| Мантия же темно-дымчатая объяринная. Мантия чешуйчатая байберековая темно-вишневая. Мантия камчатая вишневая ветхая. Завеса выбойчатая. (Л. 2 об.) Чемодан кожаной болшей. Сундук кипарисной, обид железом. Два жезла синолойные, яблоки серебряные и позолочены. Панагея сребряная без чепочки. Две мантии камчатые. Два кафтана камчатые же теплые. Ряса теплая. Две камилавки. Шесть клобуков. Четырнатцеть лестовиц. Наволочка яренковая зеленая с тюфяка. Одеяло лисье. Две подушки камчатые. Часы боевые медные, другие (Л. 3) железные, обои с перечасьи. Рукомой да две лохани медные. Кунган да нощник медные. Жирник железной. Погребчик, обид железом, без скляниц. Коробья з замком с писмами. ГА ВО, ф. 496, оп. 1, д. 243, л. 1–3. Подлинник. Скрепы по левому полю и после текста: 1) «Казначей Игумен Пахомий»; 2) «Диак Иван Шестаков». В левом нижнем углу л. 3 помета дьяка: «Справил Иван Слобоцкой». На рукописи имеются пометы графитным карандашом Н. И. Суворова (?) На л. 1 предложение «Книга переписная вологоцкого архиерея келейной рухляди» подчеркнуто и приписано: «Гавриила», «1708 г.». 2 1707 г. января 9 – Опись личного имущества архиепископа Вологодского и Белозерского Гавриила (Кичигина), которое было в распоряжении келейника иеромонаха Арсения (Л. 4) Книга архиерейской рухляди переписная. (Л. 5) 1707-го генваря в 9 день Преосвященного Гавриила, архиепископа Вологодского и Белоозерского, роспись рухляди, которая налицо у келейника иеромонаха Арсения. Святых образов под серебряными оклады золочены семнатцать. Два жезла синолойные (с) сребряными яблоками . Две панагии сребряные с чепочки. Панагея без чепочки сребряная же, позолочены . Крест осенялной с мощми серебряной. Две мантии камчатые . Два кафтана теплых . Ряса теплая же . Четырнатцать лестовиц . Шесть клобуков, три камилавки . Два рукомойника медные . Три лохани медные же . Часы медные боевые . Пятеры сапоги . Одеяло лисье . Три подушки камчатые . ГА ВО, ф. 496, оп. 1, д. 243, л. 4–5 об. Подлинник. Скрепа на нижнем поле л. |
| — Что это такое? Хоронят кого? — спрашиваем провожавших нас. — Нет,— отвечают нам.— Это звонят русскому архиерею. У нас уж такой обычай. Когда архиерей идет по улице, ему звонят непременно. Скоро в этом мы и сами убедились. Там и сям со скрипом начали отворяться калитки и из них [стали] показываться мужчины, женщины, ребятишки. Выбегавшие на улицу искали глазами своего митрополита, которому, думали они, звонили. Но митрополита не было. С недоумением смотрели они на нас и, далеко проводивши нас глазами, уходили опять в свои дома продолжать брошенную работу. Провожавший нас батюшка очень жаловался на бедность. Положим, на Востоке эти жалобы обычны, но, смотря на этого батюшку, нельзя было не видеть, что действительно страшная бедность давила его. Потасканная, грубая ряска, грязный вид, ужасные руки. На лице печать страдания. Бросалось в глаза почти полное отсутствие всякого образования. Тяжелая картина... Мы дали ему 10 франков (4 рубля) и доставили ему тем величайшее утешение. Болгарское духовенство все носит непременно черные камилавки. Другого головного убора там не знают. Ряска и наша шляпа там нечто самое невозможное, несоединимое, карикатурное и просто смешное. Шляпа и ряса, с точки зрения восточного духовенства, это почти все равно, как если бы кто у нас появился в обществе или на улице в безукоризненном фраке, но без дальнейших принадлежностей костюма. Поэтому за границей ничем нельзя больше обратить на себя внимание, как именно такой одеждой. При этом ряса должна быть непременно черного цвета. Можете теперь себе представить, в какой просак попадаются многие из наших «духовных» паломников, особенно монахов, когда они, чтобы скрыть себя, одевают цветные рясы и непременно шляпы. Они думают, что едут по России. И выходит нечто странное: вместо того чтобы укрыться, замешаться в толпе, они обнажают себя пред всеми, приковывают к себе всеобщее внимание. Наш преосвященный хорошо это знал. Поэтому всюду ходил в черной ряске, притом непременно без панагии, которую на Востоке надевают только для богослужения, и в черной камилавке без крепа. В этом одеянии он сходил почти везде на Востоке за «своего». Даже греки, встречаясь с ним, иногда спрашивали: «Грек?» |
