| Епифаний называет символ, приводимый им в «Якоре», тот, который буквально (совсем не буквально!) сходен с Никео-Цареградским, произведением отцов Никейских; но мы знаем, что символ этот ни по какому изданию не читался в члене о Св. Духе с такою полнотою, как приводится у Епифания; ясный знак, что в своих словах Епифаний допускает некоторую неточность (?), приписывая Никейскому собору между прочим то, что было сделано на другом соборе. Не больше ли будет вероятности, если предположим, что Епифаний под именем Никейского символа привел в своем «Якоре» символ Никео-Цареградский? Известно, что Епифаний пережил время II-ro вселенского собора и дожил до V века; ему не могли не быть известны определения II вселенского собора; почему нет ничего невероятного в том предположении, что он в своем «Якоре» мог поместить тот самый символ, который был составлен на II-м вселенском соборе. Ежели ко времени этого собора «Якорь» Епифания был уже закончен, то он мог сделать в нем изменение после, а могло быть и то, что это сочинение в то время только составлялось, особенно последние его главы, где и помещены символы». Пишущи последние слова, автор ничего не сказал о том, а как же смотреть на хронологическую дату: 374 года? 34 Я сам не в первый раз стану ниже выражать свой голос по вопросу о символе Епифаниевом. Свой голос я уже подавал еще в 1882 году, и находил, что этот символ есть позднейшая вставка. Вот что я говорил тогда. «Мы далеки от того, чтобы возражения, делаемые по поводу Епифаниева символа (а эти возражения сводились к допущению вставки в «Якоре», как это было сделано вышеупомянутым Винчензи) считать решительным. Во всяком случае они в состоянии лишить гипотезу о принятии II вселенским собором готового символа – той уверенности, с какою она высказывается некоторыми учеными. Со своей стороны мы желали бы (слушайте!) обратить внимание на следующее обстоятельство, кажется, непримеченное другими исследователями. Переходя от первого символа ко второму в «Якоре» Епифаний замечает, что так как появились новые ереси, потребовавшие их опровержения, то и предложено другое изложение веры (т. |
| Поэтому Климент Александрийский мог сказать свое замечательное слово, что не только человек боговиден и богоподобен, но и Бог человекоподобен . Эта мысль навеяна древней философией. Как известно, Платон учил, что мы — «насаждение не земное, а небесное» , и что душа наша «сходна божественному, бессмертному, умопостигаемому, единовидному и неразделимому» . Еще определеннее учил Плотин об «уподоблении Богу» . На этом основании Климент Александрийский и мог развить свое учение о духовно–совершенном христианине, о «гностике», цель которого есть уподобление себя Богу и через богопознание, и через совершенную «умную» молитву, и через подвиг всей жизни. Позднейшая патристическая литература, в частности, как мы только что видели, св. Максим Исповедник дает нам богатый материал для этого учения об обóжении. «Теозис» возможен только, потому что существует соотносительность двух миров, — человеческого и божественного, потому что в духовной природе человека заложены символы божественного, потому что дух человека содержит постулаты троичного бытия. Подойдя, таким образом, к символизму свв. отцов, следует однако заметить, что самое слово «символ», «символическое», «символизм» по разному донимается и произносится, почему нас в данном контексте не все значения слова «символ» интересуют. Занимает нас, разумеется, только богословское и философское (или точнее гносеологическое) значение этого понятия. 1. Прежде всего «символ» на языке догматическом может значить «вероопределение», догматическое исповедание, торжественная вероучительная формула, «символ веры», как, например: «апостольский символ», или «никео–цареградский», или «Quicumque» pseudo–Aфahacuя, Халкидонский символ, или орос т. д. Этого всего мы не касаемся, так как, это не имеет отношения к тому символизму свв. отцев, о котором здесь будет речь идти. 2. Чаще всего слово «символ» воспринимается в рамках только гносеологиечских, как один из моментов познавательного процесса, в частности религиозно–познавательного. Символ здесь ограничивается понятием особого рода представлений, или как удачно в данном случае выражаются немцы, «Ersatzvorstellungen» . |
