| Так как в 1666 году в Москву прибыли два восточных патриарха с некоторыми архиереями для соборного суда над Никоном, то Павел и Иларион решились на смелое дело, именно: решились открыто поднять на соборе вопрос о царской и патриаршей власти с тем, чтобы вновь соборно обсудить этот вопрос и добиться иного его решения, нежели какое дано было ему на востоке, где вовсе не было представителей и защитников того взгляда, что священство выше царства, почему вопрос и был там решен, по их мнению, очень односторонне. По очень понятным причинам прения о власти царской и патриаршей, происходившие на соборе 1667 года, совсем не вошли в состав официальных соборных актов, которые вовсе умалчивают об этом любопытном и важном эпизоде из соборных заседаний. Но зато об этом событии очень подробные и обстоятельные сведения сообщает нам знаменитый, игравший на соборе роль адвоката царской власти, Паисий Лигарид в третьей части своего сочинения о соборном суде над патриархом Никоном . Так как третья часть сочинения Паисия Лигарида о соборном суде над Никоном доселе но переведена на русский язык, а между тем сообщаемые в ней сведения по интересующему нас вопросу и очень любопытны и очень важны, то дальнейший наш рассказ о соборных прениях по поводу власти царской и патриаршей будет буквальным переводом из упомянутого сочинения Паисия Лигарида, лишь сокращенным во всех тех случаях, где Паисий вдается в ненужное, вовсе не идущее к делу многоглаголание 42 . „Предложено было из второго слова Златоустого (в русском переводе оно значится третьим – Христ. Чтение 1831 г. ч. 42. стр. 7–11) следующее место: „священнослужение совершается на земле – но по чиноположению небесному. Так и должно быть. Ибо не человек, не ангел, не архангел и не другой кто-либо из сотворенных, но сам Утешитель учредил служение, и людей, еще облеченных плотию, соделал представителями служения ангелов. Посему совершитель сего служения должен быть столько чист как бы он стоял на небе, посреди небесных сил... Когда видишь Господа закланного и предложенного в жертву; священника, предстоящего сей жертве и возносящего молитвы; народ же весь окропляемый её драгоценною кровию; – еще ли думаешь, что ты находишься между человеками, и стоишь на земле; что не перенесся мгновенно на небеса и, отвергнув все плотские помышления души, обнаженным от всего земного духом и чистым умом не созерцаешь небесное? О чудо! О человеколюбие Божие! – Сидящий со Отцем в сей час объемлется руками всех; дает себя осязать и ощущать всем, кто только желает... |
| Издатель в следующих словах характеризует рассматриваемое опровержение Паисия на Никиту: «Сочинение Паисия Лигарида отличается всеми качествами, свойственными этому писателю. И здесь Паисий успел показать и своё обширное знакомство с богатой греческой литературой, классической и святоотеческой, и свой ораторский талант, и свою страсть к многоглаголанию или болтливости, по его собственному выражению, которая и здесь нередко увлекала его в сторону от подлежащих рассмотрению вопросов. Понятно, что все эти качества, за исключением знания святоотеческой литературы, не могли и не должны бы иметь приложения в сочинении, посвящённом рассмотрению раскольнической челобитной и назначенном для вразумления русских раскольников, а вместе и для чтения православными русскими людьми. При этом нужно взять ещё во внимание, что Паисий Лигарид обнаружил в своём сочинении, впрочем весьма понятную в нём, неспособность уразуметь настоящий смысл разных раскольнических „омышлений” и такую же неспособность примениться и в способах суждения, и в способах изложения к понятиям русских читателей. Вследствие всего этого его сочинение, притом же весьма невразумительно переведённое Полоцким, и оказалось совершенно непригодным для своей цели». Ввиду этого в настоящее время Паисиево опровержение челобитной Никиты представляет интерес только для учёных и именно как исторический памятник одного из первых у нас полемических сочинений против раскола. В историческом отношении интересен и самый факт полемики иностранца против русского раскола, факт, который в первоначальной истории раскола является притом и не единичным. По нашему мнению, он свидетельствует не о том, как думают некоторые, что русские иерархи отнеслись к делу без должного внимания и что среди них не было охотников полемизировать с старообрядчеством, а о том, что на дело смотрели с подобающей осторожностью. Известно, что противники новых книг и обрядов успели, в ожидании собора 1667 года, поднять на ноги всю старую московскую мудрость и книжность. |
