| Крученых: «До тех пор наша молодежь не будет окончательно вытрезвлена от Есенинского запоя, пока в тугие мозги «есенистов от критики» не проникнет сознание глубочайшей общественной вредности творимого ими «чествования» и «обожествления памяти» великого развратителя юных умов — я не могу сложить пера.» Луначарский: «Что такое Есенинщина? Это олицетворение хулиганства, унынья, пессимизма и наркомании. Все эти качества были и у Есенина...» Бухарин: «Есенинщина» — самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания явление нашего литературного дня. По Есенинщине нужно дать хорошенький залп.» «...Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни: мордобой, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще.» «С мужицко-кулацким естеством прошел по полям революции Сергей Есенин.» «Причудливая смесь из «кобелей», «икон», «сисястых баб», «жарких свечей», березок, луны, сук. Господа Бога, некрофилии и т. д. - все это под юродствующего квазинародного националиста - вот что такое Есенинщина.» Есенина травят, как волка, окружив ненавистными и пугающими красными флажками; а потом, ошалевшего от погони, от яростного шума и гама, измотанного, смертельно усталого, раненного добивают. А для травли, к сожалению, жизнь поэта, путаная, противоречивая, давала, конечно, много поводов. Есенина убили в петроградской гостинице «Англетер» и всунули в петлю — есть тому немало свидетельств. Случилось даже не просто заказное убийство, какие происходят нынче в мафиозных разборках, — а убийство идеологическое. Этим оно похоже и на истребление царской семьи. Художники — талантливо и страстно напоминающие русским, что они русские, что имели счастье родиться в великом народе, который ещё недавно был духовно-христианским светочем и спасительной надеждой человечества, который за десять крещённых веков создал самое высокое и самое живописное в мире искусство, художники — указывающие русским, что у них есть лишь одно счастливое предназначение в этой жизни, послужить нашему божественному Отечеству, — такие художники, тем более, имеющие всероссийскую славу и особенно выход и влияние на молодежь, всегда опасны слугам Князя Тьмы, разъедающим нации и государства, ныне добивающим нашу несчастную Россию. Таких художников, которых уже невозможно замолчать, как невозможно искусить соблазнами мира сего, — таких убирают. Василий Шукшин после таинственной смерти – неугасимая лампада русской совести, что предтеча православного духа любви к Вышнему и ближнему Христа ради. Убиенный Николай Рубцов, лирика которого созвучна Есенинской по нежной, восхительной и сострадательной любви к малой родине, а лишь из сей любви зреет и любовь к Великой Родине, к России, даже при всех ее бедах и скорбях. |
| – Баронесса, идите и ложитесь в особой палате… Разве вы не видите сами? – К чему? Вы же знаете, что в мои годы от тифа не выздоравливают. Господь призывает меня к Себе, но два-три дня я еще смогу служить Ему… Они стояли друг против друга. Аристократка и коммунистка. Девственница и страстная, нераскаянная Магдалина. Верующая в Него и атеистка. Женщины двух миров. Экспансивная, порывистая М. В. Фельдман обняла и поцеловала старуху. Когда она рассказывала мне об этом, ее глаза были полны слез. – Знаете, мне хотелось тогда перекрестить ее, как крестила меня в детстве няня. Но я побоялась оскорбить ее чувство веры. Ведь я же еврейка. Последняя секунда пришла через день. Во время утреннего обхода баронесса села на пол, потом легла. Начался бред. Сонька Глазок тоже не вышла из барака смерти, души их вместе предстали перед Престолом Господним Печатается по изданию: Борис Ширяев. Неугасимая лампада. М., 2002. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Материалы по теме 27 апреля, 2024 27 апреля, 2024 26 апреля, 2024 26 апреля, 2024 26 апреля, 2024 26 апреля, 2024 26 апреля, 2024 26 апреля, 2024 26 апреля, 2024 Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Лучшие материалы Показать еще Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее! Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира. Давайте дружить! © 2003—2024. Сетевое издание Правмир зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). |
