| Где, по известным всякому особенностям единоначалия, и действительно виновный освобождается от вины: там напрасно стали бы мы винить кого-нибудь в клевете, старающейся воспламенить гнев царя. Было это, но прошло, и рассуждать о подобных предметах подробно – все равно, что усиливаться решать вопрос об умерших, почему они отошли отсюда; ибо как там все покрывает судьба, участвовала ли в этом болезнь, или нет: так и здесь страдание – в связи с судьбою, были ли наговорщики, или их не было. Кто подчинен другому и служит, для того страдания, если он всякий раз страдал справедливо, делаются скорбью; а когда несправедливо,– сколько бы ни случилось терпеть, они обращаются ему в утешение. Итак, время ли теперь припоминать нам различные события, приведшие нас в настоящее состояние, и навязывать вам вину, ни сколько вас не обвиняющую? Что царь почтил вас высокими достоинствами, это было делом не безотчетной его воли, не безвременного его к вам расположения, не неразумной и излишней привязанности (кто стал бы так думать, тот был бы сумасшедший);– нет, вы обладаете неотъемлемо принадлежащими вам дарованиями, вы стояли выше других своими познаниями, своим словом и делом, вы отличались искреннею и чистою преданностью престолу, неутомимым попечением о делах империи, и всем, чем может отличаться человек наилучший на таком поприще. Вот что расположило мысль царя составить о вас хорошее понятие и почтить вас, как следовало! Чем же тут и кто мог бы обидеться? Неужели почтить других можно было не иначе, как поставив вас в заднем ряду? Ведь если бы почтить других надлежало чрез презрение вас, то хорошо было бы вменять вам в вину все. А когда была возможность и вас облечь почестями, и другим тем не менее даровать приличные достоинства; когда одни могли иметь свое, а другие – получить от царя, что принадлежало им: то, как скоро, по воле царя, такой жребий достался не обеим сторонам, а только вам,– где право почитать вас виновниками их неудачи? Перестань же питать в душе такие мысли, слыша которые, приходится испытывать немалую скорбь. |
| Скоро прибыв в те места (ибо кто сам начал дело, тому никак нельзя было медлить поездкою) и нашедши тамошних граждан чрезвычайно богатыми, обладавшими множеством рогатого скота и овец, он делает перепись их имущества, и потом формирует войско на их счет, назначив каждому воину жалованья сорок монет, а большую часть, какая затем останется от наложенной теперь на те места подати, (что составляло сумму немалую,) приказывает внести в царскую казну. Когда это было сделано,– в жителях, потерпевших то, чего они никогда не ожидали, исчезла ревность к воинским подвигам и ослабела энергия. 6 . После сего, кто из персов был отважнее и привык проводить жизнь с мечом в руках; тот, не следуя за прочими, подчинившимися тохарцам, которые теперь господствовали над Персиею, признавал делом более полезным, не возмущаясь против своего правительства, бежать к горным крепостям и, нападая на окрестности их, жить по-разбойничьи. Такая жизнь к немногим грабителям собрала весьма многих, и собравшиеся, став сильными, часто нападали на наших ослабевших и, понемногу пользуясь их бессилием, принуждали их к уступкам. Ежедневно выходя против врагов из крепостей, наши и вовсе оставили бы крепости (ибо собственности у них никакой не было), если бы долг кое-как противостоять неприятелю не обязывал их назначенным жалованьем. Они и противостояли, и большею частью по собственному расположению: но иногда противников вторгалось такое множество, что открыто нападая на наше войско, они торжествовали над всеми усилиями его мужества. Так было, пока, по обыкновению, в определенные времена выдавалось жалованье. Тогда надлежало только остерегаться от вторгающегося зла, а самим не выходить, не нападать и не стараться зло обратить на неприятеля, но оставаясь дома, беречь себя,– сражаться, когда враги вносят войну в средину нашей земли, и не сражаться, когда они не хотят вступать в сражение. Но как скоро державные стали скупиться и в выдаче жалованья, и выдача производилась не только не за каждый день, но и в меньшем против прежнего количестве, как скоро притом приезжавшие по временам военачальники значительную часть отнятой у неприятеля добычи стали брать себе,– многочисленность римлян в пограничных крепостях исчезла; потому что одни из них сделались жертвою меча, другие перешли к неприятелям, а иные, так как, оставаясь на месте, нельзя было избежать несчастья, переселялись в другие места и вели жизнь бродяжническую. |