| 80 Выведенный из терпения наглыми и оскорбительными допросами следователей и в то же время сознавая всю правоту своего дела, Никон на вопрос о том, будто он проклинал государя, отвечал между прочим: «Хоть бы я и к лицу великого государя говорил (т. е. клятвенные слова псалма), так что же? – я за такие обиды и теперь стану молиться: приложи Господи злославным земли».... См. Истор. Росс. Сол. т. XI, стр. 324. Весь разговор следователей с Никоном подробно передан в «Донесении Одоевского с товарищами», напечатанном в IV т. Собр. Госуд. грам. и догов. стр. 126–131. 81 О Паисии, как человеке опасном, расположенном к латинству, и виновном в таких пороках, о которых стыдно и говорить, писали в разное время к царю Ал. Михайловичу иерусалимские патриархи Нектарий и Досифей, и Дионисий Константинопольский писал о нем же так: «а Паисий Лигарид лоза не константинопольского престола; я его православным не называю, ибо слышу от многих, что он папежник лукавый человек. См. Дело патр. Никона Субб. стр. 69 и 78. 82 «Никон», пишет Паисий, «искал случая отмстить Газскому, но напрасно; он не в силах был передать яд свой царю, ибо я часто являлся во дворец, поджидал удобные минуты и осторожно вел переговоры. См. там же стр. 57. 84 А прежде вовсе не считали нужным опираться на авторитет восточных патриархов, считая возможным и законным делом – русскими архиереями судить своего патриарха, – и это утверждено было постановлением собора 1660 года. Теперь видим совершенно другое. Высказалось ли таким образом здесь невольно сознание, что доселе дело это ведено не совсем законно, а так вели его 6 лет, которые прошли в таких соблазнительных раздорах и беспорядках церковных... См. Дело патр. Никона Субботина стр. 73 и 74. 85 Собр. Госуд. грам. и догов. IV, 27 и 37. Самое посольство это с его недосказанностью и таинственностью, выбор посла, человека темной репутации и приятеля Паисиева, и многие другие, чрезвычайно интересные, примешавшиеся сюда обстоятельства, о которых мы не говорим за их подробностью, невольно набрасывают тень подозрения на это дело, заставляя думать, что оно ведено было не совсем чисто и прямо. См. у Субб. стр. 73–85. |
| С низложением и ссылкой для Никона, действительно, все было кончено: в ферапонтовском и белозерском заточнике трудно узнать прежнего Никона, каким был он в эпоху своей исторической деятельности. Мы не станем входить и в рассмотрение вопроса о значении такого необыкновенного в нашей истории явления, как распря русского патриарха с русским царем. Укажем в заключение только один весьма любопытный факт, объясняющий отчасти, как смотрели на дело современники, какое они приписывали ему значение. Когда судьба патриарха Никона была решена, когда этот всемогущий человек, которого все так боялись, сошел со сцены: тогда некоторые из властей русских взглянули на совершившееся дело спокойнее и прямее, и к крайнему огорчению своему увидели, что действуя так решительно и упорно против Никона, они действовали против самих себя, что в деле Никона с Алексеем Михайловичем решался очень близкий к ним вопрос, вопрос – о сравнительном превосходстве властей церковной и гражданской, увидели, что с падением Никона восторжествовала эта последняя, чему сами они так много содействовали, и что из этого надобно ожидать в будущем многих неблагоприятных последствий для церкви, об интересах которой они обязаны заботиться. Все это представилось теперь со всею ясностью русским архиереям и они решились поискать средств исправить как-нибудь свою ошибку: стали просить, чтобы точнее были определены взаимные границы власти гражданской и церковной. Нашлись между ними даже и такие, которые без этого не хотели подписать соборного определения о низложении Никона, – как напр., архиепископ Рязанский Илларион, один из наиболее умных и деятельных архиереев того времени, бывший прежде горячим противником Никона. Открыты новые соборные рассуждения; в жарких прениях решались вопросы: может ли совмещаться архиерейство с царским достоинством? может ли патриарх подлежать царю? и т. п. Паисий Лигарид истощал все свое красноречие, доказывая превосходство царской власти пред патриаршею; – случай услужить щедрому и страннолюбивому царю был самый близкий, – и речи его были действительно, так блестящи и одушевленны, как никогда прежде. Дело кончилось, разумеется, тем, что архиереи более решительно отстаивавшие свои мнения, были подвергнуты запрещению, а потом, когда принесли раскаяние, разрешены снова. 