| Светские книги Если костюмы - вещи бездушные, часто уродливые и безсмысленные - сильно действуют на душу, то чего не могут произвесть в ней светские книги, напитанные духом глумления? Быв, по-видимому, направлены только против грубых заблуждений человечества - его предрассудков, ложных верований, страстей - они, между тем, под туже категорию подводят и такие предметы, которые очевидно имеют связь с догмами нашей веры. По мере того, как распространяется чтение книг сего рода, вера видимо везде оскудевает: вот уже и в мастерских слышится язык кощунства! Кроме того, книги эти страшно загрязнены драмами преступной любви: в них обнаруживается то, чего девицам и знать не следует; а, между тем, они увлекают пытливость юного возраста живым интересом. Кто спасет беззащитное сердце от этого утонченного яда, особенно когда и чувство веры будет в нем подавлено? Вот сокровенные, очень редко постигаемые, причины юношеской скороспелости, умничанья не по летам, опытности в пороках, безнравственности при наружном благоприличии! Вот причины, от которых многие юноши преждевременно чахнут в силах душевных и телесных, как жертвы тайных пороков! Все, что целые годы назирала и охраняла матерняя любовь, отеческое попечение, бдительность наставников - все это в несколько часов разрушается иногда одною пагубною книгою! Кто может поручиться, что от подобных книг не потерпит такого же крушения и юная девица? Ее и то уже поставляет на путь погибели, если она втайне услаждается соблазнительными сценами. - Ей нельзя уже быть чистою ни пред Богом, ни в собственных своих глазах. Она, конечно, прикрывается еще личиною благонравия; но этот покров для проницательного глаза слишком прозрачен. Страстные движения сердца, равно как и его нечистота, обнаруживаются в девице столь же естественно, сколь естественно выражаются в чертах лица мужчины, в его словах, голосе и поступи телесная сила и твердость характера. Поэтому самое лучшее украшение девицы и верный залог будущего ее счастия есть невинность. |
| В Москве расстреливают людей, деревня пухнет от голода и мрет от тифа. Люди думают только о куске хлеба и о том, как бы спасти свою жизнь, а я целую ночь мучаю Наташу, себя и лошадь, чтобы рассказать двадцати девицам и юношам об Элевзинских мистериях и о ложных принципах французского театра восемнадцатого века. Кому это нужно? Не сплошное ли это безумие?.. Уже и раньше со мною бывало, что в иные призрачные, преимущественно ночные минуты я настолько отчуждался от себя самого, что произнося вслух свое имя, не узнавал его звука и не связывал с ним своего бытия. В революцию эти уходы от себя самого, эти почти болезненные размыкания личности, быть может, связанные с голодом и заболеванием сердца, стали все чаще повторяться со мною. В то утро я подъезжал к станции почти что душевно больным человеком. Перед станцией у розвальней суетилось и шумело множество народу. Протискаться в зал можно было только с величайшим трудом. Приехавшие спозаранку мужики вповалку спали на лавках и на полу. К кассе тянулся длинный хвост. На основании всевозможных пропусков и бумаг с магическою подписью «Ленин» (о том, что в Москве могут быть несколько Лениных никто не догадывался), главным же образом, благодаря огарку и нескольким антоновским яблокам для кассирши, мы, как всегда, добыли билеты с заднего хода, вне очереди. Поезд, как обычно, опаздывал на несколько часов. Вовремя он ушел лишь однажды, опоздав ровно на 24 часа… Звонок — спящие вскакивают, толпа стеною валит на платформу. С нечеловеческими усилиями, под ругань и насмешки «товарищей», втаскиваем мы наши пожитки в высокий, нетопленый товарный вагон без ступенек и, с риском заразиться тифом, или, по меньшей мере, набраться вшей, неподвижно вклиненные в толпу, едем два, а то и три часа 30 верст до Москвы. Небольшой, типично московский особняк, второй этаж которого занимал женатый на моей сестре химик Дмитрий Николаевич Аксенов, тихий, болезненный человек и талантливый ученый, был, как и наша московская квартира, тесно набит нахлынувшим в него в первые же дни октябрьской революции случайным народом. |