| Выдавая им подарки, он ежеминутно располагал их к себе со всею силою; а выражая каждому из них уважение и покорность, в самое короткое время имел их в своих руках и мог вести, куда хотел. В самом деле, между ними не было никого, кто не превозносил бы его похвалами даже и тогда, когда он не присутствовал в общем собрании, кто не признавал бы его достойнее всех править делами государства, кто, кроме других почетных титулов, не титуловал бы его отцом царя. Таковы были плоды ночных его посылок, его внимательности и обещаний в будущем, с величайшими уверениями. (27) Хитростью его замыслов и льстивостью нрава все были так уловлены, что в собрании, в котором иерархи рассуждали о государственной власти вместе с чинами светскими, и обстоятельства требовали найти правителя империи, все духовные особы подавали мнения в его пользу, несмотря на то, что сам он ничего не говорил, и утверждали, что опекуну государства, при таких, какие у него, качествах, нельзя равняться с другими сановниками, но надобно быть возвышенным над всеми величайшею почестью и царским достоинством. Для чего бы стал он ежедневно обеспокоиваться заботами и питать в себе столь сильный страх, говорили они, если бы, принимая под свою опеку такой народ, не имел в виду его пользы? Власть его во всяком случае дело решенное, когда он будет занимать пост выше всех. Опекуну царя позволительно уже величаться деспотом. Чрез это он тем более сохранит чувство любви к тому, кто самым своим рождением назначен царствовать, и воздаст ему благодарность даже за свое достоинство. Что странного носить имя деспота тому, чей дед по матери, деспотствуя, совершил важнейшие подвиги против итальянцев? Разве мы не знаем, как чтит он Бога, как ревнует о добре, как сильно любит монахов и благоговейно чествует все церковное? Свидетель – свойственное ему смирение, его популярность и ко всем кротость. А о щедродательности его и нищелюбии говорит крайняя его бедность. Поэтому хорошо было бы и полезно для государства, если бы опекун царя, кроме чести быть царским отцом, почтен был и другими достоинствами. |
| Когда эти условия были постановлены и утверждены сопровождаемым клятвою обменом амулетов,– завязалось сильнейшее сражение – с одной стороны между римлянами и множеством персов и скифов, с другой – между подвластными князю итальянцами; а отцу и брату Иоанн внушил, чтобы они со своим войском, приняв угрожающий вид, оставались без действия и не только не участвовали в битве, но и отступили; сам же он, напав на тыл итальянских когорт, производил там ужасы. Тогда итальянцы узнали, что они преданы, и обратились в бегство, но не убежали от опасности. Многие из них были настигнуты и переколоты скифским войском, а другие забраны персами. Наконец и сам князь, спрятавшийся где-то в кустарнике и надеявшийся там уцелеть, не успел в этом: нашли его и подвергли постыдному плену. И тут в короткое время легко совершено великое дело: немного было труда, а польза огромная. Военачальники собрали при этом удивительное множество добычи, а самого Ахайского князя, вместе с уцелевшим его войском, повели на восток, укрепив наперед, сколько было можно, западные границы, чтобы они могли быть легко охраняемы. Прибыв домой с славными трофеями, стратигопул нашел там государственные дела еще не совсем в покойном состоянии и немало содействовал Палеологу в его стремлениях. В то время князя посадили под стражу: но после, когда город был взят (ибо, кстати, надобно сказать и об этом, чтобы повествование не прерывалось, хотя это дело произошло и впоследствии),– итак, когда, спустя два года, город был взят, князь склонил пред царем гордую свою голову и первый говорил, что видит в нем обладателя Романии, справедливо получившего престол, первый признал свое подданство и пал к ногам царя, уже окончательно провозглашенного, даже предлагал самый высокий выкуп за свое освобождение, если бы только царь согласился освободить его. Это предложение не имело бы для римлян никакой цены, если бы город не был в их руках; а теперь можно было и с удовольствием принять предлагаемый выкуп, и немало хвалиться таким делом. Поэтому князь со своей стороны объявил себя навсегда рабом Римского царства и принял от царя некоторый символ этого рабства; а царь, слыша о выкупе и находя его достаточным (ибо отдаваемы были города и земли Пелопоннеса в таком количестве, что владельцу их предоставляли полное право на деспотство), соображая также и последствия рабства, какое принимал на себя латинянин, что, то есть, оно доставит римлянам и величие и выгоду, заключил касательно освобождения его надлежащие условия. |