| Рысь Неронов [см. Нероновы], посадский человек, XVI в., Новгород Рычагов Степан, солдат, 1660 г. Рычалова Анна, вдова гостя, 1664 г., Москва Рычко : Василий Ворыпаев Рычко Плещеев [см. Плещей], писец, 1541 г., Бежецк; Рычко Анфалов Волоцкий, 1560 г.; Клементий Иванович Рычко Вельяминов, умер в 1580 г.; Рычко, холоп, 1495 г., Новгород [см. Искра, Мастрюков] Рюма, Рюмины : кн. Иван Васильевич Рюма Звенигородский, начало XVI в.; Рюма Доможиров [см. Доможир], 1540 г., Нижний Новгород; Рюма Зиновьевич Вражский [см. Врасские], 1559 г., Звенигород; Семен Небогатый [см. Небогатый] Рюмин, подьячий, казнен в 1570 г., Новгород; Рюма Иванович Желтухин [см. Желтухин], 1572 г. [см. Игошкин, Куженкин, Левский, Мансур, Оганя] Рютнев Якут, казак, 1585 г., Псков Рябец Нестор, по родословным преданиям Квашниных выехал в первой половине XIV в. из Киева; от него – Квашнины [см. Квашня] Рябина, Рябинин : Иван Иванович, послух, конец XV в.; Рябина, крестьянин, XV в.; Дмитрий Романович Рябинин, 1531 г.; Богдан Иванов Рябинин, подьячий, 1600 г., Новгород Рябка Василий Андреевич Блохин Аничков [см. Блоха, Аничковы], вторая половина XVI в. Рябка – куропатка Рябов Дорофей, холоп, 1595 г., Новгород Рябцов Ерофей, подьячий, дозорщик, 1616 г., Вологда Рябчик Андрей Федорович Белеутов [см. Белеут], вторая половина XV в. Рязанцевы Иван, Суббота и подьячий Петеля [см. Суббота, Петеля], казнены в опричнине, 1570 г., Новгород Рянжа Прохор Тимофеев, крестьянин, 1564 г., Олонец Ряполов Дубенский [см. Дубенский], первая половина XVI в., Переяславль [ср. Лобан, Мних, Стрига, Тать, Хилок, Хрипун] Ряпуха Захар, крестьянин, 1585 г., Псков Ряпуха, ряпушка – мелкая рыба Ряса, Рясины ( Ресины ): Иван Михайлович Ряса Рылов [см. Рыло], середина XV в., Бежецк; от него – Рясины, вторая половина XV в. и позже, Бежецкий уезд Рясница см. Ресница С Сабанеевы 78 Сабанин Саблуков см. Савлук Сабля, Саблин : Жихарь [см. Жихарь] Саблин, слуга дома св. Софии в Новгороде, умер около 1570 г. [см. Атай] Сабля Вострая см. Вострая Сабля |
| Мы уже говорили в своем месте об апостолах и благовестниках. Это миссионеры, как внутренней, так и внешних миссий, в санах епископских и пресвитерских, по существу монахов – хотя и без обетов, так как они оставили все, чтоб возвещать народам веру Христову. К церковной дисциплине относятся и одеяния клириков. Обычная одежда – полукафтанье черное и черная ряса с узкими рукавами. Ряса с широкими воскрилиями может употребляться в роде мантии при богослужении или в особо торжественных случаях диаконами и иереями. Борода не стрижется, по обычаю восточной Церкви. На голове волосы могут отпускать по обычаю русскому или же стричь, но тогда выбривать на темени гуменце. Последнее обязательно для всех духовных сановников. Никаких причесок делать не разрешается. Вид у духовного лица должен быть приличный. Епископы носят простую шерстяную рясу фиолетового цвета или черную рясу сверх малинового подрясника. Клобук черный. Ни архиереи, ни священники не должны носить разноцветных одежд, а только присвоенные их сану. Монахи, даже архиереи, носят цвет, присвоенный их чину (черный или темно-коричневый, и так далее). Епископы, хорепископы и игумены носят посох, а парохи – трость. Епископы обычно носят широкополую шляпу, как и священники, а клобук только в парадных случаях. Белье и обувь у духовного лица должны всегда быть опрятны и чисты. Воротники и манжеты приличной (военной) формы. Также и галстук. Фиолетовый галстук носят духовные сановники и архиереи. Приматы красный. Миряне