42 Всех больше выиграл, как и прежде, греческий оратор. За такую великую услугу, «что святое его царство привел в добрый конец, яко разумнейший и премудрейший», Алексей Михайлович считал недостаточным наградить Паисия только своими царскими дарами: он ходатайствовал за него пред патриархом иерусалимским, чтоб сняли с него запрещение. И патриарх «ради прошения и любви» самодержца русского освободил Паисия от всего отлучения и проклятия, хотя он имел «многие и великие вины и согрешения», и хотя в то самое время, когда русский царь так усердно хлопотал за него пред патриархом иерусалимским, он писал в Палестину дерзкие письма, наполненные укоризнами патриарху Нектарию 43 ... Приложения |
| Но так как о прощении Лигарида молит царь, то он, патриарх, согласен отпустить Лигариду его вины и восстановить его в прежнем достоинстве газского митрополита. С архимандритом Прохором государь послал на искупление Святого Гроба 800 рублей соболями, да на 300 рублей соболей «по челобитью газскаго митрополита Паисия», и в то же время писал Досифею: «Ныне посланное дарование благоговейным любезным сердцем изволишь принять, имея впредь добрую надежду иное и большее восприять, когда сбудутся наши желания о газском митрополите, о коем молили уже через два писания, да приимет мир архиерейской и на прежнее будет возвращен достоинство, и разрешение совершенное получит оный митрополит, добре нам заслуженный Паисий Лигаридий». Затем, оправдывая Лигарида и объясняя взведенные на него обвинения делом злобы его врагов, царь снова просит патриарха прислать Лигариду полное разрешение, «ибо он был весьма достойный посредник и ходатай между столь великими архиереями восточными, двумя светильниками и двумя маслинами всего Востока», просит, чтобы и бывший патриарх Нектарий (который передал свой престол Досифею еще при своей жизни) «равно обвинительныя, как и доброхотныя словеса написал к нам о митрополите Паисие, ради совершеннаго и последняго удовлетворения нашего, ибо свидетельствуем, что Лигарид всегда ублажал Нектария и первое место премудрости между патриархами своего времени всегда держащим его исповедал» 25 . Это вторичное ходатайство государя перед Иерусалимским патриархом о разрешении Лигарида, подкрепленное притом крупной дачей, имело полный успех. 24 января 1670 года грек Родион привез наконец в Москву от патриарха Досифея разрешительную грамоту Лигариду, в которой Досифей прощает Паисия за все его вины и согрешения, «повелевает ему» быть по-прежнему в архиерейском достоинстве и чести «и действовать вся церковное». Но, послав государю разрешительную грамоту для Лигарида, Досифей в то же время самому Паисию послал особое письмо, в котором между прочим писал следующее: «Если б не было ходатайства святаго царева, уведал бы святительство твое, Лигаридий, что есть Девора и кто есть мертводушные? И кто только именем верует в Божественный Промысл, тот ли, кто работает для папежей хийских и оставил 15 лет паству без пастыря, или кто полагает душу свою за овцы? Да, увидел бы ты варвара и слепня. |
| При известной несокрушимой энергии этого замечательного человека, стремления его были бы, конечно, гораздо успешнее, если бы, по крайней мере, вне окружавшей его русской действительности «греческое учение» стояло высоко, в смысле особой, самостоятельной и широко развитой греческой науки и образованности. Но дело в том, что и с этой стороны он оставался почти без поддержки. Старая византийская ученость, переместившись на запад, явилась здесь, как мы уже сказали, в новых латинских формах, и отрицавшие ее московские книжники, со своей точки зрения, были совершенно последовательны: их капитальное заблуждение состояло здесь собственно в том, что по невежеству своему, смешивая форму с сущностию, они стали рассматривать ее как еретическую, доходя в своем отрицании, так сказать, до геркулесовых столпов. На месте, в самой Греции и вообще на православном востоке замечался, напротив, даже явный упадок просвещения, и, кроме остатков павшей Византии, не было почти ничего оригинального и самобытного в области научного развития; так что наиболее образованные греки стали приходить к нам преимущественно с латинского запада. Весьма знаменательно в этом отношении, что даже первый сподручник патриарха Никона , Арсений Грек был, именно, усердный питомец западной науки, принимавший даже католичество, чтобы быть допущенным только в ее высшие православные святилища. Сменивший его, другой знаменитый сотрудник Никона, Епифаний Славинецкий, также был выходцем с латинствующего