| 15 . Уже тогда, следовательно, предызображалось знамение будущего Креста, и в то самое время, когда с Него был снят хитон 52 , то есть плоть, которую Он принял, с Него было совлечено прекрасное многоцветье добродетелей. Значит, Его хитон, то есть плоть 53 , а не Божество обагрилось кровью: они смогли похитить у Него одеяние плоти, но не бессмертие жизни. Этот хитон обагрили кровью иудейские звери, те, о которых Он говорит: Вот, Я посылаю вас как овец среди волков ( Мф. 10. 16 ). 16 . Что удивительного, если ров был пуст ( Быт. 37. 24 )? – если нет воды во рве иудеев, которые оставили источник воды живой и сделали себе водоемы разбитые ( Иер. 2. 13 ) 54 . И чтобы ты знал, что это истинная глина, Сам Господь говорит о Себе: Положили Меня в рове глубоком, во тьме и в тени смертной ( Пс. 87. 7 ). 17 . Итак, Христа покупают те, кто приносит добрые благовония 55 : фимиам, которым благоухают жертвенники благочестивого ума, как и Давид говорит па греческом языке: Κατευθυνθτω προσευχ μου ς θυμαμα νπι ν σου 56 – и смолу, с помощью которой соединяют разбитый мрамор. Это духовная смола и потому исцеляет раны твоей души и связывает разорванное, укрепляет ослабленное. Ибо эта духовная смола делает сильными и связывает расстроенные части души, чтобы они безболезненно соединились. Наконец, Иеремия ищет эту смолу, чтобы, если это возможно, попытаться исцелить Вавилон, говоря: Возьмите смолы для болезни его, может быть, он исцелеет. Врачевали мы Вавилон, но он не исцелился ( Иер. 51. 8–9 ). Не исцелилась Синагога 57 , поскольку смола эта перешла к Церкви. Потому торговцы приходили из Галаада, что переводится как владение или местопребывание свидетельства, перенося свои товары в Церковь , чтобы эта смола врачевала грехи народов, о которых говорится: Укрепитесь, ослабевшие руки и колени дрожащие ( Ис. 35. 3 ). Искренняя вера – это смола. Ее употреблял Петр, когда говорил хромому: Во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи ( Деян. 3, 6 ), – и должным образом тот встал и начал ходить. Ее он имел, когда говорил расслабленному: Эней, исцеляет тебя Господь Иисус: встань и убери постель. И он встал и убрал ( Деян. 9. 34 ) 58 . Ее имел он, когда говорил умершей: Встань во имя Господа нашего Иисуса Христа ( Деян. 9.40 ). И усопшая встала. Надлежащей смесью из этой смолы скрепляются те камни, из которых Бог силен воздвигнуть детей Аврааму 59 . Лекарство из этой смолы хромого выпрямляет, расслабленного укрепляет, умершую воскрешает. |
| Проходя близ Квиринала, он заметил на улице растрепанную девушку, бегавшую без смысла взад и вперед. Она казалась сумасшедшей. Клермон с трудом узнал в ней красавицу Фрину. - Что Вы здесь делаете? Где Ваш отец? - крикнул ей он. Она смотрела безумными глазами. - Где Ваш отец? - повторил он подходя. - Ах, вынесите его.... Он весь разломан, голова в крови, мозга разбросаны... Вон, вон - его куски... И Анджело там, сторожит его... Она потащила де Клермона в сторону. Разорванный на куски каким-то снарядом, здесь валялся труп Лармения, совершенно неузнаваемый. Рядом с ним раскинулся труп молоденького пажа, с длинными кудрями в пыли и крови. - Идите за мной, - сказал де Клермон Фрине. Она замахала руками. - А отца кто уведет? Его нужно собрать и увесть, а то его здесь убьют! Де Клермон схватил было ее за руку, но она вырвалась, присела на корточки около Лармения, и прикладывала один к другому куски его тела: - Анджело, помогай же, - кричала она. День склонялся к вечеру, когда де Клермон выходил из города. Гром бомбардировки стих, но Рим весь шипел и гудел шумом своей гибели. Он горел, как гигантский костер, раскинувшийся на десятки верст. Де Клермон не в состоянии был оторваться от этого зрелища, которому отказывались верить глаза. Еще на восходе солнца этого рокового дня ничего подобного нельзя было вообразить. Он остановился на пригорке, и неподалеку увидел на камне старца Иоанна, вдохновенным взором смотревшего на разливающееся перед ним море огня. - Благословите, батюшка, - сказал Гуго. - Бог благословит воина Христова. Истинны и праведны суды его. Он осудил великую любодеицу, которая растлила землю любодейством своим. Он взыскал кровь рабов своих от руки ее. Горе, горе тебе, великий город Вавилон, одетый в виссон и порфиру, и багряницу, украшенный золотом и камнями драгоценными, ибо в один день погибло такое богатство. В один день пришли на нее казни, смерть и плач, и голод, и сожжена она огнем. Не слышно будет в тебе голоса играющих на гуслях и поющих, и свет светильника не появится в тебе, ибо волшебством твоим введены в заблуждение все народы, и в тебе найдена кровь пророков и святых [ 4 ]. |
