| Итак, сей Петр, обладавший истинно великим умом, осознав то, к чему он призван, по поговорке, устремился к нему со всей возможной быстротой 144 . И было это не изобилие дарований, избегай такого [помысла]. Великий никогда бы не прельстился лакомиться дарованиями, ибо, как показало слово, не подобает это познавшим путь исихии. Но уступал он место благодати Божией, дабы она подготовила внутреннего человека к тому, чтобы тот смог вместить благодать и благорасположить к Первообразу ту свою древнюю и дивно расцветающую красоту 145 . Избрав это, он, по слову Псалмопевца, «положил восхождения в сердце своем» 146 . Но что же замышляет отец зависти, сама бездна коварства, добровольно бегущий всякого блага, вершитель или предводитель всякого зла (а вернее, и тот, и другой), первый отступник, склонивший первого человека к отступлению от Бога? И как он использует свое [лукавство] против души праведника? Коварно, но при этом осторожно, как ему и свойственно. Ибо замечает он, что великий человек стал, как говорится, «неуязвим для его стрел» 147 благодаря бегству от мира и его наслаждений, через которые лукавый обычно похищает более низменные души. Ведь поэтому святой сподобился божественнейших видений 148 и подступил к самому совершенному не только в сновидении, через духовное воображение (которое философия обычно называет «колесницей разумной души» 149 ), но превзошел уже и само воображение. Он в чистоте приближался к осязанию невещественного и непостижимым образом был просвещен светом «от гор вечных» 150 , согласно речению Давида, и сей Горе [Афонской] передал отблеск того света, мрак же оставил вовне 151 . А тот (лукавый), будучи противником света, не мог этого выносить, ибо из-за своего дурного произволения отпал от Бога. Но самым невыносимым для него было то, что Петр, даже влача с собой бремя телесной оболочки, не только поднялся из низин горе, но «избрал высшую и лучшую часть» 152 , а тому [мраку] так и осталась низшая доля. § 22 Исполнившись зависти, [диавол] старается устрашить и изгнать [святого] искушениями. Первое же из искушений кажется смешным, и даже достойным осмеяния! Ибо на одиночку, истощенного длительным постом, лишенного не то что оружия, но даже необходимой одежды, у которого все части тела от самых разных страданий были подвержены какому-то ужасному истечению гноя, на него одного – нагого, безоружного, обессиленного – [лукавый] дерзко устремился в облике и одеянии полководца, будто бы ведя за собой полчища лучников и выкрикивая [грозные] приказания. И [он] вошел в пещеру 153 , в которой тогда пребывал святой, вызывая его на бой. Тогда вся эта безумная армия [диавольских] сопутников словно двинулась на пещеру, наполняя окрестности грохотом, швыряя друг другу самые огромные из лежащих вокруг глыб, вырывая [с корнями] и разламывая деревья. § 23 |
| “Слегка подмигивая черным глазом из-под очков и поглаживая бороду, он сказал мне: — Самая прозрачная вода в мире. Обратите внимание. Так и говорится: светлые воды Архипелага! “Видимо, ему нравились эти слова... Через несколько времени он повторил: — Светлые воды Архипелага. “На Дафни путники иногда часами, а то и днями ждут парохода в Салоники. Тут еще раз почувствовалась забота и внимание монастыря — в частности, о. Кирика. Все заранее приготовлено. Мы прошли в монастырское подворье, о. Петр устроил обед — появились знакомые афонские салаты, рыбки, октоподы, красное вино. Мы пообедали весело и солнечно — в прямом смысле: солнце затопляло комнату, выходившую на море. За эти сутки о. Кирик спал полтора часа. Я видел, что он бледен. После обеда лег вздремнуть, а я пошел бродить к морю, в золотом вечернем солнце. У пристани толпились греки с ослами. Сидели в кафе два таможенника. Вдали за зеркальными водами подымались колокольни и кресты св. Пантелеймона. “Ударили к вечерне. Я возвратился. Прошло не более сорока