| Но какое слово может выразить неутешную скорбь и горькие слезы еще неустроенных учениц отца Илариона в то время, когда их души и сердца были проникнуты одним общим скорбным чувством с часу на час ожидаемой потери своего отца-наставника? Беззащитные и бесприютные, в нем одном, после Бога и Богоматери, они имели опору и покровителя, и потому скорбь их теперь была невыразима! Почувствовав приближение кончины, угодник Божий окружавшим его одр боголюбивым сестрам указывал на свою келейную Владимирскую икону Божией Матери, поручая их заступлению Царицы Небесной. Видя же их общую глубокую скорбь, он то утешал их пророчественным обещанием, что «будет на этом месте обитель, как лавра цветущая», быв вполне уверен, что Господь согреет сердце преданных ему троекуровских помещиков, которые и участок земли отведут для общины; то обращался к ним с кротким, исполненным отеческой любви увещанием: «Что вы скорбите? - говорил он.- Ведь телом только разлучаюсь с вами, а молитвенный дух мой пребудет вечно в этом благословенном месте». «Не плачьте и не скорбите, ведь кто любит меня, будет и вас любить». Всем же дал такое общее завещание: «Во время скорби, болезни или каких недоумений отслужите молебен пред Владимирской иконой Царицы Небесной с акафистом - я и сам пред Ее иконой молился. Потом и меня, грешного, помяните, отправивши панихиду». Действительно, отец Иларион особенно чествовал Владимирскую икону Божией Матери. В келье его пред Ее священным ликом горела неугасимая лампада. Живой он предстоял в неустанной молитве к Владычице и заповедал своему келейнику и по исходе души своей из тела отслужить Ей молебен. С каждым днем, даже с каждым часом заметно ослабевал святой старец. Уже и вовсе перестал принимать посетителей, никто не входил к нему, кроме духовника и близких учениц, да и с теми говорил он более знаками. Последнюю исповедь перед кончиной по желанию самого старца принял от него губинский священник отец Никандр Андреев, пользовавшийся особенным его расположением. За три дня до кончины угодник Божий пожелал святой воды из Тюшевского колодца, от чудотворной иконы Божией Матери «Живоносный Источник». Село Тюшевка[ 6 ] от Троекурова находится в 40 верстах, но это неблизкое расстояние не воспрепятствовало окружавшим старца преданным ему особам исполнить последнее его желание. Соседняя помещица А.В. Шил-ская, пользовавшаяся расположением и духовными советами отца Илариона, поспешила послать за водой, которая и была принесена. Старец в это время лежал на диванчике, лицом к стене. Обернувшись, он перекрестился, проглотил две ложки святой воды, третью отстранил своей рукой и поблагодарил Шил-скую за любовь, после того он уже ничего не вкушал. |
| Рассказы 9. Иван Сергеевич Шмелев. Няня из Москвы 10. Алексей Константинович Толстой. Князь Серебряный 11. Священник Николай Агафонов. Повести и рассказы 12. Борис Николаевич Ширяев. Неугасимая лампада 13. Алексей Николаевич Варламов. Повести и рассказы 14. Александр Иванович Куприн. Повести и рассказы 15. Владимир Галактионович Короленко. Повести и рассказы 16. Борис Константинович Зайцев. Избранное 17. Иван Сергеевич Шмелев. Повести и рассказы 18. Иеромонах Тихон (Барсуков). Архиерей 19. Николай Семенович Лесков. Повести и рассказы Следите за новинками серии! Об издательстве «Живи и верь» Для нас православное христианство – это жизнь во всем ее многообразии. Это уникальная возможность не пропустить себя, сделав маленький шаг навстречу своей душе, стать ближе к Богу. Именно для этого мы издаем книги. В мире суеты, беготни и вечной погони