| Речь пред публичной защитой магистерской диссертации под заглавием: « Полемика между греками и латинянами по вопросу об опресноках в XI – XII веках ». Опыт исторического исследования. С.-Петербург, 1879 г. Высокопреосвященнейшие Архипастыри! Милостивейшие государи и милостивейшия государыни! Тема, избранная мною для своей магистерской диссертации, представляет не мало научного интереса. История отношений между восточною и западною церквами в XI-XII вв. и в частности история споров между ними за это время в науке весьма мало разработаны. Это положение не нуждается в доказательствах. Ни в ученых сочинениях, ни тем более в учебниках об отношениях и спорах между церквами в XI – XII веках нельзя найти более или менее полных и обстоятельных сведений. Между прочим в русской ученой литературе часто задавались вопросами о византийском влиянии на древнерусскую жизнь и древнерусскую письменность, занимались отчасти даже и разработкой византийских сочинений полемической противу-латинской литературы. Но все такого рода иногда слишком широкие, иногда слишком невыясненные задачи до сих пор приходится считать невыполненными. Только в будущем путем многих монографий, можно надеяться, достигнутся желанные результаты как по вопросу о византийском влиянии на древнерусскую жизнь и древнерусскую письменность, так и в разработке самых византийских полемических памятников. Одну из таких монографий составляет представленное мною сочинение. Выясняя историю споров между греками и латинянами об опресноках, мне хотелось еще, чтобы и для уяснения вопроса о влиянии византийских полемических сочинений на древнерусские полемические сочинения сами собою представлялись твердые данные из византийских полемических памятников, разработка которых заняла главное место в моем сочинении. Определяя время, с которого латиняне начали употреблять в евхаристии исключительно опресноки, я остановился только на том предположении, принятом в настоящее время большинством ученых, что обычай употребления в евхаристии опресноков возник в западной церкви приблизительно за 100 лет до окончательного разделения церквей. Не только время возникновения какого-либо обряда, но и начало каких-либо направлений в области догматического учения не легко поддаются вполне точному определению: история застает их почти всегда более или менее сформировавшимися, а проследить все те элементы, из которых они формировались, иногда бывает совершенно невозможно. Какой-нибудь обряд или обычай сначала мог быть принятым в какой-нибудь одной местности и области, а потом, когда с течением времени сознавали его пристойность, пригодность и удобство, мог распространяться все более и более и наконец сделаться общим. Это же нужно сказать и о возникновении у латинян обычая совершать таинство евхаристии на опресноках. |
| Скачать epub pdf Наша современная церковная разруха – откуда она? Где ее корни и начала? Иногда приходится слышать, что начало ее лежит в самых первых годах этого столетия, что корни ее в том церковном движении, которое представительствовали так называемые «32», что виновником ее является, главным образом, покойный наш митрополит Антоний. Это суждение мне пришлось выслушать от теперешнего нашего митрополита Серафима. В этом мнении есть доля правды. Как видно будет из дальнейшего, в современной нашей церковной разрухе имеет больше значение то как ее производящее, то как ей противное начало – белое духовенство. Вот такое дерзновение говорить от своего имени прямо и смело, даже возражать епископу и митрополиту, почесть не столько за свое право, сколько за обязанность иметь свой голос и судить о делах как епархиальных, так и общецерковных, познать себя в качестве активных помощников правящему епископу, – все это, действительно, наше питерское духовенство проявило при митр. Антонии. Правда и то, что митр. Антоний не только не тяготился таким дерзновением своего городского духовенства и не старался «осадить» его, но заметно дорожил им и до некоторой степени считался с ним. Вот этому факты. Точно не помню, в каком это было году – приблизительно в 1904–1906 годах – за какое-то возмущение противоправительственное было присуждено к расстрелу 15 матросов кронштадтских. Теперь покойный, а тогда очень видный о. Григорий Спиридонович Петров в какой-то из газет обратился к духовенству Питера протестовать против этих расстрелов и для этого всем вкупе, в точно указанный им (о. Петровым) день и час, пойти к митр. Антонию с мольбой явиться ему ходатаем пред Царем за этих осужденных и добиться их освобождения. По зову о. Петрова явилось нас к митр. Антонию очень порядочное количество – человек 25–30. Конечно, митр. Антоний, из газет знавший о предполагаемом нашествии к нему, мог под различными предлогами не принять нас, а если принять, то поговорить с нами не по содержанию ходатайства, а в той или иной форме проявить свою владычнюю власть и сделать нам надлежащее внушение и даже натягай задать; он же нас любовно принял, долго разговаривал с нами, сделал нам, действительно, надлежащее внушение, но в форме, нас обескураживающей: он говорил, что мы его ставим в тяжелое положение быть ходатаем как будто бы вынужденным, а не добровольным, говорил нам о нетактичности газетных обращений и т. п., но все-таки в конце концов выразил согласие походатайствовать за матросов, что и сделал. |
