| «А нам Бог открыл сие Духом Своим» – замечает апостол вслед за вышеуказанной цитатой из Исаии. Мысль апостола вполне ясна: он дает разуметь, что покрытое тайной в Ветхом Завете уяснилось и открыто в Новом. Но не то ли самое говорит и Игизипп? И апостол и Игизипп говорят одно и то же, но лишь не одинаковыми словами. Игизипп опровергает тех, кто утверждали, что блага царствия Божия нам неизвестны, и в доказательство ссылается на слова Христа, из которых открывается, что с Его пришествием невиданное прежде и неслыханное стало видимым и слышимым, что откровение заняло место сокровенной тайны. Но, как мы видели, то же говорит и апостол, с тем различием, что он не приводит слов Христа, но зато он говорит о Духе Святом, открывающем в Новом Завете то, что было сокрыто в Ветхом. Итак, несомненно, что Говар просто – напросто не понял Игизиппа и не понял потому, что он не понимал смысла слов ап. Павла в послании к Коринфянам (2:9–10). У Игизиппа в мысли не было препираться с апостолом Павлом. В своей полемической заметке он и имени Павла не упоминает, а говорит о каких-то лицах, говорящих неподобное и лгущих на св. Писание и самого Христа. Кто это такие – мы не знаем. Вероятно, какие-нибудь еретики, которые пользовались авторитетом Павла для прикрытия своих заблуждений, которые, наприм., неправильно понимая слова, встречаемые у апостола:«не видел того глаз и не слышало того ухо» и т. д., строили свои исполненные тайны и темноты теории и выдавали их за откровения. А подобных еретиков во II веке было не мало в среде гностиков. Таким образом мы видим, что предположение о евионитском характере мировоззрения Игизиппа, построенное на свидетельстве Говара лишено и тени вероятности. Из свидетельства Говара никак нельзя делать вывода касательно отрицательного отношения Игизиппа к учению Павла. Не трудно найти и привести доказательства из сохранившихся фрагментов Игизипповых у Евсевия, в ту пользу, что Игизипп нимало не был враждебен апостолу Павлу. Такого рода доказательств можно отыскать очень достаточное число. |
| 24 Защитники, разбираемого нами мнения, говорят по поводу свидетельства Говара: «значит Игизипп отвергал Павла, апостола языков, когда не придавал значения его словам и, значит, он был евионит». Но в действительности, ни первое, ни второе изречения Игизиппа не дают ничего для подобных заключений. Что касается выражения: «закон», то оно совершенно в таком же смысле и таком же сочетании с словом «пророки» употреблено как самим Иисусом Христом, так и писателем послания к Римлянам. Христос говорить: «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Мф. VII, 12). И ап. Павел пишет: «явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки» (III, 21). Теперь ясно, что слова Игизиппа о «законе» никак нельзя истолковать в каком-то евионитском смысле. В них нет такого смысла. «Когда Игизипп говорит о законе и пророках, то разумеет здесь лишь Писания Ветхаго Завета» 25 Притом же евионитское воззрение Игизиппа, если бы выражением его служило разбираемое изречение этого писателя, должно было бы тесно связываться с отрицанием апостольского авторитета Павла, отвергавшего обязательность ветхозаветного обрядового закона для христиан, но такого отрицания Павлова авторитета нельзя находить у Игизиппа, как сейчас покажет это разбор соблазнительного свидетельства Стефана Говара. Итак, рассмотрим второе изречение Игизиппа, обратившее на себя внимание монофизитского писателя. Говар удивляется и не понимает, каким образом муж апостольский Игизипп мог опровергать слова ап. Павла, как не истинные и противополагать им слова Христа, как заключающие действительную истину. Но в этом виноват не Игизипп, а всецело сам монофизитский писатель. Говар не вникнул в смысл слов апостола, цитируемых Игизиппом, и приписал последнему чуть не оппозицию апостолу Павлу, чего на самом деле не было и нет. Игизипп в том месте своих «Достопамятностей», которое привело в недоумение Говара, раскрывает мысль самого апостола Павла, значить – не только не противоречить Павлу, но и вполне соглашается с ним. |
