| Запасные части, потом – юнкерское училище… Февральскую революцию Шварц, как и почти всё его поколение, принял не без энтузиазма, не без надежд. Незадолго до Октября он получил чин прапорщика. И тут начинается потаенная сторона его жизни. Рассказывать об этом в советское время, мягко говоря, не рекомендовалось. В феврале 1918-го, на Юге России, прапорщик Шварц вступил в Добровольческую армию и участвовал в походах генерала Корнилова. Евгений Шварц Его друг Николай Чуковский, сын Корнея Ивановича, писал в воспоминаниях: «Годы гражданской войны Женя Шварц прожил в Ростове-на-Дону. Там он начал писать стихи — по большей части шуточные. Там он служил в продотряде. Там он стал актером. Там он женился». Такова была конспиративная версия. Разумеется, властям было нетрудно докопаться до истины. Легенду о продотряде развеять – пара пустяков. Но, уж так вышло, им было не до Шварца. По-видимому, в белой армии он провоевал недолго – скорее всего, летом 1918-го армию он оставил. Впрочем, это загадочная история. По дневниковым записям Шварца мы можем судить, что классическим идейным «белым», а тем более – монархистом, он не был, но, как и многие, сочувствовавшие Добровольческой армии, вполне мог оставаться сторонником Февраля и после взятия Зимнего. Что привёз прапорщик Шварц с Гражданской войны? Ранение, контузию, от которой всю жизнь у него подрагивала рука. Раннюю усталость и, наверное, раннюю саркастическую мудрость. Человек, прошедший огонь и воду, научившийся таиться, мог придумать, например, такой афоризм: «Каждая собака прыгает как безумная, когда ее спустишь с цепи, а потом сама бежит в конуру». Или – «И в трагических концах есть свое величие. Они заставляют задуматься оставшихся в живых». Да, пьесы Шварца афористичны. Тогда, на излете Гражданской войны, до собственных пьес предстояло пройти неблизкий путь. Какое-то время он учился и актерствовал в Ростове, потом переехал в Ленинград, ставший для Шварца родным городом. Известность в литературных кругах он получил, будучи литературным секретарем Корнея Ивановича Чуковского. Остроумный импровизатор, театрал, рассказчик – он стал заправским молодым литератором, многообещающим и неприкаянным. «Шварц изумлял нас талантом импровизации, он был неистощимый выдумщик. Живое и тонкое остроумие, насмешливый ум сочетались в нем с добротой, мягкостью, человечностью и завоевывали всеобщую симпатию… Мы любили Женю не просто так, как обычно любят веселых, легких людей. Он хотел «поднять на художественную высоту культуру шутки», как говорил он сам, делая при этом важное, значительное лицо. Женя Шварц был задумчивый художник, с сердцем поэта, он слышал и видел больше, добрее, чем многие из нас. Он в те годы еще не был волшебником, он еще только «учился», но уже тогда мы видели и понимали, как красиво раскроется его талант», — вспоминала Ольга Форш. Такой человек должен был найти себя в детской литературе, которая тогда вставала на ноги. |
| - Строиться! Ходжес встал как вкопанный. Он глупо таращился на появляющихся из зарослей отдохнувших, приободрившихся сотоварищей, с любопытством поглядывавших на них, и не верил, что судьба взаправду лишает его этой самой заветной минуты отдыха, которую он, Ходжес, по праву заслужил. Строиться? Как строиться? Этого не может быть… Он даже покачал головой, словно воспринимая как наваждение, вылезших слева Эрла, Мортона, Анга, а справа — Виклифа и Золли. Они смотрели на новопришедших так, словно чего-то от них ждали. Чего? Ах да, Петерсон! Ну конечно, с отчаянной злобой подумал Ходжес, когда вволю насидишься, можно подумать и о всякой ерунде вроде пропавшего Петерсона. Сходил бы кто-нибудь вместо него, если их это заботит! - Где Шварц? — вдруг резко спросил сержант, обращаясь к Мортону. Действительно, Шварц не вышел из зарослей — только сейчас обратил внимание Ходжес. Солдаты недоумённо переглянулись. - Да здесь он… — не очень уверенно