минут. О. Кирик, в ореоле своей бороды, маленький, тихий, сидел уже на диване и “вычитывал” вечерню по захваченному с собой служебнику. Как же, в монастыре вечерня, а он будет спать! “На закате из-за скалы появился пароход. О. Кирик благословил меня. Почтительно поцеловал я его худую, желтоватую и легкую руку, и когда о. Петр, улыбаясь, быстрым калужским говорком с прибаутками и словечками разговаривая, вез меня и греческого “астинома” на борт “Хризаллиды”, я все кивал и махал небольшой фигуре в черной рясе с золотым крестом, седобородому “прирожденному монаху”, спящему два часа в сутки, вечно на ногах, вечно в служении, — к которому незаметно установилось у меня сыновнее отношение. “На носу “Хризаллиды”, как Никэ Самофракийская стояла статная малоазийская гречанка древней, жуткой красоты и с любопытством глядела на берег, куда ступить не могла, на нас, на все столь странное и необычное вокруг”. “Хризаллида” И вот удаляется тысячелетний Афон. “Хризаллида” плавно уходит к западу навстречу быстрому вечеру. Лимонные облака, лимонно-серебряная вода. Гора Афон под закатным светом нежно лиловеет. Впереди Лонгос смутно-сиреневый. Позже над ним встали оранжевые облака, у подножья его резкая серебряно-розовая струя и зеркально-розово-голубое море. Вообще вечер полон таких сияний, такого павлиньего блеска и радужных фантасмагорий, точно оркестром исполнялась на прощанье световая поэма. Но все быстро закончилось. Море похолодело, принимая стальной оттенок, закат побагровел, монастыри и монахи, Кирики и Пинуфрии ушли в смутно-лиловую влажную мглу. Все более оставались о них лишь воспоминания. |
| — Человече! Что боишься? Брат! Что бежишь от меня! Я такой же человек, как и ты, а не мечтание бесовское, как думаешь. Приди сюда ко мне, и я расскажу тебе все, ибо для того Бог и послал тебя сюда. Испуганный ловец воротился. Тогда святой Петр, сделав ему о Христе приветствие, начал говорить: — Дерзай, брат! Не бойся человека окаянного и грешного, во всем тебе подобного. Успокоив его таким образом, святой рассказал ему, откуда он сюда пришел, сколько уже времени здесь живет и чем питается, какие претерпел страдания ради небесных утешений, какие имеет утешения в своих скорбях и какие получил залоги вечного блаженства: словом, описал ему подробно всю свою жизнь. Выслушав святого, ловец от удивления долго не мог сказать ему ни слова. Наконец, несколько успокоившись, отвечал ему: — Честный отче! Теперь я узнал, что и меня, грешного, любит Бог, ибо удостоил увидеть тебя, сокровенного Его служителя. От нынешнего дня, раб Божий, я не удалюсь от тебя, — буду по моим силам работать Господу Богу вместе с тобой, чтобы спасти мне многогрешную свою душу. Вижу, что для того Бог и открыл мне тебя. Святой на это сказал: — Чадо мое! В настоящее время этого быть не может. Ты должен прежде испытать себя — можешь ли переносить труды подвижнические, чтобы не быть впоследствии посмеянием врагу нашему. Посему теперь иди в дом свой и какое имеешь состояние от отца твоего раздели бедным; затем воздержись от вина, мяса, сыра и масла, а более всего — от смешения с твоей женой; притом молись с сокрушенным и смиренным сердцем — и таким образом проведи весь следующий год, а потом уже приходи сюда и что откроет тебе Бог, то и делай. Добрый ловец принял к сердцу благой совет святого. Отпуская ловца с миром и молитвой восвояси, Петр заповедал ему хранить узнанную им тайну: — Ибо когда является сокровище, — говорит он ловцу, — тогда удобно крадут его тати. Итак, славя и благодаря Бога, что сподобился видеть такого Его угодника, ловец удалился домой и, живя там, провел весь следующий год по наставлению святого. |