| На «Хвалите:» стихиры на 4, глас 1 В светлый сонм святых Твоих/как войду я, недостойный?/Ведь если осмелюсь войти с ними в брачный чертог, –/одежда меня обличает,/ибо не в такой идут на брак,/и, связанный, изгнан буду Ангелами./Очисти, Господи, скверну души моей/и спаси меня, как Человеколюбец. (2) Глас 2: От душевного нерадения задремав,/не приобрел я, Жених мой, Христе, светильника, горящего добродетелями,/и уподобился девицам неразумным,/во время работы мечтая./Сострадательного сердца Твоего не затвори от меня, Владыка,/но стряхнув с меня мрачный сон, воздвигни,/и с разумными девами введи в Твой брачный чертог,/где чистый глас празднующих и взывающих непрестанно:/«Господи, слава Тебе!» (2) Слава, и ныне, глас 4: Об осуждении сокрывшего талант услышав, душа,/не скрывай слова Божия,/возвещай чудеса Его,/чтобы, умножив благодатный дар,/войти тебе в радость Господа Твоего. Стихиры на стиховне, глас 6 Придите, верные,/потрудимся усердно для Владыки,/ибо Он подает рабам Своим богатство;/и каждый соразмерно да преумножит благодати талант:/один мудрость да употребляет на добрые дела,/а другой служение просвещения да совершает./Да приобщает же верный/к слову Божию непосвященного,/и да раздает богатство бедным иной:/ведь так мы взаймы нам данное преумножим,/и как верные распорядители благодати/радости со своим Владыкой удостоимся./Ее и нас сподоби, Христе Боже,/как Человеколюбец. Стих: Насытились мы рано утром милостью Твоею, Господи: Когда придешь Ты во славе с ангельскими воинствами/и сядешь, Иисусе, на престоле для разбирательства,/не разлучи меня с Собою, Пастырь Благой:/ибо познаны Тобою пути правые,/а левые развращены./Не погуби же с козлами меня закосневшего во грехе,/но сопричислив меня к овцам, стоящим справа,/спаси как Человеколюбец. Стих: И да будет сияние Господа Бога нашего на нас: Жених, цветущий красотою более всех людей,/призвавший нас на пиршество духовное/брачного чертога Твоего!/Безобразный облик мой в одежде согрешений совлеки/участием в Твоих страданиях/и, славы одеянием украсив,/красоты Твоей сотрапезником сияющим меня яви/ в Твоем Царстве, как Милосердный! |
| В диаконисы избирали вдовице пожилых, благоразумных и испытанных во всех делах благочестия. Он были рукополагаемы и причислялись к клиру, поскольку, в рассуждении женщин, они исполняли некоторую часть должностей диаконов. Должность их состояла в том, чтобы навещать всех женщин, коих бедность, болезнь или другое какое несчастие соделывало достойными попечения церкви. Они повторяли оглашенным женщинам и девицам наставления епископа или пресвитера; представляли их ко крещению, помогали им раздеваться и одеваться, дабы пресвитера не видали их наготы; потом они сих ново-крещенных наставляли в продолжении некоторого времени в житии христианском. В храмах они стояли у дверей со стороны женщин, и наблюдали, чтоб каждая из них стояла в своем ряду и хранила молчание и скромность, приличные месту и религии. Они во всех должностях своих отдавали отчет епископу, и по его повелению пресвитерам или диаконам. Под конец гонений, и особенно в первые времена по возвращении Церкви мира, начали строить монастыри. Св. Антоний, провождавший несколько времени отшельническую жизнь, по примеру св. Павла, которого почитают главою и образцом пустынников, первый собрал учеников в пустыню, и заставил их жить в оной – обществом. Их не называли аскетами, хотя они и упражнялись в трудах подвижнических; а именовали их монахами, то есть едино-жительствующими. Или еремитами, то есть, пустынножителями. Киновитами называли живших