прекратился. С другой стороны, усвоенное ею византийское начало удаляло ее от всякого сближения с латинским западом и, в особенности, устраняло приходившие оттуда всякого рода знания и науки. Отсюда, в области просвещения, до просветительных начинаний XVII века, здесь образовался полный застой, совершенная исключительность, основанная на ревнивом оберегании древних преданий, занесенных сюда из Византии. В Москве, до самого учреждения при патриархе Филарете греко-латинской школы уже около половины XVII века, не было в собственном смысле школ, в которых преподавались бы какие-либо науки. Главными рассадниками грамотности и некоторого книжного просвещения были до того времени лишь монастыри. Здесь сосредоточивались и сохранялись дошедшие до нашего времени обширные библиотеки по древней письменности; здесь же, преимущественно, получали свое образование и те немногие лица из духовной иерархии русского происхождения, которые известны как замечательные деятели в истории нашего древнего просвещения. Но монастырское образование было, все-таки, слишком не высоко; оно состояло, большею частью, только в одной начитанности, в простом умении читать и переписывать книги, и даже в таком своем виде распространялось не на многих. Поэтому, даже монашеское духовенство в древней Руси составляло разряд людей, большею частью невежественных, и на ученых монахов того времени, достигавших иногда большого умственного превосходства путем самообразования, должно смотреть только как на замечательные весьма редкие исключения. |
| 119. л. 405. Прочих там нет. Все они относятся к Сербскому исправленному переводу Григория Богослова , и вероятно принадлежат Сербскому исправителю. В них между прочим содержится объяснение, почему известное место переведено так, а не иначе. Напр. в толковании на неделю Пятидесятницы, он перевёл: коши вещи сть ранительныа. Здесь пишется объяснение: глютъ. ко н коши бх, нкоего. иже рогле имше. ранше плетщихъ лестно. Исправитель читал πληκτικν, т.е. наносящие раны, вм. πλεκτικν, как читал Московский исправитель толкования, и перевёл: плетительны (л. 213.). Перед 237-м листом вплетена посторонняя тетрадь в шесть листов, с пометою по страницам снд– сз. В ней на 1-м листе рукою Симеона Полоцкого написаны: на Рож: Хртво, – или краткая поздравительная речь благодетелю, и другая – родителю. К сим двум речам приписана другою рукою третья на день Богоявления, под названием: многолтное, от духовного лица царю Феодору Алексеевичу. На об. рукою Симеона же Полоцкого списано на Латинском языке письмо Лазаря Барановича, епископа Черниговского, к митрополиту Газскому Паисию Лигариду, из Новгорода Северского от 26 Апреля 1664 г. Здесь Баранович просит митрополита, чтоб он, пользуясь особенною милостью царскою, доставил случай воспользоваться ею и посылаемым братьям; вместе с сим выражает желание видеть его лично. На л. 2. другое письмо Лазаря Барановича к тому же Паисию от 16-го Авгус. того же года, также на Латинском языке. Здесь епископ Черниговский старается извинить тогдашний обычай в Малороссии рукополагать за одной литургией по нескольку священников и диаконов. Valetudine saniore ipsemet hunc Orientalem servavi ritum, nonnisi unum diaconum et alteram presbyterum ordinando. Sed succedente notabili valetudinis jactura invitus mutavi stylum, et ne crebris celebrationibus citius consumar, in una cum Christo ut gallina congrego В особой приписке потом изъявляет желание знать мнение Паисия о книге: Tribunal Patrum Orientalium de processione Spiritus s. et de primatu Romano, соч. иезуита, и просит сообщить ту же книгу Симеону Полоцкому , которого называет своим братом. Наконец спрашивает мнения Паисия о ненарушимости брака отведённых в плен. На 3. л. Письмо к епископу Мстиславскому и Оршанскому (Мефодию), на Польском языке, из Москвы, 1664 г. По содержанию оно незначительно; свидетельствует о готовности пишущего служить упомянутому епископу, чем может. Едва ли это не письмо самого Симеона Полоцкого : потому что он упоминает о своих трудах в обучении некоторых лиц Альвару, по указу царскому; да и не мог иметь никакого побуждения списывать своею рукою чужое письмо, столь не важное по содержанию. |
| И.М. Тарабрин высказал предположение, опираясь на публикацию челобитных Симеона и «Ивашки Емельянова» в «Вестнике Европы» (1828. 17. С. 42–43; текст этих челобитных содержится в рукописных источниках: ГИМ. Син 130 Л. 183; РГБ, F. XVII. 83. Л. 20). что убитый стрельцами брат Симеона Полоцкого иеромонах Исакия есть одно лицо с его братом Иваном Емельяновичем, жившим в Москве при Симеоне в одной с ним келье. Независимо от И.М. Тарабрина такое же предположение выдвинул М.Ю. Гордеев (см.. М.Ю. Гордеев. Новые данные к биографии Симеона Полоцкого : завещание матери просветителя//Славяноведение. 1999. 2. С 42) на основании других материалов, представленных в том числе в названной публикации М.А. Робинсона и Л.И. Сазоновой. И.М. Тарабрину не было известно, что у Симеона Полоцкого было два родных брата по имени Иван (Ян) – «единокровный» (Петровский-Ситнянович) и «единоутробный» (Шеремет). М.Ю. Гордеев полагает, что именно единоутробный брат Симеона Иван Шеремет стал после пострижения в монахи Исакием. Такое предположение на настоящем уровне изученности источников можно считать достаточно достоверным. Черновик челобитной находится в 34-й. сборной, тетради рукописи с листами из разной бумаги и разного формата, что позволяет предположить, что стихотворения, содержащиеся здесь, были написаны в разное время. Лист с черновиком челобитной привлек внимание Симеона возможностью использовать его оборотную сторону, на которой он написал рассуждение в стихах о смерти («Смерть трегуба») и шесть двустиший под общим названием «Монах». Челобитная, по-видимому, навеяла Симеону стихотворные размышления о случившемся и стала для них своего рода прозаическим предтекстом. Лист с черновиком челобитной и стихами на его обороте (л. 279) подклеен в автографе к предыдущему листу. «Христос кокоши Себе...’ (fol. 236) Taken from Faber, In Festo S. Stephani Protomartyris, No. 7 «Documenta et Mysteria [on the Gospel for the day, viz. Matt. 23.34–9]», sect. 7 «Ad Christum confugiendum»: «Videte quo confugiendum sit, cum vagi et dispersi inter insidias tartarei M ilvi degim us; ad alas utique Christi, quas erga nos expandit, sicuti testatur in hodierno Evangelie [cf v. 37 »How often w ould I have gathered thy children together, even as a hen gathereth her chickens under her wings " ].» The image of the eagle has been added by Simeon. |