| 5. Ибо если в Афинах было принято, что после трехлетнего пребывания [в городе] чужаки уже считали город своим отечеством, — разве не справедливо назвать [гражданином] горы [Афон] святого, который провел здесь более пятидесяти лет18, причем в такой [тяжелой] духовной борьбе? Если же «родина каждого там, где он удачлив» (как заметил один из языческих мудрецов19) — кто из всех [людей] когда-либо достигал или достигнет [чего-то] лучшего, чем благой удел этого мужа, [данный ему] здесь, [на Святой горе Афон]? Здесь он [таинственно] соединился20 с Богом и сподобился божественных видений, и более того, скажу обо всём сразу: здесь он превзошел человеческую природу и был изменен поистине божественным изменением (какое слово способно передать это чудо?!), преображенный десницей Всевышнего21 в вышеприродное [божественное] достоинство. Так вот, он презрел свое отечество и бежал на сию гору, являющуюся на земле горним отечеством, и здесь же окончил многолетнюю жизнь и невидимое для людей [подвижническое] жительство. 6. Посмотрите [же], какова благоискусность божественной мудрости, и преизобилье попечения Божия о людях, и непреодолимое стремление спасти [нас]. На родине этого дивного отца вновь разразилась война с арабами22. Петр, который, видимо, был вполне обучен военному делу23, вместе с соплеменниками отправился в бой, и [случилось так, что] был захвачен в плен чужеземцами. Враги увели пленника далеко от родной земли; и стопы его не желают идти вглубь чужой и враждебной страны. Его заточили в темницу24, откуда невозможно бежать, ноги его скованы цепями, он мучается от недостатка пищи и претерпевает множество невыносимых [лишений]. [Петр] отчаивается, прощается с жизнью25, и наконец обращается к Богу. Он дает обет посвятить свою жизнь Ему Одному, если увидит вольный свет и спасется от обступивших его ужасов. А как же [решил] Бог, Который одновременно скор [на помощь] и Промыслитель? Он сдерживает [Свою] стремительность26 и позволяет, чтобы страдания продлились дольше, — несомненно, промышляя о том, чтобы просящий укрепился [в своем намерении]. Ибо людям, избавившимся от мучения, свойственно легко пренебрегать данными тогда обетами, если только они не приобрели твердости в таковых27. |
| Среди многочисленных путешествий Севастьянова на Христианский Восток и в Европу особое значение имели поездки на Афон. Здесь он побывал в 1851,1852,1857 (несколько месяцев), 1858 (более полугода) и, наконец, в 1859 — начале 1860 года. В последней поездке (14 месяцев) Петр Иванович Севастьянов руководил официальной экспедицией, финансировавшейся Синодом и императорской семьей. Именно со Святой Горы собиратель вывез основную часть своей коллекции. Он также приобретал произведения на аукционах Европы (в частности, в Риме) и в России, посещал для этой цели Святую Землю. Часть своей коллекции П.И. Севастьянов показал в 1857 и 1858 годах в Париже, часть в 1858 году — в Москве (в залах Университета), на следующий год — в Петербурге (в Синоде), в 1861 году — в Белом зале Зимнего дворца (для императорской семьи). Тогда же состоялась и самая значительная ее выставка в Академии художеств. Позднее многие экспонаты демонстрировались в тех же стенах в Музее древнерусского искусства. Ряд выставок сопровождался докладами коллекционера. О нем писала русская и французская пресса. Скупка икон для России была ответственной задачей, возложенной на собирателя русским Правительством и Церковью. Интерес иерархов церкви и императорской семьи к деятельности П.И. Севастьянова, несомненно, придавал ей особый статус в глазах общества. Совершенно очевидно, что П.И. Севастьянов внес весомый вклад в возбуждение интереса к афонским древностям ученых и любителей искусства, что отмечали в свое время такие автори как Ф.И. Буслаев и Н.П. Кондаков. Но значение собрания заключалось не только в этом. Выделим три важных направления, на которые мы в дальнейших статьях будем обращать внимание: 1.Думается, главным является то, что деятельность П.И. Севастьянова отразила и помогла формированию, на наш взгляд, ряд важных стереотипов науки о средневековом искусстве, тогда лишь обсуждавшихся. 2. Принципиальное значение имели и поиски древнейших истоков русской иконописи и восприятие искусства Византии, Балкан и Руси как единой художественной традиции. |