обществом, а анахоретами тех, кои, живши долгое время в обществе, и научась в оном побеждать страсти, удалялись в глубокую пустыню. Впрочем, киновиты жили весьма уединенно, поскольку они видели токмо своих собратьев, быв отделены от всякого жилища на многие дни пути в песчаных пустынях, куда все надлежало приносить из других мест, даже воду. Они видались друг с другом только вечером и ночью, в часы молитвы, занимаясь целой день работою в своих кельях, одни или по два, и храня всегда глубокое молчание. Святые мужи сии, избранием столь строгого рода жизни, не мнили ввести новость, ни превознести себя добродетелью выше своих предков; они хотели токмо сохранить строгое исполнение предписаний евангельских, о котором знали из предания, и которое видели со дня на день ослабевающим. Они не старались обратить на себя удивление необыкновенными подвигами покаяния, но токмо жить истинно по-христиански. От прочих людей они отличались токмо простотой и бедностью своего одеяния, покрой которого не разнствовал, впрочем, от покроя обыкновенной одежды всех прочих. Большая часть монахов, теперь еще существующих, и доныне сохранили одежду, употреблявшуюся в древности, которая потому токмо кажется ныне странною, что изменились обычаи. Были также и женские монастыри даже в пустынях; монахи строили для монахинь кельи и помогали им во всех грубых работах; монахини шили монахам одежды и оказывали им другие подобные услуги; но все сии сношения производились чрез некоторых избранных стариков, которые одни токмо приближались к женским монастырям. |
| – Боюсь, достанет ли до весны? – Как сказать, сударыня… как будем кормить… Ежели зря будем скотине корм бросать – мало будет, а ежели с расчетом, так достанет. Коровам-то можно и яровой соломки подавывать, благо нынче урожай на овес хорош. Упреждал я вас в ту пору с пустошами погодить, не все в кортому сдавать… – Ну, уж прости Христа ради! Как-нибудь обойдемся… На завтра какое распоряжение сделаешь? – Мужиков-то в Владыкино бы косить надо нарядить, а баб беспременно в Игумново рожь жать послать. – Жать! что больно рано? – Год ноне ранний. Все сразу. Прежде об эту пору еще и звания малины не бывало, а нонче все малинники усыпаны спелой ягодой. – А мне мои фрелины на донышке в лукошках принесли. – Не знаю; нужно бы по целому, да и то не убрать. – Слышите? – обращается Анна Павловна к девицам. – Стало быть, мужикам завтра – косить, а бабам – жать? все, что ли? Староста мнется, словно не решается говорить. – Ещё что-нибудь есть? – встревоженно спрашивает барыня. – Есть дельце… да нужно бы его промеж себя рассудить… Анна Павловна заранее бледнеет и чуть не бегом направляется в спальню. – Что там еще? сказывай! говори! – Да мертвое тело на нашей земле проявилось, – шепотом докладывает Федот. – Вот так денек выбрался! Давеча беглый солдат, теперь мертвое тело… Кто видел? где? когда? – Да Антон мяловский видел. «Иду я, говорит, – уж солнышко книзу пошло – лесом около великановской межи, а „он“ на березовом суку и висит». – Висельник? – Стало быть, висельник. – А другие знают об этом? – Зачем другим сказывать! Я Антону строго-настрого наказывал, чтоб никому ни гугу. Да не угодно ли самим Антона расспросить. Я на всякий случай его с собой захватил… – Не нужно. Так вот что ты сделай. Ты говоришь, что мертвое тело в лесу около великановской межи висит, а лес тут одинаковый, что у нас, что у Великановых. Так возьми сейчас Антошку, да еще на подмогу ему Михайлу сельского, да сейчас же втроем этого висельника с нашей березы снимите да и перевесьте за великановскую межу, на ихнюю березу. А завтра, чуть свет, опять сходите, и ежели окажутся следы ног, то всё как следует сделайте, чтоб не было заметно. Да и днем посматривайте: пожалуй, великановские заметят да и опять на нашу березу перенесут. Да смотри у меня: ежели кто-нибудь проведает – ты в ответе! Устал ты, поди, старик, день-то маявшись, – ну, да уж нечего делать, постарайся! |
