| Этот-то дракон зверю, выходящему из моря, т. е. антихристу, дал силу свою и престол свой, и великую власть (13, 1–2); этому зверю дано вести войну со святыми и победить их; и дана ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем (13, 7). Даже помощник его или зверь, выходящий из земли, говорит как дракон; действует перед ним со всею властью первого зверя;... и творит великие знамения, так что и огонь низводит с неба на землю перед людьми; и чудесами, которые дано было ему творить пред зверем, он обольщает живущих на земле (13, 11–14). Но и сам сатана, и антихрист, в которого он вложит всю свою силу, и помощник антихриста, не уступающий последнему в безбожной, чародейской и обольщающей силе и власти, не могли бы в столь короткое время, именно в сорок два месяца ( Откр. 13, 5 ), распространить безбожие по всей земле, если бы успехи их деятельности не были подготовлены предшествующим погружением человечества во зло, предшествующим распространением в человечестве антихристианского и богопротивного духа. Как ни сильна ярость диавола, предвидящего конец своего владычества на земле, как ни велика сила и власть антихриста, который, и получивши смертельную рану, исцеляется (Отар. 13, 2–3); как ни изумительно это чудо, так что вся земля дивилась и поклонилась зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним? ( Откр. 13, 3–4 ) Как ни поразительны прочие чудеса антихриста и его помощников ( 2Фес. 2,9 ; Откр. 13–15 ); как ни страшны кровожадный деспотизм и безграничное насилие этих двух апокалипсических зверей в отношении ко всем людям ( 2Фес. 2, 4 и Откр. 13 ); как ни коварны и ни обольстительны их слова и действия ( 2Фес. 2, 10 ; Откр. 13, 13– 14 ); как ни дерзко самообоготворение антихриста, опирающееся на I. 1асть и силу сатаны, на богохульную гордость, на поразительные чудеса, на необычайную хитрость, на победу над святыми и на преклонение всей земли ( 2Фес. 2, 4 и Откр. 13 ): но и яростное могущество диавола, и чудеса, хитрость, гордое богохульство, кровожадная власть и непреоборимая сила обоих зверей не подчинили бы им в самое короткое время всей земли и не отторгли бы всего человеческого рода от Бога, если бы человечество уже не было предрасположено к отпадению от Бога и Христа и к переходу в царство сатаны. |
| И действительно, династия пресеклась уже на сыне Иеровоама, убитом заговорщиками. Это было начало династических смут и переворотов, которые не прекращались до самой гибели Северного царства в 722 г. Половина эфраимских царей погибла насильственной смертью. В Иудее верность дому Давида подкреплялась религиозными мотивами. На Севере их не было, и поэтому монархия там находилась постоянно под дамокловым мечом. Это не значит, впрочем, что цари Эфраима были людьми колеблющимися и слабыми. Библия при всей антипатии к ним не умалчивает ни об их военных подвигах, ни о положительных сторонах их правления. Одним из наиболее выдающихся властителей Эфраима был Омри (876-869), имя которого стяжало известность на всем Востоке. Поколение спустя ассирийцы продолжали называть Израиль «Бит Хумри», т. е. дом или царство Омри. Надпись на знаменитом памятнике моавитского царя Меши свидетельствует о том, что Омри покорил Моав и взимал с него дань в виде отар овец [ 639 ]. Омри купил землю на вершине холма близ Сихема и построил там крепость Шомрон, или Самарию. Она стала новой столицей Эфраимского царства, способной выдержать длительную осаду. Это была разумная мера, т. к. на востоке впервые появились ассирийские армии. Тир и Сидон откупились от завоевателей богатыми дарами, и они ушли восвояси. Но можно было в любой момент ждать нового нападения. С этого времени финикийцы стали снова искать дружбы с Израилем. В эпоху раскола и переворотов прежние