за счастьем человек бредет в поисках чуда. А самое прекрасное, светлое чудо – это изменение человеческой души. От зла – к добру! От бессмысленности – к Смыслу и Истине! Это и есть настоящее счастье! Мы работаем для того, чтобы помочь вам жить по вере в многосложном современном мире, ощущая достоинство и глубину собственной жизни. Надеемся, что наши книги принесут вам пользу и радость, помогут найти главное в своей жизни! Примечания 1 Дитя души – на Востоке значит приемыш, воспитанник, дитя, не телом рожденное, а душой принятое, по душе признанное, а не по плоти, по-гречески – «психо пэди». Рассказ этот основан на действительных греческих или греко-молдавских преданиях, сообщенных мне одним придунайским жителем. (Прим, автора). Вернуться 4 Ходжа (от перс, хадже – господин) – почетный титул мусульманина в странах Ближнего и Среднего Востока. Давался придворным сановникам, высшему духовенству, купцам. В данном случае, видимо, речь идет о представителях духовенства. Вернуться 5 Шаровары (широкие штаны, собранные у щиколоток) из простой, грубой ткани. Аба (араб.) – грубое белое сукно, из которого на Востоке делали плащи от дождя. Вернуться 9 Чорбаджи – в Османской империи представитель сельской верхушки в XVI–XVIII bb. – староста, старшина, зажиточный крестьянин. |
| Ворота ведут в этот сад. Ворота эти очень низкие, но в то же время и высокие. Чтобы пройти в них, нужно очень наклониться. Но чем ниже наклоняешься, тем выше потом поднимешься. И над этими святыми вратами горит неугасимая лампада. Когда пройдешь те святые врата и войдешь в сад, ты увидишь три чудных дорожки, три дивных тропинки, которые ведут в глубь сада. Когда пройдешь ты по этим тропинкам, то увидишь, что они усыпаны мягкими цветами. Мягко, приятно идти по ним. Пройдешь несколько шагов, и стопы твои начнут ощущать острые шипы, колючий терновник, который растет на этих тропинках; но если ты дашь себе труд претерпеть боль от этих шипов и дойдешь до конца этих дивных дорожек, то увидишь три райских дерева, которые растут по одному в конце каждой этой тропинки. Чудные эти деревья, благосеннолиственные, под сенью которых можно отдохнуть. И растут на них плоды необыкновенные, райские, благоуханные и сладкие на вкус. В саду этом дивном разбита клумба, и на ней растут три райские розы, благоухание которых освежает не только весь организм, но обновляет душу и сердце человека. Если пойдешь ты дальше и будешь внимательно прислушиваться, то услышишь пение не земного, а небесного соловья, который разливается на двадцать ладов и на сто пятьдесят трелей. Дивный животворящий источник журчит в этом саду, николиже не оскудевающий, никогда не высыхающий, и чем ты больше будешь пить из него, тем он будет журчать еще сильнее, течь еще обильнее. От этого источника исходят три ручейка. Вот какой чудный дивный сад описал я вам! Что он изображает? Вы, наверное, уже догадались. Изображает он то звание, которое мы с вами носим. Сад этот дивный – монашество. Стоит он как на фундаменте, на четырех драгоценных камнях – это четыре евангелиста. Святое Евангелие это указывает, что монашество основано на Святом Евангелии, а не выдумано, как говорят умники века сего. Нет в Евангелии слова «монашество», но о сущности его говорится очень много: «Аще, кто хощет по Мне идти, да отвержется себе, возмет крест свой и по Мне грядет». Вот и монашество. Или слова: «Аще кто любит отца или матерь, или сестер, или братьев паче Мене, несть Мене достоин». |
