| «И свою-у-у-у наготу… рыда-а-а-ая и пла-акаше», — вторит ему с чувством дьячок Василий Алексеев. «Ра-аю мой… ра-аю… прекра-а-а-асный мой раю!» — дружно и жалостно поют все. Дедушка плачет в алтаре при этих словах. «В землю пойду, от нея же взят бых», — грузно и внушительно отчеканивает басом Петрович. — Да, — раздумчиво и качая головой, сквозь слезы приговаривает дедушка, — непременно все пойдем: «земля еси, и в землю отъидеши»… В конце обедни дедушка произносит проповедь Путятина: «Аще отпущаеши человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный». Народ двинулся к поставленному на амвон аналою: мальчишки влезли на самый амвон и облепили аналой, мужики стали тесным и внушительным полукругом, из дальних углов потянулись бабы с сокрушенными лицами. Дедушка выходит из алтаря, протирает очки беленьким, с красными каймами платочком, надевает очки, спустивши их низко, на самый кончик носа, а платочек кладет около себя, на аналое. Петр Михайлов приготовился слушать, собравши кожу на лбу и сделавши плаксивое лицо. Иван Алексеев опустил глаза в землю и еще больше поник головой. Но Кузьма Григорьев все свое внимание сосредоточил на мальчишках. Мальчишки, разместившиеся на ступеньках амвона и облепившие аналой, и во время проповеди продолжают свою возню: потихоньку щиплют друг друга за волосы и за уши, незаметно вставляют друг другу в уши кончики волос, выдернутых тут же у соседа, выхватывают друг у друга картузы и шапки, залезают в карманы… Кузьма Григорьев не выдерживает и, подкравшись, начинает щипать за волосы, за уши, раздавать щелчки и колотушки по всем белокурым, черным, рыжим головам. Мальчишки сначала захихикали, стали прятаться один за другого, потом притихли. Дедушка говорит звучно и выразительно, выговаривая больше на «о», некоторые слова не разбирает и потому книжку поднимает над аналоем, поворачивая ее к свету. В некоторых местах он поднимает голос, стучит ногтями пальцев по аналою, в чувствительных местах он всхлипывает, берет платочек, утирает, приподнявши очки, слезы и опять кладет платочек около себя на аналой. |
| Появляется Анна Серафимовна — двадцатисемилетняя жена старшего совладельца — и, предъявив своему «распустехе» мужу векселя, выданные им одной из его любовниц, требует, чтобы Виктор Миронович, получив отступное, совсем устранился от дел. Тот вынужден согласиться, и Анна Серафимовна, несколько минут поболтав с заглянувшим на огонек и душевно симпатичным ей Палтусовым, отправляется с деловыми визитами — сначала к верному другу — банкиру Безрукавкину, затем к тетушке Марфе Николаевне. Став с сегодняшнего утра полновластной хозяйкой огромной, хотя и расстроенной фирмы, Станицына нуждается в поддержке и получает ее. Особенно славно чувствует она себя в кругу «молодежи», собирающейся в тетушкином доме, где выделяются эмансипированная дочь Марфы Николаевны Любаша и их дальний родственник Сеня Рубцов, недавно прошедший курс обучения фабричному делу в Англии и в Америке. Спустя месяц, дождливым октябрьским утром, читатель оказывается в роскошном, выстроенном самым модным архитектором особняке коммерции советника Евлампия Григорьевича Нетова. Это своего рода музей московско-византийского рококо, где все дышит богатством и, несмотря на купеческое происхождение хозяев, изящным, аристократическим стилем. Одна беда: Евлампий Григорьевич давно уже живет «в разногу» со своей супругой Марией Орестовной и панически ее боится. Вот и сегодня, в ожидании очередного «чрезвычайного разговора» со своенравной спутницей жизни, Нетов рано утром выскальзывает из дома и отправляется с визитами. Получив полезные наставления у дяди — «мануфактурного короля» Алексея Тимофеевича Взломцева, он отправляется к другому своему родственнику — Капитону Феофилактовичу Красноперому, славящемуся в среде предпринимателей грубым высокомерием и демонстративным славянофильством. Нетову в высшей степени неприятно иметь какие бы то ни было дела с «мужланом» Красноперым, но выхода нет: надо согласовать интересы всех потенциальных наследников умирающего патриарха московского купечества — Константина Глебовича Лещова. К Лещову, следовательно, и