| …Когда-то, в семнадцатилетнем возрасте, отрезав косу и повыкидывав из дома родительские иконы, Алешина маменька решительно ступила на стезю деятельности яростной и многотрудной: на знамени, которое она гордо несла через всю жизнь, аршинными буквами было начертано: «общественное» – для слова «личное» места недоставало. Обстоятельство это стоило ей в конце пути сомнений и разочарований. Но Анапа находилась ближе к середине пути, там отец еще был с ними. Однако если сценки семейной обыденности тех дней смотреть на просвет, знак разрушения угадывался в них, как угадывается водяной знак на ассигнации или почтовой марке. Для чего же дням этим суждено было запомниться? Уж не для того ли, чтобы однажды обнаружить, что вся остальная жизнь умещается на них, как чашка на блюдце? И вправду: утопленники открыли Алеше ненадежность и хрупкость телесного бытия и одарили неразгадываемой тайной смерти. Ночные разговоры родителей завершились в некоторое время уходом отца, доброту и страдания которого Алексей сумел оценить только тогда, когда родителя уже не стало, после чего, уверяясь, что идет непроторенною тропой и творит нечто доселе невиданное, сын принялся с изумительною точностью повторять череду множественных отцовских ошибок… Повторив, кажется, все ошибки, Алексей мог делать достаточно достоверные предположения о своей будущности. Путь в эту будущность, по его представлению, начинался с той давнишней поездки в Анапу. Развалины старинной усадьбы, триумфальная арочка и амфорные черепки столь трепетно изобразили прельстительность прошлого, что ушедшие времена сделались для него с тех пор в высшей степени притягательными, а люди ушедших времен словно бы заключили с ним родство. Наконец, руины трехэтажного дома, полузасыпанная песком баржа, саперы на «студебеккерах» – печать войны коснулась и его дней: легонечко, но коснулась, и печать эта несмываема. Обнаружив, что жизнь наша, сколько ни крутись, ни фантазируй, ни своеобразничай, легко умещается на пятачке раннего детства, он совершил благодатнейшее открытие, свет которого озарял с тех пор дни его и часы. |
| Вот он – человек без Бога, во всей своей ущербной, уродливой красе Гей-парад в Риме. Фото: REUTERS Возродили на свою голову, а что? Идолопоклонство древнее, только не то – примитивное, с чурбаками деревянными, глиняными истуканами или статуями мраморными, а глубинное, с поклонением порокам, страстям и похотям. Вот они, демоны, выпущенные на свободу гуманизмом под видом многообразия личностных проявлений. Еще и развитие инициировали всех сторон человеческой личности, без трезвенности, без внимания строгого, без разделения на добро и зло… так – всё в кучу и – всё хорошо. Доброзло такое… светотьма и правдоложь – всё, мол, хорошо! И эта философия оборачивается таким содомом, что сами содомляне от стыда покраснели бы… Вот он – человек без Бога, во всей своей ущербной, уродливой красе… купленный и полный раб страстей, похотей и пороков, считающий их свободным проявлением всех сторон своей «многогранной» личности и даже не помышляющий о собственном плачевном, рабском состоянии! Беда, беда! А как же Господь говорил: «Да будет слово ваше “да” или “нет”, а что сверх того – то от лукавого» (Мф. 5: 37)? Слышите, от кого «всейность» эта, только прикрытая фиговым листком «человеколюбия»?! Господь говорил: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8: 32). А Запад свободу от Истины захотел познать и нас заразил своим похотением смутным. А опомнятся когда сами, именно сами до полного разложения дойдут и вкусят горечь, копившуюся веками на дне сосуда с названием «лжесвобода». Он там уже есть – осадок этот, и никуда от него не деться, не отвернуть лица, не избежать… просто не допито еще до дна это добровольно и сознательно выбранное пойло… пойло греха, пьянящее болезненной сладостью. Но допьют, допьют – иначе попросту быть не может. Не потому говорю, что злой такой, а просто закон есть: «Возмездие за грех – смерть!» – и горше этой горести ничего нет. Вот когда