| Хотя к середине XIX века российское востоковедение сложилось в самостоятельную отрасль науки [см.3], но географический охват исследуемых стран был еще ограничен. Япония в силу своей закрытости в течение двух с половиной столетий оставалась экзотической страной за семью печатями, ее глубокое исследование еще не начиналось и отставало от развития наук о других странах Азии. Оно находилось во многом на донаучном уровне, питаясь дневниковыми записями отважных путешественников, переводами европейских японоведов, и обслуживало те немногие контакты по линии внешней политики и торговли, которые нехотя, под нажимом допускало правительство Японии. Особенно заметно было отставание японоведения на фоне тех заметных успехов, которых достигла российская китаистика к середине XIX века, во многом благодаря исследованиям сотрудников Российской духовной миссии в Пекине. Русский консул в Хакодатэ И.А. Гошкевич 4 , обращаясь с просьбой прислать нового настоятеля консульской церкви, наметил широкую программу деятельности этого настоятеля. Консул Гошкевич, сам серьезно занимавшийся изучением языка и культуры страны пребывания , просил, чтобы прислали на настоятельское место «не иначе как из кончивших курс духовной академии, который мог бы быть полезным не только своей духовной деятельностью, но и учеными трудами, и даже своей частной жизнью в состоянии был бы дать хорошее понятие о нашем духовенстве не только японцам, но и живущим здесь иностранцам». (цитируется по: стр. 10]) Молодой иеромонах Николай не сразу принялся за изучение японского языка. Он писал в письме митрополиту Московскому Иннокентию 5 : «В бытность Вашу в Хакодатэ, семь лет тому назад, Вы, увидев меня за французскою книгою, изволили выразиться: «Бросить бы теперь все эти книги, мало полезные здесь, и приняться тщательно за изучение японского языка». Ваш совет я свято хранил в памяти и старался следовать ему. Раскрылись предо мною японские книги. Свободно течет, хоть и с ошибками, японская речь...» (цитируется по: стр. 172]) |
| В 1896–1899 годах в Николаевске начинается подъем рыбной промышленности, которую после «золотой» назвали «рыбной лихорадкой». На всем побережье лимана и устья Амура в короткий срок было создано огромное число рыбопромысловых и рыбозасольных участков. Рыбопромышленность стала отраслью хозяйства. На этой основе в городе возродилось судостроение, созданы предприятия по судоремонту, механической переработке леса и изготовлению бочкотары. Определенное развитие получили ремесленно-кустарные промыслы. Немало внимания уделялось и культурному отдыху горожан. К их услугам имелись библиотека, общество любителей сценического и музыкального искусства, цирк, кинотеатр и фотоателье. И, конечно, на николаевской земле развивалась и религиозная жизнь. Именно в этом городе встретились святитель Иннокентий (Вениаминов), ставший первым Приамурским архиереем, и молодой миссионер иеромонах Николай (Касаткин) — будущий святой равноапостольный Николай, архиепископ Японский. Здесь святитель Иннокентий делился со святителем Николаем своим апостольским опытом: посоветовал ему по приезде в Японию вплотную заняться изучением японского языка и переводами на него Священного Писания и молитвословов. А также указал на «…необходимость помогать своим пасомым в их бытовых и культурных нуждах, обучать их ремеслам, гигиене, санитарному делу и борьбе с болезнями». Дальневосточная Хатынь Годы Гражданской войны и интервенции привели город в состояние полной экономической разрухи, голода, нищеты. В 1918 году началась японская интервенция. В начале декабря 1919 г по Амуру к Николаевску спустился партизанский отряд под командованием 23-летнего Якова Тряпицына. Среди членов отряда находилось немало бывших уголовников, сбежавших в свое время с сахалинской каторги и промышлявших грабежами в тайге. Именно их отрядом Николаевск был сожжен дотла, а его население истреблено или изгнано. Но город восстал из пепла, был отстроен заново. От рук банды Тряпицына принял мученическую смерть полковой священник Рафаил Воецкий. По словам очевидцев, он держался с необыкновенным достоинством, поражавшим даже мучителей. |