в храме должны стоять – мужчины с непокрытой, а женщины непременно с покрытой (платком или шляпкой) головой, и в приличных костюмах, чистых, не дырявых и не внушающих отвращение. Люди с зловонным запахом или с наружными болячками, или с заразными болезнями внутрь храма не допускаются. За этим следят придверники и диакона. Пред тем, чтобы войти в храм, каждый верный должен привести себя и свой костюм в порядок, вымыться и надеть все чистое. Похвален русский обычай, иметь особые чистые кафтаны для посещения храма. В храме все должны стоять чинно и молча и следить за службой, чтоб одновременно творить поклоны и крестное знамение. Для сидений во время чтений и кафизм, должны быть устроены у стен скамьи и иметься стулья. Подходить к кресту и к иконам попарно, в чинном порядке. Проходя перед престолом и царскими вратами, делать поклон поясной святым дарам, находящимся там. Перед ними день и ночь должна гореть неугасимая лампада. Когда служится вечерня и утреня, должно возжигать, по крайней мере, две свечи на престоле и лампады пред иконостасными иконами. При литургии 4, в крайности, не менее 2-х на престоле. Воскресной 6, а где семисвечник 7. Когда служит епископ всегда зажигают 7 свечей, а торжественно – зажигается паникадило. Литургисать священник, даже имеющий фиолетовую камилавку, должен всегда с непокрытой головой. |
| Ряса, которую получал рясофорный послушник, в древнерусском обиходе называлась еще «однорядкой», «свиткой», а в псковских монастырях – котыгой. Эта древняя монашеская одежда (современный подрясник) представляла собой греческий хитон, передняя сторона которого разрезалась на полы для удобства движения. Само слово «ряса» в переводе с греческого означает вытертую, невзрачную одежду из дешевой и грубой материи, чем она и отличалась от мирского хитона. Слово «камилавка» в переводе с греческого означает «непомерный жар», так называли шапку, защищавшую голову от солнца. Спустя пять или шесть столетий сложно себе представить, как выглядела древняя камилавка. Скорее всего, она была похожа на тот вязаный «колпачек», который сохранился в числе вещей преподобного Кирилла Белозерского. Это маленькая шапочка из овечьей шерсти, вязанная по кругу. В XVI веке камилавку стали чаще называть скуфьей, то же название древняя камилавка имеет и сейчас, но ее современная форма появилась только во времена патриарха Никона . Рясофорный послушник, наверное, уже мог жить в монашеской келье вместе с опытным монахом, который именовался старцем. Словом «старец» на Руси обозначали не возраст, а степень духовной мудрости. Преподобного Паисия Величковского уже в 24 года называли старцем, про него так и говорили: «юный старец». Старец – это монах, «прошедший тяжелый путь самоотречения и взявший под свое духовное руководство молодых монахов и мирян. Свою задачу он видит прежде всего в руководстве и заботе о душе, воспитании воли тех, кто не имеет большого духовного опыта, стремясь провести их через все искушения и горести этой жизни. По собственной жизни и опыту он знает о разнообразии темных путей, на которых поджидает нас искуситель. Незнакомым, пришедшим извне, он дает советы, чтобы уберечь их от ошибок» (Смолич. С. 376). Получив новичка из рук игумена, старец приводил его в свою келью и объяснял, как он должен себя вести, показывал его место в сенях и в келье, где ему сидеть и где спать. Ученик не должен был садиться на место старца или другого инока, переставлять предметы с места на место или брать чужое. А если всетаки приходилось чтонибудь переставить или воспользоваться чужой иголкой, то надо было немедленно попросить прощения: «Старец (или брат), господин, Бога ради прости, по грехам случилось». |
