| В том же 1927 г. появились ещё две книги: «Диалектика художественной формы» и «Музыка, как предмет логики». В 1930 г. ещё появилась книга «Очерки античного символизма и мифологии» (т. I), – а после этого и доныне Лосев совершенно умолк. Где он, что с ним – остается совершенно неизвестным (См. биографические данные и основные ранние философские работы А. Ф. Лосева в издании: Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990; См. также: Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990). Во всех книгах Лосева поражает его необыкновенная эрудиция (напоминающая Флоренского) – особенно это надо сказать о первой книге, где, между прочим, даны превосходные переводы из Плотина и Прокла, знатоком которых Лосев должен быть признан без всяких колебаний, – вообще примечания к книге «Античный космос» сами образуют целое исследование 2836 . Лосев является последователем Гуссерля, но восполняет его Гегелем; всё своеобразие Лосева определяется применением диалектики к данным феноменологического анализа. «Гуссерль, – пишет Лосев 2837 , – остановился на полдороге, – у него нет эйдетики связи». «Я должен признаться, – пишет в другом месте Лосев 2838 ,– что есть пункты, по которым мои методы никогда не сойдутся с методами чистой феноменологии»,– «я главным своим методом считаю метод чисто диалектический». «Надо объяснить «смысл» в его же смысловых связях, во всей его смысловой структурной взаимосвязанности и самопорождаемости». Последние слова очень хорошо выражают исходную основу всех построений, его исходную интуицию. Для Лосева те «смыслы», которые вскрываются при феноменологическом анализе, связаны в некоторое смысловое единство, и здесь легко угадать в этой исходной интуиции Лосева отражение учения Соловьева о «всеединстве». Как Франк, как Карсавин, так и Лосев руководится в своих размышлениях этой интуицией «всеединства». Он глубоко убежден, что только «диалектика есть единственный метод, способный охватить живую действительность в целом« 2839 . Это изначальное восприятие действительности, как «целого», само по себе невыводимо из «феноменологической редукции», для диалектического же метода оно есть prius – т.е. |
| 9. А.Ф. Лосев и наше время Творческое наследие А.Ф. Лосева — значительное событие в духовной жизни России ХХ века, истинные масштабы которого для развития отечественной и мировой науки и культуры в целом еще не были в достаточной мере осознаны. Как сказал в свое время Г.К. Вагнер, «между нами и Алексеем Федоровичем существует огромное духовное расстояние» . И, парадоксальным образом, ощущение этой дистанции все более увеличивается по мере того, как наше время начинает дорастать до содержательного осмысления проблем, составляющих центральные темы творчества Лосева, к числу которых, безусловно, относится и исихазм — важнейшая тема православной духовности. В свое время о. Г. Флоровский, высказывая мысль о том, что основной причиной всех «перебоев» и «духовных неудач» в «русском развитии» был отрыв от патристики и византеизма и что «все подлинные достижения русского богословия всегда были связаны с творческим возвращением к святоотеческим истокам», подчеркивал, что «возврат к отцам должен быть не только ученым, не только историческим… но духовным и молитвенным… живым и творческим восстановлением самого себя в полноте церковности, в полноте священного предания» . Именно таким путем и шел в своем осмыслении и переживании исихазма А.Ф. Лосев, для которого «восточный паламитский онтологизм» был не только предметом его «ученых», «исторических» исследований и мистико-богословской основой его философии имени, но стал конститутивным моментом его мировоззренческих и жизненных синтезов . И хотя «Алексей Федорович — монах Андроник говорит со смирением о несовместимости исихии и пути науки и философии, который он исповедывал как свой путь», — замечает в статье, посвященной памяти А.