| По окончании обеих частей огласительного курса крещаемый должен вслух сказать: «Отрекаюсь от сатаны, и дел его, и гордыни его, и служения его, и ангелов его, и измышлений его, и всех, кто под ним» . Затем крещаемый сочетается со Христом, произнося краткий Символ веры, начинающийся словами: «И сочетаюсь со Христом, и верую и погружаюсь во Единого Нерожденного, единого истинного Бога Вседержителя, Отца Христа, Творца и Создателя всего, из Которого всё; и в Господа Иисуса Христа, Единородного Сына Его, Первородного всей твари…» По содержанию этот символ веры напоминает известный нам Никео-Цареградский символ. После произнесения Символа веры крещаемый «приходит к помазанию елеем». Елей же «благословляется первосвященником во оставление грехов и в предуготовление Крещения». Далее совершается освящение воды: священник читает молитву, по содержанию сходную с евхаристической анафорой и содержащую благодарение за всю историю домостроительства спасения человека. Благословение воды совершается произнесением слов: «Призри с небес и освяти воду сию; дай же благодать и силу, чтобы погружающийся, по заповеди Христа Твоего, Ему сораспялся и соумер, и спогребся, и совосстал в усыновление, которое в Нем, умер для греха, ожил же для правды» . После освящения воды священник погружает крещаемого в воду во имя Отца и Сына и Святого Духа, а затем помазывает его миром. В завершение Таинства Крещения священник произносит молитву «Отче наш», а затем еще одну молитву, в которой просит Бога даровать ему «тело нескверное, сердце чистое, ум бодрый, разум незаблудный» . Весьма похожий чин оглашения и Крещения описан в «Огласительных поучениях» святителя Кирилла Иерусалимского , отражающих крещальную практику Иерусалима IV века. Сам корпус «Огласительных поучений» является не чем иным, как серией бесед о христианской вере, преподаваемых оглашенным. Беседы эти основаны на Иерусалимском символе веры, текстуально близком к Никейскому символу, и представляют собой его последовательное толкование. Цикл бесед делится на две части: первая часть (поучения огласительные) произносится до Крещения, вторая (поучения тайноводственные) сразу же после него. Вторая часть цикла посвящена изложению учения о Таинствах Крещения и Евхаристии. Такое деление цикла обусловлено тем, что считалось неправильным раскрывать смысл этих таинств оглашенным, поскольку понимание этого смысла невозможно без содействия Святого Духа, подаваемого в Крещении . Оглашенные могли слушать Евангелие, изучать христианские догматы на основе Символа веры, присутствовать на «литургии слова», но им не разрешалось участвовать в литургии верных и слушать объяснение таинств Крещения и Евхаристии. |
| б) Знаменитого Алкуина, который, когда возник на западе спор о прибавлении к Символу: Filioque, существовавшем уже в церкви Испанской, писал к Лионским братьям: «Любезнейшие братия, всем усилием вашим остерегайтесь Нового учения Испанского; в веровании следуйте по стопам св. Отцов, и пребывайте в святейшем единении с Церковью: ибо написано: не преступай пределов, положенных от Отцов, и к Символу кафолической Церкви ничего нового не прибавляйте; не следуйте преданиям, доселе неслыханным». в) Павлина, Аквилейского Патриарха, который на Италийском Соборе (в 791 г.) решительно отверг это прибавление, говоря: «по причине различных заблуждений еретиков и разных догадок невежд, я согласен исповедовать и преподавать ту только веру, которая всем векам преподана от св. Отцов. Знаю, что в некоторых соборных свитках определено (разумеет правило Ефесского Собора), для предотвращения новых многоразличных ересей, чтобы никому не дозволялось слагать или преподавать иной Символ веры . Поэтому да удалится от нас, да удалится от сердца всякого верующего намерение слагать и преподавать Символ или веру иначе, нежели как они (св. Отцы) установили. Но определяем только объяснять, согласно с их смыслом, то, что, по причине краткости, люди простые и неучёные понимают не надлежащим образом,– удерживая, однако же, тот же самый текст Символа... Ибо прибавлять что-либо к тому, что благочестно завещали св. Отцы, или убавлять – это уже несообразно с верой». Призываем в свидетели: г) Папу Льва III, который, когда послы Ахенского Собора (809 г.) предложили ему внести в Символ: и от Сына, не только не согласился на это, но ещё повелел вырезать на двух серебряных досках Никео-цареградский Символ, без всякого прибавления, с надписью: haec Leo posui amore et cautela orthodoxae religionis. И на замечание послов, что, таким образом, сделано было бы прибавление к Символу истинное, а не ложное, отвечал: «не так определили Отцы, что правомыслящий может сделать прибавление, а не правомыслящий не может; но сказали, что никто не может этого сделать». Наконец указываем: |