| В это время в толпе появился высокий старец с большой седой брадою и белыми кудрявыми власами из-под скуфьи. К старцу стали подходить под благословение. Стали называть: архиепископ Лука Красноярский. Тоська потащил меня благословиться. Господь внушил моему дорогому брателку за его детское чистое сердце! Уже приняв благословение, я узнал, что это тот знаменитый епископ, хирург, доктор медицины, даже профессор, который был на Севере, который затем переведён был в Среднюю Азию (с ним уехала В. М. Вальнева)… и уж не хотелось отходить от такого, воистину великого человека. А он, теснимый толпою, благословлял и благословлял, хотя, очевидно, уж с трудом стоял. Но благословлял так внимательно, так неспешно. Мы с брателком всё старались встать поближе к стару-святителю. С волнением душевным я вспоминал то, что знал о жизни сего святителя-исповедника, поистине врача душ столь же пречудного, как и врача телес… И вот ещё что светло и радостно вошло в моё сознание и, думаю, навсегда. Святитель был одет в обыкновенный штатский костюм. Глухая тёмно-синяя тужурка и такие же брюки навыпуск. Только скуфеечка на серебряных кудрях говорила о духовном сане. До сих пор мне казалось, что духовенство, бросив рясы, потеряло некое свидетельство о важности и чести их сана. Я с младенчества привык уважать рясу: важную, длинную одежду, широкие воскрылья рукавов… Ряса делала этих людей такими особенными, в них было нечто необщее… Сняв рясы, сбрив бороды (это уж стыдно!!!), духовенство, казалось мне, смешалось с толпою, стали будничными, стали как все… Но, в действительности, делала ли ряса священника, монаха?.. Конечно, нет. Тут меня и многих других привлекло большое внимание обращать на внешность. Конечно, иерей поведением — жизнью своей ничем от мирян, влачащихся в злобах дня и грехах, не отличающийся, утрачивал известную честь или обаяние, бегая в кургузом пиджачке. Длинные одежды важны, «честны». Но человек глубокой духовности , или вот, владыка Лука, трогательно близок к нам в простой, «нашей», одежде. Благодатность, святость такого старца, ничем от нас по одежде не отличающегося, входит в наш быт. Уже-де пышные рясы, величественные головные уборы не отделяют нас в быту от наших епископов. Бывало, святителя видишь в храме, на кафедре в саккосе, митре… Потом он садился в карету… Звон, топот рысаков. Теперь он зачастую пешком идёт домой, его можно проводить, с ним поговорить… |
| Диакон в богослужебном облачении Иерей в богослужебном облачении Некоторые из этих одежд являются символами благодатных дарований и без них священнослужитель совершать богослужение не может. Богослужебными облачениями являются: 1 . Для диакона – подрясник, поручи, стихарь, орарь; 2 . Для священника – подрясник, ряса (во время Литургии вместо рясы надевается подризник), поручи, епитрахиль, пояс, фелонь, наперсный крест; 3 . Для архиерея – подрясник, ряса (на Литургии вместо рясы – подризник), поручи, епитрахиль, пояс, палица, саккос (вместо саккоса может быть фелонь), омофор, панагия, крест, митра. Церковнослужители прислуживают в стихаре. Некоторые богослужения священник может совершать без фелони, а архиерей без саккоса. В качестве награды священникам дается право ношения скуфии, камилавки или митры, а также набедренника, палицы, креста с украшениями. Стихарь – богослужебное облачение священно- и церковнослужителей. Различаются стихари церковнослужителя, диакона, священника и архиерея. Отличие богослужебных одежд низшего чина священнослужителей – диаконов – составляет то, что они служат в подряснике, поверх которого надевается стихарь. Стихарь диакона (и церковнослужителя – алтарника, пономаря) – это длинная одежда, состоящая как бы из двух половин, с широкими рукавами, с разрезами от подмышек до низа, скрепленная пуговицами. Стихарь символизирует одежду спасения. Священнический и архиерейский стихарь представляют из себя облачение, именуемое подризник. Стихарь Подризник – богослужебное облачение священника и архиерея – длинная до пят шелковая (реже из иных материалов) одежда, в талию, с узкими