| Потом мы надолго расстались. Началось с того, что неожиданно приехал доктор. Войдя однажды в солнечное морозное утро в прихожую редакции, я вдруг почувствовал крепкий запах каких-то очень знакомых папирос и услыхал оживленные голоса и смех в столовой. Я приостановился – что такое? Это, оказалось, накурил на весь дом доктор, это говорил он – громко, с оживлением того сорта людей, которые, достигнув известного возраста, так и оставались в нем без всяких перемен на целые годы, наслаждаясь отличным самочувствием, непрестанным курением и немолчной говорливостью. Я оторопел – что значит этот внезапный приезд? Какое-нибудь требование к ней? И как войти, как держать себя? Ничего страшного не произошло, однако, в первые минуты. Я быстро справился с собой, вошел, приятно изумился… Доктор, по своей доброте, даже несколько смутился, поспешил, смеясь и как бы извиняясь, сказать, что приехал «отдохнуть на недельку от провинции». Я тотчас заметил, что и она была возбуждена. Почему-то возбуждена была и Авилова. Все же можно было надеяться, что всему причиной доктор, как неожиданный гость, как человек, только что явившийся из уезда в губернию и потому с особенным оживлением пьющий после ночи в вагоне горячий чай в чужой столовой. Я уже начал успокаиваться. Но тут-то и ждал меня удар: из всего того, что говорил доктор, я вдруг понял, что он приехал не один, а с Богомоловым, молодым богатым и даже знаменитым в нашем городе кожевником, давно уже имевшим виды на нее; а затем услыхал смех доктора: – Говорит, что влюблен в тебя, Лика, без ума, приехал с самыми решительными намерениями! Так что теперь судьба сего несчастного в твоем полном распоряжении: захочешь – помилуешь, не захочешь – навеки погубишь… А Богомолов был не только богат: он был умен, характером жив и приятен, кончил университет, живал за границей, говорил на двух иностранных языках; с виду он мог в первую минуту почти испугать: красно-рыжий, гладко причесанный на прямой ряд, нежно круглоликий, он был чудовищно-нечеловечески толст, – не то какой-то до противоестественной величины разросшийся и сказочно упитанный младенец, не то громадный, весь насквозь светящийся жиром и кровью молодой йоркшир; однако все в этом йоркшире было такое великолепное, чистое, здоровое, что даже радость охватывала: в голубых глазах – небесная лазурь, цвет лица – несказанный по своей девственности, во всем его обращении, в смехе, в звуке голоса, в игре глаз и губ что-то застенчивое и милое; ножки и ручки у него были трогательно маленькие, одежда из английской материи, носки, рубашка, галстук – все шелковое. Я быстро взглянул на нее, увидал ее неловкую улыбку… И все вдруг мне стало чужим, далеким, сам себе я вдруг показался всему этому дому постыдно лишним, ненужным, к ней меня охватила ненависть… |
| По воскресеньям, после обедни, позволяли ему играть, то есть давали ему толстую книгу, таинственную книгу, сочинение некоего Максимовича-Амбодика, под заглавием «Символы и эмблемы». В этой книге помещалось около тысячи частью весьма загадочных рисунков, с столь же загадочными толкованиями на пяти языках. Купидон с голым и пухлым телом играл большую роль в этих рисунках. К одному из них, под названием «Шафран и радуга», относилось толкование: «Действие сего есть большее»; против другого, изображавшего «Цаплю, летящую с фиалковым цветком во рту», стояла надпись: «Тебе все они суть известны». «Купидон и медведь, лижущий своего медвежонка» означали: «Мало-помалу». Федя рассматривал эти рисунки; все были ему знакомы до малейших подробностей; некоторые, всегда одни и те же, заставляли его задумываться и будили его воображение; других развлечений он не знал. Когда наступила пора учить его языкам и музыке, Глафира Петровна наняла за бесценок старую девицу, шведку с заячьими глазами, которая с грехом пополам говорила по-французски и по-немецки, кое-как играла на фортепьяно да, сверх того, отлично солила огурцы. В обществе этой наставницы, тетки да старой сенной девушки Васильевны провел Федя целых четыре года. Бывало, сидит он в уголке с своими «Эмблемами» – сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гораниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно дрожат в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся в голове ребенка. Никто бы не назвал Федю интересным дитятей: он был довольно бледен, но толст, нескладно сложен и неловок, – настоящий мужик, по выражению Глафиры Петровны; бледность скоро бы исчезла с его лица, если б его почаще выпускали на воздух. Учился он порядочно, хотя часто ленился; он никогда не плакал; зато по временам находило на него дикое упрямство; тогда уже никто не мог с ним сладить. |