| б) На втором вселенском Соборе Отцы внесли в символ веры, между прочим, слова: «иже от Отца исходящего, иже со Отцом и Сыном спокланяема и сславима,» — значение которых мы уже видели. в) На третьем вселенском Соборе — постановлено правило: «да не будет позволено никому произносити, или писати, или слагати иную веру, кроме определенные от святых Отец, в Никеи граде, со Святым Духом собравшихся. А которые дерзнуть слагати иную веру, или представляти, или предлагати хотящим обратитися к познанию истины, или от язычества, или от иудейства, или от какой бы то ни было ереси: таковые аще суть епископы, или принадлежат к клиру, да будут чужды — епископы епископства, и клирики клира: аще же миряне, да будут преданы анафеме» (прав. 7). Здесь хотя прямо говорится о символе никейском, а не никео-цареградском, в котором подробнее изложен догмат о Святом Духе, но должно заметить, что Отцы ефесские принимают оба символа за один, и называют его никейским потому, что в Никее собственно положено ему основание, а в Константинополе он только дополнен, как, действительно, и понимали это определение ефесского Собора во все последующее время. Следовательно, означенным правилом не только воспрещалось составление новых символов веры для общественного употребления, но воспрещалось и всякое изменение в символе никео-цареградском, чрез убавление ли, или извращение, или прибавление чего либо (например — Filioque), и символ этот признан был, как один непреложный общественный образец веры на все будущие века. г) На четвертом вселенском Соборе, халкидонском, по прочтении обоих символов — никейского и цареградского, Отцы: - аа) заметили: «достаточно и этого премудрого и спасительного символа Божественной благодати для совершенного уразумения и утверждения благочестия; потому что он в совершенстве учит, чему должно, об Отце и Сыне и Святом Духе;» бб) за тем определили: «чтобы вера трехсот осмнадцати святых Отцов оставалась целой и неприкосновенной,» и утвердили «то учение, которое сто пятьдесят святых Отцов, собравшихся в царствующем граде Константинополе на духоборцев, предали о существе Святого Духа и обнародовали для всех не так, как бы прибавляя что либо не достававшее к прежде принятому (т.е. никейскому символу), а только лишь объясняя свидетельствами Писания верование свое о Святом Духе против тех, которые дерзнули отвергать Его господство ( δεσποτεαν );” |
| Очевидно, таким образом, что никейский символ веры представляет собой дальнейшее развитие той вероисповедной формулы, которую мы находим у ап. Аристида; а что это была именно определенная формула, а не простой подбор догматических истин христианства, за это говорит ее сходство в круге идей, их расположении и внешнем выражении с никео-цареградским исповеданием веры, имеющем у нас символическое значение. По-справедливому объяснению ученых древние исповедания веры, подобные имеющемуся в апологии Аристида, представляют из себя ту крещальную формулу, которая легла в основу всех древних символов веры до никео-цареградского включительно. Сама она образовалась, но заповеди Спасителя (Мф. 28:19), из тех необходимых огласительных сведений о христианстве, которые должны были предварять крещение, вследствие чего первоначально и получила название «прощальной»; к половине второго века эта крещальная формула получила определенное выражение и всеобщее распространение 82 ; ее-то мы и находим в апологии Аристида философа . «Ход мыслей – сначала о Едином истинном Боге, потом о божественном посольстве Христа был соответственен тогдашнему обучению оглашенных (катехуминату) и встречается также у Иустина, а позднее – у Тертуллиана » 83 . Из других более или менее ценных указаний апологета Аристида, имеющих догматическое значение, можно отметить некоторые намеки на существование Новозаветного канона. Древнехристианские писатели, как известно, приведя те или другие выражения Св. Писания, не имели обыкновения выражать их буквально и указывать место заимствовали; обыкновенно, они брали только мысль текста, а выражали ее своими словами, предваряя ее замечаниями вроде следующего Κριος λγει, αυτς εφη. Так было в течении всего периода мужей апостольских, у которых, хотя и встречаются неоднократные и многочисленные ссылки на новозаветные писания, однако еще нет указания на определенный состав их. Значительный шаг вперед представляет в этом отношении апология Аристида; правда, и он в своих нозаимствованиях из Св. |
