| Список с указу. 1711 г. февраля в день. По указу великого государя (п.) тайной советник граф Иван Алексеевич Мусин Пушкин приказал: на роздачу ево великого государя жалованья на нынешней 711 год немецких школ учителем и учеником денег 3000 р. отослать из Монастырского приказу на Печатной двор и отдать справщику Федору Поликарпову с роспискою и записать в росход. Закрепил подлинный граф Иван Пушкин. (Ibid л. 26). В нынешнем 1711-м февраля в 28 день. По указу великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича, в. в. и м. и б. Р. с., и по приказу тайного советника графа Ивана Алексеевича Мусина Пупикина прислано из Монастырского приказу в приказ Книг печатного дела на роздачу ево великого государя жалованья на нынешней 1711 год немецких школ учителем и учеником денег 3000 рублев.... И о даче вышеимянованным немецких школ учителем и учеником, грыдорованного дела мастеру иноземцу Петру Пикорту и русским, которые у грыдорованного дела Ивану Зубову с товарыщи, Московской жилой роты драгуном и греческой школы ученикам кормовые деньги и в те школы дров и починок и сторожам жалованье, – вышеписанные присланные деньги по определенным их окладом и кормовые дачи на нынешней 1711 год в росход в приказе Книг печатного дела держать ли, – великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич, в. в. и м. и б. Р. с., о том что укажет? Помета: 1711 году марта в 26 день. Вышеписанным чинов людем жалованье давать из довзятых денег из Монастырского приказу. (Ibid., лл. 30–31). 2. Об учителях немецких школ в 1711–1715 гг. а) в 1711 г. В прошлом 1710 году ноября в 18 день 28 великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич, в. в. и м. и б. Р. с., указал: по имянному своему великого государя указу школы и учителей и учеников, которые были ведомы в Санкт-Питербурхской канцелярии, ведать в Монастырском приказе. И нынешнего 1711-го году генваря в 21 день тех школ учителем и учеником прислана из Санкт-Питербурхской канцелярии в Монастырский приказ к тайному советнику графу Ивану Алексеевичу Мусину Пушкину имянная роспись с оклады. И по приказу тайного советника графа Ивана Алексеевича Мусина Пушкина тех учителей и учеников велено ведать в приказе Книг печатного дела и великого государя жалованье и кормовые деньги давать из приказу Книг печатного дела из присланных денег из Монастырского приказу. А кто имяны учители и ученики и что кому великого государя жалованья по окладом и кормовых денег, и то писано в сей выписке ниже сего. |
| Петру Алексеевичу было подано горячее — лапша. Посланным в разные концы солдатам удалось для этой лапши найти петуха на одном хуторке на берегу Фонтанки, у рыбака-чухонца, содравшего ради такого случая пять алтын за старую птицу. Поев, Петр Алексеевич положил на стол длинные руки с большими кистями: на них после бани надулись жилы. Он говорил мало, слушал внимательно, выпуклые глаза его были строгие, страшноватые; когда же, — набивая трубку или по какой иной причине, — он опускал их — круглощекое лицо-его с коротким носом, с улыбающимся небольшим ртом казалось добродушным, — подходи смело, стучись чаркой о его чарку: «Твое здравие, господин бомбардир!» И он, смотря, конечно, по человеку, одному и не отвечал, другому кивал снизу вверх головой, — темные, тонкие завивающиеся волосы его встряхивались. «Во имя Бахуса», — говорил баском и пил, как научили его в Голландии штурмана и матрозы, — не прикасаясь губами к чарке — через зубы прямо в глотку. Петр Алексеевич был сегодня доволен и тем, что Данилыч поставил назло шведам такой хороший дом, с Нептуном и морской девой на крыше, и тем, что за столом сидят все свои люди и спорят и горячатся о большом деле, не задумываясь, — сколь оно опасно и удастся ли оно, и в особенности радовало сердце то, что здесь, где сходились далекие замыслы и трудные начинания, все то, что для памяти он неразборчиво заносил в толстенькую записную книжку, лежавшую в кармане вместе с изгрызенным кусочком карандаша, трубкой и