| ЛОТ. Забытыми ныне лотами измерялись цветочные семена, почтовые отправления, ценные и полудрагоценные камни и т.п. В «Преступлении и наказании» Достоевского читаем: « Письмо от матери Раскольникова было большое, плотное, в два лота: два большие почтовые листа были мелко-мелко исписаны ». Итак, вес письма составлял почти 26 граммов. « Вот, смотри, Верочка, это твое, а то Марфинькино — ни одной нитки жемчуга, ни одного лишнего лота ни та, ни другая не получит », — говорит бабушка в «Обрыве» Гончарова, деля свои драгоценности. ФУНТ. Фунтами измерялись хлеб, конфеты, масло, почти все продовольственные товары, и даже керосин — полторы копейки стоил фунт керосина. Схимник Ферапонт в «Братьях Карамазовых» « ел всего лишь по два фунта хлеба в три дня, не более ». В тяжелое военное время в Павлоградском полку — узнаем из «Войны и мира» — « растягивали последние сухари: выдавали только полфунта на человека », то есть двести граммов в сутки, очень немного. В «Господах Головлевых» говорится о дынях « по 20 фунтов весу — вот какие дыни! ». Дыни действительно изрядные — по 8 с лишком килограммов каждая. Восьмая часть фунта, то есть 50 граммов, в обиходе называлась ОСЬМУШКОЙ. Эта мера упоминается в автобиографической трилогии Горького: « Мы покупали три золотника чая, осьмушку сахара… » Очень часто в старой литературе встречаем выражения «шестериковая сальная свеча», «пятериковая свеча» и т.п. В рассказе Глеба Успенского «Примерная семья» герои жалуются на оплывающие свечи и обмениваются такими репликами: «Вы ЧЕТВЕРИК палите?» — «Четверик» . Догадаться, как выглядела такая свеча, без исторических источников невозможно. А связаны эти бытовые названия с тем же фунтом: шестериковых свечей продавалось по шесть за фунт, пятериковых — по пять на фунт и т.п. Чем легче были свечи, тем меньше они оплывали. ПУД. Слово знакомое, только недавно вышедшее из официального употребления, примерно — 16 килограммов. В классической литературе оно нередко употреблялось гиперболически. Гоголевский Тарас Бульба « вскочил на своего Черта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст ». Бессмысленно, однако, переводить вес Бульбы в килограммы — храбрый казак не мог весить 327 килограммов. Это обычная для Гоголя гипербола. |
| — Ничего не стоит, просто распилить да и вывезти. — Нет, позвольте, ведь тут нужно ставить машину, паровую-с, и притом куда свезти? И притом такую гору? Десять тысяч, говорят, менее не обойдется, десять или двенадцать тысяч. — Послушайте, Петр Ипполитович, ведь это — вздор, это было не так… — Но в это время Версилов мне подмигнул незаметно, и в этом подмигивании я увидел такое деликатное сострадание к хозяину, даже страдание за него, что мне это ужасно понравилось, и я рассмеялся. — Ну, вот, вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший и ужасно боявшийся, как и всегда эти рассказчики, что его станут сбивать вопросами, — только как раз подходит один мещанин, и еще молодой, ну, знаете, русский человек, бородка клином, в долгополом кафтане, и чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с. Только стоит этот мещанин, как они это сговариваются, англичане да Монферан, а это лицо, которому поручено-то, тут же в коляске подъехал, слушает и сердится: как это так решают и не могут решить; и вдруг замечает в отдалении, этот мещанинишка стоит и фальшиво этак улыбается, то есть не фальшиво, я не так, а как бы это… — Насмешливо, — осторожно поддакнул Версилов. — Насмешливо-с, то есть немножко насмешливо, этакая добрая русская улыбка такая, знаете; ну, лицу, конечно, под досадную руку, знаете: «Ты здесь, борода, чего дожидаешься? Кто таков?» — «Да вот, говорит, камушек смотрю, ваша светлость». Именно, кажется, светлость; да чуть ли это не князь Суворов был, Италийский, потомок полководца-то …Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль, что забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит, свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому что русский кошель толст, а им дома есть нечего. Сто рубликов определите, ваша светлость, — завтра же к вечеру сведем камушек». Ну, можете представить подобное предложение. Англичане, разумеется, съесть хотят; Монферан смеется; только этот светлейший, русское-то сердце: «Дать, говорит, ему сто рублей! Да неужто, говорит, свезешь?» — «Завтра к вечеру потрафим, ваша светлость». — «Да как ты сделаешь?» — «Это уж, если не обидно вашей светлости, — наш секрет-с», — говорит, и, знаете, русским этаким языком. Понравилось: «Э, дать ему всё, что потребует!» Ну и оставили; что ж бы, вы думали, он сделал? |