сказал Мортон и негромко, но строго окликнул: — Шварц! Шварц! Шварц не ответил. - Кто был рядом с ним? — нетерпеливый голос сержанта вдруг стал сеять смутную тревогу где-то в глубине выхолощенных пятидневным марш-броском душ. - Золли, сэр. — Мортон провёл рукой по лбу, смахивая комаров. Сержант развернулся к чернявому коротышке: - Где он сидел? - Здесь. — махнул рукой Золли. Быстрым шагом сержант прошёл к указанному месту и вошёл в заросли. Все невольно последовали за ним. Вот ель, под которой сидел Шварц. Мох примят. Слишком низкая ветка, видимо, мешавшая ему, надломана и развёрнута в другую сторону. - Ещё минут пять назад он был здесь, мы с ним перекликались. — послышался недоумённый голос Золли. - Наверно, отлить пошёл. — предположил Анг. - Или за черникой. — заметил Виклиф. - Отставить разговоры! — раздражённо одёрнул сержант. Керк присел на корточки под елью и стал рассматривать примятый мох. - Что видно? - Пепел, сэр. Он курил, когда сидел. Окурка нет. Керк поднял голову и провёл взглядом по поросшим мхом и черничниками кочкам, словно ожидая найти этот несчастный окурок. |
| Танцующий Давид — зрелище не для всех. Елена Шварц — это тоже поэт не для всех. Но всякий, кто любит Бога и любит русскую литературу найдет в ней дорогого человека. Прекрасного поэта, виртуозного, очень культурного. Доказательство тому — цитата, с которой мы начали: «…перечитываю Бубера, читаю Юнгов и Сведенборга…» Круг чтения Елены — философия, психология, психоанализ, мистика. Она была удивительным человеком, удивительным поэтом. Для тех, кто не знаком с творчеством Елены Шварц, ее стихи станут подарком. Постараемся понять и почувствовать, почему Елена Шварц — поэт не для всех и почему это поэт, который нам совершенно необходим. Поэт, который становится все прекраснее со временем. Последний сборник стихов Елены Шварц вышел в 2007 году, за три года до ее смерти, и назывался «Вино седьмого года». Вспомним Марину Цветаеву: «Моим стихам, как благородным винам настанет свой черед». Стихам Елены Шварц также настает свой черед, потому что это очень питательная поэзия. «О том, кто рядом. Из записок Единорога» Это стихи о Боге, «О том, кто рядом». «Тайна — Что Он телеснее нас всех, Господь» открывается избранным душам. Для среднего или посредственного религиозного сознания Бог — Тот, Кто находится за пределами этого мира. Бог — Дух. С этим не поспоришь, это сказано в Священном Писании . Но не стоит забывать о тайне Боговоплощения. О том, что этот мир есть плод Божественной любви к нам. О том, что Бог наш — это навсегда. Богочеловек Иисус Христос. Иногда мы впадаем в какие-то почти еретические состояния, говорим, что Христос — это просто очень хороший человек, что это Богочеловек, который как-то отдельно от Бога. Например, богословская дискуссия. В Великую пятницу кто умер на Кресте? Бог. Это утверждение, вызывает немалое сопротивление — нет, нет , это не Бог умер, а Богочеловек. Бог в это время оставался на Своих небесах, потому что Бог — это жизнь, а она умереть не может. Но если Бог не умер на Кресте, то тогда Праздника никакого нет у нас. В том-то и Тайна, в том-то и Величие, что Бог Сам весь, целый, настоящий умирает за нас, а не где-то из Своего прекрасного далека просто подглядывает, как там Сын потерпит три дня, после чего все будет хорошо. Он не знал, что все будет хорошо. |