до тоски самой крайней, смертной дойдут, когда обманывать себя уже никак невозможно будет, тогда и прозреют… да и то еще вопрос. Потому что и опыт может ни в чем не убедить и вместо прозрения повергнуть в отчаяние… тут уж прямо вопрос веры будет стоять так: хочешь ли ты быть с Богом или нет? В этом-то проявлении свободной воли и будет проблеск последней надежды или уже окончательная погибель и тьма. Таково уж свойство гордыни: она будет себя бесконечно оправдывать, если только хоть искорка покаяния не промелькнет, хоть крупица сомнения в своей правоте не зародится в душе – тогда только, как в просвет, сможет благодать обильно пролиться, и уж тут никакие доказательства не понадобятся, потому что в благодати Сам Господь, любовь Его убеждает паче всяких уговоров и слов. А где благодать – там умиротворение, тишина и исцеление, даже восстание от смерти греховной, воскресение духовное и нравственное! |
| – Мне кажется, природа – это вообще часть веры. Почему много душевнобольных именно в мегаполисах, в городах крупных, – людей с депрессивным состоянием, людей агрессивных. Потому что человек отрывается от природы! У нас квартира в Люблино, сейчас фактически это стал мигрантский район (после закрытия Черкизовского рынка), но это место как-то не хочется оставлять, ведь там и другие люди живут. Я так мужу и сказала: «Мы должны быть среди людей, мы должны видеть, какая кругом жизнь! Мы должны быть в ней, а не прятаться, куда-то уезжать в удобное место. Ведь от реальности не спрячешься…». И вот, как-то гуляли мы там с сыном вечером, и случился сильный выброс газа в Капотне. И вдруг на небе просвет, и мой сын кричит: «Мама, смотри: звезды!» И звезды, и птиц можно увидеть и в городе. Другое дело, что мы, очень озабоченные выживанием физическим, мало внимаем природе духовной. И деревья есть, и парки новые сажают – все, в принципе, есть. А вот возьмите творческого человека, который даже в городе умудряется сохранить себя, думать о природе, творить – он и в парке увидит природу, он увидит ее и в одуванчике седом, и напишет стихи! Безусловно, что это не всем людям подвластно, только людям творческим. Если же человек работает где-то с утра до вечера в офисе, например, на госслужбе, на заводе, – понятно, что эта его тяга к самосохранению, к выезду на дачу – вполне понятна. Это уже все открыто, тут изобретать нечего! Это всегда было: городской житель всегда тянулся на природу. Природа – это дорога к Богу Поэтому природа, выход на природу (в разных вариантах – например, семейные путешествия, как принято у нас в семье) – это, естественно, дорога к Богу. Это общение с Богом, потому что там ты начинаешь думать по-другому. Собственно, философия жизни раскрывается на природе, ибо там человек на первое место ставит не то, что он будет есть, или то, сколько денег он заработает, хватит ли ему на оплату коммуналки. На первое место он ставит то, что есть мир, что есть природа, красота, смысл жизни, как ему дальше жить… Множество других вопросов возникает под влиянием Божьего замысла. |
| Чувство, которое иногда называют «чувством священного», 84 подсказывает, что в мире очень много чего-то невидимого. Иногда мы пугаемся — ведь тут ничего не предскажешь, ничего не поделаешь, не определишь, не укротишь. Так и кажется, что «все это» — из другого мира, не из нашего. Поэтому мы простодушно дивимся, создавая сказки и мифы, или благоговейно преклоняемся. 