| Кулигин. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я, сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: «И в рубище почтенна добродетель!» Дикой. Ты у меня грубить не смей! Слышишь ты! Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов. Дикой (гордо) . Все суета! Кулигин. Да какая же суета, когда опыты были? Дикой. Какие-такие там у тебя громовые отводы? Кулигин. Стальные. Дикой (с гневом) . Ну, еще что? Кулигин. Шесты стальные. Дикой (сердясь более и более) . Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну, а еще что? Кулигин. Ничего больше. Дикой. Да гроза-то что такое, по-твоему, а? Ну, говори. Кулигин. Электричество. Дикой (топнув ногой) . Какое еще там елестричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости Господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори! Татарин? Кулигин. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал: Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю. Дикой. А за эти слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные, прислушайте-ко, что он говорит! Кулигин. Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.) Дикой. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого! Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль, дождик-то? 1й. Кажется, перестал. Дикой. Кажется! А ты, дурак, сходи да посмотри. А то – кажется! 1й (выйдя из-под сводов) . Перестал! Дикой уходит, и все за ним. Сцена несколько времени пуста. Под своды быстро входит Варвара и, притаившись, высматривает. Явление третье |
| Но едва исполнитель смертного приговора поднял секиру, чтобы ударить по шее Вифимния, секира вывалилась из рук его и упала на землю. Изумлённый палач схватил оную и опять, держа крепко, направил удар; но секира невидимой силой опять исторглась и упала; то же случилось и в третий раз. Градоначальник, думая, что тут кроется умысел, чтобы пощадить преступника, повелел другому исполнить суд царёв. Но и тот, к общему удивлению, равным образом трижды тщетно поднимал руку свою на Вифимния: секира всегда исторгалась и упадала без действия. Народ, громко вопия, требовал освобождения узнику, столь явно Богом покровительствуемому. Градоначальник не знал, чему приписать это чудо, и, приказав содержать его крепко, но человеколюбиво, под стражей, обратился к императору о столь чрезвычайном происшествии и в истине оного свидетельствовался всем городом. Валентиниан, не менее удивляясь тому, предписал рассмотреть доносы на Вифимния, и, увидев одни происки неприятелей, повелел немедленно освободить невинного и возвратить ему все чины и достоинства. Вифимний всенародно прославил имя угодника Божьего Вассиана и, прямо из темницы прибегнув к нему, омыл слезами благодарности его руки и ноги. С того времени народ почитал святого Вассиана не иначе, как Ангелом Хранителем. Святые мученики Мануил, Савел и Измаил Святые мученики Мануил, Савел и Измаил 216 , родные братья, были персияне, тайно в христианском благочестии воспитанные. Занимая важные государственные места в отечестве, они отправлены были государем своим к греко-римскому императору Юлиану Отступнику, для утверждения мира между обеими державами. Посланники сначала приняты были с честью; но презревший святую веру вскоре презрел и святость прав народных, что происходило следующим образом. Наступил языческий праздник в честь Аполлона. Юлиан, как усердный поклонник идолов и желая притом показать чужестранцам пышность двора своего, захотел отправить этот праздник как можно великолепнее и приказал царедворцам, чиновникам и народу быть в Вифинии. |