| И грек стушевался. Может быть, русские довольно долго дожидались бы прибытия к ним из Греции нового архипастыря, если бы обстоятельства не натолкнули заняться этим вопросом Галицкого великого князя Даниила Романовича. Пока князь Даниил спасался от татарских полчищ в 1240—41 гг. в Венгрии и Польше, епископ его стольного города Угровска (б. Люблинск. губ. при впадении р. Угер в 3. Буг) Иоасаф, воспользовавшись временным церковным безначалием, самочинно присвоил себе права митрополита. Князь по возвращении домой за такое своеволие лишил Иоасафа даже епископской кафедры, но, во избежание дальнейших замешательств, озаботился замещением пустовавшей митрополичьей кафедры. В виду уклончивого поведения греков, он в 1242 году сам избрал кандидатом на митрополию игумена или архимандрита Кирилла (1248—1281 гг.), и поручил ему управление церковными делами на правах митрополита нареченного. Устроив свои отношения к монголам в 1246 году, Даниил Романович послал Кирилла на поставление к патриарху Мануилу II в Никею. Миссия Кирилла удалась, и он возвратился на Русь поставленным митрополитом приблизительно в 1249 году. Таким образом, греки сделали шаг, несоответствующий их обычной склонности к каноническому господству над всеми миссионерки зависимыми от них церквами. Гонор византийцев в это время смирялся уже тем обстоятельством, что с 1204 г., с момента изгнания их из своей столицы КП-ля латинскими завоевателями, они сами были беженцами на малоазийском берегу. Но все-таки были свободным царством, на своей собственной территории и с монголами стремились связаться теснее и дружественнее, чтобы иметь их на своей стороне для изгнания латинян из КП-ля, чего вскоре и добились при Михаиле Палеологе (1261 г.). Послать подданного императора митрополитом в Киев, завоеванный монголами, — это могло в тот момент казаться византийцам поставлением его в унизительное положение церковного сановника, косвенно зависимого от власти монгольских завоевателей. Как бы то ни было, греки сочли для себя более удобным в виде опыта оставить русскую митрополию в русских руках. |
| Такой случай несколько умерил Никифора и сделал его послушным; так что соборное избрание принял он с удовольствием, тем более, что и прежде избран был благодатью на это служение, и только сказанная причина помешала его призванию. Благодать, конечно, и сама по себе могла поставить его на степень патриарха; но чтобы занять ему свое место, помогли и другие. А так как избрание его признано совершившимся по праведному суду Божию, то он, нисколько не медля, и наречен патриархом. Царь с великою честью отпустил его в Никею, а сам поехал в Лампсак, чтобы оттуда переправиться в стоящий на другом берегу Каллиополь, где собрал он немало войска против итальянцев, с которым надеялся взять лежащую против Византии крепость, называемую Галатою. 17 . В то время епископы – Сардский Андроник и Фессалоникский Мануил явно воспротивились определению собора (воспротивился также и Калофор Смирнский, но представлял другие причины противления, которые равномерно почитал достаточными) и, по-видимому, ревновали за обиженного патриарха, внутренне же за то, за что ревновал и оставил престол сам патриарх. Между тем Никифор, бывший Ефесский, избранный конечно собором, однако ж, больше по желанию царя, прибыл в Никею со множеством собранного в Ефесе золота. Там прежде всего старался он различными средствами привести разделившихся архиереев к единодушию и миру; потом начал сильно действовать угрозами: но этим ничего не достиг, а только больше раздражил их ревность и свои угрозы подверг посмеянию. Не достигши же предположенной цели никакими средствами, он задумал передать церкви враждебных епископов иным предстоятелям, что впоследствии и исполнил, а других между тем испытывал. Отсюда произошло сильное возмущение и всеобщий соблазн. Кроме возведенных вновь предстоятелей церкви, прочие не хотели иметь с ним общения, и уже, наконец, одни волею, другие неволею, исключая немногих, склонились на его сторону и, подчинившись чувству страха, наружно высказали то, чего не имели в сердце. Миряне же нового пастыря решительно отвергали и требовали прежнего. |