| Счастливцы, после долгих мытарств, попадали в отдаленные командировки: в Савватьевский скит – главную стоянку рыболовов, на Муксольму, где помещался скотный двор и было огородное хозяйство, и в, разбросанные по островам, малые скиты. Там, вдали от начальства, жилось вольнее. Женщины помещались отдельно в «женбараке», вне кремля, а на маленьком Заячьем острове, в полуверсте от пристани, был штрафной женский изолятор. Традиция затейливо протянулась через оборванный век: именно, с Заячьего острова молились соловецким святыням женщины-паломницы, не допускавшиеся на самый остров. В каторжные времена на Зайчиках был только один мужчина – 70-летний еврей-бухгалтер из ЧК Моргулис. Любовь была строжайше запрещена на Соловках, и преступления против этого запрета жестоко карались: Ромео шел на Секирку, Джульетта – на Зайчики. Кормили, беспрерывно и неизменно, похлебкой из голов трески. Хлеба, очень плохого, – полкило. Жиров не было совсем. Цинга и туберкулез развивались быстро и с необычайной силой. Заболевший, редко задерживался в лазарете более месяца перед последней путевкой в «16-ю роту». Там его ждала всегда разверстая братская могила. Особенно страдали от этих болезней – шпана, уголовники, здоровье большинства которых было уже расшатано водкой и кокаином. В эти первые годы первой советской каторги, ГПУ еще не уяснило себе экономических выгод широкого применения рабского труда. Система концлагерей зародилась здесь же, на Соловках, но, несколько, позже. Тогда же – Соловки были просто каторгой с жесточайшим режимом, царством полного произвола, бойней, в которой добивались последние явные и многие возможные враги советизма, а также свалкой, для нетерпимого в столицах уголовного элемента. Непосильный для большинства двенадцатичасовый тяжелый труд был лишь методом массового убийства, но не служил еще целям эксплуатации и коммерческой выгоды. Все, вновь прибывшие, проходили сначала общие работы: лесозаготовки, торф, вязку плотов. Норма выработки – срубить, очистить от сучьев и вытащить на дорогу десять деревьев в день – выполнялась немногими сильнейшими. Невыполнение урока, иногда, сходило с рук, но чаще – влекло за собой задержку в лесу на морозе на несколько часов, а то и на всю ночь. Многие замерзали. Замерзали и в старой монастырской дощатой голубятне, куда за отказ от работы запирали в мороз в одном белье. Летом, за то же преступление, ставили «на комарики»: привязывали голыми на ночь в лесу, где комаров, «гнуса», носились тучи. За преступления против дисциплины и лагерных правил, полагались Секирка или Аввакумова щель, о них – особый рассказ. На работах, особенно, ночных, пристреливали часто. Но били очень редко. Случаев избиения каэра я не помню. Шпане попадало. |
| Какой стиль? Чей? Гроба? Ясно, гроба, а не ленинского мавзолея! У того по-иному, а здесь смотри: не то гроб, не то ящик, носилки, в каких для мостовых щебень таскают. Ширина-то какая! Троих уложить можно. Разве такие гробы бывают? А почему? Видишь, держаки прибиты, как к носилкам. Сделай его узким – взяться будет нельзя. А тут все приспособлено. Темпы, братец, индустриализация!.. А крышка еще правильная, как у настоящего гроба, с поднятым возглавием. Традиция с прогрессом в гробу сплелась. Здорово! Знаешь, Глубоковский, что мне вспомнилось: в Риме, в Латеранском музее я собрание первых христианских гробниц смотрел. Там тоже: на гробу высечен Пастырь Добрый с овечкой на плечах, а вокруг крылатые амурчики с виноградными лозами пляшут и козлоногие сатиры за вакханками гоняются... Значит, и тогда тоже сплеталось... Закон такой. Закон-то закон, а разница большая. Тогда-то Он, Пастырь с овечкой, сатиров-козлов в людей переделывал, Дух Свой вечный в них, в козлов, вкладывал... Даже святые сатиры бывали, если Мережковскому верить. А уж Мессалина в Магдалину преображалась – это факт, вакханки – в сестер Беатрис, Урсул, там, разных, тоже факт... А теперь – усыпальница вечная, русская наша домовина в мусорный ящик преобразилась! Такой же факт, а не реклама. Вот тебе и прогресс! Гуманизм, черт его задери! Храм – агитпункт, гроб – помойка, могила – свалка, Евангелие – промфинплан... Приехали гуманисты на всех парах к социализму! Осчастливили человечество! Он ткнул гроб ногой, заглянул в яму с, белевшей на дне, россыпью извести и потянул носом. Нет, здесь нехорошо. Попахивает из «общей». Душком грешным несет. Тельновским может быть... со вчерашнего ужина. Ну ее к Аллаху, эту la fosse commune... 126 Правда, забавная игра слов получается? По-русски выходит «коммунистическая» ... Лучше уж на частновладельческую, буржуазную могилку сядем. Курить есть? Ну, слушай. Вот, когда я про Тельнова сказал, передернуло тебя? Передернуло, не ври. Я видел. А тебя мертвецом не удивишь. Только не думай, что я тебе «ужасы ЧК» или про «комариков» рассказывать буду. |
