| Μ. Н. Громов расширяет характеристику «кружка» Максима Грека. По его словам, келья Максима Грека «становится притягательным духовным центром, своеобразным «литературным клубом», где собираются любители знания «спиратся меж себя о книжном», обсуждающие «нередко сложные богословско- философские вопросы» . Автор назвал круг (именно круг, а не кружок), объединяемый фигурой Максима Грека, «литературным клубом», желая с помощью кавычек снять налет модернизма с этого названия. Бесспорно, Максим Грек стоял в центре культурного круга, устойчивого по основному составу участников, связанных если не единством мыслей, то единством тем и проблем, их волновавших и ими разрабатывавшихся, общностью критического отношения к негативным явлениям социальной действительности, поисками путей преодоления ее противоречий. Есть, полагаем, достойное название для этого культурного центра: Московская академия Максима Грека. Оно вызывает ассоциации с Флорентийской Академией (1459—1521 гг.), той «платоновской академией» эпохи Возрождения, деятелями которой были М. Фичино, А. Полициано, Д. Пико делла Мирандола, К. Ландино. В жизни Максима Грека, еще когда он был Михаилом Триволисом, Флоренция занимала особое место. И не только потому, что в ней звучала проповедь Савонаролы, составившая одно из решающих событий в духовной биографии примерно 25–летнего Михаила Триволиса. Он помнил Флорентийскую академию, во всяком случае одного из ее блестящих представителей Анджело Полициано , а говоря об «училищах италийских» , не исключено, имел в виду и «платоновскую академию» во Флоренции, хотя итальянские гуманисты выступали с университетских кафедр. Заметим, чтобы не возвращаться к вопросу, что Анджело Полициано высоко ценил ораторское искусство Савонаролы (по возрожденческим же меркам), как и личность самого Савонаролы — «мужа замечательной учености и благочестия, блистательного проповедника божественного учения» . Отдал должное Савонароле и Эразм Роттердамский, «слушавший его одновременно с Максимом Греком» Савонарола гневно обличал паганизм (язычество) Возрождения, доведенный до крайности, а также его гигантизм и аристократизм. Это нашло глубокий отзыв у Михаила Триволиса, продолжало жить в Максиме Греке. |
| Среди ортодоксальных мыслителей 20—50–х гг. XVI в. едва ли не наибольшее внимание проблеме самовластия уделил Максим Грек. Он обсуждает ее в специально предназначенных этому сочинениях: «Слово о том, яко промыслом Божиим, а не звездами и колесом счастия, вся человеческая устрояются», «Слово противу тщащихся звездозрением предрицати о будущем, и о самовластии человека», «Послание к некоему князю», «Слово поучительно о прелести звездочетчей…», «Послание к некоему иноку, бывшему во игуменех, о немецкой прелести, глаголемей фортуне, и о колесе ея», послания к Николаю Немчину (Булеву), Федору Карпову. Неоднократно к проблеме самовластия обращается Максим Грек и в других сочинениях. «Максим Грек, — пишет Н. В. Синицына, — своеобразное и исключительное явление русской культуры XVI века» . Исследователь раскрывает на страницах книги оба определения: и «своеобразие» и «исключительность» Максима Грека как культурно–исторического явления в рамках русского (с 1518 по 1555 или начало 1556 г.) периода его жизни. Если говорить о своеобразии и исключительности Максима Грека как культурного явления русской жизни, то их нельзя должным образом оценить вне его непосредственного влияния на выдающихся по способностям, незаурядных деятелей русской культуры. Это отмечено еще В. С. Иконниковым, писавшим в своем энциклопедическом своде данных о Максиме Греке: «Возле М. Грека группировался кружок лиц, видных по своему положению» . Среди «учеников, последователей и почитателей» Максима Грека Иконников называет Селивана, Дмитрия Герасимова, Вассиана Патрикеева, Зиновия Отенского, Федора Карпова, В. М. Тучкова, Нила Курлятева, Артемия, Сильвестра, А. М. Курбского . Иконников называет еще несколько имен из числа знати близких Максиму Греку. Среди переписчиков переводов Максима Грека и его помощников выделяются такие образованные и творческие люди, как Исак Собака и особенно Михаил Медоварцев, деятельности которого посвящены статьи Н. В. Синицыной. Максим Грек был идейным руководителем, как пишет Н. В. Синицына, «своеобразного книгописчего центра», связанного «с придворной, посольской средой» . |