| Владимира и в течение речи показывал ей то и другое. Она несколько раз повторяла: «Да, нужно поддержать Миссию, я скажу Великому Князю»; о петербургских властях выразилась: «они здесь спят немножко», хотя я не мог себе дать отчета, о ком собственно говорит. Когда встала, я попросил, если найдутся излишние, из ее Церкви риз и икон, она сказала: «Да, я скажу, непременно скажу». При аудиенции никого не было; по крайней мере, я никого не видал, да и некогда было рассматривать. И эта Императрица будущая огромнейшей в свете Империи вместе с тем скромнейшая и добрейшая женщина в свете! Дай Бог ей много радостей и много добрых дел! Когда вышел от Цесаревны, было три часа. Вернувшись домой, вечером хотел было идти в город, как пришел протоиерей Митрофаньевского кладбища Николай Данилыч Белороссов, бывший брюссельский священник, с которым я виделся десять лет назад в Лондоне у Е. И. Попова , и просидел весь вечер. Учит христианству ныне какого-то графа немца, который на днях и будет присоединен к Церкви. Рассказывал много неутешительного про своего главного протоиерея Муретова, бывшего прежде Исаакиевским, и вообще про духовенство, читал свою недавнюю проповедь, в которой довольно остроумно сопоставление людей, желающих равновременно реформ с евреями, прогнанными от Кадис-Варни; приводил изречение одного архиерея, что возвышение начальствующих не в угнетении подчиненных, а в поднятии их; вспоминал своих академических товарищей – Максодонова, Капит. [Капитона] Белевского и прочих. 8 генваря 1880. Вторник. 7 часов вечера Утром написал благодарственное письмо к о. Косме и отнес к о. Исайе вместе с брошюрками для отсылки к нему. Отправился в десять часов к Никанору Ивановичу Брянцеву, чтобы предупредить его насчет обещанного Цесаревной касательно пожертвования. Застал его беседующим с несчастнейшим по виду персиянином магометанином, желающим присоединиться к Православной Церкви. Персиянин весьма плохо понимает по-русски и, видимо, хочет креститься для того, чтобы добыть себе какую-нибудь материальную помощь. |
| 4-й недели Великого Поста. День хиротонии 36 В восемь часов исповедался у о. Ираклия. В половине десятого в Соборе. В алтаре, между колоннами, увидел улыбающегося Ивана Ивановича и серьезного Феодора Николаевича, первого в синей рясе, второго в темно-кофейной. – Много приветствий. Преосвященный Гермоген: «Сегодня на вашей улице праздник!» – Вона! Подробности посвящения, думаю, не забудутся; притом значатся в книгах. Что до чувств, то вообще, так как я утратил, по-видимому, способность робеть, то воспринимал слишком хладнокровно, даже обидно для себя… Быть может, робость была бы причиною более глубоких чувств. – Впрочем, во время совершения самого Таинства Хиротонии, – чувства, кажется, без воли человека одолевают его: глаза делаются влажными, душа смущается, все существо под влиянием десниц восьми иерархов, как было сегодня, чувствует претворение. Встаешь совершенно иным, чем опускаешься на колена пред престолом – невольно должно сознаться в этом. Молился я, как всегда, о просвещении сей страны светом Евангелия и прочем… Пусть я – ничтожество, и пусть я был недостойный, но я не должен забывать (и да послужит это утешением и поощрением в трудные минуты в Японии), что в алтаре было совсем тесно от народа, на солее – тесно, что благодаря нынешнему посвящению Епископа для Японии. Много звезд, много нежных дам, как графиня Шереметева (по окончании службы даже протолкавшаяся между народом и получившая благословение). Корнилов, Семенов, Саблер, Коссович, Бычков, Цивильков. – За обедней Феодора Николаевича сделали протоиереем. – Замечание Ивана Ивановича об удержании меня Митрополитом на месте, когда не мне нужно было осенять, а Варлааму, в репдане 37 – к этому – за обедом заметили, как Владыка представляет – и пьяненький иногда в Пасху просит благословения… После литургии Владыка, вручая жезл, выразил: «До конца жизни, мол, служи взятому на себя делу и не допусти, чтобы другой овладел твоим венном». – Да памятуется это мне в Японии всегда среди раздумья, на улицах, на покое, или полях Маебаси и проч. |