| Благодаря этим воспоминаниям, образ писателя, которого я искренне полюбил, для меня все больше открывался. Жизнерадостный, светлый, неутомимый. О том, что Шварц был человеком верующим, Леонид Пантелеев написал в книге воспоминаний «Верую». Это, конечно, очень важно, но для нашей семьи особенно значимо то, что Евгений Шварц был духовным чадом моего ныне покойного тестя, протоиерея Евгения Амбарцумова. Знание о том, что Шварц был верующим православным христианином позволяет высоко оценить его талант, нравственное чувство и мужество и осознать, что его произведения куда глубже, чем кажутся при поверхностном взгляде. То, что Шварц обладал серьезным богословским образованием, явственно, хотя и сокровенно, проявляется в его сказочных произведениях. В «Голом короле» «честный» старик министр по неосторожности говорит королю, что не верит в чудеса. Сцена из спектакля театра «Современник» «Голый король» Король: Что? Не веришь в чудеса? Возле самого трона человек, который не верит в чудеса? Да ты материалист! Да я тебя в подземелье! Нахал! Первый министр: Ваше величество! Позвольте вам по-стариковски попенять. Вы меня не дослушали. Я хотел сказать: я не верю в чудеса, говорит безумец в сердце своем. Это безумец не верит, а мы только чудом и держимся! Эти последние слова – прямая цитата из Псалтыри: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог» (Пс. 13:1). И вот я, перечитывая Шварца, стал в его произведениях обнаруживать аллюзии к Писанию, житиям святых, на прямые цитаты. В пьесе «Дракон», например, один из самых мерзких антигероев – Бургомистр, встречаясь с рыцарем Ланцелотом, кричит ему: «Слава тебе, слава, осанна, Победоносец!» На что тот отвечает: «Очень может быть. Это мой дальний родственник». И как же мастерски Шварц рисует образ Ланцелота – самоотверженного и мужественного рыцаря, готового пойти на смерть, чтобы избавить людей от гнетущей власти могущественного и страшного трехголового Дракона, у которого такая крепкая чешуя, что «алмаз не берет». Кстати, эту пьесу Шварц начал писать еще в блокадном Ленинграде, окончил в эвакуации в 1943 году. Ее считали антифашистским памфлетом, да по-другому тогда и нельзя было, но она куда значительнее, чем просто политический памфлет. Это глубокая философская притча, не только о низости и благородстве, трусости и самоотверженном мужестве, алчности и бескорыстии, она о самом главном: борьбе добра и зла внутри самого человека. |
| Бродский: Ты атеист! Аронзон: Это ты примитивно понимаешь Бога! Бог совершил только один поступок — создал мир. Это творчество. И только творчество дает нам диалог с Богом». Здесь видны их духовные поиски и их расхождение. Морализм Бродского очень рано намечен — морализм, который он понимает как религиозный. Нельзя сказать, чтобы Аронзон был какой-то аморальный или имморальный, но его интересовало совсем другое. Сам он пишет в дневнике 66-го года: «Материалом моей литературы будет изображение рая. Так оно и было, и станет еще определеннее. То, что искусство занято нашими кошмарами, свидетельствует о непонимании первоосновы истины». Ольга Седакова (Ольга Александровна позже процитирует стихотворение Леонида Аронзона: Благодарю Тебя за снег, за солнце на Твоем снегу, за то, что весь мне данный век благодарить Тебя могу. Передо мной не куст, а храм, храм Твоего КУСТА В СНЕГУ, и в нем, припав к Твоим ногам, я быть счастливей не могу.) Игры Елены Шварц Елена Шварц Елена Шварц очень любила Аронзона и много поработала, чтобы восстановить его сборник, при том, что ее поэзия на его совершенно не похожа. У Лены Шварц поэзия очень быстрых перемен: все меняется, каждый следующий кадр — другой. Ритмика меняется постоянно, полиритмия, как это называется в стиховедении. Полиритмия была у Велемира Хлебникова, и он был для нее образцом. Что мне кажется новым у Шварц — эта полиритмия почти всегда выглядит как некоторые цитаты. Мы узнаем размер. У нас нет цитат словесных из Некрасова, но мы чувствуем: с этим размером пришел Некрасов, с этим размером пришел Пушкин… Соловей спасающий (Начинается как басня Крылова, может быть) Соловей засвистал и защелкал… Как банально начало, но я не к тому. Хотя голосовой алмазною иголкой Он сшил деревню новую и каменного дышущую мглу, Но это не было его призваньем. Он в гладком шаре ночи Всю простучал поверхность И точку ту нашел Слабее прочих. Друг неведомый, там он почуял иные, Края, где нет памяти, где не больно Дышать, там они, те пространства родные, |