связи с Тир-ским царством ослабели. Но теперь союз с ним был возобновлен. Его закрепили тем, что дочь финикийского царя Этбаала I была выдана за сына Омри Ахава. Когда Ахав (869-850) унаследовал самарийский престол, эти связи с Финикией стали еще более тесными. Торговцы мирового масштаба, финикийцы нуждались не только в военном союзе, но и в деловых партнерах. Они постоянно втягивали израильтян в орбиту своих операций, приводя караваны в Самарию, скупая продовольствие, привозя на продажу дорогое оружие, изящные предметы роскоши, ювелирные изделия и ткани. |
| Моника познакомила меня с другом дома (и политиком) Пертини — некто Relican . Надо будет встречаться с ним и говорить о всех наших проблемах. Есть также возможность встретиться с Папой Войтылой. Следует также позвонить Гавронскому. Получится ли фильм, не знаю. Пока у меня впечатление, что он меня подвел в определенной степени. Тонино очень мил. Андрюшка ужасно скучает. Ермаш требует моего приезда в Москву. Я не хочу ехать: «Занят на картине, RAI не отпускает». Посоветовался насчет этого с De Berti . Сейчас надо искать любые пути. На с. 460: Андрей Тарковский на съемках «Ностальгии», Италия 1983 3 января Roma Пришла мысль сделать документальный фильм по «Жизни после жизни» Муди. Это гораздо умнее «Китая» Антониони. «Гамлет» с двумя концами. Версия. (Надо: связаться с Флоренцией. Увидеться с Нарымовым.) 11 января Все усложняется. Может быть, к Пертини обращаться не стоит. И вообще к итальянцам. Они слишком заигрались со своей многопартийностью и боятся друг друга как огня. Потом они к тому же не хотят портить с нашими отношения несмотря ни на что. Можно ли говорить с ними откровенно? U.S.? Меня вызывают в Москву. Сопротивляюсь. Они, конечно, еще и Канн очень не хотят. Могут заставить меня затянуть сдачу, могут вернуть Лару, могут задержать меня… всё могут. Сегодня виделся с Мартин Оффруа и еще одним из «Гомона» ( Paris ). Хотят меня на премьеру в Париж и Канн. Боже, как это все устроить? NB. Франко обещал поговорить кое с кем насчет встречи с Pertini . Отар Иоселиани начинает картину в Париже. Сегодня Фабр Лебре (дир. Каннского фестиваля) хотел поговорить со мной. Замучался я… Нет слов, чтобы описать теперь мое состояние. 13 января «Главный элемент творчества — чувство личной свободы». (Чехов) Вчера из Амстердама приехала Ольга Суркова. Всю ночь проговорили, и на словах стало ясно, как поступать и как жить дальше. Но всю ночь не спал, мучался, а, проснувшись и очнувшись от чувства неизбывной опасности и страха, был счастлив, что все это только дурные сны и что еще ничего не совершено. А надо — и об Андрюшке думать, и о работе. |
| Адресуясь к практикам кино, рекомендуют «развивать» успех наиболее «кассовых» фильмов, создавая своего рода их дубли — «новые фильмы с аналогичным творческим заданием». Но ведь это приведет как раз к отказу от новизны, к бесконечному повторению полюбившейся модели. Разве это путь для искусства? Того самого искусства, которое по природе не терпит стереотипов. Несколько лет назад режиссер А. Малюков создал увлекательную картину «В зоне особого внимания». В ней рассказывалось о маневрах Советской Армии, смелых действиях десантников, имевших задание проникнуть в штаб «противника» и дезорганизовать его оборону. Фильм использовал еще мало известный материал, он смотрелся с огромным интересом, имел успех и у зрителей, и у прессы. И вот тот же «Мосфильм» выпустил теперь «Ответный ход» — почти буквальное повторение картины Малюкова. И в ней тоже происходят маневры и тоже дается задание разведчикам захватить штаб «противника», и те лихо выполняют задание. Но этот «дубль» смотреть скучно. Нет, «тиражирование» успеха для серьезного искусства категорически неприемлемо. Опыт мирового