| Ибо если в Афинах было принято, что после трехлетнего пребывания [в городе] чужаки уже считали город своим отечеством, – разве не справедливо назвать [гражданином] горы [Афон] святого, который провел здесь более пятидесяти лет 89 , причем в такой [тяжелой] духовной борьбе? Если же «родина каждого там, где он удачлив» (как заметил один из языческих мудрецов 90 ) – кто из всех [людей] когда-либо достигал или достигнет [чего-то] лучшего, чем благой удел этого мужа, [данный ему] здесь, [на Святой горе Афон]? Здесь он [таинственно] соединился 91 с Богом и сподобился божественных видений, и более того, скажу обо всем сразу: здесь он превзошел человеческую природу и был изменен поистине божественным изменением (какое слово способно передать это чудо?!), преображенный десницей Всевышнего 92 в вышеприродное [божественное] достоинство. Так вот, он презрел свое отечество и бежал на сию гору, являющуюся на земле горним отечеством, и здесь же окончил многолетнюю жизнь и невидимое для людей [подвижническое] жительство. § 6 Посмотрите [же], какова благоискусность божественной мудрости, и преизобилье попечения Божия о людях, и непреодолимое стремление спасти [нас]. На родине этого дивного отца вновь разразилась война с арабами 93 . Петр, который, видимо, был вполне обучен военному делу 94 , вместе с соплеменниками отправился в бой, и [случилось так, что] был захвачен в плен чужеземцами. Враги увели пленника далеко от родной земли; и стопы его не желают идти вглубь чужой и враждебной страны. Его заточили в темницу 95 , откуда невозможно бежать, ноги его скованы цепями, он мучается от недостатка пищи и претерпевает множество невыносимых [лишений]. [Петр] отчаивается, прощается с жизнью 96 , и наконец, обращается к Богу. Он дает обет посвятить свою жизнь Ему Одному, если увидит вольный свет и спасется от обступивших его ужасов. А как же [решил] Бог , Который одновременно скор [на помощь] и Промыслитель? Он сдерживает [Свою] стремительность 97 и позволяет, чтобы страдания продлились дольше, – несомненно, промышляя о том, чтобы просящий укрепился [в своем намерении]. Ибо людям, избавившимся от мучения, свойственно легко пренебрегать данными тогда обетами, если только они не приобрели твердости в таковых 98 26 . § 7 |
| Это были архимандрит Павел, прежде бывший Сызранский купец, раскольник, из представителя австрийской лжеиерархии сделавшийся поборником православия, и Костычевский затворник Петр Савельич Прохоров. Первый из них, как бывший сам последователь раскола, хорошо знавший заблуждения его, вооружался и боролся против отступников словом увещания устно и печатно. В некоторых селениях, как Шереметево, Канадеи, раскольники обращались целыми массами, но были и такие, которые ему не доверяли и укоряли его в измене своих убеждений; эти являлись в Костычи к затворнику Петру Савельичу проверить свои сомнения. Здесь, видя его добрую жизнь и чудесные исцеления страждущих, они тотчас же обращались, оставляли свои заблуждения. Первыми явились к нему крестьяне села Канадей, многие из них привезли сюда своих больных, и все они получили исцеления. По возвращении на родину, они распространяли о затворнике добрую славу и говорили, что в православной Церкви благодать Божия еще никогда не оскудевала и не оскудеет, чему они были свидетелями сами. По примеру Канадейских крестьян начали приезжать и другие. Таким образом, этими двумя лицами нанесено раскольникам сильное поражение: все сколько-нибудь искренно верующие и ищущие душевного спасения обратились в православие, в расколе остались только вожаки, которые из-за корыстных видов не хотели обратиться, но они теперь потеряли всякое влияние на народ. У Марии Троицкой