| После Никеи ряд соборов поместных и вселенских, как то наивно и безуспешно заклинал – не составлять новых формул веры, кроме единой Никейской, якобы достаточной на все случаи. Разумеется, безуспешно. Пока не изживалась повышенная температура очередной догматической лихорадки, заклинания оказывались безуспешными. Так и здесь, мало было «мудрости», т. е. дальновидности у простодушных римских легатов. Дальновиднее, ergo «мудрее», оказалось желание правительства получить от собора новую согласительную формулу. Из-за чего·же было «огород городить», собирать со всех концов «вселенной» (империи), свозить и содержать на казенный счет эту полутысячу предстоятелей церквей, если можно было бы получить тот же результат путем рассылки через курьеров письма папы к Флавиану, этого знаменитого томоса, и получить под ним формальное большинство голосов – подписей? Два «неуправляемых» собора в Ефесе 431 и 449 г. оказались неспособными вынести формулы вероисповеданий. После горького опыта теперь решено было собором «управлять» (как ныне «есть «управляемые демократии»), т. е. побудить его издать вероопределение. Епископы ссылались на формальное запрещение III Вселенским Ефесским собором 431 г. – составлять какой-либо иной символ веры , кроме Никейского. Председатели уловили на этом членов собора. Они предложили им перечитать символ и будто бы полностью изъясняющие его громкие догматические документы последнего времени, чтобы убедиться, что ответа на·нововозникшие вопросы в них нет. А члены собора рады были просто отсрочке и проволочке. После Никейского символа был прочитан и КПльский. Тут впервые на сцене официальной истории появляется пред нами наш «Никео-Цареградский» символ, по всем признакам сложившийся к концу арианских споров и известный уже членам II Вселенского Собора (380 г.), что с точностью установить нельзя, ибо протоколов I и II Вселенских соборов не существует. Теперь еще прочитаны были: а) письмо Кирилла к Несторию (Καταφλιαρο σιν), б) к Иоанну Антиохийскому (Ε φραιν στωσαν;) в) томос папы Льва и справочные текстуальные добавления к нему от 450 г., где для удовлетворения треков папа взял цитаты и из Кирилла, хотя справедливо отверг зловредную, монофизитски звучащую формулу его «μ α φ σις»... |
| Впрочем, победа крайней папистской инфаллибилистской линии, сделавшейся ныне официальным учением Католической Церкви, есть все же лишь кажущаяся победа. Ибо нельзя вычеркнуть истории, своей собственной истории: а там нет непогрешимости пап в делах веры, а есть часто масса противоречий, взаимно друг друга уничтожающих и вместе с тем являющихся не частным лишь мнением отдельных пап (это разделение пытаются провести, но довольно безнадежно, защитники папской непогрешимости), а облеченных в торжественное одеяние их епископского и даже вселенского учительства. Так, папа Либерий подписывает (в 354 г.) арианский символ (не в качестве частного лица, а в качестве епископа Рима); папа Зосим (417–418 г.), в противоположность своему непосредственному предшественнику Иннокентию I, высказывается сначала за православие Пелагия (в письме к Аврелию, еп. Карфагенскому); папа Вигилий (537–555), по поводу т. наз. спора о 3-х главах, три раза противоречил самому себе, три раза меняя свое мнение: “он подчинился, наконец, решению собора (5-го вселенского, с которым он вступил было в конфликт), заявив про себя, что он являлся до сих пор, к сожалению, орудием сатаны, работающего на ниспровержение Церкви, и был посему вовлечен в раздор со своими сослужителями – епископами собора, но что теперь Господь просветил его”. Особенно разителен пример папы Гонория I (625–638) в монофелитском споре: “В самом начале спора папа Гонорий, спрошенный тремя патриархами, высказался в пользу ереси”; на шестом вселенском соборе (681 г.) ересь была осуждена и в числе прочих проповедников ереси был торжественным образом собором осужден и отлучен и умерший папа Гонорий. Или вот еще примеры противоречий между папами по важнейшим вопросам вероучений, исключающих, стало быть, непогрешимость: Папа Лев ИИИ-ий, несмотря на требование императора Карла Великого, не согласился внести в Никео-Цареградский символ испанское добавление filioque. Папа Бенедикт VIII, по настоянию императора Генриха III, около 1014 или 1015 г. принял добавление: flioque в символ веры и это нововведение становится с тех пор догматом Западной Церкви. |