кино достаточно убедителен: это ведет к снижению художественных задач, к падению зрительских вкусов, к поделкам вместо творчества. Статья «Не рано ли бить тревогу?» заключается очень важными строчками: «Истинно „зрительских“ картин на самом деле мало. В течение года их всего пять-шесть на сотню с лишним…» Но, приходя к таким выводам, можно ли восклицать, что критика бьет тревогу рано? Ведь статья «Кто последний за билетом…» написана как бы от имени тех, кто уже и теперь последним приходит к кинокассе, все больше утрачивая интерес к тому, что предлагают киноэкраны. Умножая ряды любителей аттракционов, кинематограф теряет сколько-нибудь требовательных зрителей — разве это не повод для тревоги? Мне хотелось бы предложить в развитие дискуссии разговор еще об одной проблеме, тоже актуальной и, по-моему, впрямую вытекающей из сложившейся на экранах конъюнктуры. Так ли рационально используются интереснейшие творческие кадры нашего кино? Почему так мало фильмов, например, поставил за долгие годы работы в кинематографе одареннейший Элем Климов? Отар Иоселиани? Алексей Герман? |
| И в третий раз у него ничего не вышло! Ну, здесь уже судье деваться некуда было, в общем, финал мы выиграли. Конечно, мы очень рады были, но грамоты нам так и не дали. Знаете почему? Потому что грамоты уже заранее сделаны были для ребят из ЦСКА. Так что это было моим первым столкновением с лживостью системы. Позже я сошелся с кругом художников, писателей, музыкантов, не принимающих советскую идеологию, то есть не только словесно ее отвергающих, но и в жизни не пользующихся выгодами советского строя. Например, эти художники принципиально не брались за номенклатурные заказы, не рисовали Ленина и Брежнева. Они говорили об искусстве, об импрессионистах, любили джаз. А я тогда роком жил. – Плюньте на джаз, – говорил я им, – давайте Джимми Хендрикса послушаем или «Лед Зеппелин». Я с детства играл на гитаре, и к тому времени у меня была собственная рок-группа, переходившая из одного подвала в другой. Первым моим учителем музыки был легендарный Отар Рамишвили – это известнейший бард, обладающий, как Высоцкий, сильным хриплым голосом, но в плане разгула и выпивки он Высоцкого серьезно превзошел. У Отара было столько приключений, что они в целые легенды складывались. Каждый раз, когда я приходил к нему, он задавал один и тот же вопрос: – Деньги принес? – Я же вчера принес и отдал! – оправдывался я. – А, вчера уже принес, ну, хорошо! На следующий день все повторялось. Один раз, когда я пришел, женщина-вахтер сказала мне: – Не ходи, он повесился... – Что значит повесился?! Как?! Умер? – Повесился, – спокойно ответила вахтер. – Что, не знаешь, как вешаются? А умереть не умер, вынули его из петли, через неделю приходи, все будет хорошо. Он уже третий раз вешается. Но он долго еще прожил, только несколько лет назад умер. Когда мы встречались, он говорил про меня: – Вот – мой ученик, это я его вырастил священником! После Отара у меня появился новый учитель, дававший уроки на дому. У него был собственный хит – песня про Аллу. Алла – это его случайная возлюбленная, с ней он познакомился в Гаграх. В песне были такие слова, что можно со смеху умереть, настоящая шуточная песня, но учитель мой пел ее серьезно. Уже будучи взрослым, я смотрел передачу «Вот это талант», там разных чудаков показывают, они поют, играют или стихи читают, потом о своих мечтах рассказывают: кто-то хочет солировать в «Ла Скала», кто-то с Эриком Клэптоном на концерте сыграть... В общем, тоже вполне юмористическая передача. Так вот, увидел я в этой передаче и своего семидесятилетнего учителя. Позвонил маме и спрашиваю: |
