| Он помнил только что-то похожее на ванную, полную пара. Сердце колотилось от горячего, душного воздуха. Сусанна прикоснулась к его руке. — Саша, если хочешь знать, — зашептала, — правду… Во всем, что сейчас мучает Бориса Георгиевича, виновата Валентина Петровна. Ты знал Валентину Петровну? Своеобразная женщина… С одной стороны — больная, шизоид, постоянно в больницах, с другой — цепкая, корыстная, жадная. Нет, я не отрицаю достоинств… У нее были достоинства: например, изумительно легкая походка. Она заставила Бориса Георгиевича с этой пьесой… Принудила его буквально силой… — Но разве Тетерин… — Да, да! Тетерин просил, — шептала она, — но Борис Георгиевич колебался. Она его заставила. И вот ее нет… Тут скрипнула дверь, вошел Киянов. Он был бледен, но улыбался как-то отрешенно, легко. — …а он страдает, — закончила Сусанна. — Кто страдает? — спросил Киянов. — Да мы тут вспоминаем… Старых знакомых… — сказала Сусанна. — Феликса Гущина помнишь? Поэта? Такого черного? Он вас боксу учил. — Помню, — сказал Антипов. — Ты знаешь его судьбу? Антипов не знал. Феликс, оказывается, давно в психиатрической клинике, у него бред, будто он атомная бомба, может взорвать город. Поэтому, чтобы спасти Москву, все время куда-то убегал, его ловили в поездах, в других городах. Сусанна предлагала навестить его в больнице. Антипов согласился. Киянов слушал мрачно, без интереса. Смотрел в окно. Антипов подумал: «Надо уходить». Киянов вдруг сказал: — Чтобы уж закончить эпизод, скажите, что меня устраивает любое решение. Пускай хоть передают дело в Верховный суд. Я не возражаю. А что вообще происходит в жизни? Расскажите-ка! Антипов начал что-то плести о грандиозных новостях и потрясающих слухах, о которых тогда шептались все, но Киянов скоро перебил его: — Послушайте, я расскажу вам другое, Антипов. Просто для вашего сведения… И для того, чтобы усугубить общую неразбериху… Возможно, вы знаете, а возможно, нет: в сорок шестом, когда я принял вас в свой семинар, мне дали понять, что вы лицо нежелательное и без перспектив. Что из семьи, так сказать… И посоветовали отделаться… |
| – Кто ж судья? она? Петр Иваныч указал на жену. – Она – нарочно, а ты веришь, – прибавил он. – Да и сами вы в начале моего приезда сюда советовали писать, испытывать себя… – Ну так что ж? попробовал – не выходит ничего: и бросить бы. – Неужели вы никогда не нашли у меня ни дельной мысли, ни удачного стиха? – Как не найти! есть. Ты не глуп: как же у неглупого человека в нескольких пудах сочинений не найти удачной мысли? Так ведь это не талант, а ум. – Ах! – сказала Лизавета Александровна, с досадой повернувшись на стуле. – А биение сердца, трепет, сладостная нега и прочее такое – с кем не бывает? – Да с тобой, я думаю, первым! – заметила жена. – Ну вот! А помнишь, я, бывало, восхищался… – Чем это? не помню. – Все испытывают эти вещи, – продолжал Петр Иваныч, обращаясь к племяннику, – кого не трогают тишина или там темнота ночи, что ли, шум дубравы, сад, пруды, море? Если б это чувствовали одни художники, так некому было бы понимать их. А отражать все эти ощущения в своих произведениях – это другое дело: для этого нужен талант, а его у тебя, кажется, нет. Его не скроешь: он блестит в каждой строке, в каждом ударе кисти… – Петр Иваныч! тебе пора ехать, – сказала Лизавета Александровна. – Сейчас. – Отличиться хочется? – продолжал он, – тебе есть чем отличиться. Редактор хвалит тебя, говорит, что статьи твои о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль – все показывает, говорит, ученого производителя, а не ремесленника. Я порадовался: «Ба! думаю, Адуевы все не без головы!» – видишь: и у меня есть самолюбие! Ты можешь