| Не распространяясь более о своих обстоятельствах, предлагаю вам, если угодно, узнать все подробности моей академической жизни от подателя письма сего. Этот человек всегда был так близок по мне, что я ничего не скрывал от него. И потому, если вы продолжаете еще питать ваше прежнее ко мне благорасположение (в чем, однако же, я не сомневаюсь), прошу вас не отказать в ласковом привете и сему новому моему другу». О каком друге идет здесь речь, не помню. 1 июля даны были нам, студентам XVII курса, для, так называемых, курсовых сочинений, следующие темы: 1 разряда: 1 . Григорию Смирнову О Литургии преждеосвященных. 2 . Василию Лебедеву Против Шведенборга. 3 . Григорию Быстрицкому О св. Иоанне Дамаскине . 4 . Сергию Терновскому Обозрение полемических книг писанных против раскольников с конца XVII до начала XIX столетия. 5 . Феодору Попову О свободе христианской в отношении к гражданским состояниям. 6 . Илье Беляеву О Стоглаве, против раскольников. 7 . Василию Холминскому О Максиме Греке . 8 . Николаю Рождественскому Православное учение о церкви, в сравнении с учением о сем прочих христианских вероисповеданий. 9 . Егору Попову О св. Киприане. 10 . Иеромонаху Савве Об устной исповеди. 11 . Александру Соколову Обозрение догматико-полемической проповеди восточной церкви в IV в. 12 . Василию Взорову О заблуждениях молокан. 13 . Ферапонту Евдокимову Об обетах монашества. 14 . Якову Беневоленскому О происхождении унии. 15 . Ивану Васильевскому Об имеющем последовать обращении иудеев. 16 . Даниилу Пономареву О пастырских обязанностях по учению Златоуста. 17 . Александру Воздвиженскому Об отношениях римского епископа к восточным соборам до разделения церквей. 18 . Алексею Попову 19 . Андрею Любославскому 20 . Виктору Рождественскому история иконоборства. 2 разряда. 21 . Николаю Астрову Об обетах монашества. 22 . Виктору Виноградову О христианской веротерпимости. 23 . Алексею Лаврову О св. Иоанне Дамаскине . 24 . Андрею Боголюбову Об иконоборстве. 25 . Степану Орлину О 2-м послании к Солунянам. |
| Настоящая статья представляет собою главу из предпринятого автором о преподобном Максиме Греке особого исследования под заглавием: «Преподобный Максим Грек как отец русской публицистики», которое, в свое время, и будет печататься в нашем журнале. Ред. Преп. Максим Грек сам был монах, монах настоящий, истинный и притом афонит. Понятно, что русское монашество, когда он окончательно поселился в России 1 , привлекло к себе его особенное внимание, что он тщательно и всесторонне изучил его, и потому говорит о нем особенно много и часто, говорит всегда горячо, убежденно, от сердца, с глубоким знанием и пониманием предмета. В его рассуждениях о монашестве с особою ясностию и рельефностию сказались его широкие истинно христианские взгляды на дело спасения человека, взгляды во многом несогласные с тогдашними воззрениями русских на этот предмет. Русские были убеждены, что одни монашеские обеты сами по себе спасительны, что человеку стоит только произнести монашеские обеты и надеть на себя черное монашеское одеяние, как он уже этим самым сразу выделяется из ряда обыкновенных мирских христиан, и сразу становится на единственно верный путь к получению спасения. Русские, в деле спасения человека, делили всех православно верующих людей как бы на две совершенно различные породы: одна порода – низшая, презираемая, – это мирские люди, которые только и знают, что грешат, только и думают о греховном да порочном, и неизбежная участь которых – вечные адские муки; другая порода – высшая, совершеннейшая, предмет почитания и преклонения, – это монахи, которые только и делают, что усердно бегают от мирского греха и порока, только и занимаются в монастырях тем, что спасают свою душу, – их участь райское блаженство. Между этими двумя, совершенно различными породами людей, существует такая громадная бездна, что для тех, которые желают спасти свою душу, есть только один возможный выход: им необходимо надеть на себя черное монашеское одеяние. Этим, конечно, объясняется, почему в древней Руси даже князья на смертном одре старались принять монашество. Они были искренно убеждены, что одно принятие ими монашества, хотя бы только за час до смерти, будет для них спасительно, зачтется им в деле спасения в особую заслугу. Так же смотрел на пострижение в монашество и весь русский народ. Понятно само собою, что и сами монахи, безотносительно к своим делам и жизни, тоже смотрели на себя как на особых избранников Божиих, как на занимающих в деле спасения, сравнительно с мирянами, особое исключительное и прямо привилегированное положение, ради только того, что они дали монашеские обеты и надели условные черные одежды. |