| Подпишитесь на наш Телеграм «Кто мой ближний?» — снова и снова задаем мы себе этот вопрос. Особенно он кажется актуальным, когда бывшие братья становятся врагами — и наоборот. Были ли в истории подобные ситуации? И как реагировали на них те церковные служители, которые впоследствии оказались прославлены в лике святых? Мы решили разобрать эти вопросы на примере экстремальных исторических событий: святых, оказавшихся во время служения на чужой земле, в окружении чужого народа. Первый архиепископ Токийский и Японский Николай (Касаткин) прибыл на японскую землю тогда, когда Россия и Япония, хотя и претендовали на одни и те же территории Дальнего Востока, были далеки от конфронтации. А закончил свое служение после кровопролитной Русско-японской войны. На его глазах русские и японцы из нейтральных соседей превратились во врагов. Как он осмыслял свое положение? Как трактовал инаковость японцев, которая перерастала во враждебность, и свое обязательство перед Родиной? «Японцы ближе к зверствам» Святитель Николай, несомненно, жил в двух измерениях, оба эти измерения для него одинаково реальны. С одной стороны, он русский, он чувствует свое отличие от японца, понимает отличие русской культуры от японской. Например, не может принять жестокость островных жителей: Целый день у меня метался перед глазами этот несчастный невинный страдалец — младенец со своим кровавым горлом и рисовалась в воображении ужасная драма, порождая тяжелые грустные думы о людях вообще и японцах в особенности; по правде сказать, они ближе, чем люди Европы, к зверству. Сколько у меня толпится в памяти случаев ужасного зверства японцев. Не может принять отношение японцев к семье и браку — например, осуждает старосту прихода в городе Канда Иова Яхаги, который выгнал из дому невестку только потому, что она была «не совсем здорова грудью». С другой стороны, не сомневаясь в превосходстве «русских» (то есть христианских) идеалов над «японскими», он все же подчеркивает, что японцы в следовании своим идеалам более последовательны и упорны. В этом святитель видит одну из причин победы японского оружия в войне. Но именно в военное время святитель более всего — отчетливо, эмоционально ярко — переживает свою русскость, свою привязанность к России. |
| Да хранит Вас Господь невредимым среди нынешних невзгод и волнений в России! С истинною братскою любовью и со всегдашнею благодарностью за Ваши добрые попечения о Миссии остаюсь преданным Вам всею душою слугою и богомольцем архиепископ Николай Токио, 27 июля 1906 года Достолюбезный друг и досточтимый сотрудник, отец протоиерей Николай Васильевич! 1-го числа февраля я послал Совету миссионерского общества донесение, отчет и прошение. Как член Совета, Вы, вероятно, уже ознакомились со всем этим; а если нет, то прошу Вас ознакомиться и принять сердечное участие в деле – помочь Миссии решительно необходимо, причин здесь не буду излагать, они изложены в прошении и в прочих сопутствующих ему документах. Знаю наперед все возражения, «что денег нет», что «неоткуда взять» их и так далее. Но на этот раз, ради Бога, пусть все возражения кончатся милостивыми: «нужно пожалеть Миссию и помочь ей». Усерднейше прошу Вас и всех членов Совета. Если решение на мое прошение замедлится, быть может, до общего Миссионерского собрания, то определенную обычную ассигновку или, по крайней мере, часть ее, пожалуйста, поторопите выслать и пришлите не чрез Хозяйственное управление, где часто высылки замедляются, а прямо из Москвы, это скоро доходит сюда. Усердно прошу поторопить, потому что через два месяца у Миссии здесь ни копейки не будет, а из казны полугодовая – за вторую половину года – ассигновка придет не ранее июля, так что через два месяца, если не подоспеет ассигновка из Москвы, придется занимать, но, во-первых, могут нигде не дать в долг, потому что большая сумма нужна, во-вторых, если дадут, то за большие проценты, лишняя трата денег. Издается ли еще «Благовестник»? Если издается, то будьте добры выписать экземпляр для меня; прежде, до войны, я получал, а теперь нет и поэтому не имею должных сведений и о составе Совета миссионерского общества. Хотел бы теперь написать господину Комарову, казначею и еще кому-нибудь, тоже просить, чтобы посодействовали исполнению настоящего моего прошения Совету общества, но даже имен и отчеств никого не знаю, так что и писать неловко, пожалуйста, от меня Вы уж будьте добры свидетельствовать всем мое почтение и мою усерднейшую просьбу об исполнении прошения моего. |