последний в это утро визит Евлампия Григорьевича. Но и тут незадача: узнав, что ни Взломцев, ни Нетов, опасаясь скандальных последствий, не хотят становиться его душеприказчиками, Лещов выгоняет Евлампия Григорьевича, бранится с женой, с адвокатом, снова и снова переписывает свое завещание, учреждая в одном из пунктов специальную школу, которая должна будет носить его имя. А робкий, многократно униженный за несколько часов Евлампий Григорьевич спешит домой, на встречу с обожаемой, но презирающей его супругой. И узнает, что Мария Орестовна, оказывается, уже твердо решила на зиму, на год, а может быть, навсегда покинуть его, в одиночестве уехав за границу. |
| И. Бродовского (воспитанника горыгорецкого института), занимавшего должность начальника отделения в канцелярии. Живя со мной, пока я был в Ташкенте, он, наслышавшись много от меня о Вашей школе, ее успехе, пользе ввести это дело здесь, он включил в доклад почти все мои идеи (которые в сущности Ваши и В. В. Григорьева) и предложил составить комиссию для обсуждения этого дела, указав о назначении меня в эту комиссию... По вызову начальства в декабре прошлого года я был в Ташкенте. Здесь я узнал следующий составь комиссии: председатель г. Бродовский (агроном по образованию), члены: – я, Вигилянский (ориенталист, по отзыву В. В. Григорьева, мало знающий, – он кончил курс после меня двумя годами, – сам сознается, что все забыл и практически языков не знает), офицер генерального штаба Костенко, знающий край, как турист, и не понимающий различия между киргизом и сартом, и, наконец, последний член некто г. Бахметев, юноша, присланный от коннозаводства и в крае только с сентября прошлого года. Итак, из этого состава Вы можете судить, что за жалкая комиссия, которой поручено решать столь важное для России дело, народное образование. Не из хвастовства или других причин, не краснея, скажу, – из них всех, если (кто) кое-что знает о крае и практически персидский и татарский (т. е. языки), так это я, чем обязан во всем В. В. Григорьеву. Многие из них в первый раз слышали Ваше имя и о школе. Председатель, сам отличный, великолепный, честный человек, но не ориенталист и край знает из бумаг канцелярии генерал губернатора. Около Рождества мы начали наши занятия в комиссии, а на праздниках г. Бродовский передал мне, что, по докладу правителя канцелярии, он после нового года будет назначен заведующим учебной частью в крае. Итак, у меня вырвали дело. Посмотрите же теперь, на каких началах хотят ввести его. Я был в трех заседаниях и, уразумев из программы, утвержденной генерал-губернатором, что дело едва ли пойдет, под предлогом дороговизны жизни в Ташкенте, выбыл из комиссии в Самарканд и теперь, пройдя памятью прошедшее, очень и очень рад, что не я у дела и что моя рука не нанесет удара русскому делу. Уходя из Ташкента и живя там, я все стоял за предложенную Вами программу постепенного, медленного, более обдуманного, выведенного из опыта образа действия; но, видно, на нашей администрации (вообще всей Руси) лежит проклятие не слушаться уроков, приобретенных жизнью практической, и всегда держаться теории и пренебрегать разумным словом. В этом деле я был Вашим ухом; не послушались, – пусть пеняют на себя. Вот краткая канва, которую утвердила высшая власть края. |
| Вот, к примеру, росписи за 1843 год (конечно, я не буду приводить их полностью): « Крестьяне села Гуменец: Иван Никитин – 68 лет, жена его Варвара Борисова – 68 лет, дети их: Параскева, девка – 41 год, Александр – 38 лет, жена его Настасья Николаева – 38 лет, дети их: Михайло – 16 лет, Клитикия – 15 лет, Иван – 11 лет, Петр – 7 лет, Евлампий – 3 года; Вдова Ольга Никитина – 69 лет, дети ее: Фома Андреев – 44 года, Кондрат – 39 лет, Лазарь (холост) – 19 лет, Фомина жена Параскева Тихонова – 44 года, дети их: Матрона (девка) – 21 год, Ольга – 11 лет, Кондратова жена Агрипена Данилова – 37 лет, дети их: Филипп – 10 лет, Иван – 5 лет». « Крестьяне деревни Ломы: Иван Григорьев – 62 года, жена его Матрона Степанова – 58 лет, дети их: Федор – 24 года, жена его Фекла Григорьева – 22 года, Иоаннова сноха родная – солдатка Марина Михайлова – 26 лет, брат его родной Гаврила Григорьев, холост – 40 лет; Димитрий Саплин, вдов – 56 лет, дочь его Матрена, девица – 29 лет; Андрей Семенов, вдов – 71 год, сын его Евстафий – 47 лет, жена его Неонила Киприанова – 44 года». « Заключение росписей: Крестьян и бобылей – 118, за нерачением не причащались – 42, по охлаждению к религии – 1, за отлучкою – 3, за расколом – 1. Жен их и вдов – 142». В пылу излишней ревности Продолжая размышления об исповедных росписях, благодаря которым, повторюсь, нам известны многие и многие имена людей, некогда населявших окрестную землю и без коих сегодня немыслима никакая архивная работа, никакие розыски по своему семейному древу и по любой генеалогии, я приведу как пример отрицательный – прямой цитатой из «Журнала по секретным делам с 1818 по 1836 гг.» под 230-1-13111 Ярославской духовной консистории – следующую историю: «1830 года майя 5 дня слушали : Репорт Угличской округи с. Никольского, что на Молокше, священника Стефана о признании ему при исповеди дворовым человеком графа Орлова Григорием Тимофеевым в убивстве жены своей. Приказали : Как 11 пунктом прибавления Духовного регламента назначено, чтоб духовники объявляли намерение и нераскаяние исповедующегося законопреступление. Как то воровство или злое умышление на высочайшую власть, которое он грех открывает духовнику, нежелая окончанием (?. – А.Г. ) его токмо утвердитися в злонамерении, а 13-м повелевается духовнику в случае ненадежного (?. – А.Г ) и неудоборазрешительного греха испрашивать от своего архиерея разрешения, не именуя лица кающегося, то репортующего священника в присутствии консистории вразумить (выделено мной. – А.Г. ) и строго подтвердить ему, чтоб впредь поступать согласно означенным правилам, но не противное по сему представлять в копии на благорассмотрение Его Преосвященству». |
| Савельев, видя оторопевшего студента, принялся за него, рассмешил его, разговорил своими рифмами. Случайно два года спустя этот жених при мне сердечно благодарил и отца, и Савельева за действительно спасший его отказ и образумившие его рифмы. Конечно, за пять лет моего пребывания в университете у меня было немало товарищей, с которыми я дружил, либо занимаясь вместе науками, либо сидя за квартетным столом шли как-либо музицируя. Немного их осталось в живых, со многими из них, еще здравствующими, так и не видался я по окончании курса в гимназии и университете, с весьма немногими мои встречи были кратковременны, случайны. Я уже упоминал о бывшем нашем кружке пения, о бывших у меня двух студенческих квартетах и долговременной моей игре в четыре руки с Николаем Ивановичем Соколовым. Позднее мое музицирование было более всего в кружке Панаева, в семействах Ковальского и Ханыкова, куда перекочевала и часть студентов, товарищей-музикусов. Главное же товарищество мое, конечно, зависело от научных занятий и было связано со всякими работами по составлению лекций, по очередному пользованию всякими книгами и журналами. Из таких товарищей был одно время со мной близок покойный Николай Петрович Кудряшев (сын столь ненавистного инспектора) из Самары, покойный же Виктор Васильевич Варенцов, здравствующий, хотя горемычный Вадим Владимирович Бекетов, Андрей Иванович Соколов, покойный Григорий Петрович Лутновский, Семен Алексеевич Григорьев, Сергей Александрович Григорьев и Петр Андреевич Аверьянов (он же виртуоз-скрипач, первая скрипка Панаевского кружка). Нечего греха таить, что «потихоньку от родителей» мы иной раз занимались далеко не науками, а резались в преферанс с записями долгосрочного кредита на стенке, причем менялось у нас много кружек великолепного казанского пивозавода «Петцольд и К°». Но надо сказать и то, что кутежи и всякие истории были совершенно нам не причастны и ни разу ни с одним из нас не было никакого скандала, не было «протоколов» и т.