| б) На втором вселенском Соборе Отцы внесли в символ веры , между прочим, слова: “иже от Отца исходящего, иже со Отцом и Сыном спокланяема и сславима,” – значение которых мы уже видели. в) На третьем вселенском Соборе – постановлено правило: “да не будет позволено никому произносити, или писати, или слагати иную веру, кроме определенные от святых Отец, в Никеи граде, со Святым Духом собравшихся. А которые дерзнуть слагати иную веру, или представляти, или предлагати хотящим обратитися к познанию истины, или от язычества, или от иудейства, или от какой бы то ни было ереси: таковые аще суть епископы, или принадлежат к клиру, да будут чужды – епископы епископства, и клирики клира: аще же миряне, да будут преданы анафеме” (прав. 7). Здесь хотя прямо говорится о символе никейском, а не никео-цареградском, в котором подробнее изложен догмат о Святом Духе, но должно заметить, что Отцы ефесские принимают оба символа за один, и называют его никейским потому, что в Никее собственно положено ему основание, а в Константинополе он только дополнен, как, действительно, и понимали это определение ефесского Собора во все последующее время. 786 Следовательно, означенным правилом не только воспрещалось составление новых символов веры для общественного употребления, но воспрещалось и всякое изменение в символе никео-цареградском, чрез убавление ли, или извращение, или прибавление чего-либо (например – Filioque), и символ этот признан был, как один непреложный общественный образец веры на все будущие века. 787 г) На четвертом вселенском Соборе, халкидонском, по прочтении обоих символов – никейского и цареградского, Отцы: – аа) заметили: “достаточно и этого премудрого и спасительного символа Божественной благодати для совершенного уразумения и утверждения благочестия; потому что он в совершенстве учит, чему должно, об Отце и Сыне и Святом Духе;” бб) за тем определили: “чтобы вера трехсот осмнадцати святых Отцов оставалась целой и неприкосновенной,” и утвердили “то учение, которое сто пятьдесят святых Отцов, собравшихся в царствующем граде Константинополе на духоборцев, предали о существе Святого Духа и обнародовали для всех не так, как бы прибавляя что-либо не достававшее к прежде принятому (т.е. никейскому символу), а только лишь объясняя свидетельствами Писания верование свое о Святом Духе против тех, которые дерзнули отвергать Его господство ( δεσποτεαν);” |
| Писании Ветхого Завета потому, что оно было не доступно для понимания тогдашнего человечества. В св. Писании Ветхого Завета, как вообще таинственном и подготовительном откровении по отношению к Новозаветной религии, мы не находим ясного учения о многих догматах христианской веры. А потому и на основании Ветхозаветного св. Писания нельзя делать вывода о догматическом несовершенстве св. Писания вообще. Относительно указанных в «Камне веры» видов Новозаветных догматических преданий едва ли также справедливо думать, что их «не от св. Писаний, но единем преданием имамы» (709). Правда, относительно символа веры нужно признать, что он сохраняется в христианской церкви со времен апостольских на основании св. предания: у древнейших церковных писателей он даже и именуется преданием 448 . Но в древнейшем своем виде символ веры «представляет собою ничто иное, как более пространную форму той веры в Отца и Сына и Святаго Духа, какая была преподана аностолам самим Иисусом Христом в Его заповеди о крещении» ( Мф.28:19 ). И все вообще древние символы веры , из которых образовался символ никео-цареградский, суть «только формулированное в кратких и сжатых положениях существенное учение об Отце, Сыне и Святом Духе, которое Спасителем было преподано апостолам, и которое по заповеди Его, необходимо и обязательно было знать каждому Его последователю и члену Его нов аго благодатн аго царства» 449 . Следовательно, символ веры , хотя сохраняется в церкви на основании св. предания, но в отношении к содержащемуся в нем догматическому учению имеет основание и в св. Писании. Поэтому-то св. Кирилл Иерусалимский говорит о символе веры : «изложение веры не по человеческому рассуждению составлено, но из всего Писания выбрано самое существенное, и составляется из сего одно учение веры. Как горчичное семя в малом зерне содержит много ветвей: так и сие изложение веры в немногих словах объясняет все видение благочестия, заключающееся в Ветхом и Новом Завете 450 . То же нужно сказать и относительно других видов Новозаветных преданий: крещения младенцев, формуле крещения и седмеричном числе таинств. |