| В 343 году епископом аданским был уже бесспорно не Павлин. В подписях под посланием восточных сердикских отцов стоит, правда, на 5-м месте подпись некоего Павла: Paulus episcopus opto vos in Domino bene valere. Но отождествлять этого Павла с Павлином аданским нет ни малейшего повода, так как на никейском соборе, присутствовали даже два Павла: Παλος ναας в Асии 128 в Index restitutus Гельцера) и Παλος παμας 143) во Фригии. – Но на 38 месте, под упомянутым посланием подписался Pison episcopus, а Vanis. Нет повода сомневаться в тождестве этого Писона, название кафедры которого несомненно искажено, с Писоном, епископом аданским, подписавшимся через своего пресвитера Ламидриона (Ламириона) [Πσων δνων δι Λαμυδρινος πρεσβυτρου] на 19 месте под посланием антиохийского собора 363 г. к императору Иовиану «Τν κκλησιαστικν ερνην» 93 . О догматическом направлении этого Павлина возможны одни лишь предположения. Из его соседей по кафедрам Луп тарсский был убежденный и выдающийся поборник православия, тогда как исповедник Македоний мопсуестийский в 40-х годах IV века действовал в рядах евсевиан. Тот, однако факт, что Павлина аданского мы встречаем на антиохийском соборе 324 года позволяет думать, что это был скорее единомышленник «мужа апостольского» Лупа тарсского, чем Македония мопсуестийского. И так как из δνων или Adanae очень легко могло получиться как Δακας [чрез посредство δκων], Daciae, так и ντοχεας, Antiochiae, то я не вижу ничего неправдоподобного в том предположении, что Paulinus Daciae послания восточных отцов 343 (342) года и есть никто иной, как Павлин аданский. Как убежденный никеец он был вероятно неприятен евсевианам. Один из них, сосед по кафедре Павлина, Македоний мопсуестийский нашел у него какие-то магические книги и сжег их; а самого Павлина за это низложили, но он был еще жив в 343 году. То конечно факт, что нигде Павлин аданский в числе низложенных евсевианами епископов не упоминается. Но наши источники хранят столь же глубокое молчание и о низложении Павлина антиохийского. |
| Павел внушает здесь Сенеке, чтобы он воздерживался от ознакомления Нерона, продолжавшего почитать языческих богов, с истинами христианского учения, иначе, замечает Павел, этим оскорбится императрица. Спрашивается: почему оскорбится императрица? Потому ли она не хочет обращения Нерона к христианству, что она ненавидит христианское учение, или же потому, что она боится, как бы Нерон не восстал на христианское учение? Более правильным будет второе предположение: во-первых, потому что в письме VIII прямо дается заметить, что императрица, как императрица, не может быть оскорблена обращением Нерона, а лишь – как женщина (si est regina, поп indignabitur, si mulier est, offenditur; ниже будет объяснено значение этих неясных слов); во-вторых, потому что в других источниках родственного характера с перепиской императрица является дружественно расположенной к Павлу и нигде – враждебной. В некоторых источниках сведений по этому вопросу, жена Нерона вообще является христианкой. Так, в апокрифе, известном под именем Деяния Петра и Павла (Tischendorf. Acta apostol apocr. S. 1–59), дважды упоминается жена Нерона. По одному месту в этом апокрифе она обращается к христианству ученицей ап. Павла Полентинианой и убегает вместе с некоторыми сенаторскими женами из дворца. Отличительным действием обращения ее в христианство становится то, – так у псевдо-Лина и в Деяниях Петра и Павла, – что она отказывается от супружеских обязанностей. Это последнее известие проливает ясный свет на содержание письма VIII, где Павел высказывает опасение, что императрица не как императрица, но как женщина почувствует неудовольствие, если узнает, что императору сообщены сведения о христианском учении (т. е. императрица будет недовольна тем, что император узнает, что христианское учение ставит целомудрие выше супружества); здесь же находит себе объяснение и очень неясное содержание письма VI, где говорится о каком-то неудовольствии императрицы на проповедника нового учения. Но вот вопрос: с какой из жен Нерона переписка поставляет в связь ап. |
| Результат, к которому приходит Вестербург после вышеизложенных изысканий, представляется в следующем: не будет ни малейшей ошибки утверждать, что Сенека первоначально поставлен и связь с Апостолом вследствие антипавлинической тенденции. В то время, когда еще было очень сильно евионитское направление и христианском обществе (до середины II в.), с памятью о языческом философе не было соединено никаких свято-христианских представлений. Вообще тогда не могло представляться похвальным называться другом Сенеки. Главные вожди языческого литературного мира – Фронтон (90–168) и Авл Геллий (125–175) – говорят о Сенеке как мыслителе и писателе с пренебрежением, негодованием и насмешкой. В следующем, третьем столетии, со своей стороны, Дион Кассий позорит Сенеку как человека вообще; он старался доказать, что поступки его находились в резкой противоположности с его воззрениями и учением: он упрекает его в неумеренной роскоши, в том, что он был предан