| Ходил о.Николай слушать и буддийских проповедников. Этих больше, конечно, для языка, потому что из этой проповеди едва ли кто поймет сущность буддизма. Бывал он и в японском обществе на различных приемах, обедах, собраниях. Здесь он был всегда веселым собеседником, у которого сыпались разного рода шутки, исторические рассказы, описание японского быта и проч. Постоянные путешествия по Японии и столкновения с японским народом, при его огромной памяти, давали ему неистощимый материал для рассказов, и его всегда можно было видеть окруженным на таких собраниях целой толпой слушателей. При этом, однако, все его рассказы всегда носили характер благородства, его юмор никогда не спускался до вульгарности, и собеседники – японцы уходили после разговора с ним с пополненным багажем полезных знаний и чувством глубокого уважения к этому иностранцу. Недаром в японской прессе можно постоянно находить замечания, что о.Николай знал Японию лучше самих японцев. К области знания им книжного японского языка нужно отнести и ведение им текущих дел Православной церкви. Управлять японской церковью без знания разговорного и книжного языка абсолютно невозможно. С 6-ти часов утра до 12-ти дня он ежедневно занимался церковными делами, и занятия эти состояли, главным образом, в корреспонденции с верующими. Писал он сам ответы очень редко, так как это требовало бы от него слишком большой механической работы. Но каждое письмо им прочитывалось, обсуждалось с секретарем, и последнему он диктовал ответ. Затем, написанное по таким указаниям письмо им редактировалось, иногда исправлялось, иногда подписывалось без помарок. Содержание этих писем обнимало всю церковную жизнь миссии и частную жизнь верующих и понятно поэтому, что его знания японского языка и письменности были совершенно адекватными этим требованиям. Затем, раньше опубликования, он редактировал все миссийские издания, следил тщательно за публикуемыми миссией периодическими органами и был в курсе всей текущей государственной жизни Японии, за которой следил по японской прессе. Читал он постоянно и английские газеты. |
| Сказал я ему, что с девятого месяца может, если хочет, поступить в школу; теперь же нельзя, не время; он земляк о. Павла Савабе, с которым часто видится; нужно будет спросить у о. Павла, что за человек. К православию-то он, по-видимому, не ложно расположен: еще четыре года тому назад он был у меня и просился в православные проповедники, в чем я ему отказал. Я был с визитом у полковника Иванова в Imperial Hotel, – дома не нашел. 2/14 апреля 1897. Среда. Бедный мой Илья Мураи – на опасной дороге. Посылал его с Елисеем Хаякава в Уцуномия к брату, надеялся, что брат удержит его там для какого-нибудь занятия и вместе под ближайшим своим надзором; и брат, по свидетельству Елисея, глубоко родственно относится к нему, – готов все сделать для него, но Илья – боится или не любит его – убежал от него опять сюда; очевидно, на крайнюю опасность, если не на погибель: ну где ж ему на фабрике вытерпеть грубую, тяжелую работу за пятнадцать сен в день, когда он и легкого труда в школе не смог вынести! Столкнется с дрянным сортом фабричных и при своей наклонности ко лжи и обманам, и при своих девятнадцати летах бухнет в пропасть разврата. Просил я Елисея наблюдать за ним, чтобы при первой возможности опять так или иначе направить его к брату, его естественному хранителю, но что будет, Бог весть! 3/15 апреля 1897. Четверг. Содержание служащим на пятый и шестой месяцы рассылалось. 2.676 ен послано сегодня в половину Церквей. И это еще мало. Всегда при рассылке меня мучает сознание, что мало содержание служащим: восемь, десять, даже двенадцать ен семейному и на пищу, и на платье, и на все прочее хватит ли? А из местных Церквей многие ли что получают! Можно бы и надбавить; теперь благодаря лажу некоторая сумма есть. А если в следующем же году лаж будет совсем обратный? И окажешься банкротом, а известно, чем это кончается. Итак, жалость терзает сердце, а помочь не знаю чем. Вразуми и помоги, Господи!.. 4/16 апреля 1897. Пятница. Утренним занятием мы с Накаем закончили, до после Пасхи исправление перевода; дошли до двенадцатой главы Евангелия Луки. Послеобеденными классами закончены школьные занятия. За всенощной были все учащиеся; пели причетники. О. Николай Сакураи письмом из Хакодате, по пути из Саппоро в Неморо, тревожит: получил телеграмму из Неморо «приезжай скорей по церковному делу»; чтобы узнать, что за спешное дело, он телеграфировал катехизатору Симеону Тоокайрин, а этот, оказывается, и не слышал о нем; боится о. Николай, что дело касается самого Симеона, и значит – нехорошее. |