| Николай Чуковский (писатель, сын Корнея Чуковского — В. С.) в статье «Высокое слово — писатель» говорил, что «…его (Шварца) пьесы начинаются с блистательной демонстрации зла, глупости во всем их позоре и кончаются торжеством добра, ума и любви». Так почему же Шварц постоянно говорил об этих понятиях? Потому лишь, что сам был порядочным человеком? Думаю, дело не только в этом. Булат Окуджава весьма точно сказал о писательском труде: «Как он дышит, так и пишет…». А ведь такой взгляд на творчество восходит к словам Христа: От избытка сердца говорят уста (Лк 6:45). Чем же дышал Евгений Шварц? Многие его современники наверняка сильно удивились бы, узнав, что он — всерьез верующий православный христианин, который, в общем-то, не слишком и маскировался. Служба на всю жизнь Первое посещение церкви, которое запечатлела его память, произошло летом 1899-го в Екатеринодаре (с 1920 года — Краснодар — В.С.), где жили родные его отца. В дневнике за 1954 год Шварц так рассказывает об этом: «Я стою, судя по всему, в алтаре. Священники в белых ризах служат, поют, взмахивая кадилом… На блюде лежит нечто полукруглой формы… Эту странную службу я запомнил отчетливо на всю жизнь. И часто в нее играл, поворачиваясь величественно и взмахивая кадилом». А года через два, уже в Рязани, бабушка по материнской линии, узнав, что родители еще ни разу не причащали Женю, отвела его в храм. «Когда я принял Причастие, то почувствовал то, чего никогда не переживал до сих пор. Я сказал бабушке, что Причастие прошло по всем моим жилочкам, до самых ног. Она ответила, что так и полагается. Много спустя я узнал, что дома она плакала. Она увидела, что я дрожал в церкви, — значит, Святой Дух сошел на меня». В блокадную зиму 1941-го он говорил писательнице Вере Кетлинской: «У нас с вами есть одно преимущество — видеть людей в такой ситуации, когда выворачивается наизнанку вся их суть». Спустя год он напишет в дневнике: «Бог поставил меня свидетелем многих бед. Видел я, как люди переставали быть людьми от страха… Видел, как ложь убила правду везде, даже в глубине человеческих душ». Указывая на несправедливость и пороки, Шварц предлагал человеку задуматься над своими поступками и начать исправляться. В пьесе «Голый король» Шварц так говорит о пробуждении сознания: «Ты на народ посмотри! Они задумались. Задумались!». Некоторые письма он заканчивал словами: «Давайте будем мудры». |
| М. Янковский Н езадолго до смерти Шварца вышел однотомник его пьес. Он подарил мне экземпляр книги, подписавшись так: «Шварц, человек, тень». Хочу объяснить смысл этой подписи. К ак-то он принес мне номер польской газеты, кажется, «Жице литерацке». В нем была опубликована большая статья о нем, написанная одним польским литератором. Статья не совсем обычная. Автор писал о нем, как о драматурге, уже широко известном и любимом в Польше, основываясь не столько на оценке его сочинений, сколько на личных впечатлениях от общения с ним. А встретился он с ним при не совсем обычных обстоятельствах. Дело было в Таджикистане в годы войны. Шварц работал заведующим литературной частью Ленинградского Театра Комедии, оказавшегося в Душанбе в пору эвакуации. Там же жил и польский литератор, покинувший родину, когда ее захватили германские фашисты. А втор рассказывает следующий эпизод. Однажды русских писателей попросили выступить со своими произведениями в детском доме для сирог, эвакуированных из разных мест в глубокий тыл. Детский дом находился в нескольких километрах от города. Транспорта не было. Дорога была ужасная; Шли пешком, изнемогая от усталости и жажды. Детей застали в крайне тяжелом настроении — они было удручены, казались потухшими, как бы отсутствующими. Наладить с ними контакт было невозможно. Равнодушно, почти не вслушиваясь, принимали они выступления писателей. Ничто их не интересовало. Наконец, вышел Шварц. Он подсел прямо к ребятам. И заговорил. Стал рассказывать какие-то истории полуфантастического характера.