| Но так как есть две заповеди о милости: любовь к Богу и любовь к ближнему, Иов скорбит о сыновьях, чтобы выразить любовь к ближнему, а чтобы не отступить от любви к Богу, молится в скорби. Часто почитающие Бога в благоприятное время в тяжелые времена меньше любят Бичующего. Но блаженный Иов внешними действиями показывает, что признает удары плетей Отца. А тем, что остается смиренно молящимся, показывает, что и среди боли не отступает от любви к Отцу. Итак, он падает под ударами не потому, что был горд и нечувствителен, но чтобы не показаться чуждым Бьющему; он падает, чтобы Ему поклониться. У древних был обычай, что всякий, кто следил за своим внешним видом и при этом выращивал волосы, во время скорби отрезал их, и напротив, тот, кто в спокойное время стриг волосы, в скорбное время отращивал их. Следовательно, блаженный Иов в мирное время сохранял волосы, а когда наступила скорбь, остриг голову; поскольку его во всем поразила рука Вышнего, то, конечно же, он принимает особый облик, соответствующий покаянию. Но послушаем, что говорит тот, кто потерял все имущество, лишился детей, кто разодрал одежды, остриг голову и пал на землю: ГЛАВА 17 Ст.21: «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь туда» . 30. О, сколь высоко стоял, руководимый внутренним благоразумием, тот человек, который лежал на земле в разорванных одеждах! Поскольку по суду Божию он все потерял, то, укрепляясь в терпении, он вспоминал то время, когда не обладал ничем из потерянного, и, видя, что когда-то он не имел этого, уменьшал скорбь лишения. Великое утешение приутрате вещей можно находить, вспоминая то время, когда мы не имели утраченного. Мы справедливо называем землю матерью, так как она нас всех родила. Потому и написано: «Тяжело иго на сынах Адама со дня исхода из чрева матери их, до дня возвращения к матери всех» (Сир. 40;1). Блаженный Иов, чтобы с терпением оплакивать потерянное, внимательно рассматривает то, как он сюда пришел. И еще прибавляет, искусно укрепляя терпение, вспоминая, каким образом он вернется туда, и говорит: « Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь туда». |
| В XII главе продолжается поучение юноши: «И помни Создателя твоего во дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: нет мне удовольствия в них! Доколе не померкли солнце и свет, и луна, и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем» (XII. 1–2). Очевидно, что Екклезиаст напоминает юноше о старости и о близком разрушении 728 . Вслед за сим он аллегорически, под образом разрушающегося дома, который оставляют живущее в нем, – рисует старость, приближающуюся к кончине (ст. 3 – 5), а в стихе 6 рисует смерть: (3) «Задрожат стерегущее дом»; «согнутся мужи силы», «перестанут молоть мелющие»; «помрачатся смотрящие в окно»;(4) запираться будут двери на улицу»; «замолкнет звук жернова»; (5)... ибо отходит человек в вечный дом свой» 729 ... В словах этих рисуется ослабление силы и способностей, дрожание членов, помрачение чувств, постепенное прекращение сообщения с окружающим миром, замолкание жернова (по всей вероятности сердца), после чего наступает смерть, рисуемая в поэтических образах порванной цепочки (или – как некоторые переводят – струны), разорванной золотой повязки, разбитого кувшина у источника и обрушившегося над колодцем колеса (ст. 6) 730 . Все эти символы разрушения указывают на прекращение той силы, которая сохраняла жизнь в человеке, после чего наступает полное отчуждение его от мира. После этой поэтической картины Екклезиаст, просвещенный Духом Божьим, забывая все свои сомнения и уподобления человека животному (см. выше ст. 19 – 20 и 21), восклицает: ст. 7. «И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, который дал его». Многие считают следующие затем до конца стихи прибавлением к книге Соломона одного из учителей. Такой взгляд по нашему мнению не лишен основания, так как 8-й, 9-й и 10-й стихи говорят уже о Соломоне в третьем лице: «Суета сует, сказал Екклезиаст, все суета! Кроме того, что Екклезиаст был мудр, он учил еще народ знанию. Он все испытывал, исследовал и составил много притчей. Старался Екклезиаст приискивать изящные изречения и слова истины написаны им верно». |