| Кулигин. И не привыкнете никогда, сударь. Борис. Отчего же? Кулигин. Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба. А у кого деньги, сударь, тот старается бедного закабалить, чтобы на его труды даровые еще больше денег наживать. Знаете, что ваш дядюшка, Савел Прокофьич, городничему отвечал? К городничему мужички пришли жаловаться, что он ни одного из них путем не разочтет. Городничий и стал ему говорить: «Послушай, – говорит, – Савел Прокофьич, рассчитывай ты мужиков хорошенько! Каждый день ко мне с жалобой ходят!» Дядюшка ваш потрепал городничего по плечу да и говорит: «Стоит ли, ваше высокоблагородие, нам с вами о таких пустяках разговаривать! Много у меня в год-то народу перебывает; вы то поймите: не доплачу я им по какой-нибудь копейке на человека, у меня из этого тысячи составляются, так оно; мне и хорошо!» Вот как, сударь! А между собой-то, сударь, как живут! Торговлю друг у друга подрывают, и не столько из корысти, сколько из зависти. Враждуют друг на друга; залучают в свои высокие-то хоромы пьяных приказных, таких, сударь, приказных, что и виду-то человеческого на нем нет, обличье-то человеческое потеряно. А те им за малую благостыню на гербовых листах злостные кляузы строчат на ближних. И начнется у них, сударь, суд да дело, и несть конца мучениям. Судятся, судятся здесь да в губернию поедут, а там уж их и ждут да от радости руками плещут. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; водят их, водят, волочат их, волочат, а они еще и рады этому волоченью, того только им и надобно. «Я, – говорит, – потрачусь, да уж и ему станет в копейку». Я было хотел все это стихами изобразить… Борис. А вы умеете стихами? Кулигин. По-старинному, сударь. Поначитался-таки Ломоносова, Державина… Мудрец был Ломоносов, испытатель природы… А ведь тоже из нашего, из простого звания. |
| Тези изобличения превърнали на свой ред фарисеите в най-неистовите врагове на Христа ( Ин 7:32; 11:47,53:57 ). Поради влиянието си над народа, фарисеите несъмнено съдействали за народното възмущение против Господа по време на съда от Пилат над Него. Богословските понятия на фарисеите били по-правилни и верни отколкото тези на садукеите, тъй като вярвали във възкресението на телата и в бъдещото въздаване на награди и наказания; вярвали също в съществуването на ангелите и духовете ( Деян. 23:8 ). В Деян 15:5 учението на фарисеите е наречено ерес (по отношение на християнството). Въпреки, че сектата им е била враждебно настроена към Господа Иисуса Христа, в първите години на християнството някои от фарисеите станали истински последователи на Христа, напр. Никодим, Савел и др. С разрушаването на Иерусалим фарисеите изчезнали като секта, но духът на учението им е ясно осезаем все още и в съвременния юдаизъм. Митрополит Филарет Московски (1782–1867), велик светител на Православната Църква, известен със своя праведен живот и високи дарования. В неговите богословски трудове и проповеди истините на Православната вяра са разкрити така всестранно и задълбочено, че той справедливо може да бъде сравняван с древните отци и църковни учители. Извън речника: Митрополит Филарет Московски. Филаделфия («братска любов», Откр. 3:7–13 ) – неголям град в Мала Азия, в западната част на съвременна Азиатска Турция. Основан в средата на II в. пр.Хр. от пергамския цар Филаделф във «врата отворени» Откр. 3:8 ), т.е. в началото на обширни плодородни площи. По римско време градът е бил в провинция Лидия, близо до градовете Сарди и Смирна. Древните наричали Филаделфия «Малката Атина». Наречен е в Новия Завет град с «малка сила» ( Откр. 3:8 ) вероятно поради това, че е изграден в земетръсна зона, поради което никога не е бил значителен град. Едно от земетресенията разрушило Филаделфия през 17 г. сл.Хр., но скоро градът бил възстановен и преимеменуван Неокесария (ср. Откр. 3:12 – «Новия Йерусалим»). Филаделфийската църква била една от най-прославените сред църквите в Асия – Малоазийските църкви, които вече отдавна не съществуват). Единствено към към ангела на Филаделфийската църква св.ап. Йоан се обръща от името на Всевиждащия и Всезнаещия без упрек и изобличение. Филаделфийската църква срещнала съпротива от страна на юдеите (ср. Откр. 3:8 и сл.), но единствена от малоазийските църкви съществува и до днес и с любов пази паметниците на свещената древност. |