| Вот как дом описан в «Горе от ума» А. С. Грибоедова: А наше солнышко? наш клад? На лбу написано: Театр и Маскерад; Дом зеленью раскрашен в виде рощи, Сам толст, его артисты тощи. На бале, помните, открыли мы вдвоем За ширмами, в одной из комнат посекретней, Был спрятан человек и щелкал соловьем, Певец зимой погоды летней. Слава о театре дошла даже до Наполеона, что спасло дом от пожара. Оказавшись в сожженном, почти безлюдном городе, французский император пытался хоть немного наладить мирную жизнь. Создание французского театра должно было поднять дух измученных пожарами и войной солдат и офицеров. Его актерами стали франкоговорящие члены труппы Московского императорского театра, здание которого сгорело. В итоге театр стал чем-то вроде французского офицерского клуба. По мемуарным свидетельствам одной из певиц, здесь бывал и сам Наполеон. В октябре 1812 года французская труппа Бюрсей представила первый спектакль, а репертуар театра утверждал лично Наполеон. После войны Поздняков за свой счет восстановил театр и начал давать представления в пользу пострадавших от французского нашествия. А в 1814 году он устраивал спектакли в пользу бедных и русских раненых под Лейпцигом. Поражены были англичане, приехавшие посмотреть на сожженный дотла город и попавшие на благотворительный маскарад. Москва торжествовала «из последних копеек»... После смерти Позднякова здание переходило из рук в руки, перестраивалось. Возможно, одно время здесь размещалась часовая мастерская Павла Буре. Сегодня главное здание усадьбы надстроено до пятиэтажного дома, а флигели сохранили прежний вид. На первом этаже главного дома — книжный магазин, выше располагались частные квартиры, но их обитателей расселили несколько лет назад, теперь эта часть пустует. Читайте также наши материалы о войне 1812 года Сохранить Поделиться: Поддержите журнал «Фома» Журнал «Фома» работает благодаря поддержке читателей. Даже небольшое пожертвование поможет нам дальше рассказывать о Христе, Евангелии и православии. Особенно мы будем благодарны за ежемесячное пожертвование. |
| В этом был прав Дон Кихот, а те, кто называют его полным безумцем и бросают в него камни, видя его в клетке, сами то и дело грешат кихотизмом; ибо кто из этих хулителей не пользуется на каждом шагу скрытым принципом кихотизма: это прекрасно, значит, это истинно? Встречаются в иных романах персонажи, являющиеся всего лишь гомункулусами, ибо они детища авторской фантазии, пребывающей в безбрачии, но есть и другие, рожденные истинным супружеством, от фантазии, которую оплодотворила и сделала матерью душа их народа. Герой легенд и книг, подобно историческому лицу, может стать воплощением души народа. Такие герои действуют, а значит, существуют. Кастильская душа дала жизнь Дон Кихоту, живому, как она сама. Так же и Сид Амет, со своей стороны, увидел своего героя живым с чертами лица, цветом кожи и ростом, увидел его чудесным зрением, что имеет важное значение для отрывков, с которых начинается это эссе. Ведь иногда случается, что творец какого-нибудь героя нечетко видит его, может быть, из-за того, что не обладает гениальностью зрительного восприятия. Так, Шекспир, в сцене 2 акта V «Гамлета», когда Гамлет бьется с Лаэртом, заставляет королеву сказать, что Гамлет толст и задыхается, и предложить ему платок, с тем чтобы он вытер лоб: He " s fat, and scant of breath. И кто же представляет себе или рисует Гамлета толстым? Да что там! Кто узнал бы Санчо, если бы его изобразили долговязым? И тем не менее Сервантес рассказывает, что на одной из картинок, что украшали рукопись Сида Амета Бененхели, изображена битва Дон Кихота с бискайцем, а на другой под изображением Пансы написано: «Sancho Zancas (Санчо Долговязый)», потому что, «…судя по картинке, у него был большой живот, короткий торс и длинные ноги, и потому, вероятно, его и прозвали Панса и Санкас — прозвища, которые неоднократно встречаются в этой истории» (глава IX части первой). Но Сид Амет, должно быть, хорошо видел Дон Кихота, с одной стороны, а с другой, — вероятно, образ его не был ни размытым, ни двойственным, лицо его было единственно возможным при такой душе, потому что оно настолько отражало его дух, что если бы он воскрес, не было бы нужды никакому Антонио Морено прикреплять пергамент с надписью к его спине. |