п. Не собиралась вышеперечисленная компания вся вместе, так как я жил в ней в разные годы и на разных курсах, но вели себя мы, безусловно, порядочно и учились прилежно и добросовестно. Герои старого типа студентов встречались между студентами моего времени в достаточном числе. Мой первый приход в университет с прошением к ректору о принятии в студенты совпал с лицезрением подъехавшего навеселе студента Богинского (потом часто встречавшегося со мной в студенческом банке), провозгласившего швейцару: «Козловский, отдай этому россинанту двугривенный и скажи, чтобы убирался к черту». Сущей притчей во языцех был горчайший пьяница, буйный медик Игольников, потом, конечно, совсем пропавший, несмотря на блестящие дарования. Игольникова и судили, и сажали, и вытрезвляли… Он все-таки кончил курс и, как я слышал, будучи военным врачом в Пензе, погиб из-за какой-то пьяной стычки на службе. Были другие молодцы, но много уступавшие Игольникову. |
| А у него бывали по вечерам, от 7 до 9 часов, старики: В. В. Энгельгардт; князь С. И. Саличов; обер-егермейстер Пашков; был несколько раз бывший государственный казначей Голубцов. Бывали также нередко А. Льв. Нарышкин, князья Долгорукие, П. П. и М. П., и многие другие, и разговор шел всегда об австрийской войне 1805 года и о швейцарских победах отца Александра Васильевича Суворова, — о победах над французами и над коварством Тугута. Князь Петр Иванович, рассказывая, не мог хладнокровно говорить; но когда доходил до слов Александра Васильевича, в тайном совет сказанных: «мы на краю погибели! … но мы русские, и с нами Бог! и проч., он никак не мог усидеть; оставлял трубку, вскакивал с канапе, и начинал ходить; лицо его делалось поразительным; он делал жесты рукою; голос его становился звучен и силен; говоривши, он выходил почти из себя. Так живо чувствовал он лживость поступка австрийского маршала Тугута, с его Гоф-Кригз-Ратом, — лживость, нанесшую Александру Васильевичу сильное огорчение, — поступок враждебный, погубивший тысячи русских ратников, и каких ратников! 3) Максим Владимирович Ребиндер в это самое время послал своего шефского адъютанта, поручика Селявина, к Андрею Григорьевичу Розенбергу, просить в помощь из второй линии хотя один полк, но помощь не являлась, и адъютант не возвращался. При натиске на французов всеми своими силами, Ребиндер вторично послал родного своего сына, штабс-капитана Александра Максимовича, к Розенбергу уже с настоятельным требованием… Милорадович с своим полком и еще с двумя явился в бой на помощь. Так ли это было, я истинно не знаю, но все г-да штаб и обер-офицеры об этом случае говорили тогда, как я выше написал; они добавляли к этим речам и то, что Розенберг был с давних времен в сильных неладах с Ребиндером. Если этот говор был справедлив, то Андрею Григорьевичу не делает чести его поступок. Выходит по пословице: не по коню, а по оглоблям! Двинь Розенберг хотя один полк по первому требованию Ребиндера; вели полку этому занять в колоннах то место, с которого сделал Ребиндер удар на врага: тогда полки Ребиндера и Кашкина, теснимые многочисленным врагом, имели бы сильную опору, и потеря в людях была бы в половину меньше. Но так иногда делаются дела! И будучи скрыты пред верховным начальством, люди, сочинявшие их, еще и награждаются! |
| А сам великий государь царь и великий князь Василей Иванович, всеа Русии самодержец, прося у Вседержителя Бога милости, венчался царским венцом и диадимою, по древнему их царскому чину и достоянию. А Полского Жигимонта короля послов, которые присланы были к проклятому еретику к Ростриге от него на свадьбу в послех, Миколая Малогоского, да Олександра Гасевского, и воеводы Сендомирского з дочерью и с приятели их, і всех Полских и Литовских людей, которые присланы 128 были от Жигимонта короля и от панов-рад Московскому государству и нашей истинной 129 вере хрестьянской на разоренье, за их многие грубости, побити их всенародному множеству не дал и, до обсылки з Жигимонтом королем, велел им кормы давати, и почесть во всем чинити по их достоинству. А к Жигимонту королю Польскому и к великому князю Литовскому, великий государь царь и великий князь Василей Иванович всеа Русии послал государство свое обестити, и о неправдах его и панов-рад к Московскому государству, что наслал за крестным целованьем на Московское государство богоотступника Гришку Отрепьева, выговорити посланников своих дворенина и намесника Елатомского князя Григорья