отличиться и в службе и приобресть известность писателя… – Хороша известность: писатель о наземе. – Всякому свое: одному суждено витать в небесных пространствах, а другому рыться в наземе и оттуда добывать сокровища. Я не понимаю, отчего пренебрегать скромным назначением? и оно имеет свою поэзию. Вот ты бы выслужился, нажил бы трудами денег, выгодно женился бы, как большая часть… Не понимаю, чего еще? Долг исполнен, жизнь пройдена с честью, трудолюбиво – вот в чем счастье! по-моему, так. Вот я статский советник по чину, заводчик по ремеслу; а предложи-ка мне взамен звание первого поэта, ей-богу, не возьму! |
| М. Сперанским (сравнение 2 вариантов см. в записке К. «Для сведения моих сыновей и потомства», написанной 16 дек. 1825). К. был очевидцем восстания декабристов в С.-Петербурге 14 дек. 1825 г. По словам К., душа его «алкала пушечного грома», но позднее он предпринял попытку защитить осужденных перед имп. Николаем I, объясняя, что «заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века». Награжден орденами св. Владимира 3-й степени (1810) и св. Анны 1-й степени (1816). Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Арх.: РГИА. Ф. 248, 951; РНБ. Ф. 336. Соч.: ПСС: В 18 т. М., 1998-2009 [т. 1-12 - История Государства Российского, т. 18 - Письма]; Соч. СПб., 1848 5. 3 т.; Соч.: В 2 т./Сост., вступ. ст., коммент.: Г. П. Макогоненко. Л., 1984; Избр. соч.: В 2 т./Вступ. ст.: П. Н. Берков, Г. П. Макогоненко. М.; Л., 1964; История Государства Российского. СПб., 1842-1843 5. 3 кн. 12 т.; То же. М., 1988-1989p. 4 кн.; То же. 1989-1998. 6 т. [науч. коммент. изд., не завершено]; Переводы. СПб., 1834-1835. 9 ч.; [Статьи из отд. «Смесь» газ. «Московские ведомости», 1795]//Москвитянин. 1854. 3-4, 6-7, 10-12; Записка о древней и новой России. М., 1914, 1991; Полн. собр. стихотворений/Вступ. ст., подгот. текста и примеч.: Ю. М. Лотман. М.; Л., 1966. (Б-ка поэта); Письма русского путешественника/Изд. подгот.: Ю. М. Лотман, Н. А. Марченко, Б. А. Успенский. Л., 1984. 1989р. (Лит. памятники). Переписка: Неизд. соч. и переписка. СПб., 1862. Ч. 1 [переписка с имп. Александром I, имп. Елисаветой Алексеевной, вел. кнг. Екатериной Павловной, имп. Николаем I, с женой Е. А. Карамзиной и др.]; Письма к И. И. Дмитриеву СПб., 1866; Письма к кн. П. А. Вяземскому, 1810-1826: (Из Остафьевского архива). СПб., 1897; Переписка с 1799 по 1826: [Письма к брату В. М. Карамзину]/Предисл.: Е. Колбасин//Атеней. 1858. Ч. 3. 19. С. 192-204; 20. С. 244-259; 21. С. 339-344; 22. С. 416-422; 23. С. 474-486; 24. С. 532-542; 25. С. 598-606; 26. С. 652-662; Ч. 4. 27. С. 56-62; 28. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Это столкновение проиграть нельзя! «Турецкие круги» и «Французский петух» против «Гвардейцев 1812 года» на Большой Морской 18.10.2017 1155 Время на чтение 6 минут Группой петербургских архитекторов и скульпторов: Заслуженным художником России Ф.К.Романовским (1939 -2016, главным художником города с 1989 по 1992 г), Д.А.Лагутиным, А.В.Марковским, К.А.Рогожкиным, совместно с крупнейшими скульпторами: народным художником России А.С.Чаркиным (1937-2017), Б.А.Петровым, заслуженным художником России В.Д.Свешниковым, А.А.Архиповым создан проект пешеходной зоны на Большой Морской. Проект органично увязывается с классической архитектурной средой, созданной великим Карлом Росси на данном участке этой удивительной улицы, который проложен четко с Юга на Север, изображен на мостовой луч «Нулевого Меридиана Российской Империи», соединяющий Пулковскую обсерваторию со шпилем Петропавловского Собора через отрезок Большой Морской, где развернута «Аллея Героев - Гвардейцев Отечественной войны 1812 года», скульптурная часть которой состоит из 12 фигур, представителей всех гвардейских полков – георгиевских кавалеров, участников Отечественной войны 1812 года, по аналогии с эрмитажной военной галереей. С Невского проспекта вас встречает надежная гвардейская охрана из моряков, кавалергардов, гренадеров, гусаров, лейб-казаков («Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами...») во главе с мичманом М.