85 Чтобы это воплотить, мы творим внеприродные существа — эльфов и фей, богов и богинь, но ни одно из них «не то». Мы не можем «это» объективировать, оно как бы все время сзади, позади нас, а если мы обернемся — немедленно исчезает. Может быть, когда-нибудь мы увидим лицом к лицу «это» или его источник и узнаем старого друга, недруга, надувалу, возлюбленного. Как бы то ни было, мы по нему тоскуем. Мы боимся его, но ведь и любим. Оно околдовывает нас, но в руки не дается. Льюис пишет: «… то, что вы ищете, видите, провидите сквозь другие, ненужные желания, в любой просвет более громких страстей, день и ночь, год за годом, от раннего детства до старости, и ни разу не обрели. Все, что мало-мальски серьезно владело вашей душой, было лишь отблеском, невыполненным обещанием, неуловимым эхом. Но если бы это эхо окрепло в звук, вы бы сразу узнали и сказали уверенно и твердо: «Для этого я и создан» 86 . Где же «это» особенно видно? Человеческое лицо Лицо — самое нездешнее, самое странное, что только есть в мире. Внешняя его сторона, как внешняя сторона мироздания, указывает куда-то вглубь — не в глубь материи, а в глубины смысла. Лицо — как стихи, оно осмысленно. Арчибальд Маклиш писал: «Стихи должны не “значить что-то”, а “быть”». Что бы он ни имел в виду, при обычном употреблении слов это нелепо. Стихи не могут просто «быть», как предметы, — тогда это уже не стихи. Они несут смысл, что-то значат, если же они хорошие, они и есть то, что значат. Скажем, стихи о красоте красивы. Вот и лицо должно и «быть» и «значить». В слове «улыбка» радости нет, другое дело — в улыбке. Магия лица показывает нам, как властвует дух над материей. Лицо — не просто объект, кусочек тела, оно субъект, часть души. Именно здесь душа до сих пор преображает тело, как велел Создатель. Это — память о рае, где материя была прозрачной для духа и слушалась души, как душа слушалась Господа. Когда душа восстала против Него, тело восстало против души, ибо власть души над телом — лишь подобие власти Бога над душой. Кроме того, лицо предвещает то время, когда грехопадение будет искуплено, иерархия — восстановлена, и всё в нашем воскресшем теле исполнится смысла. |
| Набор открыток " Вязьма Православная " Стоит в центре города на высоком холме южного берега р. Вязьма, на территории древнего городища. Играет определяющую роль в панораме города при подъезде с заречной стороны, от шоссе Москва-Минск. Выстроен по заказу царя Алексея Михайловича в 1674-76 гг. на месте более древнего деревянного храма. В 1847-49 гг. сооружены трапезная и колокольня. В 1887 г. к северо-западу от собора устроена терраса, в 1890-е гг. северный придел расширен, а его своды разобраны. Кирпичные стены оштукатурены. Ядро храма с двумя приделами - интересный памятник архитектуры 2-й пол. 17 в. Бесстолпный храм, завершенный горкой кокошников и световой главой, с двумя симметричными приделами, чьи апсиды выстраиваются в ряд с тремя апсидами основного объема, во многом напоминает постройки кон. 16 - 1-й трети 17 в. Над закомарами четверика возвышается квадратное основание второго яруса. По его периметру с каждой стороны поставлены три кокошника. В отличие от московских прообразов, здесь во втором ряду средний кокошник имеет килевидное подвышение, а боковые стоят перед диагональным кокошником. Малые полукруглые кокошники идут по основанию барабана. Под штукатуркой венчающего барабана просматриваются поребрик и консоли. Широкая трапезная и грузная трехъярусная колокольня на подклете выстроены в формах классицизма с использованием элементов русского стиля сер. 19 в. Северный и южный приделы имеют двухчастную разбивку фасадов, что также роднит их с памятниками рубежа 16-17 вв., каждый фасад завершается парой полукруглых либо килевидных кокошников, примкнувших к ядру храма и его алтарю. Окна с лучковой перемычкой заключены в более крупные арочные обрамления с профилировкой. На трапезной круглые окна второго света ложные, в кольцевых на личинках с рельефным замковым камнем. Громоздкая колокольня из трех ярусов завершена главой над резонатором - квадратным, как и основные ярусы. Второй ярус и резонатор увенчаны ложными закомарами. Луковичные главы над колокольней и трапезной составлены из узких вертикальных долек. Четверик храма перекрыт сомкнутым сводом со световым кольцом в шелыге. Трапезная с крещатыми столбами расчленена арками на три нефа с полулотковыми сводами по бокам и коробовым посредине. В сводах уцелели голосники. В трапезной находится часть классицистического иконостаса из Екатерининской церкви. Его средняя часть вогнута и завершена высоким антаблементом с рельефными волнами во фризе, которые расходятся от лепного херувима в центре. Над антаблементом поднимаются крупные одиночные иконы в круглых, овальных, треугольных и фигурных (с выпукло-вогнутой бровкой) барочно-рокайльных обрамлениях. Между царскими вратами и изображением Тайной вечери - круглый просвет с летящим вниз объемным голубем в условном сиянии из разреженных лучиков по радиусам. Среди икон надо отметить икону Иверской Богоматери (1765 г.) и икону Одигитрии (17 в.). |