| Песн.5:9 . Чем отличается брат твой от брата, прекрасная между женами? Что брат твой пред братом, что так ты закляла нас? Невеста описывает брата, каков он. Песн.5:10 . Брат мой бел и румян, отличен от тмы тем. Песн.5:11 . Голова его – золото кефазское [[Чистое (Макар.)]], кудри его – еловые ветви, черны, как ворон. Песн.5:12 . Глаза его, как голуби у полных вод, вымытые в молоке, сидящие у полных вод. Песн.5:13 . Щеки его, как цветники ароматические, выращающие благовония. Губы его – крины, с них каплет густая смирна. Песн.5:14 . Руки его – золотые круглячки, усаженные фарсисами. Живот его – овальный кружок из слоновой кости с сапфировыми камнями [[Топазами (Макар.)]]. 15. Ноги его – мраморные столпы, поставленные на золотых подножиях. Видом он подобен Ливану, величеством, как кедр. Песн.5:16 . Уста его – сладость, и весь он любование! Таков брат мой, и таков ближний мой, дочери Иерусалима. Дочери Иерусалима осведомляются у невесты, куда пошел брат ея. Песн.5:17 . Куда пошел брат твой, прекрасная между женами? Куда обратил взоры свои брат твой? И мы поищем его с тобою. Невеста отвечает: Глава 6 Песн.6:1 . Брат мой сошел в сад свой, в цветники ароматические, чтобы попасти в садах и собрать лилии. Песн.6:2 . Я своя брату моему, а брат мой – мне, пасущий между лилиями. Д. Жених невесте: Песн.6:3 . Прекрасна ты, ближняя моя, как благоволение [[В еврейском тексте – Фирса, в греческом Ε δο α. Знать, эта местность была так красива и так удобна и приятна для житья, что ее называли Ε δο αБлаговоление (Благоволенск).]], красива, как Иерусалим, грозна, как строй полков. Песн.6:4 . Отклони очи твои от меня, ибо они восхитили меня. Косицы твои, как стада козочек, кои появились с Галаада. 5. Зубы твои, как стада остриженных овец, восходящих от источника, кои все с двумя ягнятами, и нет между ними неплодной. Губы твои, как красная лента, и уста твои красивы. Песн.6:6 . Щеки твои, как кора гранатового яблока, у краев молчальника твоего. Есть шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц, а девицам и числа нет; |
| Песн.6:8 . Но одна у меня голубица, совершенная моя, одна у матери ея, избранная у родившей ее. Увидели ее девицы, и ублажают ее, царицы и наложницы, и восхваляют ее. Девицы и царицы увидели невесту и ублажили ее. Песн.6:9 . Кто она, сияющая как утро, прекрасная как луна, превосходная как солнце, грозная как строй полков? Жених невесте: Песн.6:10 . В сад ореховый сошла она посмотреть на леторасли при потоке, посмотреть, расцвел ли виноградник, Невеста жениху: Песн.6:11 . Тут я дам сосцы мои тебе. – Но, сверх чаяния души моей; увезли меня колесницы Аминадава. Жених невесте: Песн.6:12 . Возвратись, возвратись Суламита. Возвратись. Возвратись. И мы насмотримся на тебя. Жених царицам и девицам: Что вы видите в Суламите? Она идет, как хоровод паремволонский [[В евр. тексте – манаимский. Манаим и Παρεμβολα – одна и таже местность за Иорданом.]] Глава 7 Песн.7:1 . Как прекрасны стопы твои в обуви твоей, дочь Надава! Лядвеи твои полнотою подобны зернам ожерелья, сделанного руками художников. Песн.7:2 . Пуп твой – круглая чаша, всегда полная патоки. Живот твой – ворох пшеницы, обложенный лилиями. Песн.7:3 . Две груди твои, как два молоденькие близнеца серны. Песн.7:4 . Шея твоя, как столп из слоновой кости. Очи твои, как водоемы в Есевоне, что у ворот Дочери многих [[В евр. тексте: Бат – раббим.]]. Нос твой, как столп ливанский, с которого открывается вид Дамаска. Песн.7:5 . Голова твоя на тебе, как на Кармиле, и плетение головы твоей, как порфира: царь ввязал в пряди [[По славянски: «царь увязан в преристаниих». У Макария: «царь связан (сими низпадающими) водопроводами». Под царем разумей знак его, диадиму, или шифр, и тому подобное и всмотрись в рисунок мой, объясняющий сей темный стих Песни Песней. На Востоке я видал на женщинах такия длинные косицы, что оне, как порфира, как плащ, закрывали весь зад их ниже подколенков.]]. Песн.7:6 . Как прекрасна и как приятна ты, Любовь, в сладостях твоих! Песн.7:7 . Этот высокий стан твой подобен финиковой пальме, а груди твои – гроздам. |