Н.Лермонтовым, участником абордажного боя со шведами в 1808 году в возрасте 16 лет, получившим знак «солдатский георгиевский крест». А в 20 лет – участник Бородинской битвы (троюродный брат автора поэмы «Бородино» М.Ю. Лермонтова). «Скажи-ка, дядя, ведь не даром …» - эти строки поэта – гусара Лермонтова обращены к моряку Лермонтову. Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя: Богатыри — не вы! М.Ю.Лермонтов «Бородино». Это образное описание проекта. Сейчас после решения Губернатора разобраться с вопросом благоустройства Большой Морской во время предстоящего посещения выставки проектов и макета со скульптурами гвардейцев, планируемого в Союзе Художников, идет скоростная замена мощения участка от Арки Главного Штаба до Невского проспекта, как следствие игнорирования чиновниками указания Губернатора. |
| Он был так же одинок и беспомощен, как она; так же за нее цеплялся, как утопающий. Одной рукой держал ее голову, другой – тихонько гладил волосы, – качал, баюкая. Опять, улыбаясь, полузакрыла глаза, дышала все тише и тише, но заснуть боялась, чтобы не ушел во сне. И сквозь дремоту казалось ей, что в селе Покровском, у пруда, за теплицами, тринадцатилетняя девочка в коротеньком белом платьице, вместе с братом – женихом возлюбленным, читает старую, страшную, милую сказку: Кончен путь; ко мне, Людмила! Нам постель – темна могила, Завес – саван гробовой. Сладко спать в земле сырой… – Папенька… Валенька… – шептала в полусне. И кто – отец любимый, кто – жених возлюбленный, уже не могла отличить. Оба – одно. И любит вместе обоих. Глава четвертая Свиданье с Аракчеевым было страшно князю Валерьяну Голицыну, хотя он и смеялся над этим свиданьем. Знал, что у государева любимца – белые листы бумаги, бланки за царскою подписью; он мог вписать в них, что угодно – чины, ордена, или заточение в крепость, ссылку, каторгу. Мог также оскорбить, ударить – и чем ему ответить? «Я друг царя, – говаривал, – и на меня жаловаться можно только Богу». Несколько лет назад прошел слух, будто сочинителя Пушкина высекли розгами в тайной полиции; лучшие друзья поэта передавали об этом с добродушной веселостью. – «Может ли быть?» сомневались одни. – «Очень просто, – объясняли другие: – половица опускная, как на сцене люк, куда черти проваливаются; станешь на нее и до половины тела опустишься, а внизу, в подполье, с обеих сторон по голому телу розгами – чик, чик, чик. Поди-ка пожалуйся!» Да что поэт или камер-юнкер, когда великие князья трепетали перед змием . Преображенским офицером, стоя на карауле в Зимнем дворце, князь Валерьян увидел однажды, как Николай Павлович и Михаил Павлович, тогда еще совсем юные, сидя на подоконнике, ребячились, шалили с молодыми флигель-адъютантами; вдруг кто-то произнес шепотом: «Аракчеев!» – и великие князья, соскочив с подоконника, вытянулись, как солдаты, руки по швам. |