| 659 Макарий, V, кн. II, 286. Замечания еп. Порфирия о позднейших стремлениях восточ. патриархов (Дневн. I, 597–98, 636, 677–79) 661 Визант. Времен. 1895, III, 390; 1898, III, 583–584. Ср. замечание Ф.И.Успенского об отношении Византии к иноплеменному населению и причинах распространения магометанства и католицизма на Балканском полуострове (Ист. Византии, vii) до позднейшего времени 663 Ibid., 273–274, примеч; ср Hermes, XIV, 1879, S. 445, где помещен отрывок из соч. известного полиграфа Максима Плануды (XIV в.). Замеч. В.И.Ламанского о вассалитете Руси (Слав. Сборн. I, 467; ср. 201); ср. еще Визант. Времен. 1894, I, 38–41–53 666 Пафнутий Боровский был заключен в оковы и просидел довольно времени в темнице, пока не смирился. Макарий, VI, 17, 19 669 Макарий, IX, 37 и дал.; Голубинский, II, 511 и 533–36. Дионисий I надеялся, очевидно, на поддержку султана (Лебедев, 253, 279) 672 В обращении к русским послам тайной конференции при папе Сиксте IV была выражена надежда на сохранение Иваном III Флорентийской унии и отрешение от конст. патриарха, как подчиненного власти турок 674 В четверг, – на страстной неделе (П. С. Р. лет. VI, 261; VIII, 263; Никон. л., VI, 212). Вследствие неправильного толкования, нек. писатели высказывали мнение о более раннем приезде М.Грека (Nлamoh,II, 389; Квгений, Словарь, II, 389; Клоссиус, Ж. М. Н. Пр. 1834, 6, с 398; А.Терещенко, ib., 8, с. 243). Члены миссии и Максим Грек тогда же присутствовали на погребении кн. Симеона Ивановича (П. С. лет. ib) 675 Ibidem, «Vir sanctae vitae», по выражению Герберштейна, бывшего в Москве в момент событий (Starezewski, р. 20); ср. П. С. Р. лет., VI, 254, 261, 262, 280 680 Москвитянин 1842, 11, с. 47, ст. Филарета « Максим Грек »; Белокуров viii, xxxi. По рукописям известно 9 сказ. о Максиме Греке, в двух редакциях – краткой, менее распростр., и подробной, более распр. (ib., i-lxxxn), изд. по 21 списку. Год 7014=1506. Замечание А.И.Соболевского (Вестн. археол., XIII, 270–271) 681 Евгений, Словарь духов. писат., II, 389. Некоторые полагают (Голубинский), что здесь была инициатива греков, находившихся в России |
| —34— ного дела, – против ложных приемов исправления. Обвинялась не церковная власть, которая признавала необходимым дело исправления и поручала его тем или др. лицам, а самые эти лица обвинялись церковной властью, как злоупотребившие ее доверием и худо выполнившие – «по своему разуму», а не «по совету соборной апостольской церкве и святых отец преданию» – возложенное на них великое дело 634 . Решительно невозможно понять, почему русские люди, именно так смотревшие на дело книжного и обрядового исправления в XV–XVII в. до п. Никона , во второй половине XVII в. должны были посмотреть на то же самое дело иначе и признать непозволительным то, что прежде считалось не только позволительным, но и богоугодным 635 . Никакие рассуждения о глубоком невеже- —35— стве русского народа не могут сделать этой непонятной предполагаемой перемены более понятной. Народное невежество, взятое само по себе, насколько обнаруживает вообще излишнее стремление к охранению старых форм жизни, настолько же – с другой стороны – отличается благоговейным доверием к привычному авторитету и всегда более склонно действовать по его указке, пассивно повинуясь начальственным предписаниям, чем вдаваться в критику этих предписаний и протестовать против мероприятий признанной власти. Таким образ., при объяснении успеха или неуспеха реформ, идущих сверху, оно оказывается – если позволительно так выразиться – палкой о двух концах... Не должно забывать и того, что лица, ставшие вождями раскола при Никоне, вовсе не были круглыми невеждами и во всяком случае были не менее образованны (разумеется, по-тогдашнему), чем противники книжных исправлений при Максиме Греке , равно как и вообще русское общество половины XVII в. едва ли стояло в этом отношении ниже, чем тоже общество в XV–XVI в. 636 . —36— Обращаясь к положительным свидетельствам, сохранившимся в сочинениях первых расколоучителей, мы вполне убеждаемся, что они не были, действительно, решительными противниками книжных и обрядовых исправлений и слепыми защитниками неизменности того, что находили написанным или напечатанным в старой книге. Они верили, что «в церкви Христос царствует и не дает ей погрешать не только в вере и догматах веры, но и в малейшей частице догматов, канонов и песней» 637 . Но это не мешало им сознавать, что отдельные лица – перепис- |
