| 17 декабря Колаковский уже был в России и дал подобное же показание в Главном управлении Генерального штаба, а 24 декабря, продолжая свои рассказы, показал: «При отправлении меня в Россию из Берлина, лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений». 8 января, на допросе в Охранном отделении, Колаковский показал уже, что тот лейтенант «обязал его войти в сношения с отставным жандармским подполковником Мясоедовым, который служил раньше в Вержболове, им очень полезен и работает с ними уже пять лет, но адреса Мясоедова в Петрограде указать не мог». 9 января Колаковский был допрошен начальником разведывательного отделения полковником Марачевским, которому он рассказал много странного про то, как он попался в плен и показал, будто бы при разговорах с немцами, ими «особенно было подчеркнуто, что Германский Генеральный штаб уже более пяти лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова, с коим подпоручику Колаковскому было рекомендовано войти в связь. Германский генеральный штаб также жаловался на неимение, кроме Мясоедова, крупных агентов, тогда как мелкие услуги им оказывают преимущественно евреи». Как ни странны были сведения Колаковского о том, с какою откровенностью говорили с ним немцы, выдавая ему даже своего единственного, хорошего, старого, опытного шпиона, как ни странно было вообще все прошлое и настоящее положение Колаковского, генерал Раух не счел нужным заняться прежде всего самим подпоручиком Колаковским, его проверкой, проверкой его связей и т. д., а препроводил всю переписку в Ставку Верховного Главнокомандующего. В Ставке показаниям более чем подозрительного и шустрого подпоручика Колаковского придали полную веру и дело направили в Контрразведывательное отделение, начальником которого состоял полковник Батюшин, прославившийся тем, что не боялся привлекать очень богатых коммерсантов, а некоторые из его подчиненных брали большие взятки. С Батюшиным работали подполковник Рязанов и известный всему Петрограду Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, дружившие весьма между собою. Официальным же помощником Батюшина называли жандармского, подполковника Леонтовича. Общими усилиями этого прославившегося учреждения, дело Мясоедова охватило большое число лиц всякого звания и положения, из каких некоторых вообще нельзя было ни в чем обвинять. Но Батюшинская комиссия работала... |
| 530 См.: Грибовский В.М. Древнерусское право: краткий обзор чтений по истории русского права. Вып.1. Петроград, 1915; Сергеевич В. Древности русского права. Т.1–3. СПб, 1903; Эверс И. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. СПб, 1835; Блунчли И. История общего государственного права и политики от XVI века по настоящее время. СПб, 1874. 531 Владимирский-Буданов А. Хрестоматия по истории русского права. СПб, 1915. Т.1; Памятники древне-русского канонического права (памятники X1–XV вв.) Т.4–6. СПб, 1906; Малиновский И. Сборник памятников древнего русского права. Ростов-на-Дону, 1917; Калачов Н. О значении Кормчей в системе древнего русского права. М., 1850. 534 Рачков П.А. Правда-справедливость//Вестник Московского государственного университета. Серия 7. 1996. 9; Дитятин И.И. Статьи по истории русского права. СПб, 1895; Лешков В. Русский народ и государство: История русского общественного права до XVIII в. М., 1858; Беляев И.Д. Лекции по истории русского законодательства. М., 1888; Сергеевич В. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб, 1910; Числов П.И. Курс истории русского права. Вып.1–2. М., 1914; Леонтович Ф.И. История русского права. Вып.1. Варшава, 1902; Самоквасов Д.Я. Курс истории русского права. М., 1908; Чичерин Б. Опыты по истории русского права. М. 1858. 539 Грибовский В.М. Памятники русского законодательства XVIII столетия: Пособие при изучении истории русского права Императорского периода. 1907, С. 208. 540 Латкин В.Н. Учебник истории русского права периода Империи (XVIII и XIX столетий). СПб, 1909. С. 355. 541 Андерсон В. Предварительные юридические сведения для полного объяснения русского права. СПБ, 1880. С. 278–279. 554 Градовский А.Д. Государственное право важнейших европейских держав. СПб, 1895. С. 89; Коркунов Н.М. Сравнительный очерк государственного права иностранных держав. Ч.1. СПб, 1906. С. 372. 555 Бербанк Д. Правовая культура, гражданство и крестьянская юриспруденция: перспективы начала XX века//Американская русистика. Самара, 2000. С. 298. |