| — В носу у нас есть так называемые нижние носовые раковины. Это то, что регулирует просвет полости носа и на что мы влияем каплями. Это довольно рыхлая, мягкая ткань, в которой много кровеносных сосудов. Чем больше в них крови, тем больше носовая раковина. Чем меньше — тем меньше носовая раковина и больше пространства в носу. Когда мы капаем сосудосуживающие, они воздействуют на мышечные стенки сосудов, сосуды сжимаются, количество поступающей крови сокращается, поэтому носовая раковина уменьшается в размере, а места в носу становится больше. — Давайте вернемся к каплям в уши. Есть ли такие, которые нужно закапывать для профилактики осложнений? — Нет. Стоит только человеку почувствовать малейший дискомфорт в ушах, как он немедленно хочет себе туда чего-то закапать. Это интуитивно понятное действие, но, как ни странно, толку в нем нет. Капли помогают при инфекции наружного уха, которая не связана с простудными симптомами. Кожа воспалилась — вот это можно лечить. А все, что связано со средним ухом, с болезнями, которые за барабанной перепонкой, — тут капать без толку. Конечно, есть обезболивающие, но они решают только проблему боли, да и то плохо. Таблетку принять — гораздо эффективнее. У людей есть сильный страх, что можно оглохнуть. Это еще с нашего детства идет, когда лекарств нормальных не было и, если болело ухо, это было прямо ого-го. Но даже обезболивающие капли с лидокаином — это как заморозка, когда зубы лечат. Поможет ли заморозка выздороветь зубу? Ясно, что нет. Если гайморит, только прокалывать? — Еще один иррациональный страх из детства — гайморит. Пугали проколами, и лучше уж капли — какие угодно, куда угодно. — Гайморит, то есть воспаление гайморовой пазухи, бывает за жизнь несколько раз. Нет человека, который не переболел гайморитом. Он может быть на 3 копейки, когда сопли долго не проходят, но если сделать такому пациенту КТ, то увидим воспаление гайморовых пазух. С этим ничего не надо делать, само пройдет. Хотя бывает, что эта ситуация эскалируется в неприятную болезнь, которую нужно лечить антибиотиками. |
| Отсюда необходимо заключить об их трансцендентном происхождении, иначе, непосредственном творении их Богом. Такое заключение нисколько не подрывает ни самостоятельности мира, ни возможности дальнейшего развития его по законам природы, так как в этих первоначально данных Богом законах положены уже условия такого развития. Напротив, вводя между Богом и миром какую-либо примерную сущность, почитая мир развитием этой сущности и в этом смысле признавая самотворение мира, мы наталкиваемся на целый ряд затруднительных вопросов, главнейший из которых состоит в том: сознательна или бессознательна эта сущность? Защитники рассматриваемой нами теории затрудняются дать определенный ответ на этот вопрос и в тумане абстрактных и не везде понятных рассуждений их об этом предмете не легко найти просвет, который бы мог вывести нас на путь прямого ответа на этот вопрос. С одной стороны, целесообразный и стройный ход мировой жизни и свобода избрать то или иное направление миробытия, приписываемое до мирному началу, ясно требуют признания его сознательности и личности. Но, с другой стороны, этому препятствует Гегелевское понятие об абсолютной идее, которая, будучи первоначально бессознательна и несвободна, достигает сознания о личности только продолжительным процессом мироразвития в лице единственных самостоятельных существ – людей. Абсолютная идея не изначала сознательна, но становится таковой. При