| В истории мы не обнаруживаем непогрешимости пап в делах веры. История свидетельствует о взаимно друг друга уничтожающих противоречиях отдельных пап, облеченных в торжественную тогу вселенского учительства. Так, папа Либерий подписывает (354) не в качестве частного лица, а в качестве епископа Рима, арианский Символ веры ; папа Зосима (417–418), в противоположность своему непосредственному предшественнику Иннокентию I, высказывается сначала в пользу Пелагия; папа Вигилий (537–55) в споре о трех главах три раза менял свое мнение. «Он подчинился, наконец, решению Собора, заявив про себя, что он являлся до сих пор, к сожалению, орудием сатаны, работающим на ниспровержение Церкви, и был посему вовлечен в раздор со своими сослужителями – епископами Собора, но теперь Господь просветил его»; разителен пример папы Гонория I (625–38) в монофелитском споре: «В самом начале спора папа Гонорий, спрошенный тремя патриархами, высказался в пользу ереси», а на Шестом Вселенском Соборе (681) в числе других проповедников этой ереси был осужден и умерший папа Гонорий; папа Лев III вопреки требованию Карла Великого запретил добавление в Никео-Цареградском Символе Веры вставки «и от Сына», а папа Бенедикт VIII принял «филиоквэ» в Символ Веры, и эта вставка становится догматом латинской Церкви; папа Сикст V под угрозой анафем объявил лично им исправленный и изданный под непосредственным его наблюдением текст Вульгаты за обязательный для верующих и имеющий достоинство подлинника, но этот текст оказался настолько кишащим ошибками, что преемнику Сикста V пришлось скорее изъять его из употребления. Все это никак нельзя примирить с догматом непогрешимости в делах веры. Трагедия римского католичества не в грехах и личных преступлениях отдельных предстоятелей Римской Церкви, – личных грехов везде было много, – а в том, что в самое основание христианского вероучения и духовного строя Церкви введен дух мира сего, дух власти, дух юридического, утилитарного и земного искажения тайн Божиих. И привел этот дух к рабству, печать которого сказалась в стремлении перенести закон жизни Духа на язык внешнего механического счета, заслуги, числа и меры, что особенно сказалось в учении об индульгенциях и в казуистической морали. Заповедь Божия воспринимается не в качестве внутренней органической нормы нравственно свободной жизни во Христе, а как иго неудобоносимое, как требование сурового заимодавца, которое должно быть облегчено. Отсюда узаконение так называемой «ментальной резервации», т.е. сознательное введение ближнего в заблуждение через намеренно двусмысленный способ выражения; отсюда и учение о «сверхдолжных делах святых», из сокровищницы которых папа может покрывать недочеты верующих; отсюда и возбужденность вместо духовной уравновешенности и трезвения духовного, и религиозный сентиментализм с характерным для него стремлением ударить по нервам, растрогать и поразить воображение человека. |
| Ибо нельзя вычеркнуть историю, свою собственную историю – а там нет непогрешимости пап в делах веры, а есть часто масса противоречий, взаимно друг друга уничтожающих и вместе с тем являющихся не частным лишь мнением отдельных пап (это разделение пытаются провести, но довольно безнадежно, защитники папской непогрешимости), а облеченных в торжественное одеяние их епископского и даже вселенского учительства. Так, папа Либерий подписывает (в 354 году) арианский Символ (не в качестве частного лица, а в качестве епископа Рима); папа Зосим 98 (417–418), в противоположность своему непосредственному предшественнику Иннокентию I, высказывается сначала за православие Пелагия (в письме к Аврелию, епископу Карфагенскому); папа Вигилий (537–555) по поводу так называемого спора о трех главах три раза противоречил самому себе, три раза меняя свое мнение: он «подчинился наконец решению Собора (V Вселенского, с которым он вступил было в конфликт), заявив про себя, что он являлся до сих пор, к сожалению, орудием сатаны, работающего на ниспровержение Церкви, и был посему вовлечен в раздор со своими сослужителями – епископами Собора, но что теперь Господь просветил его». Особенно разителен пример папы Гонория I (625–638) в монофелитском споре: «В самом начале спора папа Гонорий, спрошенный тремя патриархами, высказался в пользу ереси»; на VI Вселенском Соборе (681 год) ересь была осуждена, и в числе прочих проповедников ереси был торжественным образом Собором осужден и отлучен и умерший папа Гонорий. Или вот еще примеры противоречий между папами по важнейшим вопросам вероучений, исключающих, стало быть, непогрешимость: папа Лев III, несмотря на требование императора Карла Великого, не согласился внести в Никео-Цареградский Символ испанское добавление Filioque [и от Сына]. Папа Бенедикт VIII по настоянию императора Генриха III около 1014 или 1015 года принял добавление Filioque в Символ веры , и это нововведение становится с тех пор догматом Западной церкви. Далее, папа Сикст V торжественно, под угрозою анафем объявил собственноручно им исправленный и изданный под его непосредственным наблюдением текст Вульгаты за обязательный для верующих и имеющий достоинство подлинника; текст этот оказался, однако, настолько неисправным, настолько кишащим ошибками (между прочим, в собственноручных исправлениях, произведенных папой), что преемнику Сикста V пришлось скорее изъять его из употребления. |