Ф. Лосева, прот. А. Геронимус, — однако же, все «его творчество (не только раннее, но и позднее), и сама его личность дышат исихией и свидетельствуют о ней» . По одной из записей В.В. Бибихина, А.Ф. Лосев говорил: «Я хочу восстановить имена забытые… Прокл, Ареопагитики, Палама, Кузанский» и видел свой подвиг — «подвиг десятилетий» — в том, чтобы «перевести на советский язык — да и на язык современного сознания — платонизм и аристотелевизм…» . Но еще большим жизненным подвигом Алексея Федоровича Лосева, как представляется, было всей своей жизнью противостоять духу эпохи, когда «высочайшим и истиннейшим знанием считается отвлеченная наука», что, по грозным словам монаха Андроника (Лосева), есть «результат величайшего разрушения бытия и плод коренного растления человеческого духа» . Обсуждение доклада В.И. Постоваловой |
| 23.9.1988. Едем с Наташей на Ваганьковское. Там около 30 человек. В Тбилиси готовится конференция, участникам которой предлагается непременно говорить о Лосеве. Алексей Федорович на портрете (фото) на стандартном уродливом железном кресте с завитушками, слева от простой плиты его первой жены, умершей в 1954. Как хорош А. Ф., сколько детского, как укладывается в сердце его образ, отсеиваются тысячи бессмысленных печатных страниц. — Во время службы Олег Широков стоял лицом к священнику и Асмусу, думая, наверное, о фонетике. Немногие поехали потом на Отдых. 1.2.1989. Воспоминания Ефимовых. Там о Лосеве: он сразу схватывает и отражает, как рефлектор, с такими людьми душно. 30.8.1989. Лосев, «Очерки античного символизма и мифологии». Никакой мысли. Отравлен платоновским «Парменидом» и хочет продолжать «диалог», с кем? С рассуждающей Россией. Поскольку кричат громче всех социальные публицисты, то с ними. При том что имеет немереный ум, выдавать не хочет, требует ответа и требует, чтобы его самого поправили. 21.10.1989. Болгарин Радостин, второкурсник философского факультета. Читает Лосева и испытывает экстаз. Вот что главное. Лосева нет. Скоро не будет нас. Этот вот экстаз, как огонь, всего важнее передать. У него впечатление, что с 1945 года власти играют как спектакль, шитый белыми нитками. И шире: обо всей болгарской истории, что ею распоряжаются другие. Понимаю, как ему должно быть тоскливо. Русский язык, ему кажется, может больше чем болгарский. 10.2.1991. Берусь за Лосева для моей «Энергии», и это живая, веселая, опасная работа. «Русская мысль». 12.2.1991. Лосев («Энергия» дошла до «Философии имени»). И тут я немного приобадриваюсь, мне интересно и весело. 14.2.1991. Прочел верстку моих «Разговоров Лосева» и мне не понравилось. Отчасти потому, что меня стесняли; отчасти из-за действительной слабости тех моих старых записей, которые только в общей массе возьмут свое. 22.7.1992. Зана Николаевна Половинская… Лосев мягкий любезный, который свел ее девочку по ступенькам веранды (уже и тогда Отдых или Заветы Ильича, Рязанка густая сытная песчаная сосновая аристократическая) и подтолкнул к качелям — его жест, его отношение к детям, погладить и отодвинуть. В доме Лосева парализованная жена и молодая красавица Аза, красавица Аза, повторяет Зана (какие имена давали интеллектуалы, профессора); «и наверное между ними что-то было, Аза была такая красивая». |