| На Соловках это столкновение – связь двух эпох – переживалось острее и резче, чем «на воле», ибо здесь концентрировались протестующие, которые там были рассеяны, но и здесь, и там на смену человеку шел гомункулус, механизм; брюхо напирало на сердце, но сердце еще билось... На Соловках первых лет их существования – это биение было слышнее, потому что сюда стекали последние капли крови из, рассеченных революцией, жил России. Глава 4. Без вины виноватые На Соловках первой половины двадцатых годов, до стабилизации концлагерной системы, не было ни одного заключенного, осужденного по суду, иначе говоря, имевшего за собой в какой-либо мере доказанное, хотя бы с советской точки зрения, преступление. Все каторжане всех категорий – от уголовной шпаны до высших иерархов Церкви – были сосланы туда по постановлениям Верховной коллегии ОГПУ, Особого совещания при ОГПУ и местных троек по борьбе с контрреволюцией, то есть внесудебным порядком. Уголовники: воры-рецидивисты, притонодержатели, проститутки-хипесницы и просто бродяги – осуждались по ст. 49 старого Уголовного кодекса РСФСР, как «социально опасные», на основании их прежних приводов, недоказанных подозрений или просто задержанные при, частых в то время, облавах. Уличенные в краже шли под «суд народной совести» и получали короткие сроки исправдома, где находились в значительно лучших условиях. Крупные воры и бандиты встречались на Соловках единицами. Поймать их было нелегко, при тогдашней организационной слабости ГПУ и УРО (уголовного розыска), а пойманные, охотно принимались на службу в те же учреждения, в качестве агентов, следователей, палачей, инспекторов. Начальником банд. отдела Московского ГПУ, был, некто, Вуль, в прошлом атаман крупной бандитской шайки, широко известный в уголовном мире «мокрятник» (убийца); его помощник – Шуба – тоже бывший бандит. Позже, по миновании надобности, всех их, в том числе и Вуля, расстреляли. Аналогичный метод подбора ссыльных на Соловки был и на другом конце каторжного спектра – в среде политических, к которым тогда причислялись только члены социалистических партий. Армянские дашнаки, бакинские мусаватисты, не говоря уже о членах несоциалистических партий – кадетах, октябристах и монархистах, – в этот разряд не попадали. Политические на Соловках, до 1926 года жили отдельно, в Савватьевском скиту, в, значительно, лучших условиях, работ не несли и пользовались помощью и покровительством представительницы Международного Красного Креста в СССР М. Андреевой, бывшей жены М. Горького. Крупные партийцы – социалисты-революционеры, меньшевики и бундовцы – попадали в, строго замкнутый, Суздальский изолятор, на Соловки же шли рядовые, по большей части, примкнувшие к одной из социалистических партий лишь во время революции. |