педерастии и тому же пороку научил Нерона, что он был в преступной связи с Юлией Младшей и с Агриппиной, матерью Нерона. Сколько во всех этих обвинениях истинного и верного, об этом не будем говорить; важен лишь факт, что такие обвинения возводились на Сенеку. Также и Тацит рисует Сенеку в чертах не особенно привлекательных. Все эти и подобные слухи могли быть распространены и среди христиан-евионитов. Очень важным преступлением в глазах евионитов было и то, что Сенека в своем сочинении «О суеверии», по свидетельству блаж. Августина, сильно нападал на иудеев. Вот ближайшая причина ненависти к нему со стороны евионитов, а также причина, побудившая их сделать его сотоварищем лица, свободно относившегося к иудейскому закону, т. е. ап. Павла. Фабула, что ап. Павел был другом Сенеки, следовательно, по всей справедливости должна считаться ненавистной и злостной, составленной совершенно в духе прежних евионитских кривотолков. Поэтому нечего удивляться тому, что только в IV в. эта фабула нашла себе верующих, из времен же более ранних в пользу нее нет ни одного свидетельства. Таким верующим был тот, от которого произошла первая редакция писем Сенеки и ап. Павла (меньшая группа). Он, без сомнения, не знал всех побочных обстоятельств, сопровождавших возникновение легенды, а позднейший фальсификатор (автор большей группы) знал и эти побочные обстоятельства, найдя их в своем источнике, и пользовался ими, но не понимал их истинного смысла. Приложение. Переписка ап. Павла с Сенекой в русском переводе |
| Последнее письмо (XIV) написано от лица ап. Павла. Оно представляет собой как бы прощальное слово. Ап. Павел внушает Сенеке, чтобы он, будучи уже почти христианином, позаботился о распространении Слова Божия, возвестил его самому императору, его домашним и его друзьям. Прежде всего должен быть поставлен вопрос: письма, анализ которых мы представили выше, суть ли те самые, какие знал Иероним и на основании каких он не усомнился внести имя Сенеки в «каталог святых», в список церковных писателей? По господствующему в науке воззрению, сохранившиеся до нашего времени письма Сенеки и ап. Павла тождественны с теми, какие были известны Иерониму. Так думают Баур, Липсиус, Краусс, Тейфель, Обертен. Липсиус даже допускает, что эти письма по своему происхождению принадлежат эпохе более древней, чем когда жил Иероним. По-видимому, такое мнение вышеуказанных лиц не невероятно. В защиту этого мнения можно указать на то, что несколько слов, приводимых Иеронимом из виденной им переписки, а именно слова Сенеки, что он желал бы занимать такое же положение среди своих, какое имеет Павел среди христиан, имеют довольно близкое сходство с тем, что заключается в XI письме дошедшей до нас переписки; 90 далее можно указать на то, что хотя язык и слог писем и очень плохи, однако же нельзя доказать, что таким языком и слогом не могли писать авторы IV в. Подобные же замечания оправдательного характера делают защитники мнения о происхождении указанных писем во времена Иеронима, в IV в., и относительно содержания тех же писем. Но защитники рассматриваемого мнения, кажется, совсем забывают, кто был Иероним. Если бы этот знаменитый ученый IV в. знал именно те письма, которые мы теперь читаем, то он ни на минуту бы не вдался в обман относительно их цены и достоинства: он отнюдь не придал бы им такого значения, какое он придает виденной им переписке. Можно ли допустить, что знаменитый переводчик, комментатор и исправитель текста Библии , каким был Иероним, принял бы такую переписку, которая дошла до нас, за подлинную переписку двух великих мужей христианства и язычества, читая между письмами столь вздорные, как, например, письмо XIII? Ибо в этом письме ясно высказывается мысль, что ап. Павел писал свои послания на латинском языке, так как Павлу здесь преподается совет позаботиться об усовершенствовании латинского языка его сочинений. Очевидно, Иероним не мог иметь под руками того собрания писем Сенеки и Павла, какое дошло до нас. Он, без сомнения, имел перед своими глазами лучшую редакцию их, менее обильную погрешностями, более стройную и разумную. |