| Это была жизнь (по выражению самог Лосева) « слабой философской индивидуальности, затерявшейся в необъятном море коммунизма, но мыслившей самостоятельно». Однако для искоренявшей всякое инакомыслие власти, усматривавшей в нём угрозу своему существованию, именно это самостоятельное мышление и стало, в конечном счёте, истинной причиной репрессий, применённых ею к профессору Лосеву, а затем и к его супруге, незаменимой помощнице во всех делах, соратнице в борьбе за чистоту православной веры. Но несмотря на выраженное в цитируемом выше письме отчаяние, Лосев вовсе не собирался отказываться от задуманного, о чём сообщал ей всего лишь за два месяца до этого: «Я только что подошёл к большим философским работам, по отношению к которым всё, что я написал, было только предисловием». И едва репрессивные тиски ослабли, Лосев, всё ещё пребывая в местах не столь отдалённых, приступает к осуществлению своего замысла. Правда, поначалу ему придётся надеяться лишь на свою уникальную память, поскольку незаменимого источника требуемой информации, – библиотеки, собираемой долгие годы, – под рукой нет. Зная о целеустремлённости Лосева, нетрудно предположить, что он будет неукоснительно следовать императиву о необходимости развития русской философии как продолжения святоотеческой. Поэтому нет сомнений в том, что для Лосева непревзойдённой исторической связкой оказались Ареопагитики, глубоко почитаемые Восточной Церковью . У него и вправду к этому творению особое отношение, поскольку, изучив древнегреческую философию, что называется, «от корки до корки», Лосев, пожалуй, как никто другой, воспринял выраженный в нём православно понимаемый неоплатонизм. Прежде всего он перевёл Ареопагитики с греческого на русский (к сожалению, сам перевод, изъятый при аресте, сгинул в недрах ОГПУ). Трудно также сомневаться и в том, что создание как «Философии имени», так и законченной незадолго до ареста работы «Вещь и имя», обошлось без влияния на автора их раздела «О Божественных именах». Более того, возникает достаточно обоснованное предположение, что и сообщение Лосева в письме жене о « подходе к большим философским работам» вновь связано с его обращением к Ареопагитикам. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > «Философия, которая не знает Родины, это мертвая философия» Русскому философу и писателю Алексею Фёдоровичу Лосеву – 130 лет 22.09.2023 459 Время на чтение 3 минуты Фото: rg.ru Сегодня отмечается 130-летие выдающегося русского философа, филолога и писателя Алексея Фёдоровича Лосева. Декан философского факультета МГУ имени М.В.Ломоносова Алексей Павлович Козырев в интервью РИА Новости отметил, что великий мыслитель воспринимал Родину и родное как одни из важнейших понятий в философии, без которых она мертва, безжизненна и абстрактна. «Для Лосева очень важной категорией, очень важным понятием философии было понятие Родины и родного. В романе " Жизнь " он прямо пишет, что философия, которая не знает родины, которая не знает родного – это безжизненная, мертвая, абстрактная философия. Поэтому Лосев – это не только наша связь с Серебряным веком, с дореволюционной культурой, где пышным цветом расцвела философия, но и ощущение связи с родным, с традицией, с каким-то началом нашей культуры, потому что в ней есть и очень сильные христианские токи, и то, что связывает нас с мировой культурой, с античностью. Как говорил друг и учитель Лосева, отец Павел Флоренский, с эллинским характером русской культуры. Я думаю, что идеи Лосева о родном в философии очень важны и должны быть сегодня особенно внимательно прочитаны», – сказал декан. С важностью лосевской мысли для сегодняшнего дня, отметил он, связано и то, что Лосева цитирует в своих федеральных посланиях Президент РФ Владимир Путин, в одном из федеральных посланий присутствовала цитата из романа философа «Жизнь». Лосев, напомнил декан – универсальный мыслитель и фигура огромного масштаба и по объёму того, что им написано, и по широте исследовательских интересов, которые отмечали его творчество. Ещё в гимназические годы в Новочеркасске, рассказал декан философского факультета, Лосев решил для себя, что он станет философом, и написал проект философской системы, которую назвал «высшим синтезом». В 1920-е годы он написал и издал за свой счет работы, ставшие известными как «лосевское восьмикнижие»: «Античный космос и современная наука» (1927), «Музыка как предмет логики» (1927), «Философия имени» (1927), «Диалектика художественной формы» (1927), «Диалектика числа у Плотина» (1928), «Критика платонизма у Аристотеля» (1929), «Очерки античного символизма и мифологии» (т. 1, 1930), «Диалектика мифа» (1930). |