| Огонь пулемётный площадь остриг. Набережные— пусты. хорохорятся костры в сумерках густых (5,401). Это был поэт подлинный. В том и трагедия. Одна из самых сильных в поэме— седьмая глава, поэтический диалог с Блоком. И диалог, и поэтическое соперничество с автором «Двенадцати». В сфере формы Маяковский ни в чём не уступает своему оппоненту. В осмыслении же революции он пытается опровергнуть Блока и, кажется, удачно. Блок у Маяковского растерян перед революционной стихией, которую он же сам сумел гениально выразить в своём стихе, и— жаждет помощи от привидевшегося ему миража: Уставился Блок— и Блокова тень глазеет, на стенке привстав... Как будто ждут по воде шагающего Христа (5,403). А Маяковский уже успел распрощаться с собственными «религиозными» метаниями, и идущего по воде Христа изъял из своего мировидения ещё в «Мистерии-буфф». И он обличает Блока во лжи: не было Христа, Его вообще не может быть в революции: Но Блоку Христос являться не стал. У Блока тоска у глаз. Живые, с песней вместо Христа, из-за угла (5,403). Вместо Христа— живые. Вполне прозрачная антитеза. Тут всё то же противопоставление: духовного, небесного, мёртвого для поэта— и земного, живого. И— начинает бушевать стихия погрома: Вверх— Рвань— встань! дрянь! За хлебом! За миром! За волей! у буржуев завод! у помещиков поле! Братайся, дерущийся взвод! Сгинь— Довольно, довольно, довольно покорность на горбах. Дрожи, капиталова дворня! Тряситесь, короны, на лбах! тах! (5,403-404). Вот что: вместо Христа. Маяковский любуется разгульным разбоем, выражая свой восторг скачками необычного ритма своего стиха: месте чик мещика. мещичек, вещи-ка! до поры, топоры, подымай косы (5,405). Маяковский прав: Христа здесь быть не может. Но здесь есть иное начало, близкое поэту по духу: Этот вихрь, от мысли до курка, и постройку, и пожара дым прибирала партия к рукам, направляла, строила в ряды (5,407). Прибирала к рукам... Недвусмысленное свидетельство. В поэме «Хорошо!» с грозной поэтической силой утверждались и основы нового патриотизма. Когда-то писал он, обращаясь к России: «Я не твой, снеговая уродина» (1,156). Теперь поэт, переживший страдания голодных и холодных лишений, мудрее: |
| В дальнейшем, признав историческую неизбежность советской власти, Эренбург, как отмечают современные исследователи, «ни от каких других своих стихов не открещивался так настойчиво и последовательно, как от этих, – и публично, и приватно». У такого «открещивания» тоже были свои более чем веские причины, но в данном случае речь идет о том историческом явлении, каковым стало появление на свет именно этих молитв о России Эренбурга и Волошина, ныне вновь изданных, вставших в один ряд с другими подлинными свидетельствами эпохи. Вся «контрреволюционная» книга «Молитва о России» вошла в издание «Новой библиотеки поэта»: «Илья Эренбург. Стихотворения и поэмы» (СПб., 2000) точно так же, как вся «Неопалимая купина» и другие запрещенные ранее стихи вошли в первый том Собрания сочинений Максимилиана Волошина (М., 2003). Все возвращается на круги своя. Вернулись и молитвы о России не только Волошина, Эренбурга, но и других поэтов – Алексея Липецкого, Сергея Рафальского, Николая Агнивцева. Вернулась песня Александра Вертинского «Я не знаю, зачем и кому это нужно…» о погибших во время расстрела Кремля юнкерах-мальчиках… Молитва о России Всякий пьющий воду сию возжаждет опять. А кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек. Ев. от Иоанна, гл. 4, 13–14 Эх, настало время разгуляться, Позабыть про давнюю печаль! Резолюцию, декларацию Жарь! Прослужи-ка нам, красавица! Что? не нравится? Приласкаем, мимо не пройдем – Можно и прикладом, Можно и штыком!.. Да завоем во мгле От этой, от вольной воли!.. О нашей родимой земле Миром Господу помолимся. О наших полях пустых и холодных, О наших безлюбых сердцах, О тех, что молиться не могут, О тех, что давят малых ребят, О тех, что поют невеселые песенки, О тех, что ходят с ножами и с кольями, О тех, что брешут языками песьими, Миром Господу помолимся. Господи, пьяна, обнажена, Вот Твоя великая страна! Захотела с тоски повеселиться, Загуляла, упала, в грязи и лежит. Говорят – «не жилица». Как же нам жить? Видишь, плачут горькие очи |