| Пространство между жертвенником и храмом имело еще больше святости, так как в него не мог входить даже и священник с каким-либо телесным недостатком, или в разорванной одежде, или вкусивший вина. Сам храм стоял отдельно, и прежде чем войти в него, каждый священник должен был омыть руки и ноги. Но наконец, и в самом храме был наивысший центр святости, именно отделение, известное под названием «Святая святых», куда мог входить один только первосвященник, и то только однажды в году, в великий день умилостивления. Такой город, с его великой святыней, не мог пе быть предметом самого восторженного благоговения для иудеев. Любовь их к своей национальной святыне особенно возросла со времени их тягостного изгнания в Вавилоне. Об их чувстве в этом отношении ясно свидетельствует один псалом, в котором рассказывается, как пленники сидели и плакали на реках вавилонских, когда им приходилось вспоминать о Сионе 106 , и то же самое чувство благоговения к священному городу сказывается в известном веровании таргума, что тела праведных иудеев, умерших в чужих странах, подземным путем соберутся к горе Елеонской, чтобы там, на священной почве, принять участие в воскресении праведных. Где бы ни находился иудей, – а они были рассеяны по всем странам известного тогда мира, – взоры ото отовсюду обращались к храму и находили себе успокоение при виде своего национального святилища. В его пределах для них как бы заключалось их небесное и земное отечество. Со всех концов земли раздавался все тот же восторженно благоговейный вопль, который так торжественно выражен боговдохновенным псалмопевцем: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда прийду и явлюсь перед лицо Божие? Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день, где Бог твой? Вспоминая об этом, изливаю душу мою, потому что я ходил в многолюдстве, вступал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующего сонма» 107 . Для иудеев всякой страны посещение храма было главной целью и славой всей их религиозной системы. |
| Григорий Великий Пастырское правило, 1,7. Среди круговорота внешних забот внутри царит мирное спокойствие любви. Григорий Великий Нравоучения на Иова, 18, 47, 70. 1. Основания любви Духовный прогресс удостоверяется в конечном счете и наилучшим образом лишь одним: нашей способностью любить. Любить – в смысле чистого уважения, служения, бескорыстной привязанности, не требующей ответной платы; в смысле «симпатии», или «эмпатии», побуждающей нас забывать о себе, чтобы «со-чувствовать», «чувствовать в другом». Любить – в смысле способности открывать в другом столь же таинственный и глубокий внутренний мир, как и мой собственный, но при этом иной – по желанию Божию. В этом разорванном мире единство людей разрушено, все происходящее – «битва ящеров». Я пытаюсь освободиться от давящей меня тоски тем, что сваливаю ее на другого человека, становящегося козлом отпущения для моей трагической конечности. Другой – всегда мой враг, и я нуждаюсь в том, чтобы он был врагом. Во Христе же смерть побеждена, мой внутренний ад преобразован в Церковь , и мне больше не нужны враги, и люди не разъединены между собой. Критерием духовного прогресса выступает, таким образом, любовь к врагам – это парадоксальное евангельское соединение, которое обретает смысл только через крест – Христов и наш – и через воскресение – тоже Христово и наше… Однажды я увидел трех монахов, одновременно подвергающихся видимому унижению. Один был глубоко уязвлен и смущен, но промолчал. Другой возрадовался за себя, но опечалился за оскорбителя. Третий же подумал лишь об ущербе, понесенном ближним, и оплакивал его с чувством глубочайшего сострадания. Первым двигал страх, вторым – надежда на награду, третьим же – любовь. Иоанн Лествичник Лествица, 8-я ступень, 29(34) Итак, подлинное и труднейшее чудо есть пример и практика любви, в духовном смысле слова (Евангелие говорит здесь об agape, лат. caritas). Войти в Бога означает: дать вовлечь себя в движение Троичной любви, открывающей нам в другом человеке «ближнего» – вернее, позволяющей каждому из нас осуществиться как «ближнему» других людей Стать же «ближним» – значит соединиться со Христом, ибо Он отождествляет Себя со всяким страдающим, отвергнутым, томящимся в темнице, презираемым человеком. Вспомним о картине Страшного Суда из Евангелия от Матфея: Алкал Я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне… – «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим и накормили? Или жаждущим и напоили? Когда мы видели Тебя странником и приняли? Или нагим и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице и пришли к Тебе?» И Царь скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне!» ( Мф. 25, 35–40 ). |