| Закрыть itemscope itemtype="" > «Он был из тех, кто не дал умереть русской мысли» Памяти Сергея Сергеевича Хоружего 02.10.2020 714 Время на чтение 22 минут Сегодня 9 дней по кончине Сергея Сергеевича Хоружего – религиозного мыслителя, вписавшего аскетическое учение Православной Церкви в контекст философской мысли XX столетия, создателя «синергийной антропологии», философа и историка философии, переводчика, математика. О Сергее Сергеевиче вспоминают и рассказывают те, кто близко знал его не только как человека, но и как оригинального мыслителя. Сергей Сергеевич Хоружий Елена Аркадьевна Тахо-Годи , председатель Лосевской комиссии Научного совета «История мировой культуры» РАН, доктор филологических наук, профессор: – 22 сентября 2020 года, когда в библиотеке-музее «Дом Лосева» проходила международная научная конференция «XVII Лосевские чтения. Абсолютная мифология в эпоху великого перелома. К 90-летию “Тайны диалектики мифа” А.Ф. Лосева», стало известно о внезапной кончине Сергея Сергеевича Хоружего. И участникам конференции выпала невеселая честь первыми почтить его память. Смерть С.С. Хоружего – большая потеря для отечественной культуры в целом и для нашего «Дома Лосева» в частности. Сергей Сергеевич пришел в этот Дом значительно позже своего друга Владимира Вениаминовича Бибихина, но был причастен к этому Дому до последних дней своей жизни. Здесь, в библиотеке-музее «Дом Лосева», он выступал на научных семинарах, устраивал презентации своих книг и творческие встречи, отмечал свои юбилеи, читал авторские лекционные курсы. Намеревался продолжить чтение авторского лекционного курса и осенью 2020 года. Однако порог арбатского дома он впервые переступил, когда о библиотеке-музее никто еще не мог и мечтать. Сергей Сергеевич был среди тех, кто содействовал созиданию этого дома-музея. Содействовал по-разному: и своим участием в Лосевских чтениях (одним из первых, в конце 1980-х годов), и своими публикациями об А.Ф. Лосеве (начиная с 1990-х годов), и своим участием в документальном фильме Ольги Козновой «Лосевские беседы», и как член культурно-просветительского общества «Лосевские беседы», боровшегося в 90-е годы прошлого века за сохранение дома на Арбате и учреждение в нем культурного центра памяти Алексея Федоровича Лосева. |
| Тайный монах В июне 1929 года Алексей Федорович и его жена и помощница приняли тайный постриг с именами Андроник и Афанасия. Перед постригом Валентина Михайловна написала в дневнике: «Предстоит мученичество за исповедование Христа. Или надо уходить в пустыню, или на подвиг исповедничества». Лосевы на Беломорканале, 1933 год А через год вышла «Диалектика мифа» Лосева, приведшая обоих супругов в тюрьму, а потом в лагерь. С тех пор Лосев до конца жизни носил скуфью — свою знаменитую шапочку, в которой он запечатлен практически на каждой фотографии. В кругу семьи Вторая жена-сестра В 1944 году в семью Лосевых вошла аспирантка Алексея Федоровича, дочь репрессированных родителей Аза Тахо-Годи. А десять лет спустя, в 1954 году, Валентина Михайловна Лосева, умирая, сказала ей: «Передаю из рук в руки» и попросила не оставлять Алексея Федоровича, всегда быть с ним вместе. Но в пуританском СССР исполнить этот завет можно было, только получив официальный статус «жены». Так у тайного монаха Лосева появилась вторая «жена»-сестра. Аза Алибековна, доктор филологических наук, почетный профессор МГУ, до последнего дня жизни учителя была его верной помощницей, а после смерти стала хранительницей его наследия. С супругой