| В это время дела Персии находились в худом состоянии; так что не свободен был от страха и сам султан Азатис. Этот народ – персы трепетали и, ни на что не смотря, старались – каждый, как мог, спасти сам себя. Да и правительство персидское стояло не твердо, сатрапы возмущались; так что двое вельмож пришли оттуда к царю и открыто бранили султана, что он удовольствиям предан и живет беспечно, как частный человек. Это были Василики, происходившие из Родоса: они жили во дворце султана, в качестве театральных забавников, и сверх того славились, как люди смышленые,– по образованию занимали там первое место, и от того собрали очень много золота, которое заключалось частью в заздравных чашах, частью в калифской монете; а тканей, драгоценных камней и жемчугу было у них столько, что, смотря на все это, можно было изумляться. Вспомнив о старинной своей дружбе с Михаилом, которая подавала им надежду, что он, и сделавшись державным, будет столь же хорошо к ним расположен и не забудет давнего обещания оказать им милость, если успеет сделаться царем, они секретно получили от него охранные грамоты и, уложив все свое имущество, под видом беглецов пустились изо всей силы к царю. Царь принял их ласково и удостоил надлежащей чести: одного из них, Василия, наименовал постельничим, а другого, Василика, великим этериархом 37 . И он часто пользовался их услугами в тех случаях, где дело требовало ловкости; дружба его к ним была неизменна. Впрочем, имея у себя дома большое богатство, да немало для своей экономии получая и от царя, они действительно превратились в римлян,– были очень верны и преданы царю; ибо ничто столько не упрочивает преданности престолу, как заслуженная милость, с готовностью оказываемая тем, которые достойно ценят ее. В то же время и султан, когда все вокруг него трепетало, частью от появления тохарцев, частью же и от собственных дел, пришел в такое положение, что не знал, что и делать, и тогда как всюду происходило волнение, решился с женами и детьми, с старухою матерью, которая была христианка, и с сестрою, бежать к царю,– в надежде, что в нем одном найдет помощника, и со временем высокою его рукою и силою возвратит свое право. |
| По ходатайству иконийского предстоятеля, Палеолог вызывается царем из Персии и, обласканный им, снова получает достоинство великого коноставла. Gregor. I. 3, p. 28. Михаил Палеолог отправляется с войском на запад и ведет удачно войну. Acrop. Hist. n. 70. Страдая подозрительностью, Феодор мучит сестру Палеолога Марфу и, боясь, как бы за это не возмутился брат ее, посылает Ходина на запад взять его и привезти в оковах. Предсказания царской власти Михаилу Палеологу. Михаил Палеолог выводится из тюрьмы и снова удостаивается царского благоволения. Царь Феодор умирает в августе, под осень, Acrop. n. 74. Gregor. I. 3, p. 29, оставив малолетнего своего сына на попечение патриарха Арсения и протовестиария Георгия Музалона. В девятый день по смерти Феодора, взбунтовавшееся войско убивает Георгия и Феодора Музалонов. Gregor. p. 30, 31. Phrantzes I. 3, p. 42. Михаил Палеолог объявляется опекуном царевича и провозглашается великим дуксом. Щедрыми подарками он привлекает на свою сторону вельмож. Делается деспотом. Испрашивает высочайшую власть в империи. Осенью этого года Ахайский князь, помогая Михаилу, деспоту запада, восставшему против царя, попадает в плен и приводится в Константинополь. Greg. p. 35. Михаил Палеолог 1. 5. Никифор 1 В первый день января Михаил Палеолог провозглашается царем – соправителем отрока Иоанна, которого был он опекуном. Greg. I. 4, p. 36. Acropol. Hist. n. 77, 89. Phrantzes I. 4, p. 43. Михаил, деспот запада, пользуясь помощью зятя своего Манфреда, короля Сицилйского, разбивает римлян при Трикорифе и берет в плен кесаря Алексея Стратигопула. Кесарь Алексей вскоре освобождается и возвращается к царю Палеологу. Палеолог еще до коронации обозревает западные границы империи и, следуя совету преданного себе царедворца Ходина, укрепляет пограничные замки, которые, однако ж, вскоре были потеряны. Назначается время коронования двух царей: но Палеолог своими происками достигает того, что коронуется один, без Иоанна. Патриарх Арсений уходит из Никеи и оставляет патриаршество. На его место восходит Ефесский епископ Никифор. Взяв Силиврию, царь долго, но безуспешно осаждает Галату. Сняв осаду, он возвращается в Нимфей, где патриарх Никифор умирает. |