том же, нужно обратить внимание ни на то, что домирная сущность мира не творит мир, как нечто внешнее само и от себя отличное, но самотворит его, то есть, сама развивается в мир. Мир эмпирический есть развивающаяся в пространстве и времени идея мира. Но мы видим, что весь процесс мирообразования до появления человека есть процесс бессознательный; не можем же мы, напр. приписывать сознания атомам, химическому сродству, силам природы и пр. Итак, очевидно, развитие мировой идеи есть процесс бессознательный и самая идея не может искони обладать сознанием. Что касается до примирения, с точки зрения рассматриваемой нами теории, фактического детерминизма с требуемым нравственными интересами учением о свободе воли, – примирения, первый повод к которому, как известно, подал Кант своим различением эмпирической и трансцендентной свободы, то оно одинаково противоречит как опыту, так и требованиям нравственности и само по себе нисколько не достигает той цели, какую имеет в виду. |
| Казалось бы, в судьбе Шевченко наметился просвет. Однако словно злой рок преследовал поэта, который был честным и порядочным человеком, а потому, как это нередко бывает, плохо разбирался в людях и не предвидел последствий некоторых своих поступков. Так, узнав о том, что у одного из его приятелей жена завела себе любовника, сделал так, чтобы обманутый муж об этом узнал. Трудно сказать, насколько он помог своему приятелю, но то, что себе навредил, - это точно. Донос на украинского поэта от незадачливого любовника поступил одновременно Обручеву и в жандармерию. Губернатор попытался проигнорировать донос, однако помочь не смог. В результате об унтер-офицерстве пришлось забыть, Тараса Шевченко перевели в отдаленное Ново-Петровское укрепление. Обручев и Бутаков получили высочайшие выговоры. Но самая большая беда случилась тогда, когда стало известно о пропаже альбома с рисунками Шевченко. О дальнейшей судьбе поэта написано много. Благодаря усилиям русской интеллигенции Тарас Шевченко был освобожден от солдатчины. В его судьбе, в частности, активное участие принимал замечательный художник и скульптор Федор Толстой (не путать с Федором Толстым по прозвищу Американец). Потом были Петербург, Украина . И могила на высоченном холме под Каневом. Впрочем, об этом известно куда больше, чем о той помощи, которую оказали украинскому поэту простые русские офицеры в период его пребывания в Оренбурге. Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . target="" > Поделиться РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Закрыть Закрыть Сообщение для редакции Закрыть Закрыть Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta |
| И вдруг здесь, на Афоне, на горной тропе, взбираясь по скале к дереву, протягивая посох сзади идущему, я почувствовал себя в том давнем каньоне у реки Бзыбь. Сердце «ёкнуло». Врачи ёканье сердца называют систолией. Но это было нечто иное. Перебравшись на другую сторону распадка, мы попали в заросли того самого «держидерева». Если колючая лиана росла на уровне груди, то, навалившись на неё, не разорвешь, только рубить или подныривать, подныривать или обходить. Тропа, которую мы приняли за человеческую, оказалась звериной. Я будто бы вновь оказался на Кавказе. Повернуть назад не хватало решимости, казалось, вот чуть-чуть, и мы сможем идти в полный рост, свободно. Но зеленая зубастая пасть дикого леса на склонах этого Афонского отрога зажёвывала нас все глубже и глубже. Мы не потеряли ориентации в пространстве, интуитивно пытаясь вернуться на тропу у моря, которая была нами на время оставлена. Пот бежал по лицу горными ручьями, соленые капли разбивались о листья враждебных колючих кустов, хлеставших наотмашь. Где-то приходилось ложиться на спину, и в таком положении проползать (и это с моей-то «поповской» комплекцией), где-то прорубаться сквозь заросли, где-то возвращаться и искать хоть бы щель, чтобы двигаться дальше. Зонтик Георгиевича в одном месте незаметно выпал из рюкзака. Валера, споткнувшись о него, поднял