| В 1660 г. Симеону Полоцкому случилось побывать в Москве, и снова он не упустил возможности преподнести царю стихотворный панегирик и привлечь к себе его внимание. После захвата Полоцка польскими войсками (1661), в 1663 г. Симеон переселился в Москву. Благодаря рекомендательным письмам архиепископа Лазаря Барановича к Газскому митрополиту Паисию Лигариду, который в ту пору жил в Москве и пользовался особым благоволением царя Алексея, Симеон сумел завязать знакомства при царском дворе, при этом с большим искусством использовал свой поэтический талант. Одновременно началась его педагогическая деятельность в училище Заиконоспасского монастыря, где среди его учеников оказался и Сильвестр Медведев, в будущем иеромонах . Чисто литературную деятельность Симеона мы затрагивать не будем, остановимся лишь на тех фактах московского периода его жизни, которые связаны с церковными событиями эпохи. Симеон прибыл в Москву в тот момент, когда отношения между царем Алексеем и патриархом Никоном особенно обострились и одновременно вспыхнула полемика с вождями раскола. Симеону поручено было подвергнуть взгляды расколоучителей основательной критике. Так появился первый его большой труд — «Жезл правления», который вначале считался официальным документом Собора 1666 г. против раскола. Симеон составил этот труд с немалой схоластической изощренностью и полемическим искусством, обнаружив великолепное знание церковной литературы, при этом он использовал даже цитаты из сочинений Максима Грека и Зиновия Отенского и из постановлений Стоглавого Собора, но в то же время его сочинение не свободно от некоторых ошибок, от искажения мнений и высказываний представителей противной партии, от грубого осуждения вождей раскола и даже от употребления множества бранных слов, что тоже свойственно было средневековому полемическому искусству . Его карьера развивалась блестяще, он получил место учителя царских детей: старшего, царевича Алексея, а после его смерти (1669) будущего царя Федора и царевны Софьи. Склонность последних к западной культуре, их сочувствие явлениям этой культуры с определенностью можно объяснить влиянием Симеона. Началась лучшая пора его жизни, жил он в роскоши, сферой его деятельности стал царский двор, он проповедует здесь, пишет поздравительные стихотворения, театральные пьесы и другие литературные произведения. С большим усердием поддерживает он предложение об учреждении академии в Москве, которую, согласно плану, набросанному им самим или его учеником Сильвестром Медведевым, следовало организовать по образцу Киевской коллегии. До самой своей смерти в 1680 г. Симеон был уважаемой персоной, признанным ученым и известным литератором. |
| – Наконец о том, что Симеон учился у иезуитов и от них воспринял католические заблуждения, свидетельствует патриарх Иоаким (298 с.). Свидетельство его тем более достоверно, что по самому сану его ему неудобно было лгать, а главное, он, по нашему мнению, не был врагом Симеона в собственном смысле: он не сделал ему никакого зла и даже прямо называет его ученым и добронравным, но он не любил Симеона за его католицизм и неповиновение своей власти. Обращает на себя внимание отношение г. Татарского к едкой, но правдивой характеристике Симеона, написанной Евфимием. Евфимий следующими чертами изображает Симеона, как человека злого, коварного, льстивого и двоедушного: «он смиренно челом бьет и кланяется до земли, дабы камение собрал и на главу твою метал; он сказует: виноват, а за дверьми наготовил на тебя семь лопат. Смирение его волчее, а не овчее»… Такие люди «словами ласкательными глаголют и пред собой зряще хвалят, и яко с любовным беседуют, отшедши же уничижают и оклеветают; они устами осклабляются и почнут хвалити: как премудр, как честен, как учен!... Но никако то правда, обманует, прельщает: потоля тебя хвалит, поколя не обманет, а как обманет, абие тебе аки волк потребит»… Это совершенно верная, нисколько не преувеличенная и необычайно меткая характеристика Симеона. Правдивость ее подтверждается отношениями Симеона к патриарху Иоакиму и вообще, всеми его отношениями, многочисленными проявлениями его ласкательства и пресмыкательства, ради удовлетворения честолюбия и корыстолюбия. Но г. Татарский, без всякого основания, предполагает, что Евфимий набросил такую тень на нравственное достоинство Симеона будто бы в чувстве бессилия причинить существенный ущерб влиятельному положению своего противника (180 с.), что он будто бы питал сильнейшую личную неприязнь к Симеону (182 с.) и кроме того, будучи фанатическим приверженцем греческого учения, ненавидел Симеона, как латинника. По нашему мнению, все это фразы, которых г. Татарский ничем не подтверждает. Он старается представить дело так, что, кроме привязанности Евфимия к «греческому учению», которую почему то он называет «фанатической», Евфимий старался вредить Симеону из зависти к высокому положению последнего. |
|
|