рукавами, белого или желтого цвета. Архиерейский подризник имеет так называемые гамматы, или источники – ленты, стягивающие рукав у запястья. Гамматы символизируют ток крови из прободенных рук Спасителя. Как уже говорилось, подризник заменяет архиерею либо священнику рясу при совершении Литургии. Подризник Поручи – часть богослужебного облачения духовенства, представляющие собой трапециевидные полосы плотной материи с изображением креста на внешней их стороне, обшитые по краям лентой, имеющей иной, чем сами поручи, оттенок. Другое название поручей – нарукавники, означает то, что фиксируется эта часть богослужебного облачения на запястье, на рукаве подрясника. Поручь стягивается шнуром, продеваемым в металлические петли на боковых его краях, а шнур плотно обматывается вокруг руки и прочно на ней держится. Поручи символизируют собой Божью силу, крепость и мудрость, даруемую священнослужителям для совершения Божественных Таинств. |
| На первом курсе – любопытствовать обо всем, ходить с увлечением в театр, испивать иногда, как бы священнодействуя над званием студента; на втором курсе – немного либеральничать, критиковать лекции профессоров, на третьем – негодовать на плохие щи и дисциплинарные требования, а на четвертом – увлекаться кандидатской темой, а к концу года – впадать в сентиментальное обожание академии – вот та в сущности несложная чреда настроений, которая с небольшими изменениями или отступлениями переживается всяким, за исключением нескольких вполне определившихся в религиозном направлении юношей, или еще нескольких отвлеченных от подобного процесса исключительными обстоятельствами жизни, напр., семейной, или материальными условиями и т. п. Индивидуальность, сильная и самоотстойчивая, не часто встречается среди нашего духовного сословия; сыны его по натуре народ мягкий и покорный, они с готовностью отливаются в ту форму, в которую их ставит их житейское положение, усваивая и соответственную тому нравственную физиономию, хотя сами того не замечают. Сколько раз нам приходилось слушать такого рода разговоры одного профессора с академистами: «куда вы поступите по окончании курса?» – Буду ждать учительского места. «Почему не священнического?» Да что мне прибавит ряса: разве я лучше стану, сделавшись священником? «Эх, братцы, и умные вы ребята, а такие глупости говорите: во-первых, священником надо быть не для того, чтобы стать лучше, а для того, чтобы других лучшими делать и тем воздать долг Церкви, воспитавшей вас и одарившей вас такими исключительными полномочиями, которых лишены все прочие ее сыны, может быть достойнейшие вас; а во – вторых, ряса вашего брата в один год переделает совершенно. Довольно я видел таких примеров: кончат курс два кандидата совершенно сходных, а как сойдутся через три года, один – священником, а другой чиновником, так и общего между ними уже ничего нет. Этот иерей, как иерей – и богомольный, и смиренный, и кроткий; а другой – чинодрал самый форменный: кроме службы да бумаг, только и знает, что карты, да оперетку». |
| 3. Подготовка внешняя. Не меньшей ошибкой некоторых людей является убеждение в том, что пастырю не нужно внешнее воспитание. Стремление к упрощению православия готово легко примириться с внешней простотой духовенства и даже усматривает в этом какое-то положительное качество. В отсутствии светского воспитания хотят часто искать все тот же якорь спасения для воображаемого " смирения. " Нет надобности доказывать, что добродетель смирения не имеет ничего общего с внешней невоспитанностью. Ясно, что подлинное смирение не может пострадать от чистоты, воспитанности и хороших манер. Трудно себе представить св. Григория Богослова, св. Фотия Константинопольского или св. Максима Исповедника в былое время, или же преп. Серафима, старца Амвросия Оптинского, или еп. Феофана Затворника — в наши дни, обязательно в стиле грубости ради охранения