| Море вдруг заколыхалось, Море сильно волновалось. Дальше не помню. Было что-то романтическое: И на поверхности его Живое тело очутилось. Тогда: Царица фей Бросилася в море… И т. д. Или вот еще: 2) Мой друг спросил меня однажды, Не знаю ли я, Где живет девица, Шемаханская царица… Дальше не помню. Или еще, каким мы дразнили Люсю и Ваню Андросова: 3) Люся, Ваня, кошка, кот обвенчались в день же тот и на свадьбе пировали, лишь усы все потеряли, и на том же пиру куклы съели всю свинью. Дальше не помню. Мое любимое: зеленоватые листья; огни в сумерках – особ[енно]. К главе III «Природа» 1918.IV.6 Серг[иев] Пос[ад]. Ночь КОЛИБРИ Все экзотическое влекло меня с тех , как помню себя. Маленькое, изящное, благовонное, колоритное, пропорциональное – не просто нравилось мне, а почти мучительно волновало, вызывая влечение страстное, всепоглощающее, проходящее сквозь все существо: сердце билось – быстро-быстро при одной мысли о подобном, я себя не помнил. Никогда не умел я быть увлеченным, заинтересованным; нет, всею душою я всасывался в то, что меня заняло, почти до экстаза, до самозабвения. Или полное равнодушие, незамечание, полная холодность – или всепоглощающая страсть, взасос, насквозь, огненно меня охватывавшая. Эмоций я почти не знал, ибо в душе моей внезапно вспыхивал эрос. Я, Павел-Савел, т. е. Эрос, всегда был эротиком. Предметом эроса были птицы, маленькие в частности, и в особенности, как птицы, по преимуществу – колибри. И слово и вид колибри меня приводили в дрожание восторга. Увидеть на дамской шляпе колибри мне казалось верхом счастья, волнуясь и холодея, смотрел я на птицу-муху. О колибри я старался выспросить, что могли мне сказать. Знал названия их разновидностей, и среди них «эльф» с хохолком казался мне прекраснейшим на свете созданием, таинственным, неядущим, близким к эльфам-духам существом. В душе я почти молился ему – во всяком случае, боготворил. И предельной мечтой моих желаний было видеть колибри у себя в доме, на шляпе у тети Юли или мамы, близко к себе, гладить иногда и целовать. Долго мечтал я. Вдруг как-то раз тетя Юля объявляет мне, что она делает себе новую шляпу и, чтобы доставить мне удовольствие, прикрепит к ней колибри. Радости моей не было конца, нетерпения же – тем более. |
| В споре этом принял участие Дионисий александрийский, который сказал свое примирительное слово, результатом чего было то, что распря, возникшая было между церквами, мало-помалу совсем прекратилась. Таким образом, уже в первый период христианской церкви мы видим со стороны римских епископов попытки утвердить свой авторитет. Замечательно здесь то, чем кончились эти попытки: Виктор и Стефан потерпели во время самого спора поражение, но, тем не менее, они защищали такую практику, которая впоследствии была принята вселенской церковью. С течением времени оказывалось, что для поместных церквей следовать практике римской церкви гораздо безопаснее, чем какой-либо другой церкви. Что же касается до таких фактов, которые могли набросить некоторую тень на римских епископов, то они скоро были забыты. Так, учение папы Каллиста, отзывавшееся савел-лианством, было забыто еще в половине IV века. Темное дело антипапы Ипполита тоже скоро было предано забвению; Ипполита представили даже епископом города Порта и только открытие «Философумен» разъяснило все дело. Очевидно, для того, чтобы выполнить задачу, хотя с относительным успехом, нужны были благоприятные обстоятельства и богатые средства. Действительно, римские первосвященники вырастают не из ничтожества, как это было с константинопольскими патриархами; они в своей борьбе отправляются от весьма прочного, высокого, исторически сложившегося положения. За них было обаяние первого иерарха в христианском мире. Они были первостоятелями той церкви, которая в тяжелые годы гонений приобрела себе славу практического благочестия,— того центра, который был образцом в культурном отношении. В продолжение трех столетий на римском престоле сменилось 28 епископов, и ни один из них, насколько помнили люди нашего периода, не помрачил славы своего православия. Были примеры, что они выступали с претензиями, которые встречали сильный отпор со стороны их современников, но — замечательная историческая случайность: то мнение, которое они отстаивали, в конце концов одерживало победу. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 169 голосов: 3.5 из 5) Оглавление «Гроза» — пьеса Александра Николаевича Островского в пяти действиях, написанная в 1859 году. Изображаемые автором события развертываются летом в вымышленном городе Калинове на Волге. Между третьим и четвёртым действиями пьесы проходит 10 дней. Лица Савел Прокофьевич Дикой, купец, значительное лицо в городе. Борис Григорьевич, племянник его, молодой человек, порядочно образованный. Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха), богатая купчиха, вдова. Тихон Иваныч Кабанов, ее сын. Катерина, жена его. Варвара, сестра Тихона. Кулигин, мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле. Ваня Кудряш, молодой человек, конторщик Дикого. Шапкин, мещанин. Феклуша, странница. Глаша, девка в доме Кабановой. Барыня с двумя лакеями, старуха 70-ти лет, полусумасшедшая. Городские жители обоего пола. Все лица, кроме Бориса, одеты по-русски. (Прим. А.Н. Островского.) Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом. Между 3 и 4 действиями проходит 10 дней. Действие первое Общественный сад на высоком берегу Волги, за Волгой сельский вид. На сцене две скамейки и несколько кустов. Явление первое Кулигин сидит на скамье и смотрит за реку. Кудряш и Шапкин прогуливаются. Кулигин (поет) . «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…» (Перестает петь.) Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу. Кудряш. А что? Кулигин. Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется. Кудряш. Нешто! Кулигин. Восторг! А ты «нешто»! Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита. Кудряш. Ну, да ведь с тобой что толковать! Ты у нас антик, химик. Кулигин. Механик, самоучка-механик. Кудряш. Все одно. Молчание. Кулигин (показывает в сторону) . Посмотри-ка, брат Кудряш, кто это там так руками размахивает? Кудряш. Это? Это Дикой племянника ругает. Кулигин. Нашел место! Кудряш. Ему везде место. Боится, что ль, он кого! Достался ему на жертву Борис Григорьич, вот он на нем и ездит. |
| Ключ этой тайны дает нам, например, следующая реплика Дикого в «Грозе». Кулигин, в ответ на его грубости, говорит: «За что, сударь, Савел Прокофьич, честного человека обижать изволите?» Дикой отвечает вот что: Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважнее тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю! Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, – вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты судиться что ли, со мною будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу – помилую, захочу – раздавлю. Какое теоретическое рассуждение может устоять там, где жизнь основана на таких началах! Отсутствие всякого закона, всякой логики – вот закон и логика этой жизни. Это не анархия, но нечто еще гораздо худшее (хотя воображение образованного европейца и не умеет представить себе нечто хуже анархии). В анархии так уж и нет никакого начала: всяк молодец на свой образец, никто никому не указ, всякий на приказание другого может отвечать, что я, мол, тебя знать не хочу, и таким образом все озорничают и ни в чем согласиться не могут. Положение общества, подверженного такой анархии (если только она возможна), действительно ужасно. Но вообразите, что это самое анархическое общество разделилось на две части: одна оставила за собою право озорничать и не знать никакого закона, а другая принуждена признавать законом всякую претензию первой и безропотно сносить все ее капризы, все безобразия… Не правда ли, что это было бы еще ужаснее? Анархия осталась бы та же, потому что в обществе все-таки разумных начал не было бы, озорничества продолжались бы по-прежнему; но половина людей принуждена была бы страдать от них и постоянно питать их собою, своим смирением и угодливостью. Ясно, что при таких условиях озорничество и беззаконие приняли бы такие размеры, каких никогда не могли бы они иметь при всеобщей анархии, В самом деле, что ни говорите, а человек, один, предоставленный самому себе, не много надурит в обществе и очень скоро почувствует необходимость согласиться и сговориться с другими в видах общей пользы. |