| Очень Вам благодарен за ваше доброе расположение. Я не забуду его. Ваше – «в последний раз» – как мне верится, едва ли сбудется. Еще не раз побываете у нас, и притом в полном здравии. По крайней мере, таково мое желание и такова вера. Благослови, Господи, Вас всяким благословением. Спасайтесь! Ваш доброхот Еп. Феофан. 90. Не отворил двери – успокойтесь, так необходимо. Общие благожелания 29 авг. 1889 г. Милость Божия буди с Вами! Вы все пеняете, что я не отворил Вам двери. Успокойтесь; уверяю Вас, что удовлетворение Вашего желания было бы Вам не совсем приятно. Это, собственно, и заставляет меня отказывать всем. Что же это такое? – И Вы больны и Ек. Д. больна. – Лазарет. Помоги Вам, Господи, потерпеть и поскорее оздороветь и укрепиться. Были и в Сарове, и в Дивееве. – Хоть и синяки... но это очень благотворно для души (не синяки – а побывка в тех обителях). О. Иван болен. Слава Богу, что оправляется. Благодарю, что известили; он же не писал. Из Синодальной лавки к нему должны прийти две Библии на славянском и на русском, для Николушки. Получить их уже должен бы был он, а не извещает. Очень рад, что Ал. Н... ухаживает. Сапоги получил. Благодарствую. Они совсем впору. Подрясник теплый хотите устроить. – Буду благодарен. Только самый расхожий, чтоб не жаль было мызгать. Потрудитесь так уладить, чтоб не был грузен и толст. Верхушка – какая-нибудь гарусная. Праздничные теплые подрясники у меня есть, а будничные изношены. Другого чего – ничего не требуется. Все есть. Радуюсь за Хераскова, что хоть такое место получил. Ему кафедральным надо быть. Пусть потерпит... и это будет... Остались, говорите, двое... По моему это не «ох!», а рай растворенный. Хотели послать – чрез Моршу и проч. Нет, никогда тою дорогою не посылайте. Прямая – чрез Шацк. Благослови, Господи, Вас и Ек. Д. Спасайтесь! Ваш доброхот Еп. Феофан. 91. Вы спускаетесь к старости. Старость лучше молодости. О здоровье Вы спускаетесь к старости. И это путь Божий. Старость лучше молодости. О здоровье. 19 нояб. 1889 г. |
| Итак, первой задачи автор не выполнил. He выполнил он во всем объеме и второй задачи. Выше эту задачу мы поставили в тщательном филологически-текстуальном, логико-психологическом и историко-археологическом анализе 25 и 26 глав Деяний. Такой широкий анализ библейского отдела предполагает знание основного текста – греческого и знакомство с древнейшими переводами Нового Завета – латинским, сирийским и др. В частности, от славянского богослова для выполнения этой задачи помимо указанного требуется знакомство со славянской текстологией и критическая проверка, и установка русского перевода. Что же сделал наш автор? Он ограничил эту свою задачу историко-экзегетическим анализом 25 и 26 глав Деяний по греческому тексту и совершенно не коснулся славянской текстологии. Между тем изучение славянской текстологии является не только общенаучным, но и патриотическим долгом всех славянских богословов, занимающихся толкованием Библии. Если бы автор привлек славянские тексты и извлек бы из них соответствующий экзегетический материал, тогда бы диссертация его выиграла в научном авторитете и оригинальности. В настоящем же виде она носит более компилятивно-переводный характер. В частности, например, автору полезно было бы остановиться на анализе слов рожен и остен 26:14. Рожен, κντρον, древнслав. ражень – шпора, палка, на конце заостренная, которой на востоке погоняют упрямых животных, например, волов. Карпинский Апостол XIII–XIV в. Читает: жестоко ти е иа ражень наст нати, σκχληρν σοι πρς κντρα λακτζειν Деян.26:14 ; в Ап. Гр. Толст. XIV в. противу ро жень пьхати в Охр. Ап. IX–X в. на ражъны ст н ати; в Новом Завете св. Алексия: протнкоу рожномъ прати. Но в Ап. Док. Ск. 1525 прогнвоу остьну въепетуовати 4470 . Здесь уже дается другой оттенок мысли. Остен или ость значит игла, колючка, —638— жало у колючих растений, также у животных. Речь идет уже не столько о бесполезности сопротивления, сколько о жестокости, о болезненности сопротивления, – в частности, применении к Савлу – о тех постоянных терзаниях и мучениях, какие испытывал он, гоня последователей Иисуса. Общий смысл 26:14 мы уясним несколько ниже. |