| Но если первоначальная церковно-судебная практика в России отступала от норм византийского права, как оне выражались, напр. в Законе судном людем, то какая же роль в этой практике принадлежала византийскимь правовым началам, какое значение в первоначальной истории русского права играло право византийское, какое влияние оно оказало на нормы русского права? В сфере юридической византийское влияние проявлялось с двух сторон: и формальной. византийское право влияло как своими правовоззрениями, так и своими правоположениями. Под первыми мы вообще разумеем совокупность идей и принципов, обнимающих сферу правовых отношений, а под вторыми – отдельные юридическия нормы и законодательные определения, регулирующия данное конкретное отношение, какой-нибудь единичный факт, частный юридический казус. Полное применение византийских правоположений в сфере юридических отношений древне-русского общества затруднялось громадным различием праворазвития Византии и России, их бытовых и культурных условий жизни. Духовенству, которое на первых порах было единственным проводником византийской юридической догмы, приходилось невольно считаться с состоянием русского общества и жертвовать более совершенной юридической техникой Византии в пользу менее совершенных норм обычного права русскаго. На первых порах правоположения Византии не могли усвоиться, да и вообще со стороны влияние Византии, хотя и было очень сильным, но не исключительными Проф. .И.Леонтович даже выражается, что влияние византийского права «было у нас ничтожно, сравнительно с тем влиянием, какое оказало римское право на жизнь других западно-европейских народов. У последних оно становится известным в лучших источниках (Сборник Юстиниана, напр., cъXII в. уже переводится на францусский языкъ), делается везде на Западе действующим правом не только в церковных, нои в светских судах, – с XII в. римское право становится во Франции и Германии общим правом, обычай же составляет исключение. Такой силы и значения греко-римскоеправо никогда не имело у нас: оно никогда не вытесняло туземного права; если у нас и применялись на практике (и то сравнительно в позднее время) сборники греко-римских законов, то это делалось лишь в виде исключения из общего порядка, или как привиллегия духовенства, или же в виду неполноты светского законодательства, восполнявшаяся употреблением на практике церковных сборниковъ» 384 . |
| Из других консервативных мыслителей первой половины XIX в. на страницах монографии упоминаются С.Н. Глинка (с. 67-68), теоретики «официальной народности» М.П. Погодин и С.П. Шевырёв (с. 58-59), шеллингианцы Д.М. Велланский и В.Ф. Одоевский (с. 150-152, 194-197). Ключевой вопрос применительно ко всем названным лицам - это их причастность к генезису славянофильства и в то же время расхождения со славянофилами 40-х годов. К сожалению, справедливое стремление подчеркнуть общность всех свободных консерваторов помешало автору остановиться на более дробном делении, осветив и разногласия между ними. В.Н. Шульгин смело предпринимает экскурсы и в историю консерватизма второй половины XIX века. К свободным консерваторам этой эпохи он относит и почвенников (особое внимание при этом уделяется А.А. Григорьеву: с. 96, 245-247, 337), и Майкова с Фетом (с. 287-292), и К.Н. Леонтьева (см. выше). Автор, как и в случае с Чаадаевым, убеждённо отстаивает необходимость отнести В.В. Розанова и даже В.