А. Тахо-Годи в МГУ 3 года ссылки За «Диалектику мифа», в которой ученый критиковал марксизм и «пролетарскую идеологию» в целом, Лосев отправился на строительство Беломоро-Балтийского канала, а его жена — на Алтай. Освободить их только через 3 года удалось первой жене писателя Максима Горького. После ссылки ученому запретили заниматься философией, и он на долгие годы стал всего лишь преподавателем Московского государственного педагогического института. Работал слепым В лагере Лосев сильно повредил зрение, а к концу жизни практически полностью ослеп. Но, несмотря на это, он продолжил научную работу, диктуя свои тексты. В память об этом в Российской государственной библиотеке для слепых установили бюст Лосева — как напоминание о том, что и при потере зрения возможно добиться выдающегося результата в науке и творчестве. Бюст философа Алексея Фёдоровича Лосева в Российской государственной библиотеке для слепых в Москве. Фото Щербаков4/Wikimedia Commons/CC-BY-SA-3.0 |
| «Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего. Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих» (Псалтирь 118:18-19) Я сослан в XX век… Т. 1 Первый том художественной прозы Лосева, в который вошли рассказы и повести: Мне было 19 лет, Театрал, Переписка в комнате, Трио Чайковского, Завещание о любви, Седьмая симфония, метеор, Встреча, Из разговоров на Беломорстрое, Вранье сильнее смерти, Епишка, Жизнь. От составителей …Что же со мною делать, если я не чувствую себя ни идеалистом, ни материалистом, ни платоником, ни кантианцем, ни гуссерлианцем, ни рационалистом, ни мистиком, ни голым диалектиком, ни метафизиком, если даже все эти противоположения часто мне кажутся наивными? Если уж обязательно нужны какие–то ярлык и вывеска, то я, к сожалению, могу сказать только одно: я — Лосев! Алексей Лосев Читателю впервые в полном объеме представляется философская проза А. Ф. Лосева, которая, что немаловажно подчеркнуть, с новой стороны освещает творческое наследие выдающегося мыслителя. Проза А. Ф. Лосева обнаруживает известную родовую особенность русской художественной литературы, всегда явленную в лучших ее образцах — нацеленность на «последние» вопросы бытия и нравственное их разрешение. И в этом пункте искания Лосева–писателя смыкаются с его же поисками как оригинального философа и ученого, продолжателя традиций «религиозно–философского Возрождения» в России начала XX века. Мы стремились в нашем издании совместить жанровый и хронологический принципы. В первый том вошли рассказы и повести, создававшиеся в 30–40–е годы. В качестве эпиграфов к первому и второму томам взяты цитаты из авторского предисловия к курсу «История эстетических учений» (1934), а к разделу «Рассказы и повести» — из повести с характерным названием «Жизнь», фраза, являющаяся своеобразной квинтэссенцией лосевской философии. Для настоящего издания все тексты заново сверены В. П. Троицким и исправлены по рукописям из архива А. Ф. Лосева. При публикации в основном сохранены авторская пунктуация и ныне устаревшее написание отдельных слов (галстух, келлия, внутренно, танцовать, в песку и т. д.); не приводилась к современным нормам излюбленная автором передача ряда выражений с использованием дефиса. Подчеркивания в рукописи переданы курсивом. В угловых скобках помещены конъектуры (весьма редкие), в таких же скобках с отточием указаны места невосполнимых потерь текста. |