Волконского, да дьяка Ондрея Иванова. И Жигимонт король посланников 130 князя Григорья и дияка Ондрея к государю отпустил. А «люди 131 его князь Роман Ружинской, да Олександро Збаровской, да князь Адам Вишневетцкой, да Ян Петр Сопега со многими с Польскими и с Литовскими людми, по его же королевскому злому умышленью, назвав другово вора в того же убитово 132 вора в Ростригино место, пришли с ним под царствующий град Москву, и многое разоренье и межъусобье Московскому государству, и крестьянское бесчисленное кроворозлитие учинили. А Жигимонт король прислал к царю Василью посланников своих Станислава Витовского, войского Парцевского, да князя Яна з Друтцка Соколинского, секретарей и дворян своих. И те посланники да с ними, которые от Жигимонта же короля присланы в Московское государство к Ростриге к Гришке Отрепьеву в послех, Миколай Малогоской, да Олександро Гасевской, учинили меж великого государя нашего царя и великого князя Василья Ивановича всеа Русии, и меж Жигимонта короля, и меж их великих государств перемирья на три годы и на одиннатцат месяц, з 20-го числа июля месяца 116-го году, да июня по 20-е число 120-го году, что в те перемирные лета рати и войне на обе стороны не быти, и войны и никакого задору не всчинати, и ничем не зацепляти, а тех Полских и Литовских людей князя Романа Ружинского с товарыщи, которые в Московском государстве с вором воруют, из Московского государства вывести вон вскоре; да которые будет и иные Полские и Литовские люди пошли в Московское государство воинским и воровским обычаем, и Жигимонту королю и его государствам тех всех людей из Московского государства воротити тот же час, и вперед в те перемирные лета никакова человека в Московское государство из своих государств воинским обычаем, для всякого воровства, никоторым умышленьем не пропущати. |
| На Двине: боярин и воевода князь Михайла Иванович Тыков февраля з 20-го числа 206-го году, дьяк Еремев Полянской февраля з 20-го числа 206-го же году. У стрелцов головы: у Архангелского города подполковник Андрей Гордон февраля з 20-го числа 205-го году, а на ево место велено быть стряпчему Григорью Васильеву сыну Меркурову и переменить по сроке. На Колмогорах жилец Тимофей Сергеев сын Сверчков и ныне с полком на Москве. У Гайдуцкого приказу Василей Иванов сын Рагозин февраля с 30-го числа 207-го году и ныне он с полком на Москве. Осадным головою Аврам Кирьяков сын Бахтеяров февраля з 20-го числа 206-го году. На Олонце столник и воевода Василей Никитин сын Зотов февраля з 26-го числа 204-го году, а на ево место велено быть столнику князю Семену княж Федорову сыну Борятинскому и переменить февраля в 26-й день нынешняго 208-го году; у стрелцов головою Иван Михайлов сын Перфильев з 207-го году, а которого числа о том не писано, а на ево место велено быть Петру Михееву сыну Базлову и переменить по сроке. На Вятке стольник и воевода Петр Васильев сын Бутурлин марта с 3-го числа 206-го году, а на ево место велено быть столнику Ивану Андрееву сыну Щепотеву и переменить по сроке. У Соли Камской столник Василей Яковлев сын Новосилцов октября с 11 го числа 207-го году; подьячей с приписью Степан Золотарев марта с 7-го числа 205-го году, а на ево место велено быть подьячему же Григорью Бирилеву и переменить марта же 7–го числа нынешняго 208-го году. На Кунгуре столник и воевода Иван Михайлов сын Коробьин февраля з 25-го числа 207-го году, а на ево место велено быть столнику Ульяну Якимову сыну Синявину и переменить по сроке. На Вологде столник и воевода князь Никита княж Федоров сын Мещерской сентября с 1-го числа 207-го году, а на ево место велено быть столнику князю Василью княж Иванову сыну Лвову и переменить по сроке; дьяк Иван Федоров генваря с 17-го числа 205-го году, а на ево место велено быть дьяку Прохору Чередееву и переменить генваря в 17-м числе нынешняго 208-го году: у стрелцов головою Никифор Иванов сын Хлуденев декабря со 2-го числа 207-го году, а на ево место велено быть Савину Артемьеву сыну Олексееву. |