Рассказывал весело,почти безмятежно. Ребята оживились, у них порозовели щеки, глаза засветились. Они придвинулись к Шварцу и, не отрываясь, слушали его. Они стали неузнаваемы. К ним вернулось детство. О ттолкнувшись от этого эпизода, автор статьи выразительно и тонко охарактеризовал Шварца, художника двух неотделимых друг от друга «ипостасей» — реальной и сказочной, человека с неиссякающей душевной добротой. Он назвал статью: «Шварц, человек, тень» С. Цимбал Е сли бы кто-нибудь задался целью охарактеризовать Евгения Львовича Шварца как человека при помощи ходовых, широко распространенных и на все случаи годных определений, он потерпел бы решительную неудачу. Можно, конечно, сказать с полной уверенностью, что он был необыкновенно добрым художником, и не просто добрым, а активно добрым, именно добротой своей побуждаемый к творчеству. Но в нем не было ни капли той всеядной и жалостливой доброты, заметить которую проще всего, но которая зато и стоит не так уж много. Все его человеческие свойства были окрашены его индивидуальностью: он был по-своему добр и по-своему проницателен, скрытен какой-то особенной скрытностью и откровенен тоже особенной, так сказать, в цвет характера, откровенностью. Если бы речь шла не о нравственных чертах, а об одежде, можно было бы сказать, что он никогда не носил готового платья. |
| «Боже Сил, для тебя человек — силомер». Поэзия Елены Шварц Марина Михайлова Кандидат философских наук, автор книги «Эстетика молчания: Молчание как апофатическая форма духовного опыта», ведущая литературных передач на радио «Град Петров». Подпишитесь на наш Телеграм Сегодня мы поговорим о жизни и творчестве Елены Андреевны Шварц , замечательного, хотя и недостаточно известного русского поэта. Свою жизнь Елена щедро и искренне представила в своих стихах. «…так что я настоящий кокни» Отвечая на вопрос «Какова ее жизнь?», Елена написала следующее: На ваш вопрос. Я родилась в 48-м на углу Лаврова и Чернышевского, так что я настоящий кокни. Отца моего звали Андрей Джеджула, он умер давно, и я его никогда не видела. Джеджула — это от Джеджай, был такой полковник и посол у Богдана Хмельницкого, он был крещеный татарин. Потом Джеджулы смешались еще, так что смесь иудейско-славянско-татарско-цыганская. Не так важно, где я училась, как то, что до 14 лет жила в Египетском доме на Каляевой. …Вот, пожалуй, все, хватит конкретности. Но, а внутренняя история и длина, и непостижима. Вообще-то, я написала какое-то подобие жизнеописания в афоризмах. Но скорее — это история интеллекта. «Определение в плохую погоду» называется. Уже больше месяца все читаю ваших Юнгов и Сведенборга и даже Бубера перечитываю. Квадрат — это круг с крылышками. На этом заканчивается короткий текст Елены Шварц о себе. Квадрат — это круг с крылышками Елена любила парадоксы. Вот названия некоторых сборников стихотворений: «Западно-восточный ветер», «Песнь птицы на дне морском». Елена — поэт христианского духа. Но она была открыта и к буддизму, и к даосской философии и религии, и к исламу, и к иудаизму. Она никому не отказывала в праве на истину. Первая ее книга стихов вышла в 1978 году в Нью-Йорке. В России Елена стала печататься только в конце 80-х. Первая книга стихов Елены Шварц называется «Танцующий Давид». Христианину известна эта история: Давид, танцует перед Ковчегом, воспевая и славя Бога. Но радость Давида подвергается жесткой критике со стороны жены Мелхолы: «Хорошо ты сегодня скакал в одной рубашке и потешал рабынь рабов твоих». На что Давид отвечает, что для Господа своего плясать и петь будет, сколько захочет. |