| Еще глава позитивистов О. Конт признавал, что «закон природы не может дать ответа касательно собственного происхождения; условия случая 95 бессильны что-либо сделать; следовательно, вселенная получила начало путем сверхъестественным» 96 . Английский философ Дж. С. Милль пишет: «Если вселенная имела начало, то это начало, даже под условием случая, было сверхъестественное; законы природы не могут нам объяснить его происхождения» 97 . Проф. Хайль заявляет, что «невозможно никакою рациональной гипотезой объяснить происхождения жизни на земном шаре, не обращаясь к помощи и вмешательству некоей всемогущей Силы» 98 . Вот поражающие своею искренностью и полнейшим беспристрастием слова Тиндаля, знаменитого английского физика минувшего столетия: «Хотя я говорю в защиту самой широкой свободы в области исследований человеческого ума, хотя я в качестве человека науки лично заинтересован в её успехах, хотя смотрю на науку, как на самое могущественное орудие умственной культуры и материального прогресса, – не спрашивайте, однако, меня, нашла ли наука или может ли, по крайней мере, найти причину мира; так как я отвечу вам отрицательно... Вопрос этот остается без ответа и до настоящего времени «и не дело науки разрешать его» 99 . У знаменитого Вирхова есть такое утверждение, «что научное исследование не в состоянии разрешить задачу мироздания». Есть очень хорошие слова по сему предмету и у модного теперь Э. Маха, связанные, правда, по другому случаю, но очень подходящие и сюда. «Французские энциклопедисты XVIII века думали, – говорит он, – что были недалеки от окончательного объяснения мира физическими и механическими принципами; Лаплас даже воображал себе ум, могущий предсказать ход природы на всю вечность, раз будут даны массы всех тел, их положения и начальные скорости. В XVIII веке эта жизнерадостная переоценка объема новых физико-механических идей была простительна. Но теперь, когда наше суждение стало трезвее, миропонимание энциклопедистов представляется нам механической мифологией» 100 . Но ведь людям XVIII столетия мифология эта казалась самой достоверной истиной, не меньшей, чем людям XX века кажутся те их законы и открытия, которыми они пытаются объяснить причину всех причин. Не должно ли думать, что людям XXI столетия наши теперешние истины могут показаться тоже «механической мифологией»? Как же на них построить сказания о происхождении мира?! |
| То движение среди духовенства, которое объединилось под знаменем «церковного обновления», существует уже не первый год. Оно заявило себя и в литературе, и в жизни; оно принимало участие и в подготовлениях к будущему поместному собору, и как таковое получило огромную, не совсем, кажется, впрочем, заслуженную известность. Но, не смотря на это, движение это далеко еще не определилось ни в своей внутренней сущности, ни в целях, ни со стороны средств своих. Отсюда проистекает ненормальное объединение под покровом «церковного обновления» фактов и течений взаимно даже исключающих один другого. Церковным обновленцем мнит себя бранящий, иногда даже по личным своим счетам, своего архиерея и восстающий против епархиальной бюрократии, но во взглядах своих на христианство и на задачи пастырства не простирающийся далее откровений «Колокола», тоже, кстати сказать, во время обер-прокурорства Оболенского старавшегося заявить о своем «обновленстве». Тому же Богу думает служить и тот, кто почти совершенно безразличен к делу церковной реформы, не придает ей значения, а все свое внимание сосредоточивает почти исключительно только на полном раскрытии христианства как веры религиозной, забывая то положение, что в действительности и христиане – лишь средние люди, а не герои духа, а потому сильно нуждаются для воплощения христианства в жизни в обновленных формах, т. е. в церковных реформах. – Обновленцем считает себя и тот, кто против всякого реформирования в Церкви, веря в постепенный, хотя и медленный, процесс самой жизни к целям религиозного прогресса; но будто бы обновленец и тот, кто зачеркивает всю предыдущую жизнь