| Я понял, что не имею права отказаться от этого предложения. Появилось желание рассказать о том, что я чувствую, что переживаю, выразить в этом фильме боль утраты, не покидавшую меня все последние годы; показать через историю этого наркомана историю потерянного поколения Грузии. Это поколение стало жертвой неправды поколений предыдущих, и мы должны осмыслить эту трагедию, чтобы не повторить ошибки наших отцов и дедов. Леван: Силуэты образа Божьего Мы часто говорим о том, что грузинский кинематограф в последнее время почти утратил свою яркую особенность – выражать боль в доброй иронии, как умели делать это, например, Отар Иоселиани и Ираклий Квирикадзе. Думаю, это связано не только с тем, что жизнь изменилась, стала более трудной. Наверное, это обусловлено утратой самой профессии. Человеческие истории часто бывают грустными, но найти в них комедию – значит творчески их возвысить, согреть, увеличить масштабность, показать неоднозначность, а главное – подарить надежду. В страдальческий пафос впасть легко, и почему-то многим нравится наслаждаться безысходностью, саморазрушением, но все-таки лучше понимать и чувствовать, что жизнь – это чудо, жизнь продолжается. Эта манера была присуща не только грузинскому кино. Для меня это вообще стиль высокого искусства, стиль, к которому надо стремиться, – когда о трагедии рассказывается как о комедии. Так писали Чехов и Шукшин. А в кино это Виго, Тати, Барнет, ранние Иоселиани, Муратова, Герман, «Ася Клячина» Кончаловского, «Родня» Михалкова, Гия Данелия, Джон Кассаветис, Роберт Олтман, Годар, Феллини, весь итальянский неореализм. Примеров много, есть на кого равняться и учиться. Поэтому в фильме «Слепые свидания» я постарался рассказать свою историю именно в трагикомичной манере. Я хотел продолжить и, возможно, завершить тему потерянного поколения. Ведь тема эта не только в наркомании и алкоголизме, а в первую очередь в неумении творчески встроиться в изменившийся мир. Главный герой – обычный мужчина, не сумевший себя реализовать, он утратил смысл жизни. Это учитель истории, он несет печать потерянности, но вместе с тем он благороден. А благородство – это залог надежды найти самого себя и свой жизненный путь. Я люблю своих героев, мне совсем не интересно услаждаться их потерянностью, я ищу в них хорошие черты, силуэты образа Божьего. Ведь в жизни никогда не бывает однозначности, и каждый из нас в чем-то потерянный, в чем-то благородный, в чем-то смешной, и каждый по-своему прекрасен. |
| • Найти две категории, но такие, которые смотрелись бы органично: «от стад и отар». Этот перевод вполне точен и стилистически удачен, но он может быть не всякому понятен, поэтому применять его стоит лишь для достаточно подготовленной аудитории. Во многих местах Библии упоминаются евнухи – кастрированные мужчины, занимавшие достаточно высокие посты при царских дворах, в основном на женской половине. Далеко не во всех языках есть слово евнух (да и по-русски его понимают не все), поэтому, казалось бы, точно будет перевести его как «кастрат-слуга». Однако такое выражение звучит слишком провокационно, а главное, что в большинстве контекстов релевантно только одно из этих двух значений. Так, в Иса 56:3 («да не говорит евнух: “вот я сухое дерево”») важно, что это кастрат, неспособный иметь потомство, а в Деян 8:27 («евнух, вельможа Кандакии, царицы Ефиопской, хранитель всех сокровищ ее») важно, что это высокопоставленный сановник при царском дворе. Если язык позволяет использовать одно общее слово, это вполне можно сделать, но если нет – не будет ничего дурного в том, чтобы развести кастрата и сановника, даже если в ЯО они называются одним словом. Концепты или понятия, в отличие от реалий, не имеют однозначных соответствий в материальном мире. Нельзя указать пальцем на святость, праведность (и притом так, чтобы одна всегда отличалась от