| Этот иноческий дух соответствовал глубоким основам русской души, был естественным сердечным побуждением огромных масс большинства верующего народа. Потому люди чувствовали себя в рамках духовного «устава» достаточно свободно, просто, он не лишал их жизнерадостности и внутренней свободы. Описания Павла Алеппского содержат яркие картины народных празднеств, рождественского веселья, шумных украинских ярмарок и московских базаров, изобилуют свидетельствами о широте и оптимизме русских людей 427 . Сдержанность русских он отмечает только по отношению к иностранцам, чужим 428 . В остальном его привлекают их гостеприимство, радушие, природный «острый ум», духовная образованность (а в украинцах и светская). Он отмечает высокую одаренность мастеров, прекрасные строительные и торговые навыки и способности, мужество и в то же время миролюбие. «Московиты никогда не любили походов и войн, стремясь к спокойствию и безмятежной жизни», – свидетельствует Павел Алеппский. Но он же не находит похвал военному искусству и мужеству украинцев и русских в случае, когда им все-таки приходится воевать. Архидиакон Павел часто восхищается духовной мудростью русских людей. «Какой же смысл имеют, – пишет он, – ходячие в нашей стране речи, что христиане не умеют править государством? Да, мы и греки не умеем управлять...» И, хваля мудрое управление русских, Павел далее добавляет: «Все это происходит оттого, что они знают о случившемся с греками и о потере ими царства. Да расширит Бог их разум и умение управлять еще более того умения и разума, которое мы видели! Пусть никто не говорит, что христианам господство не подобает, ибо кто не видел собственными глазами, тот, быть может, не поверит этим известиям и описанным нами превосходным качествам, но Бог – свидетель, что я лжи не говорю и не взял с них взятку за то, что так хвалю их ум и хорошее управление» 429 . Образ русского православного общества и русского человека, возникающий со страниц книги Павла Алеппского, на первый взгляд, как будто противоречит некоторым историческим свидетельствам и запискам других иностранцев, посещавших Россию немного ранее Павла Алеппского или немного спустя после него. |
| I. Острова Прибылова Под именем островов Прибылова известны два небольшие острова, находящиеся в Беринговом море, между 57° и 56° северной широты и 168° и 170° западной долготы. Острова эти сделались известными не ранее 1786 года. Штурман г. Прибылов, бывший в службе Компании Лебедева-Ласточкина, первый из русских нашел их; но не он первый открыл их, потому что, как сказано выше (Ч. I. Отд. 1 ), на одном из них найдены признаки 51 посещения кем-то ранее Прибылова, но не за долгое время, как должно полагать, ибо иначе эфес мог заржаветь, а место огнища зарасти травой. Но если верить преданию алеутов, доныне сохранившемуся в их сказках, то острова Прибылова известны были им задолго еще до прибытия русских. Они называли и ныне называюсь их «Амик», приписывая открытие их следующему случаю: Иггадагик, сын какого-то одного Унимакского тоэна, по имени Аккагникак, разъезжая в байдарке, отнесен был от берега бурей, восставшей от юго-востока. Он, не имея возможности приближиться ни к своим берегам, ни к какому-либо другому месту, принужден был предаться на произвол ветра и был, кажется, чрез три или четыре дня принесен к острову Св. Павла, севернейшему из островов Прибылова. Здесь он пробыл до весны, занимаясь промыслом разных зверей. Весною же, в ясную погоду, увидав Унимакские сопки, решился пуститься в море и благополучно, после трех или четырехдневного пути, прибыл на свой Унимак, привезя с собою множество бобровых хвостов и мордок. На острове Св. Павла показывают место, где будто бы была его юрта. В этой сказке я ничего не нахожу невероятного или невозможного, потому что, по уверению жителей острова Павла, в ясную погоду, весной, бывают видны Унимакские сопки, и притом г. Сарычев слышал 52 слово Амик в одной старинной песне, которое ему или не могли, или не хотели объяснить, и которое есть древнее название островов Прибылова. Первые посетители Лисьей гряды – русские промышленники, проживавшие там по нескольку лет, начали догадываться о существовании островов Прибылова по ежегодным странствованиям морских котов: весной – к Северу, а осенью – к Югу и уже с молодыми детьми. Самое предание алеутов, может быть, не менее того убеждало в существовании островов на Севере. Но как бы то ни было, но до 1781 года никто не предпринимал отыскивать их, сколько по неимению судов и других средств, а более потому, что до того времени было много еще бобров около Уналашки, почему и не нужно было искать новых источников богатства. Когда же число приходящих русских промышленников начало увеличиваться, а с тем вместе бобры и другие звери быстро начали уменьшаться, тогда отважнейшие из промышленников, решась испытать счастье, начали отыскивать Северные острова, на которых плодятся коты; но никто не мог найти их до 1786 года. |