| учение о Св. Духе, о Церкви и таинствах; но в существующих параллелях очевидно близкое родство, простирающееся иногда до полного тождества в самых выражениях (напр. Θες – κτστης κα Παντοκρτωρ, δ ατο δ τ πντα συνστηκεν, υς το Θεο, ξ παρθνου γεννηθες, μετ τρες μρας νβιω κα ες ορανος νλθεν, προσδοκντες νστασιν νεκρν κα ζων το μλλοντος ανος). Очевидно, таким образом, что Никейский символ веры представляет собой дальнейшее развитие той вероисповедной формулы, которую мы находим у ап. Аристида; а что это была именно определенная формула, а не простой подбор догматических истин христианства, за это говорит её сходство в круге идей, их расположении и внешнем выражении с никео-цареградским исповеданием веры, имеющем у нас символическое значение. По справедливому объяснению ученых древние исповедания веры, подобные имеющемуся в апологии Аристида, представляют из себя ту крещальную формулу, которая легла в основу всех древних символов веры до никео-цареградского включительно. Сама она образовалась, по заповеди Спасителя ( Мф.28:19 ), из тех необходимых огласительных сведений о христианстве, которые должны были предварять крещение, вследствие чего первоначально и получила название «крещальной»; к половине второго века эта крещальная формула получила определенное выра- —289— жение и всеобщее распространение; 1025 её-то мы и находим в апологии Аристида философа . «Ход мыслей – сначала о Едином истинном Боге, потом о божественном посольстве Христа был соответственен тогдашнему обучению оглашенных (катехуминату) и встречается также у Иустина, а позднее – у Тертуллиана ». 1026 Из других более или менее ценных указаний апологета Аристида, имеющих догматическое значение, можно отметить некоторые намеки на существование Новозаветного канона. Древне-христианские писатели, как известно, приведя те или другие выражения Св. Писания, не имели обыкновения выражать их буквально и указывать место заимствования; обыкновенно, они брали только мысль текста, а выражали её своими словами, предваряя её замечаниями в роде следующего Κριος λγει, ατς εφη. |
| Но то и другое показание – продолжаем речь Гефелеву так мало обстоятельны и мало достоверны – что Тильмон, как мне кажется имел право, mit Recht – (заметьте, читатель, это выражение Гефелево, в нем вся сущность дела) – Тильмон имел право высказать совершенно иную гипотезу. Какая же это гипотеза Тильмона – которую имел право выставить он, Тильмон, и которую одобряет сам Гефеле (wie mir scheint – mit Recht)? Следует речь о Символе Епифаниевом, составляющем corpus delicti настоящего нашего объяснения с Ал. П. Тильмон – продолжает Гефеле – исходит из того, что Епифаний в своем Ancoratus с. 121 поместил подобный (ahnliches) символ, с замечанием, что символ тот состоял во всеобщем употреблении и что обстоятельно изучать его обязаны были все оглашаемые. – Но Ancoratus Епифания издан был еще в 374 г., как об этом совершенно ясно говорится во многих его местах (следуют цитаты, указывающие на те места). – Следовательно, рассматриваемый символ должен был появиться в церковном употреблении по крайней мере десятилетием раньше до второго Вселенского собора и представляется вероятным, что собор не собственно новый Символ составил (nicht eigentlich neues Simbolum aufstellte), но воспринял такой, который был уже в употреблении заранее, в некоторых местах изменил, именно привел в сокращение, – как это доказывать можно сравнением текста у Епифания с текстом действительного Символа составленного нашим собором. За сим у Гефеле следует изложение нашего настоящего Никео-Цареградского Символа веры . Снова прошу Г.г. читателей припомнить выражение Гефеле, что он Гефеле за этим мнением Тильмона признает право – mit Recht – и сам ему сочувствует. Судите же теперь Гг. читатели беспристрастные, имел ли я основание выразиться, что Гефеле допустил важный недосмотр, когда он – не усвояя надлежащего значения свидетельствам Никифора Каллиста и Марка Евгеника – оказывает предпочтение мнению Тильмона, который своими соображениями не только не помогает делу, а только еще более оное затемняет. Ежели же я имел основание употребить выражение, что Гефеле – предпочитающий Тильмона Никифору Каллисту и Марку Евгенику – допустил важный недосмотр, то на чем же основывается А. П., укоряющий меня, что я приписал Гефеле невозможнейший абсурд. |