другой), грех, покаяние, вера, надежда, любовь, оправдание, страх Божий . Для некоторых из них легко найти достаточно точные эквиваленты, некоторые придется передавать по-разному в зависимости от контекста, а в отдельных случаях могут потребоваться неологизмы (например, для понятия страх Божий). Но в любом случае здесь особенно остро проявляется конфликт двух приоритетов: последовательности и контекстуальной ясности. С одной стороны, ключевые понятия должны распознаваться в тексте, а для этого они должны переводиться последовательно. С другой стороны, исключительно важно, чтобы не искажался каждый конкретный контекст, чтобы, например, обращение Павла к святым не выглядело как обращение к избранным отшельникам или уже умершим праведникам (вариант перевода понятия святые – «народ Божий»). |
| – Ничего не надо, не утруждайте себя, – ответила она. – Мария Семеновна, а, может привезти вам московских конфет или хорошего кофе? – Ну, если не трудно, – застеснялась она, – привезите хоть одну пачечку сливочного масла. А ещё в Москве, я видела, есть очень дешевые котлеты. Так, всё понятно. Мне хорошо был знаком нищий быт российских деревень, где на пустынных полках сельпо годами пылились разве что трехлитровые банки соленых огурцов – желтых, переросших и огромных, как кабачки. В общем, затоварилась я тогда под завязку, и Астафьев при встрече шутливо сказал: – Сразу видно – наша русская и до отказа груженая продуктами баба. А то тут киношники едут стаями, и хоть бы кто догадался одну сосиску в тонваген положить. Но вернусь к рассказу. Опорочить независимого Астафьева было сложно. И тогда грузинскому руководству намекнули, что Астафьев как-то нехорошо написал о Грузии. И не подрывает это, товарищи, священные основы дружбы народов? А дальше события развивались стихийно, но по хорошо известному всем провокаторам плану: «Из искры возгорится пламя». Помню, как в три часа ночи из Тбилиси позвонил Гиви. – Гиви, – спрашиваю, – ты на часы смотрел? – Калбатоно Нина, как можно спать, если вся Грузия не спит? Ваш писатель Астафьев так оскорбил грузинский народ, что люди в ужасе, не спят и плачут. После Гиви позвонила Манана, потом в четыре часа ночи – Отар. А на рассвете уже из Европы позвонил Арчил и со всей яростью борца-демократа прокричал в трубку, что этого русского писаку – «забыл фамилию» – он бы лично поставил к стенке. Пикантность ситуации заключалась в том, что, в отличие от меня, никто из моих разгневанных собеседников рассказ Астафьева не читал, ибо журнал «Наш современник» был почти недоступен в Грузии. Правда, писатель Л. все же отыскал журнал в библиотеке, после чего позвонил мне: – Слушай, я два раза перечитал рассказ, но так и не понял, а что всех так оскорбило? По-моему, написано с любовью о Грузии, а описание монастыря в Гелати – это поэма. Тем не менее, кто-то тщательно готовил развал Советского Союза, раздувая из искры то пламя, когда 315 грузинских писателей сложили в коробку свои членские билеты Союза писателей СССР и отослали их посылкой в Москву, демонстративно обозначив разрыв с «врагами» великой Грузии. Было, естественно, антиастафьевское, а точнее антироссийское письмо грузинской интеллигенции, под которым, к моему удивлению, подписался и тот самый Л. Когда же я спросила Л., почему он подписал это письмо, если прежде хвалил рассказ Астафьева, тот ответил запальчиво: |