| Наконец, страшные погромы Татар, уничтожив множество книг и раскидав народ, имели последствием явное увеличение дикости и невежества. Все эти данные приводят к одному заключению, противному главной данной во второй половине статьи г-на Киреевского. Корни старообрядства Несовершенная полнота, «с которою выражалось Христианство в общественном и частном быте», была причиною преобладания обрядности и формальности общественной и религиозной, выразившейся в расколах. Но недостаток Христианского просвещения, скрывавшийся за Христианским обрядом, выступил наружу при первых попытках книжного исправления уже при Максиме Греке (хотя он страдал по другим причинам) и впоследствии произвёл те старообрядческие расколы, которых появление принадлежит XVII веку, а корень таится в глубочайшей древности и в особенностях распространения Христианства в России. Одним из яснейших доказательств моего мнения можно почитать и то обстоятельство, что в России самые явные и сильные остатки язычества и его поверий совпадают с теми местностями, в которых сильнее распространено старообрядство, и что эти местности удалены от древних и живых средоточий, в которых первоначально проповедовалось Слово Божие просветителями Русской земли. Мне кажется, что беспристрастное сознание исторической истины избавит нас от необходимости искать причин падения в самом несовершенстве эпохи, предшествовавшей ему. Нет, пусть торжество одностороннего и неполного начала влечёт за собою его отрицание и разрушение вследствие самой неполноты и односторонности, наиболее сознаваемых в минуту торжества (история полна примеров этой истины); но с совершенным, глубоким убеждением можем мы сказать, что цельная, всесторонняя и беспримесная истина Христианства крепчает и развивается в человеке по мере полнейшего её проявления и не подвержена закону саморазрушения. Но все народы Запада находились в отношении ещё гораздо худшем к Христианству, чем наша родина. От чего же просвещение могло развиваться в них быстрее, чем в древней Руси? От того, что они выросли на почве древнеримской, неприметно пропитывавшей их началами просвещения, или в прямой от неё зависимости, и от того, что просвещение их, по односторонности своих начал, могло, как я уже сказал, развиваться при многих недостатках в жизни общественной и частной; древняя же Русь имела только один источник просвещения – Веру, а Вера разумная далеко не обнимала земли, которой большая часть была Христианскою более по наружному обряду, чем по разумному сознанию, между тем как всесовершенное начало просвещения требовало жизненной цельности для проявления своей животворящей силы. |
| Таким образом, научно-литературная деятельность Максима Грека на Руси протекала не среди беспросветной темноты и невежества русских, а на почве, значительно подготовленной для восприятия сообщаемых им новых знаний. Одним словом, это не был «первый просветитель» Древней Руси. И однако значение Максима Грека в истории развития русского образования и культуры очень велико. II. ЗНАЧЕНИЕ МАКСИМА ГРЕКА В РАЗВИТИИ ОБРАЗОВАНИЯ И КУЛЬТУРЫ В ДРЕВНЕЙ РУСИ 1. Общие замечания Максим Грек прибыл на Русь во всеоружии не только византийской, но и западноевропейской образованности эпохи Ренессанса. В его лице русские люди встретили ученого-эпциклопедиста, который мог дать ответ на самые разнообразные вопросы жизни и книжной мудрости, волновавшие тогдашнее русское общество. И Максим Грек во время своего пребывания в России, несмотря на самые тяжелые условия жизни, отдал все свои знания и таланты на служение русскому народу. Нельзя не привести здесь замечательного отзыва о Максиме Греке одного из наших ученых. «Максим Грек,– пишет он,– жил в России в ужасных условиях: много лет провел в темнице (26 лет.– А. И.), в оковах, под надзором приставленных к нему шпионов, под тяжестью клеветы и придирок... Казалось бы, что ему при таких условиях до России, с ее чуждыми ему людьми, с ее обижаемыми крестьянами, с недостатками государственного механизма? Нужно было по-настоящему полюбить эту страну с ее бедным народом, почувствовать в ней вторую родину, чтобы заглушить в себе все личные обиды, не озлобиться и целиком отдать ей свои обширные знания и яркий талант» 102 . Длительная тюремная изоляция не превратила Максима Грека в замкнутого, оторванного от жизни мыслителя. Это был природный трибун, подобный Савонароле, с той лишь разницей, что флорентийский монах обращался к народным массам устно, а Максим Грек – письменно. Предназначая свои произведения, которые он писал за стенами тюрьмы, для широкого круга читателей, Максим Грек заботился об их распространении. Об этом свидетельствуют обращения к читателям в конце некоторых сочинений 103 . |