| Владыко Господи Боже наш, призови раба Твоего (имя) ко святому Твоему просвещению, и сподоби его великия сея благодати святаго Твоего Крещения. Отреши его ветхость, и обнови его в живот вечный, и исполни его Святаго Твоего Духа силы, в соединение Христа Твоего, да не ктому чадо тела будет, но чадо Твоего царствия. Владыка Господи Боже наш, призови раба Твоего (имя) к святому Твоему просвещению и удостой его этой великой благодати святого Твоего Крещения. Отторгни его ветхость и обнови его в жизнь вечную и наполни его силой Святого Твоего Духа, чтобы он соединился с Христом Твоим и больше уже не был чадом плоти, но чадом Твоего царствия. Символ веры является одним из древнейших элементов Таинства Крещения. В ранней Церкви существовали различные Символы веры; в каждой поместной Церкви был свой Символ. Первоначально эти Символы были краткими, со временем, по мере распространения ересей и усиления борьбы с ними, содержание Символов расширялось. Кроме того, происходила постепенная синхронизация и унификация местных Символов, завершившаяся на христианском Востоке к концу V века. Именно к этому времени Никео-Цареградский Символ закрепился в качестве общецерковного. Сочетание с Христом также является неотъемлемой частью Таинства Крещения, и в практике древней Церкви, так же как и теперь, оно следовало сразу же за отречением от диавола. Опять же, в этом действии был глубокий смысл: оно означало не что иное, как присягу на верность Христу. Если отречение от сатаны было расторжением договора с диаволом, то сочетание с Христом означает подписание договора с Богом. Если вся библейская история может рассматриваться как цепь заветов, в которые Бог вступал с людьми, то «в Крещении человек становился участником истории спасения и членом завета, вписывал свое имя в историю спасения» . Тема завета развивается в поучениях из «Константинопольского служебника», датируемого V веком. Служебник содержит подробное описание обряда отречения от сатаны и сочетания с Христом. Обряд совершался в Великую пятницу в присутствии архиепископа. По входе в храм около полудня он преподавал мир катехуменам и приказывал им снять одежду (верхнюю) и обувь. Далее он обращался к ним со следующими словами: |
| П. изъявляет свое неудовольствие на мое замечание, сделанное при разборе суждения Гефеле потому, что таким замечанием оказывается неуважение к учености Гефеле; не говорит А. П. ясно – но разуметь дает, что благодаря таким неразумным отношениям к трудам за- —639— падных ученых, мы рискуем опасностью подвергнуться неприятностям от немцев: благо нам, что немцы не читают наших книг. Да позволено мне будет отстранить от себя обвинение, какое незаслуженно возвел на меня г. Лебедев. В разбираемом месте, служащем поводом к настоящему неприятному объяснению, у Гефеле идет речь о том, кто был составителем Символа веры , известного теперь у нас под именем Никео-Цареградского. Гефеле пишет (Ист. соб. т. 2, стр. 10): Никифор Каллист свидетельствует, – (точнее было бы перевести слова Гефеле: will wissen – словами: Никифор хочет знать – но ведь смысл от сего не изменяется): – так Никифор Каллист свидетельствует, что Символ нашего собора был издан Григорием Нисским , Марк Евгеник на Флорентийском соборе утверждал, что автором Символа следует признавать или признается (werde gehalten) Григорий Богослов . Но то и другое показание – продолжаем речь Гефелеву так мало обстоятельны и мало достоверны – что Тильмон, как мне кажется имел право, mit Recht – (заметьте, читатель, это выражение Гефелево, в нем вся сущность дела) – Тильмон имел право высказать совершенно иную гипотезу. Какая же это гипотеза Тильмона – которую имел право выставить он, Тильмон, и которую одобряет сам Гефеле mir scheint – mit Recht)? Следует речь о Символе Епифаниевом, составляющем corpus delicti настоящего нашего объяснения с Ал. П. Тильмон – продолжает Гефеле – исходит из того, что Епифаний в своем Ancoratus с. 121 поместил подобный (ahnliches) символ, с замечанием, что символ тот состоял во всеобщем употреблении и что обстоятельно изучать его обязаны были все оглашаемые. – Но Ancoratus Епифания издан был еще в 374 г., как об этом совершенно ясно говорится во многих его местах (следуют цитаты, указывающие на те места). |