своего " смирения " и из боязни потерять свою духовную устремленность. Не пониманием христианского духа веет от слов Тертуллиана, (уже в то время уклонившегося в свой монтанистический ригоризм), что " Богу важнее чистота души, чем опрятность тела. " Непонятно, почему опрятность тела может уменьшить чистоту нашей души? В чем, однако, состоит эта внешняя подготовка, и к чему должно быть направлено внимание священника, чтобы себя постоянно держать внешне благопристойным? А) В отношении своего внешнего вида. Пастырь должен всегда помнить, что " по одежке встречают. " Внешность имеет огромное значение в человеческом общежитии. Она может оттолкнуть от себя какой-нибудь незначительный, на первый взгляд, мелочью. Человеку свойственно врожденное чувство брезгливости, и в силу его он не может себя заставить преодолеть ряд внешних мелочей: опрятности, запахов, слышания и пр. Священник не должен никогда упускать это из виду. Не обратив внимания на какую-нибудь ничтожную мелочь, он может потерять нечто гораздо более значительное, как умение привлечь к себе требовательного человека. Из этого следует, что пастырь должен тщательно заботиться о своем внешнем облике, быть всегда чистым и опрятным как в отношении одежды, так и тела. Ряса и подрясник должны быть подшиты, чисты и аккуратны. Бедность одежды никто священнику в укор не поставит, но неопрятность ее может оттолкнуть окружающих. Даже больше того, богатая, шелковая или муаровая ряса может тоже подействовать неблагоприятно и подать повод упрекнуть священника в щегольстве и франтовстве. Но бедная одежда никогда не будет укором пастырю, если он ее носит с достоинством и держит в порядке и опрятности. Обувь, даже старая, всегда должна быть чиста и в порядке. |
| В настоящее время священники имеют для одежды подрясник и рясу. Но нынешняя ряса по своему происхождению весьма поздняя, у Греков явившаяся только уже во времена турецкие (быв ими заимствована именно от Турок), а нами усвоенная от Греков только уже в продолжение первой половины XVII в., и до ее появления выходных одежд у священников была одна, – та, что после составляет подрясник, который до нынешней рясы не назывался рясою; но у Греков назывался иматием, а у нас однорядкою. От иматия, однорядки по-нашему, наш нынешний подрясник отличается тем, что имеет талию; вместо отложного, довольно большого, воротника – маленький и стоячий. Ряса – το ρσον – слово латинское rasum, от rado – означает – скребу, счищаю, означает одежду выношенную, вытертую, лишенную ворсы, вообще, одежду худую, одежду грубо шерстяную. Конечно, у духовенства столичного одежда была пышной и ценной по качеству, у духовенства городского – скромной и, наконец, у духовенства сельского – убогой и бедной. Не даром пословица говорит: «коли нет у попа сапогов, так и в лаптях обедню поет». К удовольствию тех священников, кои не особенно жалуют свои длинные волосы, и к скорби тех, которые, напротив, утешаются ими, в древнее время дело обстояло так. Во-первых, священники подстригали волосы в кружок так, как их еще подстригали крестьяне «в кружало». Во-вторых, гладко, выстригали кругловидным образом большую часть головы, оставляя ниже этой выстрижки подстриженных волос пальца на два, так что из этих волос образовался вокруг головы как бы обруч или венец, от чего и выстрижка называлась στφανος – венец, у нас – «гуменцо», в просторечии – «попова плешь». Что касается пострижения волос, то у Греков это было общей принадлежностью, или общей особенностью клириков с мирянами, ибо у Греков последние не носили длинных волос, о чем говорит еще ап. Павел: муж, аще власы растит, безчестие ему есть ( 1Кор.2:14 ; Кормч. гл. 47 л. 389 о неращении власов), напротив, подстриженные волосы были признаком простоты и скромности, а длинные волосы – предосудительными с христианской, нравственной точки зрения изысканностью и щегольством. |
|
|