| При издании «Грамматики» Мелетия Смотрицкого в 1618 г. издатели сочли необходимым снабдить эту книгу особым введением и словом Максима Грека о пользе грамматики. В конце книги помещены его же высказывания о важности и пользе грамматики, риторики и философии 225 . В Азбуковнике XVII в., исследованном Д. Мордовцевым, также упоминается о Максиме Греке . Учитель, обращаясь к ученикам, говорит, что намерен показать им Максима Грека , «иже бе у нас в России пре- словущий философ и изящный проводник Божественным книгам» 226 . И далее приводятся его сочинения «О пришельцах философах» и «Строки». Все вышеуказанное позволяет сделать несомненный вывод, что грамматические и лексикографические труды Максима Грека оставили глубокий след в русской филологической науке. Его литературная деятельность по переводу и исправлению книг способствовала ознакомлению русских книжных людей с принципами и методами научно-критической работы с письменными памятниками, а его грамматический разбор молитв «Отче наш» и «Царю Небесный» и опыты применения грамматических правил греческого языка к славяно-русскому языку послужили началом развития русской грамматической науки и исходным материалом для последующих «Грамматик»: Славянской 1595 г. М. Смотрицкого, Славяно-русской 1755 г. М. Ломоносова и Русской, изданной Академией наук в 1802, 1809, 1819 гг. 227 7. Максим Грек и начало энциклопедизма в русской литературе Появление в литературе того пли иного народа произведений энциклопедического характера свидетельствует о накоплении научных знаний, подъеме культуры и оживлении научной мысли. Первыми произведениями этого рода на Руси были небольшие словари с толкованием непонятных русскому читателю иностранных слов- еврейских, греческих, сербских, болгарских, встречающихся в переводных книгах. Так, в новгородской Кормчей 1282 г. помещен был словарь под названием «Речь жидовскаго языка, преложена на русский». Словарь заключал в себе объяснения собственных имен и некоторых слов. Первоначально он состоял из 174 слов, но в XV в. в нем было уже 350 слов 228 . |
| Вся предшествующая научно-образовательная подготовка Максима Грека воспитала в нем чувство уважения к классическому прошлому его родины, к ее писателям и деятелям. Отсюда столь частые у него обращения к авторитету древних авторов. Вместе с тем продолжительное пребывание среди итальянских гуманистов, выдвинувших в борьбе со схоластикой и церковными авторитетами на первый план разум, опыт и светские науки, не могло не оказать на молодого греческого ученого влияния; оно укрепило в нем сознание необходимости и важности для каждого человека не только религиозных, но и светских знаний. Столкнувшись с этим вопросом в русской обстановке, Максим Грек выступил решительным защитником светского образования и светских наук. В одном своем произведении («Повесть страшна и достопа- метна...») Максим восхваляет Париж за то, что там изучаются философия и «светские наказания – всяческая учения» 116 . В послании к Федору Ивановичу Карпову он несколько раз повторяет, что «окружная учения добра и полезна человеческому житию» и что он не запрещает «приобщаться наказания словесных учений, украшающих Божия человека» 117 . В «Слове на Альманаха» Максим пишет: «Но да не непщуете мене сего ради укоряти, внешнее наказание полезно сущее и мало не всеми свидетельствуемо просиявшими во благочестие. Не тако аз не неблагодарен ученик его» 118 . Обращаясь при рассмотрении того или иного вопроса к авторитету классических авторов, Максим Грек награждает их самыми возвышенными, почетными эпитетами: «премудренный Омир (Гомер)», «мно- гопреумудренный» Одиссей, «велеумный мудрец» Исиод (Гесиод), «премудрый» Плутарх и т. п. 119 Но, выступая в защиту необходимости и пользы изучения классических авторов и светских наук вообще, Максим Грек сопровождает свои наставления существенными оговорками и ограничениями. В своих прежних работах о Максиме Греке мы не раз подчеркивали, что мировоззрение этого писателя отличалось двойственностью, свойственной большинству представителей раннего Ренессанса. Стремясь освободиться от цепей средневековой схоластики, сковывавших ум и волю человека, ранние гуманисты обратились к образцам и примерам античного мира, где природные способности и склонности человека получали возможность свободного развития. В то же время гуманисты типа Петрарки, Колуччо Салютати и другие не порывали с христианством, стремясь сохранить верность основным принципам христианского учения. |
|
|