Церкви как неудавшуюся и мечтает об открытии новой Церкви Духа Святого. Впрочем, эти последние, в своем роде крайние левые, наконец увидали, как у них не много общего с тем, что может содержаться в понятии «церковного обновления», и отсюда у них жесткая, ядовитая, но далеко не справедливая критика всего «обновленческого» движения. Критика эта – дело вполне естественное и желательное: она должна лишь помочь делу. После всякой грозы – всегда яркий просвет и очищение в воздухе. Этот просвет, это очищение должны быть произведены и в церковном обновленчестве. И здесь должно быть выяснено это движение с его настоящей, подлинной физиономией, без всяких прикрас и подмалевываний: только тогда оно может быть и полезно. |
| Итак, что же такое «церковное обновление»? И то, и другое слово требуют своего выяснения и раскрытия мыслимого в них содержания. Начнем с последнего слова. Обновление не есть появление нового – это было бы творением, рождением; обновлять можно только то, что существует. В этом смысле мы говорим, например, об обновлении природы от благодатного дождя после продолжительной и изнурительной засухи. От засухи все блекнет, высыхает, готово, по-видимому, прекратить свое существование, лишается благодатных соков. Прошел дождь, и все оживает, но оживает именно потому, что корни были еще целы, в них еще таилась живительная сила, они были со всеми присущими им потенциальными устремлениями к росту, к процветанию, т. е. к обновлению. – Но и дождик для обновления природы должен быть достаточно силен и непременно идти при благоприятных условиях. Небольшой дождь, коснувшись верхов, поверхности, в состоянии будет произвести небольшое оживление, озеленение природы, но как недостаточно проникший в глубину земли, не коснувшийся корней растений, произведет действие не продолжительное, скоропреходящее, для обновления совершенно недостаточное. Может пройти дождь с бурей, градом или сильным холодом. Он забьет землю, вырвет с корнем и поломает деревья, приколотит корни, лишив их этим свободы развития. Нужно, чтобы дождь дал благотворную влагу самим корням, размочив почву и сопровождался все оживляющим блеском и согревающей теплотой весеннего солнца. – Но и самый благоприятный дождь, даже после самой изнурительной засухи, для обновления природы не производит никакого существенного переворота в природе, во внутренней сущности растений: растения сами по себе остаются теми же, что и были, только со вновь полученными, данными условиями для своего оживления, расцвета; что было заложено в их сущности живительного – теперь распускается, раскрывается, дает приятность обонянию, удовольствие глазу и радость и отраду всему живому. Так намечаются следующие четыре основных черты в содержании понятия «обновления». |
| Директор: Тишков Михаил Борисович 117574, Москва, пр-д Одоевского, 13 Тел./факс: (495) 423-51-22 События МОСКВА ЗАОБЛАЧНАЯ! За окном похолодало... А еще недавно в один из апрельских теплых деньков наши маленькие ученики гуляли по Москве... Хотим вспомнить, как это было. Итак, " МОСКВА ЗАОБЛАЧНАЯ! " Вместе с папами и мамами, вместе с бабушками и дедушками мы снова " идём, шагаем по Москве! " Мы - это три команды 3 - 4 классов : " Дети Москвы " , " Москвичата " и " Московские следопыты. С такими говорящими названиями (!) команды развернули карты игры-путешествия " Здравствуй, Москва! " Мечта о странствиях и приключениях сразу расправила крылья над детскими головами, склонившимися над картами и путевыми листами. А что на этом месте было раньше? Куда теперь идти? Как ответить на вопрос задания? Смогут ли нам помочь родители? Много вопросов теснилось в светлых умах наших юных первооткрывателей родного города. А тут ещё откуда не возьмись и дождь! Вот это да! Что же теперь делать? Неужели возвращаться?! Да, эта игра получилась по-настоящему приключенческой! Нужно было не растерять задор и найти выход из " дождливой ситуации " . Конечно, помогли в этом руководители групп - наши учителя: Кирилл Юрьевич Чельцов (история), Авксентьева Мария Алексеевна (география), Себина Елена Николаевна (литература). Они проявили стойкость и находчивость. Выход нашли все! Например, группа " Дети Москвы! " во время дождя укрылась в храме " Всех святых на Кулишках " и узнала много нового об иконах и фресках (стены этого храма украшены замечательными фресками!). Радостно прозвучали под старинными сводами детские голоса " Христос Воскресе! " и, как будто по заказу, улицы Москвы снова залил весенний солнечный свет! Непогоды как не бывало. А идти теперь по омытой дождиком Москве было так приятно! Апрельская погода больше не преподносила сюрпризов, а, как будто извиняясь за доставленные " небольшие хлопоты " , радовала яркой синевой неба в белых нежных облаках. Облака, дома, храмы, светофоры и бульвары красиво отражались и плыли в лужах и, казалось, (особенно это хорошо видно на некоторых фотографиях - спасибо нашим фотомастерам!) мы идём по заоблачной Москве! |