| Это достоинство было и в церковной иерархии. Codin. de offic. I. 3. 12 Протиеракарис – начальник над ловчими в ястребиной и соколиной охоте царя. Это достоинство при дворе византийских императоров почиталось весьма важным и коротко сближало их с особою государя. Acropolit. Histor. с. 61. 13 Месофиниты – то же, что ализоны, или, как у Евстафия, гализоны, упоминаемые Омиром, Иродотом, Стефаном и др. Это был народ Европейской Скифии. У Плиния город их называется Гализерном и полагается в Финии (1. 5. с. 30–32). Отсюда месофинейцы или месофиниты, из которых в византийском войске составлялся особый легион. У Страбона финийский город называется Гализоном и помещается на левом берегу реки Эсепы. 14 Из каких воинов состояла дружина τEQ o( ω;˜) ν οπτμτων, над которою начальствовал Палеолог, у Пахимера определенно не говорится. Можно, однако ж, думать, что эта когорта состояла из охотников, которые принадлежали к благородным семействам и содержались на свой счет, чтобы практически изучить военное искусство и потом занимать правительственные места в войске. Так Олимпиодор (in excerptis Photianis) называет τEQ o( ω;˜) ν Ροδογασ Γτθων τοEQ o( ς κεφαλτας, т. е., воинами из знатнейших готфов. Эта догадка подтверждается у Пахимера и самым местоимением EQ o( α;’) υτEQ o( ω;˜) ν πτιμτEQ o( ω;˜) , как бы, то есть, командование ими было почетнее, чем месофинитами. 16 Город в Македонии на восточном берегу Адриатического моря. Римляне, основав там колонию, назвали ее Диррахиею, желая выразить этим зловещее имя Эпидамна (от damnum); потому что с того пункта переправа в Италию была весьма опасна. Отсюда становится понятною и аллюзия Плавта (in Mcnaechmis Act. 2 . Sc. 1. v. 42): Ne mihi damnum in Epidamno duis. Hoffmann Lex. 17 Скевофилакс – хранитель церковных сосудов, третье лицо в нисходящем порядке древней церковной иерархии. Gretz. et Goar. ad Codin. de Offic. Caroll. du Fresne. 18 Этот Мануил в подлинном тексте называется EQ o( ο;) το δεσπτ ΜιχαEQ o( λ EQ o( ε;’) κ νοθεας σκτιος πας. |
| 36 . Вскоре затем отправил он послов и к папе, чтобы смягчить его дарами. Послов было два: один по имени Никифориц, а другой Алувард. Оба они прежде исправляли должность секретарей при итальянском короле Балдуине, а теперь были обвиняемы в предательстве города римлянам. Прибыв в Италию, эти послы подверглись великой опасности, от которой не могли защититься самым своим значением и не избавились от жесточайших страданий. Если державный, раздраженный изменою, по уважению к личности посланников, и скрыл свою ненависть; то решились мучить их итальянцы. Эти люди, и без того жестокие, а после потери города пришедшие еще в большее бешенство, обвинив их в сознательном предательстве, взяли Никифорица и, в наказание обвиненному, равно как и в бесчестье пославшему виновника, сняли с него живого кожу от ног до головы; а Алувард, заранее узнав о злоумышлении, поспешно убежал. Вот что и как случилось с отправленными в Италию послами. 30 По-гречески: EQ o( ε;’) μμελEQ o( ς βττειν. Эту самую поговорку Ювенал (satyr. 3) выражает несколько иначе: landare paratus si bene ructavit. 31 Пахимер указывает здесь на некоторые места в Илиаде Омира, напр. i. v. 440 νπιον, οEQ o( υ;’; ´) πω εEQ o( δθ’ EQ o( ο;) μο πολμοιο, и δ. υ 320 λλEQ o( σEQ o( γEQ o( η;˜;) ρας τερει EQ o( ο;; ´) μοιον. На эти слова древний схолиаст, вероятно Дидим, делает такое замечание: στον δ’EQ o( ο;; ´) τι EQ o( ο;) ποιητEQ o( η;) ς πανταχο τEQ o( EQ o( ο;; ´) μοιον ’ επEQ o( το φαλ λαμβνει. Точно так же слово EQ o( ο;) μοιος принимается в смысле το φαλ и у Евстафия (p. 476). 32 Полог находился в окрестностях верхнего Вардара (в Ахии). В значении области, это была Пелагония. Она известна из грамот сербских царей и по сю пору населяется еще славянами. Шафарика Слав. древн. II кн. I, стр. 367. 35 Петра – город в Македонии на берегу моря, близ Диррахии. О нем упоминает Лукан 3. 1. v. 16. Hoffmann. L. 37 Этериархом в войске византийском назывался начальник дружины, или предводитель областного ополчения. Глава всех таких этериархов имел титул великого этериарха Hoffm. L. При царском же дворе этериархами звали τοEQ o( ς EQ o( ε;) ηEQ o( τEQ o( η;˜;) ς εEQ o( ι;’) σαγογEQ o( η;˜) ς, то есть, чиновников, вводивших к царю тех лиц, которым позволено было представиться ему. Possini Observ. |
|
|