| Епифаний называет символ, приводимый им в «Якоре», тот, который буквально (совсем не буквально!) сходен с Никеоцареградским, произведением отцов Никейских; но мы знаем, что символ этот ни по какому изданию не читался в члене о св. Духе с такой полнотой, как приводится у Епифания; ясный знак, что в своих словах Епифаний допускает некоторую неточность (?), приписывая Никейскому собору между прочим то, что было сделано на другом соборе. Не больше ли будет вероятности, если предположим, что Епифаний под именем Никейского символа привел в своем «Якоре» символ Никео-Цареградский? Известно, что Епифаний пережил время Вселенского собора и дожил до V века; ему не могли не быть известны определения II Вселенского собора; почему нет ничего невероятного в том предположении, что он в своем «Якоре» мог поместить тот самый символ, который был составлен на Вселенском соборе. Ежели ко времени этого собора «Якорь» Епифания был уже закончен, то он мог сделать в нем изменение после, а могло быть и то, что это сочинение в то время только составлялось, особенно последние его главы, где и помещены символы». Пиша последние слова, автор ничего не сказал о том, а как же смотреть на хронологическую дату: 374 года? 249 голос по вопросу о символе Епифаниевом. Свой голос я уже подавал еще в 1882 году, и находил, что этот символ есть позднейшая вставка. Вот что я говорил тогда. «Мы далеки от того, чтобы возражения, делаемые по поводу Епифаниева символа (а эти возражения сводились к допущению вставки в «Якоре», как это было сделано вышеупомянутым Винчензи) считать решительными. Во всяком случае они в состоянии лишить гипотезу о принятии II Вселенским собором готового символа – той уверенности, с какой она высказывается некоторыми учеными. Со своей стороны, мы желали бы (слушайте!) обратить внимание на следующее обстоятельство, кажется, непримеченное другими исследователями. Переходя от первого символа ко второму в «Якоре» Епифаний замечает, что так как появились новые ереси, потребовавшие их опровержения, то и предложено другое изложение веры (т. |
| Царские врата. Кон. XV – нач. XVI в. (Русский музей, Санкт-Петербург) Царские врата на Литургии Хотя обычай закрытия царских врат во время Литургии достаточно древний (упоминания о нем встречаются в источниках начиная с XI в. 831 ), он не может быть признан оправданным с точки зрения литургического богословия древней Церкви. В XI веке появляется теория о том, почему миряне не должны видеть совершение Евхаристии. Никита Стифат объясняет это иерархической структурой Церкви: в алтаре должны находиться только священнослужители, пространство перед алтарем зарезервировано для монахов и низших иерархических чинов, а вдали от алтаря должны находиться миряне, которым непозволительно взирать на совершение таинства 832 . Будучи поклонником Дионисия Ареопагита , Никита Стифат приложил ареопагитское учение об иерархии к богослужебному чинопоследованию. Однако такое противопоставление мирян духовенству было совершенно чуждо духу евхаристического благочестия древней Церкви; нет этого противопоставления и в самом тексте Литургии. Напротив, все члены общины воспринимались как «царственное священство», и все призывались к полноценному участию в Евхаристии. Теория Никиты Стифата не выдерживает критики уже потому, что обычай закрывать царские врата никогда не превратился в универсальный. Тот факт, что царские врата остаются открытыми при архиерейском служении и в дни Пасхальной седмицы, свидетельствует о том, что никакого принципиального запрета мирянам взирать на совершение таинства Евхаристии и на причащение священнослужителей не существует. В сочетании с тайным чтением евхаристических молитв обычай служения Евхаристии за закрытыми царскими вратами лишь создает дополнительную преграду между мирянами и духовенством. В этом смысле обычай служения Литургии с открытыми царскими вратами следует признать более соответствующим изначальному смыслу и содержанию Евхаристии 833 . 4. Символ веры После возгласа «Двери, двери» поется (в практике Греческой Церкви читается) Никео-Цареградский Символ веры . В «Церковной истории» Феодора-чтеца упоминается о том, что патриарх Константинопольский Тимофей (511–518) приказал, чтобы «символ 318 отцов» читался за каждым евхаристическим богослужением 834 . Таким образом, в Литургию Символ веры вошел лишь в VI веке, хотя сформулирован был в том виде, в каком ныне употребляется в Литургии, на I и II Вселенских Соборах, проходивших соответственно в Никее в 325 и в Константинополе в 381 году. |
|
|