Киева, и московские книжники, по крайней мере в первые годы жизни его в Москве при патриархе Никоне прямо трактовали его за одно с латинниками 297 . Но вот самому Никону довелось испытать злейшую иронию судьбы: его жесточайшим противником, наиболее содействовавшим его падению, оказался, именно, никто иной, как сам натуральный грек, пришедший к нам с Запада величайший латинник того времени, Паисий Лигарид. Таким образом, не имея достаточной поддержки ни в современном русском обществе, ни вне его и основываясь единственно почти на высокой исторической традиции, Никон явился деятельным поборником в Москве «греческого учения», и понятно, что при такой исключительности своего стремления, он должен был рано или поздно потерпеть здесь неудачу. |
| 12. стр. 365, примеч.). В Москве Паисий Лигарид пользовался доступом в патр. библиотеку (Собрание госуд. грам., 4, 28). 82 Письма Лазаря Барановича. Чернигов, 1865, 38; Макарий, т. 12. стр. 744–746. Послание Восточным Патриархам, Макарию Антиохийскому и Паисию Александрийскому, приехавшим в Москву для суда над патр. Никоном, по рукописи М. синод. библ., напеч. С. А. Белокуровым (Христ. чт. 1886. 1–2. с. 292–296). 84 Необходимо заметить, что относительно участия в исправлении церковных книг при Патриархе Иосифе противников реформы Никона (Аввакума, Гр. Неронова, Лазаря и др.) были представлены уже довольно веские возражения (В. Е. Румянцев: Древние здания Московского печатного двора, Древн. Моск. Арх. общ. т. 2, 67; ср. статью И. Мансветова: Как правились у нас церковные книги, Приба. к Твор. св. отцов. 1883. Кн. 4, 536–543, по бумаг. типограф. архива); но м. Макарий, а за ним и гр. Гейден, допускают, что означенным лицам принадлежал все-таки высший надзор за печатанием, и они составляли нечто вроде совета. Н. Ф. Каптерев , напротив, в своей монографии (Патр. Никон и его противники в деле исправления церков. книг. М., 1887, изд. Правосл. Обозр.) совершенно отвергает этот взгляд, утверждая, что Иосифовские справщики во всем были предшественниками Никона, смело печатали в Москве произведения южнорусских ученых, настойчиво проповедовали о полном православии греков и т.п., а, следовательно, противники Никона не могли иметь с ними ничего общего (50–53 и др.). 85 О самом близком из них – Арсении Греке см. статьи: Н. Каптерева: Следст. дело об Арс. Греке и ссылка его в Солов. Мон. (Чт. в Общ. люб. дух. просв. 1881, 7) и В. Колосова: Старец Арсений Грек (Журн. Мин. Нар. пр. 1881. 9). 86 Вообще в деле Патриарха Никона греки принимали деятельное участие, стараясь подействовать на мнение в его пользу в Константинополе (Соловьев. 11, 330–336; переписка Никона с некоторыми греками. 1665–1666 гг., изданная по рукописи Унд. в Рум. м. арх. Леонидом, Рус. арх. 1873. Стлб. 1601–1640). Увлечение Никона даже греческой модой видно из рассказа П. |
| В общем, конечно, Киевляне были выше этих греческих скитальцев, слишком часто только искателей приключений и выгод. Но завести они могли и хотели школу латинскую, – и не только по языку, но и по духу... Греки же, даже и явные латинофроны, всегда подчеркивали решающее значение греческого языка. «Оставивше греческий язык и небрегуще о нем, от негоже имеете просвещение ваше в вере православной, оставили есте и мудрость», говорил Паисий Лигарид. Правда, это скорее против русской старины, а не против латинства... В 1680-м году, по поручению царя Феодора, Симеон Полоцкий составил «привиллегию» или проект учреждения в Москве Академии, по типу Киевской и западных латинских училищ. Это должна была быть всеобъемлющая школа, «всех свободных учений», от низшей грамматики, «даже до богословии, учащей вещей божественных и совести очищения». Из «диалектов», кроме словенского и еллино-греческого, предлагалось изучать не только латинский, но и польский. И это должна была быть не только школа, но и некий учено-распорядительный центр, с очень широкими полномочиями для наблюдения за культурной деятельностью вообще. Академии предполагалось усвоить право и обязанность испытывать ученых иностранцев, не только в знаниях, но и в вере. Конечно, и цензура книг. Особо строгая оговорка была сделана об учителях естественной магии и о богоненавистных гадательных книгах. С. М. Соловьев по этому поводу остроумно заметил: «Это не училище только, это страшный инквизиционный трибунал: произнесут блюстители с учителями слова: «виновен в неправославии», и костер запылает для преступника..». Составленная Полоцким «Привиллегия» была встречена у патриарха суровой критикой, и переработана с эллинистической точки зрения, – только этот переработанный текст мы и знаем, о первоначальном же приходится догадываться... «Привиллегия», впрочем, утверждена не была. Академия была открыта позже, в 1687-м году, скромно и без всякой «привиллегии», или устава. Это была словено-греко-латинская школа. Открыли ее и вели в первые годы братья Лихуды. |