| О творении как первой жертве Бога см. прот. Михаил Чельцов. О человеческих привнесениях в Библию//Христианская мысль. Киев, 1916, кн. 6, с. 102. 102 «И этому чуду подивимся, как из праха создал человека, как разнообразны человеческие лица, - если всех людей собрать, не у всех один облик, но каждый имеет свой облик лица, по Божьей мудрости» (Поучение Владимира Мономаха//Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI-XII века. Спб., 1997, с. 461). 103 «Там, где неоплатоническая теология предполагает процесс, христианская теология предполагает поступок, обладающий всем драматизмом поступка (“так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного”). Это давало человеку надежду: в мир приходит не помрачившееся в пути излучение Бога, но сам Бог во всей полноте своей божественности. Для неоплатонизма именно эта надежда была абсурдом» (Аверинцев С. С. Эволюция философской мысли//Культура Византии. IV - первая половина VII века. — М., 1984. с. 55). 104 В лучшем учебнике богословия XIX века (“Догматическое богословие” архиеп. Филарета Черниговского) есть немаловажное уточнение того места Библии (2 Мак. 7, 28), где формулируется креационистский догмат: “Выражение ex ouk onton (из не сущего) или, как вернее в александрийском списке: ouk ex onton poiesen panta o Theos (не из сущего сотворил все Бог), не совсем точно переведено в Вульгате: “ex nihilo fecit — сотворил из ничего”, как будто ничто составляет какую-нибудь материю. Священный писатель выражает ту мысль, что Бог сотворил все не из чего-либо или дал бытие миру без участия какого-либо вещества” (цит. по: Лопатин Л. М. Положительные задачи философии, с. 285). 105 «Слово завет – по древне-еврейски берит – происходит от глагола бара – резать, и в то же время, возможно, связан с ностратическим глаголом бери – брать, избирать. Таким образом, в этом слове можно проследить два основных значения: во-первых, резать, разрезать, потому что у древних народов завет заключался путем рассечения жертвенного животного и прохождения вступающих в союз между его частями. Второе значение, восходящие к ностратическому бери, может включать в себя идею избрания – Бог «берет», избирает человека, приближает к себе, заключает с ним завет» (Щедровицкий Д. Введение в Ветхий Завент. Ч.1. Книга Бытия. М., 1994, с. 49) 106 |
| Яркое утро. Семь часов. Пробужденные ожившим днем и тюрьмой, невесело встречаем день. Каждый в одиночку молимся. Молчаливо пьем принесенный кипяток… Начинаю знакомиться со стенной литературой камеры. Печальная, тревожная, не дающая никаких надежд (литература). В одном месте читаю: “N.N.N. (имя, отчество и фамилия чисто русские, народные, мною забытые) осужден на расстрел 16 января 1922 г”.. Внизу под сим другой рукой подписано: “18 января в 10 часов вечера взят для расстрела…” В другом месте такие же две пометки, только с изменением имен и чисел. Ну, подумалось, из сей камеры путь – дороженька в могилу. Куда-то мы выйдем?.. Сменившаяся новая надзирательница-старушка несколько утешила, что хотя ни свиданий, ни прогулок не полагается, но передача провизии допускается в определенные дни. Сообщила, что сидящим уже девятый месяц смертникам-эстонцам разрешают прогулки. “Может, и вам разрешат, похлопочите…”, – прибавила она. Как наивные дети, мы всему верили и за всякую соломинку самоутешения хватались. Скоро принесли койку и матрац. Отец Сергий, не допуская меня, стал ее устроять. Плохое спанье на ней предвиделось безошибочно. Я попытался было взять ее для себя, но он не допустил, сказав, что он монах и ему не подобает нежиться… Не были мы с ним знакомы прежде, и здесь беседа у нас с ним не клеилась. Я положительно не припоминаю, о чем мы с ним говорили. Каждый думал свою невеселую думу. Только слышались вздохи – больше о. Сергия, – призывания Господа, и рука тянулась к крестному знамению. Вздохи его обратили на себя мое внимание, и я, как бы в утешение сам себе, стал говорить, что расстрелов не будет, нас помилуют и т.п., а поэтому что же сокрушаться и вздыхать? Он на это мне заметил, что его вздохи не столько от душевной тяготы, сколько чисто физиологического происхождения, частые у него и на свободе. Скоро поутру отперли дверь, и явился незнакомец с тетрадью в руке. Это был приговор по нашему делу, отпечатанный на машинке, тот же самый, который потом в печатном виде был роздан на Шпалерной в ДПЗ. Я было начал читать его, но так тяжело стало, так грустно, что у меня потекли слезы, и я прямо перешел к последней странице, где перечислялись мы, “смертники”. Я посмотрел на порядок фамилий. Моя фамилия стояла последней. Это меня ободрило, и я повеселел. Я в то время думал, что распорядок помещения нас в списке сделан был не случайно, а в соответствии вине нашей по сознанию судей. Значит, подумал я, я считаюсь менее других виновным, и, если станут в Москве миловать, то меня-то непременно помилуют… Я быстро дал свою требовавшуюся на приговоре подпись, за мной то же сделал и отец Сергий. |