| Не сберегли кудрявою Сережу, Последнего цветка на скошенном лугу... На материке сделать этого не осмелился ни один журнал. Там поэты равнялись по хамской, циничной эпитафии Есенину, данной Маяковским. Интереснее был отдел воспоминаний. Мне запомнились мемуары генерала Галкина, последнего русского резидента при последнем хане Хивинском. Они проливали яркий свет на жизнь этой мало известной окраины России, этого нелепого пережитка азиатских деспотий... Многие вспоминали войну 1914– 1917 годов, и эти воспоминания, равно как и мемуары генерала Галкина, могли бы смело идти в любом из современных эмигрантских изданий. Прекрасные иллюстрации, главным образом, зарисовки старых Соловков, давал художник Браз, получивший срок за протест против расхищения сокровищ Эрмитажа, в котором он заведовал одним из отделов. Вторая часть журнала – научно-краеведческая – заинтересовывала не только специалистов. Материалы по биологии, климатологии, океанографии и проч., конечно, мало кого, кроме них, интересовали, зато все, касавшееся истории Соловков, находило читателя. Такового было немало. Сотрудники музея давали его в изобилии. Картины долгой и, насыщенной творчеством, жизни таинственного монастыря, вставали одна за другой: новогородские монахи-ушкуйники, воинственные старообрядцы, выдерживавшие осаду стрельцов воеводы Мещеринова, ссыльные запорожские атаманы и даже некоторые декабристы – все они прошли на страницах журнала, на фоне огромной культурной и экономической работы, проводившейся 400 лет монастырем, на пепелище которого были брошены последние могикане, мелкие осколки разбитой, поруганной русской культуры. Пустырь разоренного монастыря, угрюмая тишина северной дебри, были ее последним приютом на родине, казалось нам тогда... В детстве мне случилось, однажды, попасть на скотскую бойню. В одном из ее помещений, я увидел груду внутренностей убитых животных. Безжизненно розовели легкие, белели связки кишок, и между ними темнели комки сердец. С них стекала густая черная кровь... Сердца еще жили. Они пульсировали, сжимались, расширялись в неверном, порывистом темпе. Сила инерции уже отнятой жизни, еще владела ими и заставляла их содрогаться. Одни уже замирали, другие еще работали вхолостую, вырванные, разобщенные с организмами, которым они служили, брошенные на грязный, залитый кровью пол. |
| «Священные сказки» были вольным пересказом Библии и Евангелия, и вряд ли когда-нибудь был другой пересказчик этих книг, подобный отцу Никодиму. Строгий догматик и буквоед нашел бы в них, может быть, много, в Библии не упомянутого, но все это были детали, фрагменты, не только не затемняющие, но выделяющие, усиливающие основной смысл рассказа, а главное – отец Никодим рассказывал так, словно он сам, не далее, как вчера, сидел под дубом Мамврийским, у шатра... нет, не у шатра, а у крепко, навек, сколоченной избы Авраама. И сам патриарх был под стать избе, смахивал, малость, на тургеневского Хоря, только писанного не мирским легкодумным художником, а твердой кистью сурового суздальского иконописца. Живыми, во плоть и в рубище одетыми, были и ангелы-странники. Жила и «бабка» Сарра, подслушивавшая под дверью беседу мужчин... Ни капли казенного елея, ни буквы сухой книжной премудрости не было в тихоструйных повестях о рыбаках неведомой Галилеи и их кротком Учителе... Все было ясно и светло до последнего камешка пустыни, до малой рыбешки, вытащенной сетями из глубин Генисаретского озера. Шпана слушала, затаив дыхание... Особенным успехом пользовалась притча о блудном сыне. Ее приходилось повторять каждый вечер. Я слушал «священные сказки» только в крикливой сутолоке Преображенского собора, но и оттуда уходил, очарованный дивной красотой пересказа. С какой же невероятной силой должны были они звучать в чадном сумраке нескончаемой ночи лесного барака? Но Секирки и мученического венца отец Никодим не миновал. На первый день Рождества вздумали всем лесным бараком – человек двадцать в нем жило – обедню отслужить затемно, до подъема, пока дверей еще не отпирали. Но, видно, припозднились. Отпирает охрана барак, а там отец Никодим Херувимскую с двумя казаками поет. Молившиеся успели разбежаться по нарам, а эти трое были уличены. -Ты что, поп, опиум здесь разводишь? Отец Никодим не отвечает – обедню прерывать нельзя, – только рукой помахивает. Все трое пошли на Секирку. Весной я спросил одного из немногих, вырвавшихся оттуда, знает ли он отца Никодима. |
|
|