кисетом, — осе это стало въяве, — ветер рвет флаг на крепостном бастионе, из топких берегов торчат сваи, повсюду ходят люди в трудах и заботах, и уже стоит город «как город, еще невелик, но уже во всей обыкновенности. Петр Алексеевич, покусывал янтарь трубки, слушал» и не слушал, что ему бубнил про гнилое сено сердитый Брюс, что кричал, силясь дотянуться чаркой, пьяный Чамберс… Желанное, возлюбленное здесь было место. Хорошо, конечно, на Азовском море, белесом и теплом, добытом с великими трудами, хорошо на Белом море, колышущем студеные волны под нависшим туманом, но не равняться им с морем Балтийским — широкой дорогой к дивным городам, к богатым странам. Здесь и сердце бьется по-особенному, и у мыслей распахиваются крылья, и сил прибывает вдвое… |
| — Ну? Что скажете? — спросил Петр Алексеевич, окончив чтение. Брюс свирепо уткнулся подбородком в черный галстух. Корнелий Крейс не выразил ничего на дубленом лице своем, только сузил зрачки, будто отсюда увидал полсотни шведских вымпелов в Нарвском заливе; Александр Данилович, всегда быстрый на ответ, сегодня тоже молчал, насупясь. — Спрашиваю, господа военный совет, считать ли нам, что в сей хитрой игре король Карл выиграл у меня фигуру: одним ловким ходом на Нарву оборонил Кексгольм? Иль продолжать нам быть упрямыми и вести гвардию на Кексгольм, отдавая Нарву Шлиппенбаху? Корнелий Крейс затряс лицом, — противно адмиральскому положению вынул из табакерки кусочек матросского табаку, вареного с кайенским перцем и ромом, и сунул за щеку. — Нет! — сказал он. — Нет! — сказал Брюс твердо. — Нет! — сказал Александр Данилович, стукнув себя по коленке. — Кексгольм нам не трудно будет, взять, — проговорил Гаврила Иванович Головкин смирным голосом, — но как бы король Карл в это время у нас вторую фигуру не отыграл, на сей раз — ферзя. — Так! — сказал Петр Алексеевич. И без слов было понятно, что пропустить корпус Шлиппенбаха в Нарву — значило отказаться от овладения главными крепостями — Нарвой и Юрьевым, — без которых оставались открытыми подступы к Питербургу. Медлить нельзя было ни часу. Через небольшое время нарочные поскакали по шлиссельбургской дороге и вдоль Невы с приказом — повернуть обратно в Питербург войска и гребной флот. Поручик Пашка Ягужинский, не слезавший с седла трое суток, только и успел выпросить у денщика Нартова ковшичек царской перцовки и ломоть хлеба с солью и отправился обратно в лагерь к Петру Матвеевичу Апраксину, которому было ведено — без сомнения положить печаль свою на Господа Бога и стоять с войском крепко против шведского флота даже до последнего издыхания. Отпуская Ягужинского, Петр Алексеевич взял его за руку, притянул, поцеловал в лоб: — На словах передашь ему: через неделю всеми войсками буду под Нарвой… 2 Короля Карла разбудило заливистое пенье петуха; открыв глаза в полусвете палатки, он слушал, как петух с придыханием прилежно надрывает глотку; его возили в обозе и на ночь ставили в клетке у королевского шатра. Потом протяжно заиграл рожок зорю, — королю вспомнилось туманное ущелье, рога, собачий лай и нетерпение — пролить кровь зверя… У самого Шатра затявкала собачонка, по голосу — дрянь, из тех, что дамы возят с собой в карете… Кто-то шикнул на нее, собачонка жалобно взвизгнула. Король отметил: «Узнать — откуда собачонка». Неподалеку у коновязи забились лошади, одна дико закричала. Король отметил: «Жаль, но, видимо, „Нептуна“ придется охолостить». Протопали мерные, тяжелые шаги. Король насторожил ухо, чтобы услышать команду при смене караула. Над палаткой пронеслись птицы, разрезая со свистом воздух. Отметил: «Будет погожий день». Звуки и голоса становились все отчетливее. Слаще всех виол, арф, клавесин была эта бодрая, мужественная музыка пробуждающегося лагеря. |