| Цит. по: Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 383. Там же. С. 446. Цит. по: Тиханов П. Н. Н. И. Гнедич. Несколько данных для его биографии по неизданным источникам. СПб., 1884. С. 51. Гнедич Н. И. Предисловие.- Цит. по: Гнедич Н. И. Стихотворения. Л., 1956 (Б-ка поэта. Большая серия). С. 310, 311, 312. Там же. С. 311. Там же. Там же. С. 315. Конечно, Гнедич ошибался, полагая переводчиками «славянской Библии» св. равноап. Кирилла и Мефодия (IX в.). Им, действительно, принадлежат древнейшие славянские переводы библейских книг, используемых в богослужении. Традиционно считается, что солунские братья (или один Кирилл-Константин) перевели Евангелие-апракос (сборник евангельских чтений за богослужением), Апостол, Псалтирь, Паремийник (богослужебная книга, содержащая отрывки из Ветхого Завета), иногда и др. Следы этих переводов исследователи выявляют в позднейших текстах, однако все попытки их более или менее полной реконструкции признаются неудовлетворительными. Под «славянской Библией» Гнедич, конечно, мог иметь в виду первопечатные издания Св. Писания на церковнославянском языке, например, Острожскую (1581) или Елизаветинскую Библии (1751). Однако, скорей всего, речь идет об изд.: «Библия, или Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета» (М., 1820), которым пользовался и Гоголь. См. об этом: Гоголь Н. В. Указ. соч. Т. IX. С. 834-836 (коммент. И. А. Виноградова и В. А. Воропаева). Ср. с конкретно-исторической характеристикой у Гнедича: «Патриархальность, свойственная всему западному Востоку, очевидна как в жизни, так и в образе управления многих племен, в «Илиаде» изображаемых, но более всех у троян: цари их сами еще пасут стада» - Гнедич Н. И. Указ. соч. С. 312. Аверинцев С. С. Размышления над переводами Жуковского//Жуковский в литературе конца XVIII-XIX века. М., 1988. С. 254. Здесь же ученый отметил близость к подобным умонастроениям «живописца Александра Иванова, также обратившегося к древности как небывалой, потрясающей новизне». Ср.: Неклюдова М. Г. «Библейские эскизы» А. А. Иванова: (К истории создания и замысла; к вопросу о стиле)//Русское искусство XVIII- первой половины XIX века: Мат-лы и исследования. М., 1971. С. 48-115. |
| Драматическим накалом проникнуты воображаемые диалоги поэта со своим врагом. Исчерпав запас ругательств, поэт принимается утешать папу: «Ну же, милый ослик Павел, не сердись! Не злись, любовь моя, папуля-ослик! Ослица моя ненаглядная, не дуйся! Зима нынче ранняя, на дорогах гололед, ты можешь упасть и сломать лапку. А вдруг тебя прослабит? Ведь люди засмеют! Гляди-ка, скажут, вот мерзавец! Лежит себе в дерьме и ухом не ведет!» Но папа упорствует по-прежнему. Он отвергает учение Реформатора, намеревается созвать собор и требует, чтобы люди с уважением относились к словам, которые произносят его уста. «О каких это устах ты толкуешь? – вопрошает оппонент папы. – Уж не о тех ли, что испускают ветры? А может, о тех, куда так легко льются добрые вина? А может, о тех, куда пес справляет свою нужду?» Диалог поднимается до вершин трагизма, когда противники в прямом словесном поединке скрещивают шпаги. «Лютер: Любезнейшая папесса! Когда тебе придется носить отрепье, не забудь попросить черта с его матушкой, чтобы они заштопали твои лохмотья! Но скажи, неужто ты совсем не боишься, что Бог поразит тебя громом и молнией, что земля разверзнется под твоими ногами и ты провалишься в преисподнюю? Для чего же ты святотатствуешь и бесстыдно извращаешь Слово Божье? Папа: Ах! Да