С. Соловьёва к консерваторам (с. 38-40, 60-62, 200-207, 429-431). Все эти ремарки столь интересны, что хочется верить, что В.Н. Шульгин напишет продолжение своего выдающегося труда - книгу о свободных консерваторах второй половины XIX столетия. Помимо прямого и косвенного анализа (подчас блестящего) идейного наследия различных мыслителей, монография В.Н. Шульгина содержит и ряд концептуально важных сюжетов, которые не получили, однако, сколь-нибудь развёрнутой разработки. Во-первых, это вопрос о грани между либеральным консерватизмом (которому и посвящена книга) и консервативным (правым) либерализмом. В.Н. Шульгин вроде бы намекает, что различие заключается в отношении к идее неограниченности монархической власти, к её религиозному обоснованию, к соотношению гражданских и политических свобод и т.д., но специально нигде это не поясняет. С целью критики левого либерализма и социализма автор не раз сочувственно цитирует правых либералов А.И. Тургенева, Б.Н. Чичерина, А.С. Суворина, П.Б. Струве, В.А. Маклакова, В.В. Леонтовича (с. 26, 63, 67-68, 70, 79, 98, 213, 467-468), так что становится непонятно, где же заканчивается свободный консерватизм и начинается консервативный либерализм. В.Н. Шульгин даже приводит слова А.С. Карцова о том, что «правильно понятые» либерализм и консерватизм совпадают. Довершает недоумение по этому поводу странное для консерватора сочувствие автора правому крылу Просвещения XVIII века (Б. Франклин) и декабристам: осуждая их мятеж, В.Н. Шульгин в то же время высоко оценивает их патриотизм, как будто не замечая того, что он был калькой с национализма европейских революционеров конца XVIII - начала XIX вв. и носил глубоко антитрадиционный характер (с. 67-68, 400-407, 460-462) . |
| Согласно «Наставлению Временному суду» ген. Ермолова, в ведении духовного суда оставались «дела, до веры и совести касающиеся; дела по несогласию между мужем и женой; дела между родителями и детьми; вообще дела, не имеющие улик, ясных доказательств и письменных свидетельств» ( Леонтович. 2002. С. 239). Стремясь ослабить антирус. и антихрист. настроения в Кабарде и пытаясь оградить местные знать и духовенство от влияния мусульм. гос-в, ген. Ермолов в 1822 г. предложил запретить поездки паломников в Мекку. После 1822 г. во главе мусульм. иерархии в Кабарде и Балкарии стоял народный кадий (эфенди); ему подчинялись сельские эфенди и квартальные муллы, учителя медресе, к-рые проходили у него аттестацию, после чего старшина села представлял их на утверждение начальнику округа. Деятельность народного кадия находилась в центре внимания российских властей, особенно во время Кавказской войны. В апр. 1846 г. Шамиль, старшим наибом к-рого был кабард. землевладелец Магомет-Мирза Анзоров, предпринял поход в Кабарду, но не получил здесь широкой поддержки и был оттеснен. Кабард. кадий Умар Шеретлоков проявил «нерешительность и слабость характера», за что был сослан в Воронеж. Главнокомандующий отдельным Кавказским корпусом А. Ф. Орлов, ходатайствуя о возвращении Шеретлокова на Кавказ, в 1848 г. писал военному министру А. И. Чернышёву: «Не открыто никаких изменнических со стороны Шеретлука действий или преступных сношений с Шамилем» (цит. по: Карданов Ч. Э. Групповой портрет в Аушигере: Горы и судьбы. Нальчик, 1993. С. 193). Внимание к деятельности народного эфенди было частью российской внутренней политики в ислам. регионах, в т. ч. в Кабарде и Балкарии, направленной на регламентацию религ. жизни мусульман. В 1851 г. начальник центра Кавказской линии ген.-майор Г. Р. Эристов обратился в Кабардинский временный суд с планом возведения в Кабарде каменных мечетей, для чего предлагалось осуществить сбор средств с мусульманского населения. Эристов предписывал «упорядочить деятельность сельских мулл, подчинив сию контролю со стороны народного эфендия» (ЦГА КБР. |