| Что же иное, как не это же самое, было и с известным Танталом, который изнывал жаждой среди потоков? Ты, как пишешь, желаешь свидания со мной; и хорошо делаешь. Такому человеку, каков ты, надлежало не презирать друзей, но и мимоходом сделать добро мне и тем же почтить по оставлении звания правителя, чем удостаивал чествовать начальствуя. Но в каком, думаешь, расположении нахожусь я, и что на сердце у меня, желающего видеться с тобой не меньше, если еще не больше твоего (что и естественно, потому что достойное уважения вожделенно), но связанного болезнью? Будь для меня тем египетским лекарством (слово ли это или другое что), каким Отар врачует души в скорбях. Но как будешь этим лекарством? Во-первых, извиняя меня, потому что добродушие готово на извинения, а потом вразумляя меня своими письмами, потому что, даже когда ты был начальником, более дивились мы в тебе добродетели, нежели могуществу. 64. К Григорию Нисскому (35) Просит не скорбеть о своем изгнании, предсказывая, что торжество еретиков будет не долговременно(376 г.) Не очень сокрушайся в скорбях. Ибо чем менее мы скорбим, тем легче становится скорбь. Нет беды, если еретики отогрелись и с весной осмеливаются выползать из нор, как сам пишешь. Очень хорошо знаю, что недолго пошипят, потом спрячутся, низложенные и истиной, и временем, и тем скорее, чем с большим упованием предоставим все Богу. 65. К нему же (36) Подобное с предыдущим содержанием О чем ты писал, рассуждаю так. Презираемые, мы не огорчаемся, и почитаемые не радуемся. Ибо одного мы достойны, а другое – дело нашего любочестия. Помолись о мне. Извини за краткость; хотя и коротко это, однако же, без сомнения, длиннее молчания. 66. К епископу Григорию (142) Сопутствуя ему своею любовью, обнадеживает его близким прекращением восставшей бури, желает скорого возвращения и просит извещать о себе И сидя дома, сопутствую Вам любовью, потому что любовь все у нас делает общим; уповая же на человеколюбие Божие и на Ваши молитвы, имею великую надежду, что все совершится по нашему желанию. |
| С моря нахлынул туман. От него отсырела трава перед нашей дачей. Сквозь туман просвечивало солнце. Лиза топила печку желтыми акациевыми дровами. Падали листья. Но они были не золотые, как у нас в Киеве, а сероватые, с лиловыми жилками. Волны бесшумно выходили из тумана, набегали на берег и бесшумно уходили в туман. Мертвые морские коньки валялись на прибрежной гальке. Чатыр-Даг и Бабуган-Яйла закутались в облака. С гор спускались отары овец. Одичалые овчарки бежали позади отар, подозрительно поглядывая по сторонам. Стало так тихо от тумана и осени, что со своего балкона я слышал голоса внизу, в городке. В чебуречной на базаре жарко горели мангалы, пахло пригорелым жиром и жареной кефалью. Мы должны были уезжать с Лизой в понедельник утром. Лиза уже наняла извозчика до Симферополя. Я ждал Лену в субботу, но она не приехала. Я несколько раз проходил мимо виноградника, но никого не заметил. И в воскресенье утром ее тоже не было. Я пошел к станции дилижансов. Там было пусто. Обеспокоенный, я вернулся домой. Лиза подала мне конверт. – Какой-то парнишка принес, – сказала она. – Должно быть, от Анны Петровны. Чтобы ты пришел попрощаться. Ты пойди. Они хорошие люди. Я ушел в сад, разорвал конверт и вынул полоску бумаги. На ней было написано: «Приходи в шесть часов к трем платанам. Лена». Я пришел к трем платанам не к шести, а к пяти часам. Это было пустынное место. В каменистом овраге около русла высохшего ручья росли три платана. Все поблекло вокруг. Только кое-где доцветали тюльпаны. Должно быть, на этом месте был когда-то сад. Деревянный мостик был переброшен через ручей. Под одним из платанов стояла ветхая скамья на заржавленных чугунных лапах. Я пришел раньше назначенного времени, но уже застал Лену. Она сидела на скамье под платаном, зажав руки между коленями. Платок упал у нее с головы на плечи. Лена обернулась, когда я подошел к самой скамье. – Ты не поймешь, – сказала она и взяла меня за руку. – Нет, ты не обращай внимания… Я всегда говорю ерунду. Лена встала и виновато улыбнулась. Она опустила голову и смотрела на меня исподлобья. |
|
|