благословит тебя Бог, милостивый государь мой, Свиное Отродье! Ах вы, немецкие пропойцы! Вы что же, думаете, что мы такие же безмозглые, как вы, чтобы верить во все враки и бредни про Бога да про вашего Христа, который давным-давно помер? Лютер: Ишь, что запел! Зачем же ты тогда захватил себе и никому не отдаешь такие слова, как «камень», «ключи», «пастырь»? Папа: Милый мой! Лучше держать дикарей в стаде, чем позволить им и нас превратить в дикарей! А мы, как добрые христиане, пользуемся вашей верой, чтобы вас же и заманить в ловушку. Так мы вас и держим, и ведем туда, куда надо нам, а не вам, германские остолопы! Лютер: Тысяча благодарностей, господин Осел, ваше сатанейшество, за столь ценные сведения!» На фронтисписе этого вдохновенного труда Лютер поместил гравюру, служащую наглядной иллюстрацией к тексту и изображающую папу, поклоняющегося дьяволу. Главу католической Церкви держит над адской бездной толпа чертей; они же венчают его тиарой. Папа протягивает молитвенно сложенные руки к сатане, который реет над ним, демонстрируя зрителю выстриженную на голове монашескую тонзуру. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Земля Есения 04.10.2013 550 Время на чтение 5 минут 3 октября - день рождения Есенина. Всем известно, что Сергей Александрович появился на свет в селе Константиново Кузьминской волости, Рязанской губернии и Рязанского уезда. Данное обстоятельство настолько прочно укоренилось в подсознании, что мы даже не отдаем себе отчета: более подходящего места рождения для Есенина, наверное, и быть не могло. Это тот случай, когда биография человека начала писаться еще до того, как он сделал свой первый шаг. Село, значит, наше - Радово, Дворов, почитай, два ста. Тому, кто его оглядывал, Приятственны наши места. Богаты мы лесом и водью, Есть пастбища, есть поля. И по всему угодью Рассажены тополя. Первые строки знаменитой поэмы «Анна Снегина» хорошо знакомы каждому - наряду с «Мой дядя самых честных правил» и «Скажи-ка, дядя, ведь недаром», они со школьной скамьи врезаются в память и остаются в ней навсегда. Село Радово, где разворачиваются события, возможно, главного есенинского шедевра, - литературный прообраз Константиново, удивительного места, без которого целостный, корневой русский образ (если угодно, имидж) поэта рассыплется на мелкие кусочки. Останутся стихи, не выветрится из сознания светловолосый, голубоглазый, вечно юный лик - но общая картина исчезнет. За свою короткую жизнь Сергей Александрович успел посмотреть мир - поездил по Европе, в течение нескольких месяцев жил в Америке, исколесил всю Россию, преодолел расстояние от Белого моря до Персии. Но в маленький живописный уголок на берегу Оки его тянуло всегда. Нигде более не ощущал он столь отчетливо связь с родной почвой, нигде столь явственно не осознавал принадлежность к собственной культуре. Это не случайно. Ведь Константиново - старинное русское село с богатой историей. Первые упоминания относятся к началу XVII века: тогда оно принадлежало боярину Василию Морозову. К концу того же столетия в Константиново насчитывалось около восьмидесяти крестьянских дворов, была построена деревянная Казанская церковь, возведена боярская усадьба. Еще век спустя село отошло князю Александру Голицыну. А с начала ХХ века имение унаследовала дочь помещика Кулакова Лидия Ивановна Кашина. Широко известна версия, согласно которой именно эта дама послужила прототипом Анны Снегиной. Хотя к данной красивой теории многие (в том числе есениноведы) относятся скептически, в 1970 году именно усадебный дом Кашиной был переименован в литературно-мемориальный музей Есенина (также известный как музей поэмы «Анна Снегина»). |
|
|