| — Петр Алексеевич, ничего ведь у нас не выйдет… Говорил я со Свешниковым, с Бровкиным, еще кое с кем… И они жмутся — идти в такое глухое дело интересанами… И мне обидно — вроде приказчика, что ли, у них… Трудов-то сколько надо положить, — поднять Урал… Петр вдруг топнул башмаком. — Что тебе нужно? Денег? Людей? Сядь… (Никита живо присел на край стула, впился в Петра запавшими глазами.) Мне нужно нынче летом сто тысяч пудов чугунных ядер, пятьдесят тысяч пудов железа. Мне ждать некогда, покуда — тары да бары — будете думать… Бери Невьянский завод, бери весь Урал… Велю!.. (Никита выставил вперед цыганскую бороду, и Петр придвинулся к нему.) Денег у меня нет, а на это денег дам… К заводу припишу волости. Велю тебе покупать людей из боярских вотчин… Но, смотри… (Поднял длинный палец, два раза погрозил им.) Шведам плачу — железо по рублю пуд, будешь ставить мне по три гривенника… — Не сходно, — торопливо проговорил Никита. — Не выйдет. Полтинничек… И он смотрел, лупя синеватые белки, и Петр с минуту бешено смотрел на него. Сказал: — Ладно. Это потом. И еще, — я тебя, вора, вижу… Вернешь мне все чугуном и железом через три года… Ей-ей, ты смел… Запомни — ей-ей — изломаю на колесе… Никита тихо поперхал и — одним горловым свистом: — Эти денежки я тебе раньше верну, ей-ей… Случится же такой вечер, — некуда себя деть… Петр хотел сказать, чтобы зажгли свечу, покосился на непрочитанные бумаги, — лег на подоконник, высунулся в окно. Уже ночь, а будто стало еще теплее. Капало с листьев. Туманчик вился над травой… Петр забирал ноздрями густой воздух, — пахло набухшими соками. Капля упала на затылок, по телу пробежала дрожь. Медленно ладонью растер мокрое на шее. В весенней тишине все спало настороженно. Нигде ни огонька, только издалече, из солдатской слободки, — протяжный крик часового: «Послу-у-у-ушивай». В теле — истома, будто все связано. Слышно, как шибко стучит сердце, прижатое к подоконнику. Только и оставалось, — ждать, стиснув зубы. Ждать, ждать… Как бабе какой-нибудь в ночной тишине, поднимая голову от горячей подушки, слушать чудящийся топот… Весь день валилось дело из рук. Просили ужинать к Меньшикову, — не поехал… Там, чай, пируют! Никогда еще не было так трудно, вся сила в том сейчас, чтобы ждать — уметь ждать… Король Август влез в войну сгоряча, не дождавшись, коготки и завязли под Ригой… И Христиан датский не дождался — сам виноват… |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 136 голосов: 3.9 из 5) Петр, единодержавным обладатель России 1689 год Почему вы задумались, мои друзья? Что вы так невесело смотрите на 1689 год? Вам жаль, что Петру уже семнадцать лет, а вы ничего не слышали о том, что было с ним все то время, как Софья так самовластно управляла его царством? Ваше сожаление понятно: ничье детство не было так любопытно, так прекрасно и блистательно, как детство Петра! Итак, милые мои читатели, прежде чем вы узнаете о том, что снова замышляет хитрая и властолюбивая царевна и как избавился от нее семнадцатилетний Петр, я расскажу вам о том, что было любопытного в его детстве и молодости. Слушайте же. Вы помните, что еще в трехлетием возрасте Петр имел товарищей, с которыми любил играть в солдаты. Приятно было смотреть на малюток, которые, как настоящие солдаты, помнили весь порядок команды и, с почтением слушая своего маленького командира, быстро и ловко исполняли его приказания. Впоследствии число их увеличилось, и так как они обычно жили в Потешном Преображенском дворце, то и их называли потешными. А может быть, это имя произошло от того, что они доставляли увеселение, или, как тогда называли, потеху Петру. Но это увеселение вскоре стало гораздо важнее, и вот по какой причине: в числе иностранцев, служивших в России при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче, был один Женевский дворянин, Лефорт. С красивой наружностью в нем соединялись и прекрасные качества души. Особенно отличался он своей храбростью, правдолюбием и привязанностью к стране, ласково принявшей его в число своих сынов. Он любил Россию, как свое Отечество, и знал очень хорошо Русский язык. Всем этим он обратил на себя особое внимание десятилетнего государя. Дружба, существовавшая впоследствии между ним и Лефортом, началась с Голландского языка. Петр просил образованного Женевца научить его говорить по-голландски. Уроки начались, и с этого времени не было для Петра более приятного провождения времени, чем разговаривать с новым своим любимцем. Лефорту было, чем занимать любопытного ребенка, было, что рассказывать! Он так много странствовал по разным государствам, так много видел на свете и хорошего, и дурного, что в разговорах с ним Петр мог беспрестанно узнавать что-нибудь новое и полезное. |