| И даже Запад, т.е. греки, живущие на Западе, терпят необычайное несчастие. Ибо, те, которые пленены, пришли в такое злосчастье, что едва могут сохранить веру Христову целою и неис-казимою, и то с большими опасностями и страданиями; те же, которые, по человеколюбию Божию, были свободными от этого плена и его бедствий, мало-помалу попали в другие затруднения вследствие того многобедственного разделения Церквей, которое приготовлено крайним славолюбием желающих властвовать вместо Христа; таким образом и эти последние страдают, быв подвержены другим бедствиям» 441 . Русские имели полную возможность убедиться в справедливости грустного заявления Мелетия о плачевном состоянии Православия на Востоке. После завоевания Константинополя турками просвещение у греков действительно почти окончательно упало, школ, где бы давалось научное образование, или вовсе не было, или они были крайне редки, и притом, сравнительно с западными школами, очень неудовлетворительны по своей постановке. Поэтому все греки, желавшие получить высшее научное образование по необходимости должны были учиться в иноверных западных школах, или в протестантских, или, в большинстве случаев, в латинских. В Риме в конце XVII века папою Григорием XIII была уже основана специальная греческая коллегия, где в духе латинства под руководством отцов-иезуитов воспитывались молодые греки, которые потом должны были сделаться поборниками и проповедниками латинства среди православных. Из этой римской греческой коллегии вышли, между прочим, и известные нам деятели Арсений Грек и Паисий Лигарид. Даже те ученые греки, которые остались верны Православию, обучаясь в латинских школах, принуждены были временно отказываться от Православия и принимать латинство. Да и вообще иноверная школа, иногда даже невольно, должна была оказьшать свое заражающее влияние на учащихся в ней православных греков, незаметно прививая к ним или латинские, или протестантские воззрения, а между тем воспитанники иноверных школ, как получившие высшее научное образование, стремились занять места учителей, проповедников и архиерейские кафедры. |
| Во вторую половину века ставится и решается вопрос о школе. И подымается спор: должна ли эта школа быть славяно-греческой или латинской. Этот вопрос сразу же осложнялся и обострялся соперничеством заезжих греков и Киевских выходцев. В общем, конечно, Киевляне были выше этих греческих скитальцев, слишком часто только искателей приключений и выгод. Но завести они могли и хотели школу латинскую, — и не только по языку, но и по духу... Греки же, даже и явные латинофроны, всегда подчеркивали решающее значение греческого языка. “Оставивше греческий язык и небрегуще о нем, от негоже имеете просвещение ваше в вере православной, оставили есте и мудрость,” говорил Паисий Лигарид. Правда, это скорее против русской старины, а не против латинства... В 1680-м году, по поручению царя Феодора, Симеон Полоцкий составил “привиллегию” или проект учреждения в Москве Академии, по типу Киевской и западных латинских училищ. Это должна была быть всеобъемлющая школа, “всех свободных учений,” от низшей грамматики, “даже до богословии, учащей вещей божественных и совести очищения.” Из “диалектов,” кроме словенского и еллино-греческого, предлагалось изучать не только латинский, но и польский. И это должна была быть не только школа, но и некий учено-распорядительный центр, с очень широкими полномочиями для наблюдения за культурной деятельностью вообще. Академии предполагалось усвоить право и обязанность испытывать ученых иностранцев, не только в знаниях, но и в вере. Конечно, и цензура книг. Особо строгая оговорка была сделана об учителях естественной магии и о богоненавистных гадательных книгах. С. М. Соловьев по этому поводу остроумно заметил: “Это не училище только, это страшный инквизиционный трибунал: произнесут блюстители с учителями слова: “виновен в неправославии,” и костер запылает для преступника...” Составленная Полоцким “Привиллегия” была встречена у патриарха суровой критикой, и переработана с эллинистической точки зрения, — только этот переработанный текст мы и знаем, о первоначальном же приходится догадываться... |
|
|