| Он, конечно, не имел цели сообщить Савельичу, какие чувства тот испытывает, претендует на то, что знает это лучше, чем Савельич. А цель состояла в том, чтобы сделать Савельичу выговор, указав на этическую неприемлемость его поведения, неисправность исполнения господской воли. И дальше Андрей Петрович так и писал: «Так ли ты исполняешь свою должность и господскую волю?! Я тебя, старого пса, пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство молодому человеку. В басне Ивана Крылова «Булат» рассказывается, как острый клинок булатной сабли был отнесен вместе с хламом на рынок и там продан некоему мужику, который стал использовать клинок, чтобы драть лыки, щипать лучины, обрубать сучья. И не прошло и года, как клинок заржавел, покрылся зубцами и был брошен под лавку. И еж стал упрекать его, что ему стыдно. А клинок ему ответил: «Нет, стыдно-то не мне, а стыдно лишь тому, кто не сумел понять, к чему я годен». Клинок не утверждал, что мужик испытывает чувство стыда, а давал этическую оценку его действиям. Так же Александр Солженицын пишет: «Стыдно быть историческим романистом, когда душат людей на твоих глазах. Хорош бы я был автор Архипелага, если бы о продолжении его сегодняшнего молчал дипломатично». Но бывают и нестандартные употребления. Опять я приведу пример из Александра Солженицына: «Какое это мучительное чувство испытывать позор за свою родину». Вообще по-русски нельзя сказать – испытывать позор. По-русски можно испытывать стыд, потому что это чувство, и попасть в ситуацию позора. Но в данном случае, как раз понятно, почему употреблено слово позор, потому что важно такое чувство, что со всех сторон видно, что совершается что-то дурное, это мучительное чувство, что с родиной происходит что-то нехорошее и ее репутация безвозвратно теряется. Ну а «стыдно быть советским» - это известная фраза, с которой Солженицын, перефразируя Герцена «стыдно быть русским», хотел выступить в 1968 году после вторжения в Чехословакию и даже хотел объехать и получить 7 подписей знаменитых людей – Капицы, Шестаковича, Сахарова, Леонтовича…, - но потом понял, что захотят либо что-то изменить в такой формуле, а сам тоже подумал, что в таком виде подписывать не стоит, уже было изъятие архива и дальше пошло уже в воспоминание «Бодался теленок с дубом». |
| А теория струн объясняет это тем, что на самом деле наш мир десятимерен. Она говорит, что кроме четырех измерений, которые мы видим, имеются еще шесть измерений очень малого размера. И топология этого шестимерного микро-многообразия такова, что существует именно 12 типов частиц. – Как складывался ваш интерес к наукам? Были у вас колебания, куда пойти учиться, стать гуманитарием или физиком? – Да, я раздумывал об этом. В детские годы, в юности я много читал, и у меня был интерес к философии. А философия в моем детстве – это в первую очередь марксизм-ленинизм. Поэтому я читал Маркса, Ленина, Энгельса, потом от них я узнал о Фейербахе и Гегеле. И потом я, в конце концов, скатился «в болото обскурантизма» – начал читать отцов Церкви, а также книги В. Соловьева, С. Булгакова, Е. Булгакова, Н. Бердяева, П. Флоренского и других русских религиозных философов. Это уже было в 60-е годы, когда вся эта литература появилась в книжных магазинах, а я стал страстным собирателем книг (я тогда уже учился в Москве, в МИФИ). Меня тянуло в философию, и я хотел поступать на философский факультет, хотя в математике я делал явные успехи. Мои родители были далеки от мысли, что ребенку нужны репетиторы и физматшкола, по этой причине я поступил туда, куда не собирался исходно – в Горьковский университет (ГГУ), на радиофизический факультет. Сначала я хотел поступать на философский факультет, но этому, к счастью, помешал Хрущев. В декабре 1958 года был принят закон «Об укреплении связи школы с жизнью…», где, в частности, говорилось о том, что тем, кто хочет идти на общественно-гуманитарные специальности, сначала нужно отработать у станка два года. Поэтому я решил поступать на радиофак, лучший в отношении физики и математики факультет ГГУ. Александр Белавин – На физико-математические специальности можно было идти без трудового стажа, а на общественные дисциплины нельзя? – Да, и я решил поступить на физику. Первый год я не поступил в МИФИ, и тогда уже, махнув рукой на Москву, я поступил в Горький на радиофизический факультет. Это замечательное место в Горьком, очень тесно связанное с московскими учеными: И.