и во время привала вернул хозяину. Зонтику не сиделось на месте, и он уже не только выпал в очередной раз, но и сломался, скорее всего, назло. Владимир Георгиевич повесил его на сук дерева и с некоторым облегчением полез дальше уже без зонта. Но тот, словно издеваясь, вновь настиг незадачливого паломника. В этот раз на черную изувеченную руку зонта наткнулся Кирилл и прихватил его с собой, чтобы вернуть хозяину. Забегая далеко вперед, скажу, что отвязаться от зонта у Георгиевича получилось лишь в монастыре Ставроникита. Только до него было еще неблизко. Затем, делясь впечатлениями, никто не мог точно вспомнить, сколько времени мы провели в этих «джунглях». Я припоминаю некоторое внутреннее изнеможение (и это при том, что у меня рюкзак был не самый большой) и уже не размеренную, в такт постукивающему посоху молитву, а молчаливый вопль: «Матерь Божья, выведи нас отсюда»! Показался внизу просвет. Кусты расступились, и по скальным ступеням я уже спускался на берег, заваленный отходами цивилизации, выброшенными волнами прибоя. Море неугомонно шумело, приветствовало нас свежим ветром, и от прежнего приключения остался разорванный снизу подрясник, расцарапанные ноги и немного кровоточащая кисть правой руки. Дома, в Беларуси, я еще из коврика, притороченного на Афоне к рюкзаку снизу, извлек некоторое количество обломанных в тех джунглях палочек и колючек. |
| ( < < back) …поступил в монашеский орден. — Кальдерон принял монашеский сан в 1651 г.; в 1653 г. стал настоятелем собора в Толедо, в 1666 г. — настоятелем братства св. Петра в Мадриде. ( < < back) < >< back) > Далее в первой публикации: «Сначала мы чувствуем себя довольно странно в этом смешении теплого воздуха испанской ночи, пахнущей „лимоном и лавром” с атмосферой инквизиции, возвышенных понятий чести и рыцарской любви, с жестокостью и фанатизмом, вежливых комплиментов с ударами шпаги. Нам, привыкшим к широкому скептицизму современных поэтов, душно и тесно, как под слишком низким потолком, среди отживших средневековых суеверий, среди неумолимых военных и католических предрассудков, которые драматург разделяет с действующими лицами и зрителями. Мы испытываем то же ощущение, как если бы неожиданно нас перенесли с берега океана в бесконечно глубокий, но темный, узкий колодец. Со всех сторон теснят преграды, каменные стены и только над головой на недосягаемой высоте просвет в небе — мистицизм христианской веры». ( < < back) Далее в первой публикации: «Ни размышлений, ни нравственных колебаний, ни раскаяния, ни угроз. Действие почти быстрее мысли. Если драма Кальдерона кажется односторонней и узкой, не следует забывать, что это — узость хорошо отточенного лезвия: оно может промахнуться, но, раз коснувшись тела, поражает смертельно. Несмотря на все глубокое различие, есть одна черта, которая сближает великого испанского драматурга с древнегреческими трагиками. Кальдерон столь же, как Эсхил и Софокл и отчасти Еврипид, близок своему народу, своему времени, толпе зрителей по умственному настроению, по нравственным идеалам и требованиям. Кальдерон и Софокл по преимуществу поэты национальные. Они — часть народа. Меж ними и толпою не успел еще произойти разрыв. Они понимают толпу так же, как толпа понимает их. Они не стремятся быть выше своих современников, делят с ними силу и слабость, веру и предрассудки, добродетели и пороки, беспредельность чувства и ограниченность знаний. Зато они не чувствуют себя такими одинокими, враждебными толпе непосвященных, такими оторванными от народа, как поэты более поздних цивилизаций. Эсхил так же наивно верит в сказания Гомера, в Олимпийских богов, как современная ему толпа древних афинян, смотревшая на „Евминид”. Кальдерон так же наивно верит в чудеса средневековых легенд и могущество католических реликвий, как толпа испанцев XVII века, смотревшая на его драму „Поклонение Кресту”. И тот и другой, — дети толпы, они — воплощение народной души, они — голос народа. Национальность определяет и ограничивает их гений. |
|
|