| Если всякого Венценосца избранного судят с большею строгостию, нежели Венценосца наследственного; если от первого требуют обыкновенно качеств редких, чтобы повиноваться ему охотно, с усердием и без зависти, то какие достоинства, для царствования мирного и непрекословного, надлежало иметь новому Самодержцу России, возведенному на трон более сонмом клевретов, нежели отечеством единодушным, вследствие измен, злодейств, буйности и разврата? Василий, льстивый Царедворец Иоаннов, сперва явный неприятель, а после бессовестный угодник и все еще тайный зложелатель Борисов, достигнув венца успехом кова, мог быть только вторым Годуновым: лицемером, а не Героем Добродетели, которая бывает главною силою и властителей и народов в опасностях чрезвычайных. Борис, воцаряясь, имел выгоду: Россия уже давно и счастливо ему повиновалась, еще не зная примеров в крамольстве; Но Василий имел другую выгоду: не был святоубийцею; обагренный единственно кровию ненавистною и заслужив удивление Россиян делом белестящим, оказав в низложении Самозванца и хитрость и неустрашимость, всегда пленительную для народа. Чья судьба в Истории равняется с судьбою Шуйского? Кто с места казни восходил на трон и знаки жестокой пытки прикрывал на себе хламидою Царскою? Сие воспоминание не вредило, но способствовало общему благорасположению к Василию: он страдал за отечество и Веру! Без сомнения уступая Борису в великих дарованиях государственных, Шуйский славился однако ж разумом мужа думного и сведениями книжными, столь удивительными для тогдашних суеверов, что его считали волхвом; с наружностию невыгодною (будучи роста малого, толст, несановит и лицом смугл; имея взор суровый, глаза красноватые и подслепые, рот широкий), даже с качествами вообще нелюбезными, с холодным сердцем и чрезмерною скупостию, умел, как Вельможа, снискать любовь граждан честною жизнию, ревностным наблюдением старых обычаев, доступностию, ласковым обхождением. Престол явил для современников слабость в Шуйском: зависимость от внушений, склонность и к легковерию, коего желает зломыслие, и к недоверчивости, которая охлаждает усердие. Но престол же явил для потомства и чрезвычайную твердость души Василиевой в борении с неодолимым Роком: вкусив всю горесть державства несчастного, уловленного властолюбием, и сведав, что венец бывает иногда не наградою, а казнию, Шуйский пал с величием в развалинах Государства! |
| Мы расстались, условившись в часе выезда завтра утром. Мусселим хевронский, туземный араб, мал ростом, толст, приземист. В жилах его течет черная горячая кровь идумейская. Взгляд больших черных глаз его суров и не приятен. Он важничает как паша, даром что ходит в одной белой рубашке без порток и в черной арабской попоне. Арабы и жиды прозвали его черным верблюдом, μαρο καμλο. Он весьма кровожаден и корыстолюбив. При вторжении Ибрагима-паши в Палестину он восстал против него, но был взят с бою и отослан в Акру на крепостную работу. Паша простил его; но лишь только он возвратился в Хеврон, опять поднял оружие против Ибрагима, опять был разбит им и убежал за Иордан, где и крылся до низвержения власти египетского вице-короля. Ибрагим конфисковал все его имение. Возвратившись из-за Иордана, он собственными руками разрубил на четыре части предместника своего и самовластно сделался мусселимом. Порта признала его власть в награду за его верность султану, и теперь он сделался бичом для всех жителей Хеврона и страхом окрестностей. Золото есть его божество. Он собирает его всеми неправедными способами. Тысячи жалоб на него поступают паше иерусалимскому; но мусселим всегда остается прав, потому что нельзя же обвинить и наказать человека, который приезжает в Иерусалим не с голыми руками. Жиды вопиют на небо против него. Он грабит их, когда захочет. Хозяин, у которого я остановился на квартире, рассказывал, что, когда он построил свой дом, мусселим явился к нему и требовал с него 10 червонцев турецких за то, что осмелился строить дом без его позволения, хотя в это время сам он скрывался за Иорданом. Жид уклонялся от платежа, извинялся бедностью. «Больше заплатишь», сказал ему гневно мусселим, выходя из его дома. И в самом деле, на другой день собрались к жиду, один по одному, девять братьев мусселима и разная чиновная сволочь его и забрали из дома все дочиста, так что жид лишился более, нежели на 900 пиастров. Избавившись от мусселима, я пошел поклониться усопшим патриархам и позевать в городе. |
|
|