| Райтарские дети: Демид Осипов, Петр Блудов, Михайла Корятип, Иван Назарьев, Федор Хоненев, Ефтифей Бакеев, Иван Толстой, Сергей Шепнев, Василей Нальянов, Иван Аносов..... Лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков салдацкие дети: Алексей Аврамов, Степан Казаков, Степан Суханов, Иван Завитаев, Алексей Конюхов, Филипп Головкин, Иван Лужников, Михайла Кононов, Иван Раздабаров, Емельян Кривенцов, Гарасим Жидовинов, Тихон Гарасимов, Алексей Никонов, Иван Осекин, Михайла Куличкин, Афонасей Круглышев, Александр Воронин, Григорей Хадырев, Яков Черной, Федор Карабанов, Федор Никифоров, Петр Свешников, Василей Хренев, Аврам Новокщенов, Андрей Ершев, Алексей Блажаков, Степан Воделев, Петр Коновалов, Григорей Бокарев, Филип Перепелкин, Кирила Андреев, Игнатей Тучков, Андрей Барадавкин, Федор Воронин, Матвей Макаров, Иван Болтухин, Семен Сорокин, Григорей Торопов, Иван Орлов, Матвей Кажаринов, Алексей Бородин, Иван Лютиков, Василей Милюков, Григорей Красников, Иван Стеклов, Михайла Власов, Андрей Романов, Дмитрей Денисов. Разных чинов: Андрей Попов, Василей Саферов, Иван Толмачев, Федор Новиков, Василей Греков, Илья Микулин, Иван Лисин, Кирила Иванов, Петр Старков, Федор Шахов, Григорей Басалтанов, Иван Венюков, Сергей Второй, Сергей Шеншин, Иван Тренин, Иван Бушуев. Из людей боярских: Алексей Иванов, Мартын Сычов, Максим Неклюдов, Василей Панов, Борис Грулев, Степан Подолецкой, Григорей Шипантов, Петр Соколов, Егор Аверин, Алексей Неклюдов, Иван Турыгин, Иван Орлов. Секретарь Иван Ларионов. Протоколист Петр Елесов. (Кн. 160, л. 484–485). д) в 1715 г. 1715-го апреля в 15 день в приказе Книг печатного дела явился для науки в школе немецкого языка полуполковника Василья Федорова сына Стремоухова сын ево Иван Стремоухов; а сказал: желает де он Иван учитися в школе, что на Новгороцком подворье, немецкого языка, а прежде де сего он Иван на смотрах с своею братьею недорослями не бывал и ни в какой служилой чин нигде не записан. А будучи де во учении ему Ивану с Москвы без указу не съехать и от школы не отстать, и в том порукою де по нем Иване отец ево родной полуполковник Василей Федоров сын Стремоухов. А буде против вышеписанного он Иван, что учинит противно или сказал ложно, и на нем Иване и на отце ево Василье Федорове сыне Стремоухове указал бы великий государь взять штраф, что великий государь укажет. Подполковник Василей Стремоухов руку приложил. Иван Стремоухов руку приложил. (Кн. 100, л. 63). |
| К Огинскому, чтоб он поступил по предложению Мнишка. Кн. Борису Алексеевичу Голицыну, чтоб он наградил царицынцев за верность, также и калмыков, мягкой рухлядью и чтобы он на Терек послал грамоту к черкасским князьям, требуя их содействия в усмирении стрельцов etc. Виц-адмиралу Крейсу Петр писал подробно о строении кораблей, об укреплении Котлина, Выборга и Кексгольма, выговаривал за то, что учение молодых матросов пренебрежено, под предлогом, что «все корабли и шнавы (кроме двух) негодны к ходу». «Но сие, — пишет Петр, — есть великой важности, и я буду оное свидетельствовать, ибо не добро есть брать серебро, а дела делать свинцовые» (Тетради записные, стр. 37). 