| Но этой склонности оказалось достаточно, чтобы в результате грехопадения душа человеческая, изначально чистая и непорочная, была искажена, а тело стало подвержено болезням и смерти. Грехопадение затронуло весь животный и растительный мир. По слову апостола Павла, «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только [она], но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего» ( Рим.8:22–23 ). Нарушив единственную заповедь Божию (не вкушать плода с древа познания добра и зла), люди погрязли во лжи, злобе, эгоизме и других пороках. Все это не было создано Богом, но явилось следствием отпадения от Него. Человек подчинился злу, которое заполонило мир, и, не смотря на то, что Бог всегда протягивает руку помощи, древние люди почти не слышали Его зов. Многие тысячелетия грех распространялся по миру, разрушая человеческие души и тела. Убийства, разврат и жесткость становились обыденностью. Миру нужен был врач, который смог бы вылечить его. Необходимо было искупить первородный грех и все то зло, которое накопилось на земле. Перед рождеством Иисуса Христа упование на пришествие Спасителя (Мессии) стало всеобщим. Иудеи ожидали Его на основании пророчеств; язычники – в отчаянии от безверия, всеобщей жестокости и распущенности. Лучшие умы языческого мира ясно сознавали бессилие человека к духовному обновлению. В творениях многих философов видно ожидание какой-то Высшей Силы, которая возвратит на землю Золотой Век и научит людей истине. Таким ожидаемым всеми Спасителем стал Иисус Христос, вочеловечившийся Сын Божий, утверждает христианство . Во II веке святой Ириней Лионский удивительно точно и афористично сформулировал суть Боговоплогцения, суть христианства: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Сам человек по природе своей слишком слаб, чтобы восстановить разорванную когда- то связь с Богом. Поэтому Бог послал Своего Единородного Сына прожить на земле человеческую жизнь и принести Себя в жертву за грехи всех людей, приняв мучительную смерть на кресте. И эта жертва была настолько велика, что искупила грехи всего человечества. Двери в духовный мир открылись для людей, и все души получили возможность вернуться к Богу. |
| «Так как в оформившемся пролетариате практически закончено отвлечение от всего человеческого, даже от видимости человеческого; так как в жизненных условиях пролетариата все жизненные условия современного общества достигли высшей точки бесчеловечности; так как в пролетариате человек потерял самого себя, однако вместе с тем не только обрел теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому приукрашиванию, абсолютно властной нужды, этого практического выражения необходимости». Хэми Это похоже на гегелево различие честного и разорванного сознания . Для честного сознания все ясно и просто, как для Бена. Для разорванного сознания все стоит под вопросом, как у Джон-су. Разорванное сознание не может удерживать истину, добро и зло, так как они уже «не удержаны» в их реальности (и это разорванное сознание вменяется зрителям — повторим еще раз — самим устройством фильма). У Бена все хорошо, он спокоен; у Джон-су все плохо, в нем бушуют ярость, обида, ревность, непонимание. Но в силу того, что истина, добро и зло для разорванного сознания совершенно конкретны, на «своей шкуре испытаны» — оно как раз способно это осознать, и сознание из «разорванного» может стать «возмущенным», то есть таким, какое способно изменить реальность. Разорванное сознание может уловить разрыв в самой ткани реальности, не замечаемый сознанием честным («главная проблема в том, что люди не знают причины своего гнева» — процитируем еще раз режиссера). С миром на всех уровнях что-то не так: оскорбленная любовь, социальное угнетение, непостижимость происходящего. Это похоже на лаканово различие истины и знания. Знание — это все то, что можно артикулировать. Бен прекрасно артикулирует, а Джон-су, даром, что писатель, все больше молчит. А вот истина может выявиться только в недосказанности, в форме загадки. Так сам фильм имеет форму истины, ибо недосказан и загадочен. Экзистенциально — одиночество и ярость, социально — бедность и труд; метафизически — непонимание и поиск смысла. Это у Джон-су. У Бена: прекрасная социализация и умиротворенность, богатство и праздность, уверенность и укорененность. При этом: Джон-су любит, а Бен зевает. Мир во зле лежит: и указанные только что аспекты — экзистенциальный, социальный, метафизический — суть просто разные уровни движения зла. Но мы знаем, каким Хлебом удовлетворяется Великий Голод, и как надо поступать с теми, кто алкает Голодом Малым. Один из главных уроков «Пылающего» — взаимосвязь Великого и Малого Голода. Взаимосвязь следующих евангельских отрывков: «трудно богатому войти в Царство Небесное», «и будут последние первыми и первые последними», «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть». |