| 26 августа/8 сентября 1903. Вторник. О. Петр Кано вернулся из Такасаки, куда на днях отправился по просьбе оттуда; крестил там двоих и служил Литургию; посетил все дома христиан и не хвалит состояние христиан; видно, что И. Судзуки плохо заботился о Церкви, а Стефан Ока, по словам тамошних христиан, совсем вреден был для Церкви, ничего не делал по службе, только дрязги разводил. Быть может, диакон И. Оно ныне поправит. Написал Кириллу Мори, катехизатору в Оосака, в ответ на его сетование, что не удалось ему поехать в Россию, в Академию. Едва ли добрый служитель Церкви выйдет из сего капризного, кострового, да еще и телесно больного молодого человека. Тогда как Николай Есида, который тоже хотел самопроизвольно уехать в Россию, успокоился и начинает служить в Кагосима по проповеди, этот все еще куксится и киснет. Николай Абе, бывший катехизатор, пришедший из Вакуя, рассказал очень печальное про сына о. Бориса Ямамура, Стефана: в религиозном помешательстве тянет все со двора и раздает бедным домашнюю птицу, домашние принадлежности – все, что попадает под руку, да еще упрекает отца и мать, что не исполняют христианской заповеди, не раздают имущества бедным. Кроме того, врывается в дома соседей и разрушает языческие божницы. И справляться с ним трудно, так как обладает большою физическою силой. Детей у него уже четверо. Бедному о. Борису немало горя он причиняет. 27 августа/9 сентября 1903. Среда. Написал сегодня священнику Павлу Косуги, живущему в госпитале в Оосака, чтоб перешел из госпиталя жить куда-нибудь в другое место, куда сам хочет, что сегодня посылается ему в последний раз на прожитие в госпитале десятидневное 10 ен, вперед будет идти ему одно его жалованье 25 ен в месяц. Ровно год живет в госпитале и ежемесячно получает на это 30 ен, кроме жалованья 25 ен. Поправился, и ныне, по всем сведениям, не нуждается в госпитальном лечении. Пусть для поправления здоровья живет еще на покое, пока будет в состоянии служить. Но тратить на него 30 ен, кроме жалованья, бросаемого тоже на ветер, так как от него пользы ни на волос (да и во всю его службу, катехизаторскую и священническую, почти всегда было столько же пользы), просто сердце изболело! Кровь и пот русского народа, идущие сюда на Божие дело, бросать на гниль – нравственную и физическую – нестерпимо мучительно! |
| Юуки сегодня и был; прежде пришлось ему прождать приема больше часа, ибо он явился, лишь только я принял посланника, который долго заговорился, и Спальвина. Юуки оказался совсем не тем, какого я ожидал, на основании предыдущих опытов. Долго-долго он говорил о мотивах предприятия религиозной газеты; речь была складная; под нее я составил совет ему; лучше попросить у какой-нибудь ныне широко расходящейся светской газеты небольшое место для религиозных статей ежедневно, или через день, ибо религиозная газета не пойдет; может он, как человек состоятельный, сделать опыт, но чрез месяц-другой, вероятно, прекратит. Посоветовал еще ему позаботиться о распространении христианских брошюр (и дал ему несколько их) – «газета-де тотчас бросается по прочтении, брошюра хранится». Показалось мне в разговоре, что он порядочно знает христианство; стал я говорить о Боге – улыбается и кивает – «верно», говорит; о Троице – признает и ее, только пришлось мне несколько разъяснить ему сей догмат; о «грехопадении», об «Искупителе» – все знает, хотя несовершенно, и всему уже верует. – Где же Вы научились? – спрашиваю. Тогда он вынимает из платка Библию и говорит, что чрез чтение ее. И начинает поведать свою душевную историю. Был он, и жена его также, верующим буддистом. Не нашедши в буддизме «личного» Бога, он потерял веру в него и крайне обрадован был, обретши Бога Творца и Промыслителя в христианстве, которое узнал случайно, приобретши Библию. Стал он молиться христианскому Богу, и усердная молитва даже увенчалась чудом: жена его была больна до того, что не могла вставать, он горячо помолился о ее выздоровлении, и она разом стала здорова к изумлению всех. На свои молитвы он слышит иногда буквальные ответы от Святого Духа, шепченные ему в ухо: «Будет по твоей молитве» (при сих откровениях я стал пристально наблюдать за ним, не экстатик ли он, или эпилептик, но ничего особенного не показывал вид его, спокойно рассказывающего). Вычитавши у Евангелиста Марка, что «кто верует и крестится, спасен будет», он крестился. |
|
|