| 3 . Проведение семинаров и дней, посвященных вопросам роста общины. 4 . Учебные поездки в США и Юж. Корею. С 1979 года и до своей преждевременной кончины в 1985 году главной движущей силой движения за рост общин был Ф. Шварц, суперинтендент г. Херна. Многочисленные книги и статьи Шварца вызвали немало дисскусий, особенно в официальной евангелической церкви, и открыли движению широкий доступ в нее. Ф. Шварц был человеком пиетистского склада. Некоторое время он занимал должность проповедника, затем пастора и наконец стал суперинтендентом г. Херна и оставался на этом посту до конца своих дней. Для церковных деятелей Франц Шварц был собеседником довольно неудобным и агрессивным. Он любил «братский веселый спор» и с радостью использовал любую возможность, чтобы спровоцировать его. Его сын Кристиан Шварц рассказывает: «Богословские диспуты, в которых он пользовался почти всегда одними и теми же приемами защиты, доставляли ему громадное удовольствие». Шварц принадлежал к тем немногим богословам, для которых может быть присуще все, кроме способности навевать скуку. Он и книги свои умел так писать, что их, по крайней мере, прочитывали как друзья, так и критики, хотя и те и другие не принимали их полностью. Его чувство юмора освежает, а его, порой ироничная, самокритика и откровенность благотворны. Ярким примером этого может служить книга «Под всеми стульями». Однако при всей нашей симпатии и уважении к Ф. Шварцу как к человеку нельзя закрывать глаза на тот факт, что его богословская теория «общего знаменателя» несостоятельна и пагубна. По сути он релятивист в вопросе об истине: «Любить самого Иисуса больше нежели свою церковность и догматику не релятивизм в вопросе об истине, но в высшей степени серьезное отношение к ней». Эти слова звучат хотя и благочестиво и сказаны, несомненно, искренне, но они все же не затрагивают сути данной проблемы. К сожалению, сегодня можно упрекнуть многих евангельских богословов в том, что они, быть может, могут обладать одновременно «сердцем пиетиста» и «историческо-критической головой» и при этом даже не сознавать этой «шизофрении». |
| М. Слонимский «А Я ВОТ — СКАЗОЧНИК, И ВСЕ МЫ — И АКТЕРЫ, И УЧИТЕЛЯ, И КУЗНЕЦЫ, И ДОКТОРА, И ПОВАРА, И СКАЗОЧНИКИ — ВСЕ МЫ РАБОТАЕМ, И ВСЕ МЫ ЛЮДИ НУЖНЫЕ, НЕОБХОДИМЫЕ, ОЧЕНЬ ХОРОШИЕ ЛЮДИ». «Снежная королева» Ш варц это понимал. Он блистал в любом обществе, веселя, покоряя словом, жестом, выражением лица, да и просто одним только появлением своим; могло показаться по его ярко талантливой устной речи, что он уже готовый писатель, и трудно было догадаться о его мучительных поисках своего пути, своего голоса, о том, в каком живет он постоянном душевном напряжении, как в его творческой лаборатории подвергаются обработке, испытываются и бракуются, никак еще не получают своей формы серьезные литературные замыслы. Писатель Евгений Шварц отставал от человека Жени Шварца. Писатель еще в ту пору не родился. Кто сразу угадывал в нем доброго волшебника — так это дети. Они ходили за ним толпой. Он мог бы, как сказочный крысолов, повести их куда угодно. Но он не был злым крысоловом. Он был действительно добрым волшебником, который воевал только с людоедами, ведьмами и чертями. Дети в наших спектаклях участвовали преимущественно как статисты, очень, правда, деятельные и восторженные. Но вот «фильм» кончался, и наступал антракт. То был праздник для детей. Шварц принимал ужасно какой утомленный вид и вяло, как будто с огромным усилием взмахнув рукой, усталым голосом, словно еле жив, выпускал разом всю детскую ораву. И они вырывались на «сцену», кувыркались, становились на голову, безумствовали, но поглядывали на обожаемого шефа, подчиняясь каждому его жесту. Этим безмолвным оркестром (кричать воспрещалось — пантомима!) Шварц дирижировал как хотел. Дети у него и плавали, и карабкались куда-то по воображаемой лестнице, и вообще готовы были на все по его приказу. В этих «антрактах» тоже образовывались сюжеты, фантазия Шварца не терпела ни покоя, ни бесформенности. Все у него приобретало конструкцию, законченные, четкие формы. Игры имели подчас небезопасный характер, но отцы и матери не беспокоились — ведь руководил их детьми Шварц. |
|
|