| Говорить об апостольском веке и не остановиться с особенным внимание на замечательнейшей личности этой эпохи – апостоле Павле– невозможно. Естественно поэтому, что Гарнак принимает на себя задачу раскрыть историческое значение названного апостола. Он без колебаний называет Павла «всемирно–исторической величиной». В чем же заслуга Павла перед христианством и историей? Павел – это самая светлая личность из истории первохристианства, говорит Гарнак. Но мнения о его значении далеко расходятся между собой. Еще несколько лет тому назад существовал один выдающийся протестантский теолог, утверждавший, что Павел, благодаря своей раввинистической теологии, сделался извратителем христианской религии. Другие, наоборот, считали его, собственно, учредителем этой религии. Однако большинство тех ученых, которые пристальнее изучали его, доказывали, что он был лицом, вполне понявшим Учителя, т. е. Христа, и что он продолжил дело последнего. Это суждение, замечает Гарнак, ближе всего к истине. Те ученые, которые порицали его как извратителя, не могли постигнуть дух этого мужа и видели в нем только одежду и его школьную ученость. А те, кто возносили его как учредителя христианской религии, должны были идеалы, которыми жил он, считать за иллюзию и самообман. Оценивая деятельность ап. Павла, Гарнак говорит, что он один сделал больше, чем все прочие апостолы. Это ап. Павел: 1) высвободил христианскую религию от стеснительных связей с иудейством; 2) определенно уяснил, что Евангелие есть благовестие о совершившемся искуплении и уже наступившем спасении. Он проповедовал распятого и воскресшего Христа, Который открыл нам доступ к Богу и с этим принес правду и мир; 3) с точностью уяснил, что Евангелие должно все преобразовать по–новому и уничтожить религию подзаконную; 4) понял, что новая религия принадлежит решительно всем, и в этом сознании обратился со своей проповедью ко всем язычникам, от иудейства он перешагнул на греко–римскую почву. Он возвестил, что греки и иудеи должны объединиться на почве Евангелия, мало того: указал, что время иудаизма окончательно миновало; 5) будучи природным иудеем и по воспитанию даже фарисеем, выработал для истин нового Евангелия язык, понятный не только для греков, но и для всех людей, а вместе с тем поставил Евангелие в связь со всем тем духовным капиталом, который был собран человечеством в истории. |
| [Конечно, и это тоже весьма вероятно, хотя совершенно доказанным и этого пункта считать нельзя. Очень возможно, что это – только вывод, сделанный Епифанием от учения позднейших лукианистов к учению самого Лукиана. С учением Павла Самосатского этот пункт арианской доктрины во всяком случае не имеет ничего общего, так пак Павел признавал Христа простым человеком, в котором Слово обитало κατ ποιτητα и не заменяло место разумной души]. А. А. Спасский, таким образом, не хочет по видимому соглашаться с Гарнаком в том, что ариане, через посредство Лукиана заимствовали у Павла Самосатского его учение об изменяемости Сына в нравственном отношении, о его нравственной προκοπ. В заключении А. А. Спасский говорит: «Легко видеть, что в обоих главных пунктах, определивших догматику Ария, Лукиан предупредил арианство, хотя и нет оснований утверждать, что он уже пришел ко всем тем крайним выводам, какие высказаны были Арием; эти выводы Лукиану были совершенно не нужны» [но что это за выводы, и что именно было ему нужно?] и возможно думать, что в век Ария он отказался бы от защиты Павла самосатского» (но он отказался от неё и в свое время) называть его поэтому «Арием до Ария» нельзя. Тем не менее все данные, сохранившиеся о Лукиане и его отношении к арианам, заставляют полагать, что и в области догматики еще им намечен был тот путь, на крайней точке которого лежала система арианства. Какие именно крайние выводы Ария не принадлежат его учителю Лукиану, А. А. Спасский не пытается выяснить, хотя бы и предположительно. Но в самом ли деле наука не имеет никаких положительных данных для суждения о том, в чем учение Лукиана хотя бы формально отличалось от арианства? Учение Ария есть ли единственный источник для реконструкции учения Лукиана? Оставляя пока в стороне так называемый «символ Лукиана», в котором учение о Сыне Божием изложено в выражениях весьма возвышенных 10 , так как степень участия в редактировании этого символа самого Лукиана едва ли может быть выяснена с точностью, позволяю себе напомнить, что учеником Лукиана, по словам самого Ария, был и Евсевий никомидийский, от которого мы имеем письмо к Павлину Тирскому, письмо небольшое, но все же дающее некоторое понятие о его догматических воззрениях. |
|
|