| Многосторонняя деятельность Симеона Полоцкого при царском дворе и в московском обществе (он завязал знакомства со многими боярскими семьями и с духовенством), его растущая популярность свидетельствовали об усилении влияния западной культуры в Москве. Его монашеский клобук, бывший для него случайностью, проповеди , исполненные риторики и пафоса, дипломатическая ловкость в общении с суровым патриархом Иоакимом, который по своему характеру и убеждениям был антагонистом Симеона,— все это ставило его вне подозрения со стороны консервативных кругов Москвы. Свое «правоверие» он сумел доказать в сочинении «Венец веры» (1670). «Венец» был, так сказать, опытом изложения православной догматики. В основу этого изложения Симеон положил не никео-цареградский Символ веры, а «апостольский Символ» (главы 4–16), что, странным образом, поначалу не вызвало подозрения у московских консерваторов, хотя в Москве уже одно это могло сойти за «еретический уклон», правда, Симеон резко критикует здесь римо-католическое учение о Filioque. Лишь в позднейшей полемике инок Евфимий поставил ему в вину и эту ошибку, и то, что он использовал доказательства, почерпнутые из сочинений Ансельма, Дунса Скота, Фомы Аквинского и Беллармина. Тогда все «латинские отклонения», содержащиеся в проповедях Симеона, были собраны Евфимием в качестве обвинительного материала . Ясно, что все мировоззрение Симеона было не московским, и люди, которые общались с ним или учились у него, постепенно становились приверженцами западного просвещения, а отчасти и его «латинского уклона», тем более что не один Симеон Полоцкий распространял в Москве подобные воззрения. Среди тех, кто решительно отказался от культурного консерватизма Москвы и признал превосходство западной культуры, был, конечно, и иеромонах Симеон Медведев, известный под своим мирским именем Сильвестр, личность замечательная не только своей трагической судьбой, но и своим характером. Важность роли, которую он играл в богословских спорах своего времени, побудила его восторжествовавшего противника инока Евфимия составить биографию духовного становления Сильвестра, впоследствии дополненную другими исследованиями . |
| (b) Исповедание Символа веры. Православные придают большое значение Символам веры, и совершенно справедливо. В частности Никео–Цареградский Символ веры является предметом почитания и основой церковного единства для православных. Мы не достигли того, чтобы сделать этот Символ веры единственным вероисповедным базисом в ВСЦ, но в этой сфере существует некоторый прогресс. Неужели это совершенно безразлично экклезиологически? Православные могут сказать, что до тех пор пока все протестанты не примут семь Вселенских соборов, у них не может быть экклесиальной реальности. Это так. Но неужели движение в этом направлении не имеет никакого экклезиологического значения? Это вопрос, который нельзя обойти. © Совместные действия навстречу проблемам современности. Этика не может быть отделена от веры, также как и ортодоксия не может быть отделена от ортопраксии. Мы действуем как христиане не в силу какого–то безличного нравственного императива, но из–за того, что мы верим в Бога, Который не только заповедует нам вести себя определенным образом, но и предлагает Себя как любовь к Своему творению, и хочет, чтобы и мы разделили Его любовь. Именно потому что мы верим в Бога, который есть общение как Троица, мы призваны быть личностями в общении. Все нравственные проблемы имеют для нас богословскую основу. Это значит, что действуя совместно в ВСЦ по этическим вопросам, мы разделяем и выражаем ту же самую веру. Это не обязательно означает, что это так во всех этических действиях, поскольку многие христиане не обязательно связывают веру и этику. И поэтому часто кажется, что ВСЦ действует здесь как гуманитарное или социологическое учреждение. Это вынудило православных обвинить ВСЦ в «горизонтализме» на ассамблее в Упсале. Однако, чем больше ВСЦ соотносит свою деятельность в социальной, экологической и проч. сферах с верой, тем яснее становится вопрос — является ли наша совместная деятельность экклезиологически безразличной. О. Виталий Боровой правильно обратил внимание на утверждение ранних экуменистов: «действовать так, как если бы мы были одной Церковью». Он справедливо признает экклезиологическое значение в этом высказывании, поскольку хотя действие «как если бы» представляет собой условное выражение, оно, тем не менее. указывает на общую мотивацию и, возможно, на общее видение. И то, к чему мы совместно стремимся оказывает отчасти воздействие и на то, что мы уже есть. НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ |
|
|