| И вот роскошный снежный вечер подтолкнул Людмилу к тому, чтобы привнести нечто из любимых книг в действительность. Погадать, как Светлана, или как в именье Лариных «служанки со всего двора про барышень своих гадали». Нет, лучше взять за образец Светлану. Люда будет, как девушки у Жуковского, бросать свой башмачок за ворота. Ей было тогда одиннадцать с половиной лет, а в обществе как раз пробуждался интерес к обычаям старины. Она была чуткой мембраной, сразу уловившей эту поднимающуюся волну по телевизионным передачам, по тем разговорам взрослых, зачастую незнакомых людей, которые ей случайно довелось слышать. Она надеялась, что ее порыв к старине, к народным развлечениям на святках не останется без отклика. Дальше маячило нечто совсем уже прекрасное: дружба или романтическая влюбленность… Но Люду ждало жестокое разочарование. В тот вечер люди, еще только входившие в колею после новогодних праздников, устало брели по заснеженной улице, думать не думая о святочном гаданье. А кто и думал, тот не связывал своих мыслей с некрасивой девчонкой-кнопкой, напряженно глядящей на них из-под торчащего вверх детского капора. Кнопка почему-то бросала на дорогу поношенную туфлю на гладкой подошве, которую все обходили стороной. Кто-то сказал: «Девочка, иди играть во двор, тут ты мешаешь». Кто-то грубо прикрикнул, чтобы не лезла под ноги… Вернувшись домой, Люда чуть не плакала – даже не потому, что, если верить гаданью, ей предстояло остаться в старых девах, а потому, что не вышло сблизить две части своей жизни: обычную и книжно-мечтательную. Но у нее оставалась еще попытка – вечер у зеркальца. Не то чтобы Люда надеялась увидеть в нем суженого, ее больше привлекал соответствующий антураж. Как это у Пушкина: Татьяна по совету няни Сбиралась ночью ворожить; Тихонько приказала в бане На два прибора стол накрыть… Разумеется, никакой бани не было, и Люда, пользуясь отсутствием взрослых, решила устроиться в ванной. Принесла зеркальце, зажгла заранее приготовленную свечу, купленную в хозяйственном магазине, но еще не успела погасить свет. При таком двойной освещении и родилось то, от чего ей до сих пор не удается прийти в себя, – комплекс неполноценности. Конечно, она не сумела настроить зеркальце так, чтобы видеть в нем бесконечность. Вместо этого Люда увидела свое собственное лицо – отражение девочки, похожей на лягушку. Это было лицо, не имевшее ничего общего с красотой, радостью и любовью, как их понимала Люда. Когда-то все случается впервые, вот и она в первый раз осознала то, чего не замечала прежде, – свою ярко выраженную непривлекательность. Зеркало для гаданья, издревле известное тем, что строит девицам козни, сыграло свою злую шутку и на сей раз. Люда проплакала всю ночь, а наутро у нее поднялась температура под сорок. Наверное, простудилась на улице со своей туфелькой, которую снимала с ноги, как у Жуковского: |
| Не смотря на такие очень существенные недостатки, чиноноследование исповеди по потребнику 1623 г. было принято в северо-восточной Русской церкви без всяких возражений. Этим и объясняется, почему оно решительно без всяких изменений печатается затем в Московских потребниках – 1625, 1633 и 1636 гг. 1337 И без того пространнейший внешний объем устава исповеди по всем этим изданиям, однако, в скором времени был признан недостаточным со стороны собственно цикла помещенных в нем формул вопросов и поновлений. В ряду последних статей, не смотря на значительное их количество, не