Е. Таммом, М.А. Леонтовичем, Л.И. Мандельштамом, М.Л. Левиным, В.Л. Гинзбургом, который был первым деканом и одним из организаторов этого факультета, вместе с Марией Тихоновной Греховой и другими учеными-горьковчанами. Этот факультет – особая история, очень важная в моей жизни. |
| М.А. Шангин Библиография С.Н. Каптерев. Bibliographia Uspenskiana. I. Хронологический указатель трудов. 506 А. Труды, составленные и опубликованные Ф. И. Успенским 1. Первые славянские монархии на северо-западе. СПб. Слав. благотвор. ком-т, 1872, XI, 266 стр. Посвящено памяти А. Ф. Гильфердинга (1831–1872), председателя СПб. слав, благотвор. ком-та. На собрании упомянутого Комитета 7 февраля 1871 г. было постановлено, согласно отзыву проф. К. Н. Бестужева-Рюмина, удостоить сочинение Ф. И. Успенского денежной премии (300 р.) имени Кирилла и Мефодия и напечатать его на средства Комитета. Рецензии: 1) Бестужев-Рюмин, К. Н. в газете Голос, СПб. 1871, 53 (отчёт о заседании 7 февр. 1871. СПб. к-та слав, благотвор. о-ва). Позднее перепечатано без изменений в сборнике. Первые 15 лет существования СПб. слав, благотвор. о-ва, СПб, 1883, стр. 147–149. 2) Леонтович, Ф. И. ЖМНП, 1876, 2, стр. 427–444. В примечании объявлено, что редакция ЖМНП занимает нейтральную позицию по отношению к взглядам автора и высказываниям рецензента. 3) Волынские епархиальные ведомости, 1876, 5, стр. 121–127. (Мнение учебн. ком-та при Св. синоде) 4) Русская старина, 1873, 9 (заметка на обложке). 5) Russische Revue, СПб, 1873, 1, стр. 84–85. Характеристику настоящей работы см.: 1) Попруженко, М. Г. Сорокалетие учёной деятельности Ф. И. Успенского (II., 7, 1911, стр. 3–4). 2) Бузескул, В. П. Общий очерк... (II., 34, 1929, стр. 29). 2. Болеслав. Русский энциклопедический словарь, отд. I, т. 4, СПб. Изд. Березина, 1874, стр. 104–107. Подпись: Усп. 3. Византийский писатель Никита Акоминат из Хон. СПб., 1874, VI, 219 стр. Издано по определению Историко-филологического факультета СПб. ун-та от 30 мая 1874 г. Диссертация на учёную степень магистра всеобщей истории, защищённая на публичном диспуте в СПб. ун-те 1 сентября 1874 г. См.: [Краткая заметка о диспуте Ф. И. Успенского] Биржевые ведомости, 1874, 239. Отзывы оппонентов, Г. С. Дестуниса и В. Г. Васильевского не напечатаны. Рукопись последнего отзыва находилась (в 1911 г.) в архивных документах Новороссийского ун-та (см. Попруженко, М. Г. Сорокалетие учёной деятельности Ф. И. Успенского, II., 7, 1911, стр. 4–5, сноска). |
| В 20-х гг. XIX в. большинство профессоров и бакалавров КДА преподавали несколько дисциплин, а также совмещали преподавание с выполнением различных адм. функций и пастырским служением. Достаточно высокой в эти годы была текучесть кадров, чему способствовало и быстрое перемещение по местам служения ученого монашества. За период с 1819 по 1830 г. сменилось 5 ректоров и 4 инспектора. Довольно частыми были и изменения в преподавательском составе. Профессора и бакалавры либо по распоряжению Комиссии духовных уч-щ перемещались на службу в др. учебные заведения, либо оставляли КДА по собственному желанию. Всего за этот период сменилось 14 профессоров и бакалавров, а также 6 библиотекарей. По замечанию проф. И. И. Малышевского , «при такой сменяемости лиц в академической корпорации в ней не могла прочно установиться союзная деятельность и последовательность научных занятий, обогащающая общее достояние науки» ( Малышевский. 