записано, что старец Петр Савельич, рассказывая ей о том, что его из Афона послали обращать раскольников, сказал, что он обратил их более 2000 душ. Движимые чувством благоговения и душевной благодарности к старцу, многие лица стали жертвовать ему свечи, масло, иконы, драгоценности и деньги. Деньги он посылал по почте Афонским старцам, а драгоценности, сукно, холст и проч. неоднократно посылал с своим приятелем Мартыновым в Иерусалим, в обитель святого Саввы и другие места Палестины. Около 1866 года, несмотря на щедрые пожертвования и посылки на Восток, материальных средств в его келлии накопилось довольно, так что он недоумевал, на что их употребить. |
| — Страхования, — сказал о. Петр. — Вот именно, что страхования. И уныние. Он, враг-то, тут и напускается. О. В. сложил на груди крестом руки, под седеющей бородой, и в его нервных, тонких глазах затрепетало крыло испуга — точно “враг” стоял уж тут же, вот у нас за плечами. — Недаром говорится: Уныние, встретив одинокого инока, радуется... То есть тому радуется, что может им завладеть. Мы шли молча, ошмурыгивая мхи и горные травы, в чаще дикого, никем не тревожимого леса. Справа тусклым зеркалом вдруг засеребрилось море. — Один мой друг, — сказал о. В. тихим, несколько трепетным голосом, — сам раз в юности испытал это, в этой же самой местности, на Новой Фиваиде. Был у него знакомый пустынник, и ему пришлось отлучиться из каливы на несколько дней по делам. А тот, молоденький-то, и говорит ему: дозволь, отец, пока тебя не будет, в твоей каливочке поспасаться перед Господом в тишине и смирении потрудиться. Ну, что ж, мол, пожалуйста. Этот молодой монашек к нему в каливу и забрался, горячая голова, дескать, и я в пустынники собираюсь... Но только наступил вечер, стало ему жутко. Он и за Псалтырь, и Иисусову молитву творит а представьте себе, тоска и ужас все у него растут. О. Петр ловко перепрыгнул через поваленное дерево. — Враг-то ведь знает, с какого боку к нашему брату подойтить... — Он, враг, все знает... — о. В. убежденно, не без ужаса, махнул рукой, точно отбиваясь. — Ну, вот-с, что дальше, то больше, и вы представьте себе, ночью и воет, и в окна стучит, и вокруг каливки вражий полк копытами настукивает — то этот монашек в таком льду к утру оказался, батюшки мои, едва только светать стало, да с молитвой, да подобрав рясу рысью из этих из одиноких мест назад в скит ахнул... Нет, куда же! Тут большая сила и подготовка нужна... ... Заходили еще к двум братьям-отшельникам. О. Илья, старик очень благообразный, некогда и красивый, теперь, вероятно, страдает начинающейся водянкой. Жаловался на “бронфит” в груди. Смотрел грустными, обреченными глазами. Но очень любезно принял с обычной афонской приветливостью и воспитанностью. Угощал недурным сладким красным вином — своего виноградника. |
| — Страхования, — сказал о. Петр. — Вот именно, что страхования. И уныние. Он, враг-то, тут и напускается. О. В. сложил на груди крестом руки, под седеющей бородой, и в его нервных, тонких глазах затрепетало крыло испуга — точно «враг» стоял уж тут же, вот у нас за плечами. — Недаром говорится: Уныние, встретив одинокого инока, радуется… То есть тому радуется, что может им завладеть. Мы шли молча, ошмурыгивая мхи и горные травы, в чаще дикого, никем не тревожимого леса. Справа тусклым зеркалом вдруг засеребрилось море. — Один мой друг, — сказал о. В. тихим, несколько трепетным голосом, — сам раз в юности испытал это, в этой же самой местности, на Новой Фиваиде. Был у него знакомый пустынник, и ему пришлось отлучиться из каливы на несколько дней по делам. А тот, молоденький-то, и говорит ему: дозволь, отец, пока тебя не будет, в твоей каливочке поспасаться перед Господом в тишине и смирении потрудиться. Ну, что ж, мол, пожалуйста. Этот молодой монашек к нему в каливу и забрался, горячая голова, дескать, и я в пустынники собираюсь… Но