| В заключение я могу только сказать, что русский синтез, который удался тогда, вновь является задачей сегодня. В постсоветский период русское сознание опять наполнено «пережитками», смутными, однако властными сигналами неотрефлектированного прошлого опыта, но только уже не народной архаики, а советского тоталитаризма. Оно опять является разорванным, опять лоскутным. Лоскутность всегда имеет очень наглядные проявления. И мне такой наглядной картинкой сегодняшней лоскутности показался юбилейный концерт философского факультета, на котором я вчера присутствовал. На этом концерте вслед за декламацией из Аркадия Гайдара с Мальчишем-Кибальчишем следовал какой-то полупристойный эстрадный танец, пришедший, разумеется, из западной кабацкой стихии; потом шло и еще множество подобных же обрывков, огрызков глобализации , отовсюду нахватанных. Друзья мои, это не смешно. Это выражает совершеннейшую разорванность сознания. А с разорванным сознанием опасно существовать. Оно может существовать, эволюционируя либо в настоящую психопатологию, либо к полной виртуализации, когда все проявления, в том числе и эти, нахватанные обрывочно, не достигают настоящей своей актуализации, настоящей серьёзности. Они все как бы проигрываются понарошку. Ведёт же все это в виртуальную реальность, кибер-реальность, которую будет населять уже не человек, а постчеловек: человек же как вид устроит себе видовую эвтаназию. Таковы сегодняшние постсоветские опасности: отчасти наши домашние (не осмысливаются пережитки тоталитарного сознания, которыми мы живём), отчасти – глобальные (не преодолевается виртуализация и разорванность сознания). Впрочем, разорванность даже и культивируется сегодня искусством. Если искусство Золотого века России, века Пушкина, видело свою задачу в достижении цельности и единства человека, культуры, то сегодняшнее искусство смакует разорванность и её гипертрофирует, в нем нет стремления к цельности и синтезу. Поэтому бесспорно, что исторический вызов для России сегодня – новый русский синтез ; однако возможности его успеха уже гораздо скудней. Эта ситуация призывает нас всех к ответственности, и древние аскетические установки трезвения актуальны нынче не меньше, чем в России прежних эпох. На этом я и позволю себе закончить. notes Примечания 1 |
| Ни в чем окончательный закат христианской этики любви, как силы, объединяющей людей, не проявляется лучше, чем в этом господстве права. Но оно также выдает безусловный отказ Церкви Христа от всякого мессианского намерения. Поскольку мессия — это фигура, в которой религия сталкивается с проблемой закона, сводит с ней окончательные счеты. В еврейской среде, так же как в христианской или шиитской, мессианское событие отмечено в первую очередь кризисом и радикальным преобразованием законного порядкарелигиозной традиции. Старый закон (Тора творения), действовавший до тех пор, перестает действовать; но вполне очевидно, что речь идет не просто о его замене новым законом, содержащим иные заповеди и запреты, по сути однородные в своей структуре с предшествовавшими. Задача, оставленная мессианством современной политике — мыслить человеческое сообщество без (единственного) образа закона, — все еще дожидается умов, которые ею займутся». « Человек без содержания » — книга Агамбена, посвященная осмыслению истории западного искусства на ее модерной и постмодерной стадиях. Искусство более не способно являть божественное — вот главное, на что указывает Агамбен. «Именно в опыте искусства человек глубже всего осознает событие […] “Бог умер”», — пишет Агамбен. Он указывает на разорванность, которую вносит в культуру капиталистический способ производства. Пойесис (делание/творчество/ производство), по Агамбену, есть принципиальная для человека способность вынесения продукта/произведения из небытия в бытие. Пойесис — вообще творчество, включающее в себя всю собственно человеческую деятельность: от техники до поэзии. Капитализм, отчуждая друг от друга умственный и физический труд, разносит в противоположность искусство и промышленность, произведение искусства и промышленный продукт. Искусство становится «чисто эстетическим» феноменом, оторванным от жизни, промышленность становится антиэстетичной по преимуществу. Промышленность ужасна, но действительна; искусство прекрасно, но недействительно. Это разделение разрушает средневековую культуру, такие, например, ее феномены, как художественные ремесла, преемственность иконографических сюжетов, воспроизводимость стилей и вообще единство культуры. Проблема новизны и исполнения тоже коренится здесь: промышленное производство производит «общие места», которые отныне запрещены искусству, обреченному на гонку за «оригинальностью». Агамбен указывает, что современное искусство в поп-арте и реди-мейде рефлексирует разорванность пойесиса, играя с взаимопревращениями произведения искусства и промышленного продукта (банка супа и писсуар выставляются как искусство). Здесь разорванность пойесиса достигает своего осознания: западная эстетическая традиция полностью себя исчерпала. |
|
|