1869. С. 83). Вместе с тем лучшие выпускники были оставлены в академии для замещения преподавательских вакансий. Так, в 1823 г. из 39 выпускников в КДА было оставлено 6 чел. Впосл. корпорация КДА пополнялась гл. обр. за счет своих выпускников. Особую роль в первоначальном становлении КДА сыграл митр. Евгений (Болховитинов), назначенный на Киевскую кафедру в 1822 г. Будучи приверженцем «старой школы», он не испытывал симпатий к новому академическому уставу. У преосвященного была дополнительная причина не сочувствовать новым школам: в 1805-1807 гг. он был разработчиком начального проекта предполагаемой реформы, а в Комитет по усовершенствованию духовных училищ и обеспечению приходского духовенства (составивший итоговый проект) его не включили. Кроме того, он принадлежал к числу противников обер-прокурора кн. Голицына. Прибыв в Киев, митр. Евгений пытался внести коррективы во внутреннюю жизнь КДА. Напр., он стремился придать академической Конференции черты не столько адм. органа (как предполагал устав), сколько научного об-ва. Митр. Евгений не приветствовал написание студентами диссертаций на отвлеченные богословские темы (видимо, усматривая в них «соблазн мистицизма»). В противовес этому он настаивал на развитии в КДА исторической науки. Нек-рые исследователи полагают, что именно по инициативе митр. Евгения, стремившегося искоренить в КДА «голицынский» дух, 31 дек. 1823 г. Синод принял решение о назначении архим. Моисея епископом Старорусским, викарием Новгородской епархии. Новым ректором был назначен архим. Мелетий (Леонтович). |
| В заключение, говоря о приходском характере древнерусской школы, нельзя не отметить следующего знаменательного факта. Древность наша не знала и не имела школы земской. Это отмечено историками. «В течение всей земской эпохи, говорит проф. Леонтович, – нет нигде в источниках ни малейшего намёка на «земские» училища, которые бы учредились силами и средствами данной земли, по решению земского веча – главного органа автономной общины – земли. В компетенцию земского наряда, очевидно, не входил вовсе школьный вопрос. Училища в то отдалённое время учреждались лишь мелкими общинами, которые непосредственно нуждались в школе – приходами, имевшими свой храм и свой причт, с которыми, как мы знаем, школа находилась в тесной бытовой связи. Училища таким образом имели характер не общеземских, а лишь приходских училищ, удовлетворявших главным образом нуждам населения своего прихода 67 . Это факт, не подлежащий никакому сомнению. Действительно, мы не имеем ни одного вечевого определения относительно устройства школ; земство не считало себя в этом деле компетентным. Не бывало на Руси «земских» школ и в последующее время не только древней, но и новой Руси, до учреждения «земства» в эпоху реформ Александра II–ro. Ещё следует остановиться на вопросе: было ли в древней Руси обучение обязательным? Некоторые исследователи, основываясь на выражении летописца, что св. Владимир, «послав нача поимати у нарочитая чада дети и даяти нача на учение книжное», и Ярослав «собра от старост и поповых детей 300 учити книгам», и давал священникам «от имения своего урок, веля им учити люди», предполагают, что обучение было обязательным. Но это предположение, при ближайшем его рассмотрении, оказывается неосновательным и произвольным. Справедливо, что св. Владимир на первый раз употребил княжескую власть, чтобы образовать школу. Но, во-первых, эта мера была частною и никак не распространялась на всю Русь; во-вторых, она касалась только «нарочитой чади», а не всех, и наконец, была мерою временной. Подобно тому и Ярослав тоже собрал детей нарочитой чади – «от старост и поповых детей». Повеление его священникам учить детей – служило простым напоминанием их прямой обязанности и вовсе не распространялось на посещение школ детьми. Таким образом приведённые выражения летописца вовсе не говорят об обязательности обучения, как мере государственной. Напротив, все приведённые выше летописные данные говорят о том, что обучение и посещение школ детьми было свободным; да оно и не могло быть иным, раз школа была приходскою. |
|
|