только наступил вечер, стало ему жутко. Он и за Псалтырь, и Иисусову молитву творит [ ], а представьте себе, тоска и ужас все у него растут. О. Петр ловко перепрыгнул через поваленное дерево. — Враг-то ведь знает, с какого боку к нашему брату подойтить… — Он, враг, все знает… — о. В. убежденно, не без ужаса, махнул рукой, точно отбиваясь. — Ну, вот-с, что дальше, то больше, и вы представьте себе, ночью и воет, и в окна стучит, и вокруг каливки вражий полк копытами настукивает — то этот монашек в таком льду к утру оказался, батюшки мои, едва только светать стало, да с молитвой, да подобрав рясу рысью из этих из одиноких мест назад в скит ахнул… Нет, куда же! Тут большая сила и подготовка нужна… … Заходили еще к двум братьям-отшельникам. О. Илья, старик очень благообразный, некогда и красивый, теперь, вероятно, страдает начинающейся водянкой. Жаловался на «бронфит» в груди. Смотрел грустными, обреченными глазами. Но очень любезно принял с обычной афонской приветливостью и воспитанностью. Угощал недурным сладким красным вином — своего виноградника. |
| 21. Итак, сей Петр, обладавший истинно великим умом, осознав то, к чему он призван, по поговорке, устремился к нему со всей возможной быстротой73. И было это не изобилие дарований, избегай такого [помысла]. Великий никогда бы не прельстился лакомиться дарованиями, ибо, как показало слово, не подобает это познавшим путь исихии. Но уступал он место благодати Божией, дабы она подготовила внутреннего человека к тому, чтобы тот смог вместить благодать и благорасположить к Первообразу ту свою древнюю и дивно расцветающую красоту74. Избрав это, он, по слову Псалмопевца, «положил восхождения в сердце своем»75. Но что же замышляет отец зависти, сама бездна коварства, добровольно бегущий всякого блага, вершитель или предводитель всякого зла (а вернее, и тот, и другой), первый отступник, склонивший первого человека к отступлению от Бога? И как он использует свое [лукавство] против души праведника? Коварно, но при этом осторожно, как ему и свойственно. Ибо замечает он, что великий человек стал, как говорится, «неуязвим для его стрел»76 благодаря бегству от мipa и его наслаждений, через которые лукавый обычно похищает более низменные души. Ведь поэтому святой сподобился божественнейших видений77 и подступил к самому совершенному не только в сновидении, через духовное воображение (которое философия обычно называет «колесницей разумной души»78), но превзошел уже и само воображение. Он в чистоте приближался к осязанию невещественного и непостижимым образом был просвещен светом «от гор вечных»79, согласно речению Давида, и сей Горе [Афонской] передал отблеск того света, мрак же оставил вовне80. А тот (лукавый), будучи противником света, не мог этого выносить, ибо из-за своего дурного произволения отпал от Бога. Но самым невыносимым для него было то, что Петр, даже влача с собой бремя телесной оболочки, не только поднялся из низин горе, но «избрал высшую и лучшую часть»81, а тому [мраку] так и осталась низшая доля. 22. Исполнившись зависти, [диавол] старается устрашить и изгнать [святого] искушениями. Первое же из искушений кажется смешным, и даже достойным осмеяния! Ибо на одиночку, истощенного длительным постом, лишенного не то что оружия, но даже необходимой одежды, у которого все части тела от самых разных страданий были подвержены какому-то ужасному истечению гноя, на него одного — нагого, безоружного, обессиленного — [лукавый] дерзко устремился в облике и одеянии полководца, будто бы ведя за собой полчища лучников и выкрикивая [грозные] приказания. И [он] вошел в пещеру82, в которой тогда пребывал святой, вызывая его на бой. Тогда вся эта безумная армия [диавольских] сопутников словно двинулась на пещеру, наполняя окрестности грохотом, швыряя друг другу самые огромные из лежащих вокруг глыб, вырывая [с корнями] и разламывая деревья. |
|
|