| Подошли мы вплотную к какой-то стене и стали подниматься вверх по узкой витой лестнице, с частыми небольшими площадками, – забираясь все выше и выше. Значит, не в сыром подвале буду кваситься. Поднялись на четвертый этаж. Опять стала в голову заползать тяжелая мысль: здесь, думаю, вероятно, система распределения строгостей к арестантам та же, какая показалась мне в 3м исправдоме: важных преступников поселяют в верхних этажах. А нам, смертникам, так и нужно быть ближе к небу, куда скоро придется переселяться и о чем надо почаще подумывать. В тюрьмах мне всегда нравились верхние этажи: больше воздуху и света, виднее небо, и от всего этого как-то привольнее на душе. На четвертом этаже привели нас к надзирательскому столу. Устало, тихим полушепотом, но повелительно и твердо предложили нам развязать наши узелки и показывать свои вещи. Начался обыск, и такой, какому я еще нигде ни разу не подвергался, – самый настоящий: белье все распускалось и рассматривалось до последней ниточки, пища вся перерезывалась, переламывалась и переворачивалась до последнего атома; ни одной газетной обертки не оставили, все выбросили на пол; в конверте у меня был завернут сахар с чьей-то надписью: “Будьте здоровы, живите…” и это было прочитано, но после долгого раздумья возвращено мне; отобраны были листы чистой бумаги, кем-то переданные мне на суде, и карандаш, врученный мне при прощании Павлушей, отнята была книга Мамина-Сибиряка “Рассказы”, том 2й. В конце концов всего меня ощупали, вывернули все карманы, сняли сапоги и чулки, а с Новицкого, как потом узнал, и, вероятно, со всех светских спустили брюки и оставили в одном нижнем белье. Обыск этот, такой цинично-бесцеремонный, произвел на меня самое гнетущее впечатление. Ну, думалось, по такому началу нельзя ожидать ничего доброго на Шпалерке. А тут в довершение тяжести душевной вдруг снизу послышался чей-то горький, жуткий плач-крик, как будто кого-то били, а за ним послышались шаги бегущих, и… все вдруг сразу смолкло. Так, пожалуй, здесь и бьют?! А с нами-то, конечно, церемониться не будут, – лезли один за другим досадливые предположения… |
| Там, где свободе архипастыря и верующего народа не положено предела, мы можем пойти даже дальше, чем это принято в обычных формах общественной жизни. Где же она встречается с ясными и твердыми указаниями канонов, там для нее нет выбора в способе исполнения своего долга и я, и верующий народ, послушный Святой Церкви, должны исполнить этот долг вопреки всяким требованиям, тем более, что самое дело помощи голодающим от этого нисколько не пострадает, а лишь изменится форма вспомоществования церковными ценностями, которые будут использованы для голодающих, но только не через чуждых Церкви лиц, а через освященные руки пастырей и архипастырей Церкви, если бы указанное в сем положение мое о предоставлении Церкви права самостоятельной организации помощи голодающим гражданскими властями было принято, то мною немедленно был бы представлен проект церковной организации помощи голодающим на рассмотрение и утверждение его гражданской властью. Если же такого согласия не последует и равным образом Церкви не будет предоставлено право благотворения и в ограниченной форме, то тогда мои представители из комиссии будут мною немедленно отозваны, так как работать они мною уполномочены только в комиссии помощи голодающим, а не в комиссии по изъятию церковных ценностей, участие в которой равносильно содействию отобранию церковного достояния, определяемому Церковью как акт святотатственный. Если бы слово мое о предоставлении Церкви права самостоятельной помощи голодающим на изъясненных в сем основаниях услышано не было и представители власти, в нарушение канонов Святой Церкви, поступили бы без согласия ее архипастыря к изъятию ее ценностей, то я вынужден буду обратиться к верующему народу с указанием, что таковой акт мною осуждается как кощунственносвятотатственный, за участие в котором миряне, по канонам Церкви, подлежат отлучению от Церкви, а священнослужители извержению из сана. 12 марта 1922 г. Вениамин, митрополит Петроградский “Слово”, 5, 1991 Письмо В.И. Ленина об изъятии церковных ценностей |
|
|