доставало вопросов и поновлений высшим представителям властей – духовной и светской, т. е. царю и патриарху. Мотивируясь этим и вместе с тем принимая во внимание, что вопросы и поновления для указываемых лиц, в виду исключительности этих последних, были бы излишни в чинах, предназначенных для всеобщего у потребления, – и пришли к мысли издать специальные чинопоследования для царей и патриархов. На изданных для таковой цели книжках, – изданных, вероятно, в ограниченном числе, не обозначен год издания 1338 ; во вне всякого сомнения, что та и другая из них изданы до 1639 г. Заключаем так потому, что в том и другом случае самое чинопоследование, даже и со стороны дополнительных статей, излагается совершенно также, как это есть в только что перечисленных нами требниках. В частности отличительные особенности того и другого специального издания обнимаются лишь следующим немногим. – В «Чине исповеданию православным царем и великим князем Московским и всея Руссии по преданию» и пр... опущены в до-исповедной части краткое замечание об образе исповеди, когда кающийся – священник или диакон, а в по-исповедной – поучение священникам. Из формул же вопросов и поновлений здесь оставлены только вопросы и поновление женам и девицам, поновление мужам – мирянам (без дополнения, относящегося к князьям и боярам) и поновление детям малым – решительно без всяких изменений и, наконец, вопросы мирянам (без вопросов же князьям и боярам) в несколько переделанном виде. |
| 42 Спасися с миром о Христе. Злый обычай мира весьма развелся на земли. Отдадут Господу ответ на суде те отцы и матери, кои, сами не радя за детями, поручают надзор иностранкам ханжам-мадамам и гувернершам. Кто они суть, как токмо сосуды, большею частию смрада исполнены: о! иноверки! Они многим девицам всеяли такие плевелы страстей в невинные их сердца, так лоно, и перси их святые, чистые, невинные, гнусности исполнить научали чрез слова и помыслы, что не лепо есть и глаголати. О! девы чистые! Сосуды целости и невинности! Видит яко Боже, что от иностранцев учителей и мадам и прочих ваших назидательниц вы растлению начало заняли. Некая девица праведная есть и Богу себя посвящает; исповедуясь мне, оплакивала горькими слезами вместо семени учения — семя блуда, в нее повеянное от учения. Ты, о! мудрая Госпожа! Сама можешь разуметь паче, нежели я скажу. Вот тебе притча. Шел человек некий и узрел на пути стоящии два сосуда: один казался злат весь, а другой глинян. Чая уже верно, что в драгом сосуде драгие вещи хранятся, не смотрев, взял с радостию за , к голому телу положил, храня донести в дом свой, дабы наедине рассмотреть мнимые драгоценности, а глинян сосуд, взирая на некрасивую наружность, тотчас поспешно разбил, дабы узнать, что в нем хранится, ибо был замазан и засмолен крепко толь, что разбить его нужно было для осмотрения сокровища. И вот он видит, что златый перстень, и на нем величайший бриллиант вставлен; около же мелкие драгие камни иных пород, и к перечню привязан пояс, весь унизан жемчугом крупным самым. Обрадовавшись, взял человек оный сокровища, и в руке зажав, нес, непрестанно посматривая, дабы не потерять, и говорил в себе: Слава Богу! Я ценою сих сокровищ могу жить в мире и спокойствии не таясь. Сторицею большего чая, он в златом сосуде, пришед в дом свой, и взошед в клеть свою, и запершись един, разостлав ковер, поставил сосуд на оный, но увидев, что он был уже кем-то досмотрен, ибо устие, залитое и замазанное крепко веществом некогда, уже чьим-то усилием разломано посреди каким-то орудием и токмо ветхою нечистою холстиною закрыто, почему человек ветхую холстину открыв, из сторицы из узкия сосуда вдруг узрел, что сосуд также глинян, и токмо вызолочен, и в нем положено рыло свиное, уже возсмердевшее и червями едомое, и змея живет, свернувшись кольцом, имея хвост во рту. |
|
|