| Там воскурились жертвы, загремела музыка, начались пиршества и показались все мерзости, какими только когда-нибудь отличались язычники. Рабы Христовы – Мануил, Савел и Измаил, хотя находились также в Вифинии по обязанности всюду быть с императором, однако не хотели и смотреть на богопротивное празднество, но в уединении оплакивали заблуждение народа, а наипаче государя, рождённого в христианской вере. Когда Юлиан приказал спросить у них: «Почему не принимают участия в молениях и удовольствиях государя?» – святые братья отвечали кротко, что они, как христиане, не могут воздавать чести идолам. Греческий чиновник намекнул им, что за такую грубость неминуемо подвергнутся они гневу императорскому. Тогда посланники, уважая свой сан, сказали: «Мы имеем необходимость быть у его величества только тогда, когда дело идёт о взаимной пользе наших государств. Доложите вашему государю, что и мы здесь – наместники великого государя». Услышав это, Юлиан воспылал гневом и повелел взять благочестивых персиан под стражу. Видно, богоотступник давно искал случая оскорбить Персию и вызвать против себя государя, который искал мира. Иначе нельзя объяснить в царе, отличавшемся образованием, этот поступок, на который редко отваживаются и варварские правители. На следующий день Юлиан потребовал их к себе и начал укорять в зловерии (так богоотступник называл правоверие). «Возможно ли вам, – говорил он, – заступать при мне место вашего государя, когда не наблюдаете веры его? Возможно ли стараться о пользе отечества, когда презираете богов отечественных? Будьте единодушны с нами в вере, тогда будем единодушны и в договорах о пользе государств». – «Государь! – отвечали святые юноши, – обязанности посланников известны тебе и нам; мы имеем наставление от своего двора, о чём с тобой договариваться: безопасность границ, дружественное сношение и торговля – вот предметы, для которых наш государь отправил к тебе посольство. Препираться о вере, которой должно держаться, не есть наша обязанность. Что же касается до нашей верности государю и усердия к отечеству, узнаешь тогда, когда будешь рассуждать о выгодах Рима и Персии». |
| Недостоинство же твое ничем не может повредить тебе. Одно требуется, чтобы оставил ты прихоти свои и с покаянием к Отцу Небесному прибегнул. Когда умножился грех, стала преизобиловатъ благодать (Рим. 5:20). Как малейшая капля воды против океана, так грехи твои в сравнении с непостижимой Христовой благодатью. notes 1 В записках Чеботарева, св. Тихон называет себя Тимофеем Савельичем. Также назван он и в указе св. Синода, при назначении его на должность учителя поэзии. Дело в Арх. син., за 1754 г., 356. Было ли имя отца Тимофея Савва или Савел – в просторечии Савеллий, мы не беремся утвердительно решать, – употребляем же последнее, судя по отчеству Тимофея. 2 Записки Чеботарева, напечатаны в «Православном Обозрении» за 1861 г. 7. 3 «Записки Чеботарева». 4 «Сочинения Пресовященного Тихона». Изд. второе. 1860г., Т. 1, стр. 92. 5 Жизнь святителя Тихона при его сочинениях. Стр. 2. 6 Так подписывался он под всеми бумагами, в бытность свою учителем. 7 «Записки Чеботарева». В «Новгородских Губернских Ведомостях» напечатан рассказ о том, как Тимофей Соколовский, идя однажды из семинарии домой на святки в одном холодном нанковом халате, едва не замерз на дороге и был спасен одним проезжавшим на тройке купцом, который, взяв его в повозку, завернул в шубу, привез в деревню, отогрел в гостинице и отъезжая купил ему овчинный тулуп и дал денег на дорогу до дому. Спустя лет тридцать после этого, этот купец, Яков Васильев по имени, будучи уже мастистым стариком, стал рассказывать этот случай, как он спас мальчика от холода, – в одном доме в Воронеже, в присутствии св. Тихона. Выслушав этот рассказ, Святитель спросил: как зовут его и спасенного им мальчика, и когда получил его ответ, обнял старика, сказав: «Яков Васильевич! спаситель мой!». (1861 г. 2 и 3). Может быть этот рассказ «Новгородских Ведомостей» в сущности и справедлив, но при том изложении, какое дал ему автор, он возбуждает полное сомнение. Если автору показалось нужным придать этому случаю поэтическую обстановку, – то в таком случае он должен бы был по крайней мере оговориться, что взято из предания, сохранившегося о Тихоне, и что придано им самим (т.е. автором) сущности содержания. 8 |
|
|