| За приказчиком Михаилом Ивановичем приказал долго жить — обманул старичок, Покровский священник, так любил сам покойник о покойниках отзываться. Коля почему-то был уверен, что из батюшки непременно мощи будут, но батюшка на другой же день испортился. Душка-Анисья, тоже ожидавшая нетления, весь грех приписывала лекарствам . — От лекарства и не такие угодники портились! — говорила Душка-Анисья. На освободившееся место к Покрову назначили молодого священника. Новый священник и отец духовный о. Сергий, впрочем, отцом никто не захотел его звать, а просто Сергеем Семеновичем, получил от Финогеновых прозвище Польский священник, к которому появилось и добавление: неужели ты приехал. Страстный охотник говорить проповеди, в одной из проповедей своих, путаных и не особенно-то складных, Сергей Семенович изображал какого-то пропавшего друга и встречу с ним и хотел щегольнуть диалогом, но спутался и повторял одну и ту же фразу — «Неужели ты приехал?» — пока в церкви не поднялся хохот. Финогеновы обращались с Сергеем Семеновичем запанибрата. Немного пережил своего старика священника Покровский пономарь Матвей Григорьев. И не от того, что пупок у него перешел на спину, помер пономарь, а грех его попутал, как после говорилось и на Огорелышевском дворе и у Покрова за всенощной. Полез Матвей Григорьев по лестнице паникадило зажигать, ножки у лестницы и раздвинулись, лестница покачнулась, а он с высоты-то и чертыхнись, чертыхнулся и грохнулся об пол, да так головой прямо о плиты, инда череп треснул. На его место определился Петр Егорыч с подрезанным горлом, очень смирный: когда-то, в молодости, хотел он зарезаться и неудачно. Умер и огорелышевский ночной сторож Аверьяныч, из-рыгавший сквернословие, как молитву какую. Нашли Аверьяныча в сторожке с грязною тряпкою во рту беззубом и уж окоченевшего. Сам ли он от болей своих тряпку закусил или Бог покарал за сквернословие, так и осталось невыясненным. — Войдешь, бывало, девушка, в сторожку, — долго после вспоминала Прасковья, — а Аверьяныч спит. «Что ты, скажешь, спишь, оглашенный?» А он себе, как ни в чем не бывало: «Не спал я, девушка, я песни пел!» Что уж забьет себе в голову, на том и станет, не человек, а упор какой-то! |
| Главные герои сказа — это любимые персонажи писателя: первые добытчики, те, кто открывал новые месторождения, закладывал основу для уральской горной промышленности. Огневушка-поскакушка Сказ опубликован впервые в литературно-художественном сборнике для детей «Морозко», Свердлгиз, 1940. Это произведение принадлежит к группе сказов «детского тона». П. Бажов указывал, что его сказы заметно распадаются на разные группы: «детского тона» — «Огневушка-Поскакушка», например, и «взрослого тона» — «Каменный цветок», исторические рассказы — «Марков камень». Голубая змейка Сказ — той же группы, что и «Огневушка-Поскакушка», «Серебряное копытце» и т. д. Опубликован впервые в издании книжки-малышки в 1945 г. Свердлгизом. Над этим сказом П. Бажов работал с 1943 г., хотя сдал его в печать лишь спустя два года. Это говорит о творческой взыскательности писателя. Ключ земли Первоначальное название сказа — «Ключ камень», изменено писателем на «Ключ земли». Опубликован впервые в газете «Уральский рабочий» 1 января 1940 г. В 1946 г., когда писатель был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР от Красноуфимского избирательного округа, сказ читался на собрании избирателей в деревне Крылове. «После выступления доверенного лица колхозник Петр Григорьевич Булатов вспомнил историю своей деревни и рассказал о ней несколько интересных случаев. Кто-то в это время принес книгу „Малахитовая шкатулка“, и тов. Крохалев обратился к учительнице: Почитайте, Дора Захаровна Тов. Русинова подошла поближе к свету и прочитала сказ „Ключ земли“. В комнате стало тихо. Дочитаны последние строки. Поднимается колхозник Павел Григорьевич Семисынов. — Прочитайте последние слова еще раз, — говорит он. Несколько голосов поддерживают предложение. Учительница читает: «Есть, дескать, камень — ключ земли. До времени его никому не добыть: ни простому, ни терпеливому, ни удалому, ни счастливому. А вот, когда народ по правильному пути за своей долей пойдет, тогда тому, который передом идет и народу путь кажет, этот ключ земли сам в руки дастся. |
|
|