| Здесь Лосев, ученик 6 класса (наш 8 класс) классической Новочеркасской гимназии, наблюдает удивительную особенность своей памяти, ее зрительную образность. Интерес к психологическим наблюдениям сказался и в дальнейшем, когда Лосев-студент стал учеником известного психолога и философа Г.И. Челпанова и работал в его просеминариях и семинариях, проводя целый ряд экспериментов, в том числе и связанных с видами памяти. В архиве Психологического Института, основанного Г.И. Челпановым при Московском Императорском Университете, сохранился перечень экспериментальных работ 1914–1915 гг. А. Ф. Лосев разрабатывал тему «Об эстетической образности». Сохранилась в архиве Г. И. Челпанова работа Лосева «Проект экспериментального исследования эстетической образности» (1913–1916 гг.). В этом семинаре Лосев участвовал в качестве испытуемого по таким темам, как «О типах представлений», «Анализ процесса воспоминания в области формы и цвета» и многим другим. Судя по дневниковым записям, зрительные образы памяти были у Лосева очень устойчивыми, несмотря, как это он сам отмечает, на плохое зрение. «Типы моей памяти» впервые напечатаны в журнале «Начала», 1994, 1, с. 40–41. Следующий текст А. Ф. Лосева , его тезисы «О религии», входят в состав отдельной школьной тетради без обложки с записями дневникового типа. Возможно, что это тезисы доклада 1916 г., когда Лосев, окончив Университет (1915 г.), был оставлен там для подготовки к профессорскому званию и начал преподавать в гимназиях. В 1916 г. праздновался юбилей Карамзина, и в этой тетради есть соответствующие записи. Тезисы «О религии» связаны с заметками Лосева «О реформе Закона Божия в школе» и особенно с докладом 1921 г., прочитанным в Нижегородском Университете (Лосев был избран в 1919 г. профессором этого университета) – «О методах религиозного воспитания» (см. Вестник РХД, Париж, 1993, 167, с. 63–87 с моими подробными комментариями). Тому, кто знаком с книгой Лосева «Диалектика мифа» (1930 г.), будет понятен и фрагмент «О молитвенном научении» (назван мною условно), где прослеживаются мотивы о строгой монастырской службе, о «сладком» стоянии на молитве в храме, об Иисусовой молитве. |
| Подобное умонастроение очень характерно для Лосева и неоднократно фиксируется на страницах дневника: «мысль о повседневности, туманной обыденщине, о серой жизни обывателя... Люди чего-то хотят, что-то делают. А все серовато, буднично. Мещанство. И жалко людей, этих мелких букашек, которые копошатся, строя на мгновение свои жилища, на одно мгновение становясь счастливыми...» С этим умонастроением у Лосева тесно связано острое чувство одиночества и нищеты духовной (Дневник 16 марта). Он признается: «Вот уже третий год приезжаю в Каменскую усталый, оборванный, больной, без любви, без удачи в науке» (Дневник 23 июля). Научный труд его «непрестанный изнурительный, но мало ценимый»... «Вот и говорят, что никакой трансцендентальной стороны в нашем “я” нет. Глупцы, дети, мещане» (Дневник 23 июля). Мещанство сводит «всю идеальность к нулю» (Дневник 16 марта). «А я один все тоскую по ним, по их светлым душам» (Дневник 16 марта), – пишет Лосев о своих ученицах. Порывание же к иному царству характеризуется именно тем, что оно невозможно без любви. Телеология Лосева в том, что «искусство же и любовь без науки – порывание без осознания цели» (Дневник 16 февраля). Естественно, для Лосева «иное царство» не есть идеал сытого довольства, к которому человек стремится при помощи «хитрой науки», о чем и говорит Трубецкой в главе «Воровской идеал. Сказка в роли социальной утопии». Там «воровство нравится само по себе как “художество”». «Как наука устроения личной жизни вся социальная утопия... окрашивается... стремлением наесться и напиться вволю, там героем является солдат- дезертир и... экспроприатор». Как параллель Трубецкой приводит немецкое сказание о Нибелунгах, где все воруют друг у друга золото Рейна, добавим, отрекшись от любви! И горькое признание Лосева в письме к Вере Знаменской от 12 дек. 1912 года; «Родина, которую я так люблю и по которой тоскую в долгую ночь, гонит меня от себя – и чем же? – материальным обеспечением и нравственными муками. О, если бы это было наоборот – материальными муками и нравственным обеспечением!» |
|
|