13 октября Петр был в Тикотине, оттоле в местечке Нур. Отселе послал в Митаву Боуру повеление о запасе провианта и о сборе оного с курляндцев не добром, так силою, о укреплении скорейшем крепости палисадами, о повелении литовскому войску о соединении с нашим на зимовье, а Розену быть не мешкая в Гродню etc. Продолжение переписки с Крейсом; государь всё еще был им недоволен. Также Огильвию, Репнину и поручику Писареву о разных воинских распоряжениях. — В Тикотин прибыл Август. Петр, утешая его, подарил ему шведские знамена. Оба государя в Гродне присутствовали при учении полков. Август дал Меншикову орден Белого орла. Петр чертил планы кораблям etc. etc. Письмо Стрешневу Петр заключает сим: «Писать рад, только истинно не всегда досуг; ибо во всё свое время столько не переездил верхом и прочие перенес тягости, как сей год в сей проклятой земле». «Понеже, — пишет он в другом письме, — подводчики разбежались, которые были у солдатских и артиллерийских подвод — и впредь быть им и держать оных зело трудно», то из рекрут выслать нужное число, дав им серые кафтаны etc. и по 5 рубл. жалования, а число их в 3700 чел. etc. На содержание саксонского войска отпустить 160 000 рублей. Азовскому губернатору пишет о чертеже крепости, об унятии калмыков, нападающих на татар etc. NB Бутурлину о удержании посылки в низовые города указов о бритии бород и о немецком платье etc. |
| Примеров слишком много, чтобы было нужно их искать, приведу первый попавшийся 582 «Сильное и здоровое тело Петра любило хотя и временные, но частые «отмены», и вот, при дворе Катерины одна за другой являются красавицы в различных званиях, более или менее опасные, особенно в первое время. Таким образом на сцене появилась и Мария Гамильтон. Шутовские игры, маскарадные процессии, совершаемые членами «всешутейшего и всепьянейшего собора», не обходились без участия красавицы Гамильтон, с которою Петр открыто шел в первой паре уличного маскарада... Петр I не скрывал своей связи, да скоро и результаты «царской потехи» стали очевидны... Начиная с 1715 года Гамильтон должна была несколько раз прибегать к помощи врачей, чтобы не утерять «расположения» Петра. Но переменчивая натура Петра искала и вскоре нашла заместительницу. Гамильтон впала в немилость, была обвинена в задушении новорожденного и после года кандальной тюрьмы, после пытки и наказания батожьем была казнена. Это было 17 марта 1719 года... Площадь перед Петропавловской была наполнена народом, привыкшим к казням... Кое-где валялись полусгнившие головы заговорщиков, казненных еще в декабре. Наконец приехал Петр, в ожидании «преступницы». Вот и она. Еще не утратившая своей редкой красоты, в белой шелковой рубахе, с черными лентами, она вызывала чувство жалости и сострадания... Но царь был неумолим. Прочитали указ: «Петр Алексеевич... самодержец, указал на твои, Марья, вины, что ты жила блудно и была от того брюхата трижды, и двух ребенков лекарством из себя вытравила, а третьего родила и удавила... За такое твое душегубство– казнись смертью ». Фрейлина упала на колени перед Петром и умоляла о пощаде... Петр не тронулся, только сказал шепотом палачу несколько слов. Думали, что это слова пощады. Она взошла на эшафот, склонила голову... Сверкнул топор – и голова упала прямо на руки Петру... Палач исполнил требование Петра и не «осквернил» тело красавицы своим прикосновением... Удовлетворенный казнью Петр поцеловал голову в неостывшие губы и, сохраняя спокойствие, стал сообщать приближенным некоторые сведения из анатомии... (Это, кажется, замечательнее всего здесь, в этом рассказе. Как будто речь идет о куске валансьенских кружев, отрезанных от белья любовницы. Посмотрите, мол, какая работа... – Еп. Варнава.) Затем он еще раз поцеловал неостывшие уста и уехал с места казни. |
| Из собора Петр пошел пешком. На воловьем дворе полно было стрельцов. Зашумели: «Государь, выдай нам Федьку, сами с ним поговорим…» Нагнув голову, торопливо махая руками, он побежал мимо к ветхому амбару, срываясь на ступеньках, спустился в сырую темноту подвала. Запахло кожами и мышами. Пройдя между кулей. Мешков и бочек, толкнул низкую дверь. Свеча на столе, где писал дьяк, желто освещала паутину на сводах, мусор на земляном полу, свежие бревна пыточного станка. Дьяк и сидевшие рядом на другой скамье — Борис Алексеевич, Лев Кириллович, Стрешнев и Ромодановский — важно поклонились. Когда опять сели, Петр увидел Шакловитого: он на коленях стоял в шаге от них, кудрявая голова уронена, дорогой кафтан, — в нем его взяли во дворце, — порван под мышками, рубаха в пятнах. Федька медленно поднял осунувшееся лицо и встретил взгляд царя. Понемногу зрачки его расширились, красивые губы растянулись, задрожали будто беззвучным плачем. Весь подался вперед, не сводя с Петра глаз. Покосился на царя и Борис Голицын, осторожно усмехнулся: — Прикажешь продолжать, государь? Стрешнев проговорил сквозь густые усы: — Воруй и ответ умей давать, — а что же мы так-то бьемся с тобой? Государю хочется знать правду… Борис Алексеевич повысил голос: — У него один ответ: слов таких не говаривал да дел таких не делывал… А по розыску — на нем шапка горит… Пытать придется… Шакловитый, будто толкнули его, побежал на коленках в сторону, как мышь, — хотел бы спрятаться за вороха кож, за бочки, воняющие соленой рыбой… И — припал. Замер. Петр шагнул к нему, увидел под ногами толстую бритую Федькину шею. Сунул руки в карманы ферязи. Сел, — важный, презрительный, и — сорвавшимся юношеским голосом: — Пусть скажет правду… Борис Алексеевич позвал: — Емеля… За дыбой из-за свода вышел длинный, узкоплечий человек в красной рубахе до колен. Шакловитый, должно быть, не ждал его так скоро, — сел на пятки, — голова ушла в плечи, глядел на равнодушное лошадиное лицо Емельяна Свежева, — лба почти что и нет, одни надбровья, большая челюсть. Подошел, как ребенка, поднял Федьку, тряхнув — поставил на ноги. Бережливо и ловко, потянув за рукава, сдернул кафтан, отстегнул жемчугом вышитый ворот; белую шелковую рубаху разорвал пальцем до пупа, сдернул, оголил его до пояса… Федька хотел было честно крикнуть, — вышло хрипло, невнятно: |
| Прося молитв и благословения вашего, с истинным почтением и совершенной преданностью имею честь быть Вашего высокоблагословения покорнейший слуга, Евграф Павлович Столяров Многоуважаемый Петр Алексеевич! Примите мое поздравление с днем двадцатипятилетия многополезного существования лучшего органа русской богословской мысли. Граф Алексей Соллогуб Высокоуважаемый Петр Алексеевич! В течении почти тридцатилетнего (с 1856 г.) знакомства с вами, я всегда питал в душе своей глубокое уважение к вам, как к достойному и доброму пастырю церкви, и к вашим неутомимым трудам в православной духовной литературе. Позвольте в день празднования вашего двадцатипятилетнего подвижничества присоединить и мой слабый голос к чествующим вас, и пожелать на долгое время продолжения полезных трудов ваших. Вашего высокоблагословения покорный слуга, глубоко уважающий, Федор Свешников Достопочтенному редактору юбиляру приносим наше сердечное поздравление вместе с живейшими пожеланиями здоровья, долгоденствия и благоуспешного продолжения его полезных трудов. Душевно преданы Мария Дюгамель, Наталья Есенская Достопочтеннейший Петр Алексеевич! Позвольте сегодня и мне, как сыну первого цензора, издаваемого вами журнала, принести вам мое поздравление и самое сердечное пожелание, чтобы под вашей редакцией журнал процветал еще много лет. На память о моем отце, который был всегда расположен к вам, прошу покорно принять от меня палку, с которой отец ходил много лет. Очень сожалею, что нездоровье мешает мне лично поздравить вас. Уважающий вас, Сергей Новский Радуется мореплаватель, когда застигнутый ночной бурей, потерявши морской путь, вдруг увидит путеводную на небе полярную звезду. Радуется и путный на земле странник, когда, встретив незнакомые и опасные распутья, вдруг увидит в руках своих компас, а чрез него желанную, между двумя, среднюю дорогу. Точно так православный мыслитель в твоем, досточтимый юбиляр, Православном Обозрении вот уже 25 лет, среди мрачных умственных волнений – с великой тебе, от всех нас, благодарностью – всегда видел путеводную звезду веры и истины, и средний верный путь между идеальным и реальным направлением, равно, как между богословской и философской наукой. |
|
|
