| С детских лет Лесков был близко знаком с родственниками кн. П. К. Масальского, жившими в Орле и селе Зиновьеве Кромского уезда (по соседству с селом Паниным, небольшим имением отца Лескова). В очерке «Дворянский бунт в Добрынском приходе» он писал: «Центр нашей умственности было семейство Ивановых. Особенно большим образованием отличалась их мать, старушка Настасья Сергеевна из дома Масальских, и сын ее, Николай Алексеевич, служивший нашим дворянским предводителем. Четыре барышни, из коих две младшие были немногим меня старше, — все были очень начитаны и не лишены разнообразных дарований. Им я обязан первым знакомством с литературою, которая потом, для несчастья моей жизни, скоро обратилась в неодолимую страсть. Страсть эта поддерживалась и питалась довольно большою библиотекою Масальского, перевезенною в Зиновьево». Среди этой семьи и окружавших их лиц Лесков немало почерпнул наблюдений и сведений для своих произведений, в том числе и для данной хроники. 128 Дмитрий Петрович Журавский (1810–1856) — киевский ученый-экономист. В 40-50-х годах XIX века разработал проект постепенного освобождения крестьян от крепостной зависимости. Свои идеи он пытался практически осуществить в имениях графа Перовского. Сильно нуждаясь, Журавский постоянно тратил свои скудные сбережения на выкуп крепостных из рабства. «Только после его смерти, — пишет Ю. Ф. Самарин, — раскрылись лучшие стороны его души и скромное величие этого человека». Своими взглядами и личностью ученый произвел сильное впечатление на Лескова «Он едва ли не первое живое лицо, — отмечает Лесков, — которое в дни юности моей в Киеве заставляло меня понимать, что добродетель существует не в одних отвлечениях». Для него Журавский навсегда остался «борцом de facto за право человека в России в самую глухую пору». Через И. П. Веригина Лесков получил бумаги покойного и подготовил его письма о крепостной реформе к печати, снабдив их краткой характеристикой этого «превосходнейшего из людей». Однако они остались неопубликованными (см. «Из глухой поры. Переписка Д. П. Журавского и два письма Л. А. Нарышкина. 1843–1847 годы» — ЦГАЛИ, 36/49). Помимо «Захудалого рода», Лесков упоминает о Журавском в «Загоне», «Фигуре», автобиографии и в других произведениях. 129 |
| Тот особенный идейный подход к явлениям социальной жизни, который характерен для зрелого творчества Лескова, обусловливает оригинальный, своеобразный подход писателя к проблемам художественной формы. Горький видел важнейшую отличительную особенность Лескова — мастера формы — в принципах решения им проблемы поэтического языка. Горький писал: «Лесков — тоже волшебник слова, но он писал не пластически, а — рассказывая, и в этом искусстве не имеет себе равных. Его рассказ — одухотворенная песнь, простые, чисто великорусские слова, снизываясь одно с другими в затейливые строки, то задумчиво, то смешливо звонки, и всегда в них слышна трепетная любовь к людям, прикрыто нежная, почти женская; чистая любовь, она немножко стыдится себя самой. Люди его рассказов часто говорят сами о себе, но речь их так изумительно жива, так правдива и убедительна, что они встают перед вами столь же таинственно ощутимы, физически ясны, как люди из книг Л. Толстого и других, — иначе сказать, Лесков достигает того же результата, но другим приемом мастерства». Лесков хочет, чтобы русский человек говорил сам о себе и за себя — и притом именно простой человек, который не смотрит на себя со стороны, как обычно автор смотрит на своих персонажей. Он хочет, чтобы читатель послушал самих этих людей, а для этого они должны говорить и рассказывать на своем языке, без вмешательства автора. Между героем и читателем не должно быть третьего, постороннего лица; если нужен особый рассказчик (как в «Левше»), то он должен быть из той же профессиональной или сословной среды, что и герой. Поэтому так характерны для его вещей особые вступления, или зачины, которые подготовляют дальнейшее повествование от лица рассказчика. «Запечатленный ангел» начинается беседой на постоялом дворе, куда поземная пурга занесла путников разных званий и занятий; из этой беседы возникает рассказ старообрядца в соответствующей ему манере. В «Очарованном страннике» вся первая глава представляет собой подготовку к дальнейшему рассказу богатыря-черноризца о том, как он «всю жизнь свою погибал и никак не мог погибнуть». Первое издание «Левши» открывалось особым предисловием (потом снятым), где Лесков сообщал, что он «записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца, переселившегося на Сестру-реку еще в царствование императора Александра Первого… Он охотно вспоминал старину, жил «по старой вере», читал божественные книги и разводил канареек». Как выяснилось из специального «литературного объяснения», понадобившегося в связи с разноречивыми толками о Левше, никакого такого рассказчика на самом деле не было, и всю легенду Лесков придумал сам; тем более характерно и знаменательно, что ему понадобился такой воображаемый рассказчик. |
| «Пустого и незначительного» в отношениях с людьми для писателя не существовало: все было ценно, требовало внимания снисхождения, участия. Андрей Николаевич Лесков – сын и биограф писателя – отмечает, что в отце жило «ещё одно очень ценное, незаслуженно мало отмеченное и едва ли не призабытое свойство – неиссякаемая и неустанная потребность живого, действенного доброхотства». Лесков каждому «шёл на выручку и подмогу сплошь и рядом», даже «к заведомому былому недругу, а то и прямому, хорошо навредившему ему когда-то врагу». Особенно если в беду и нужду попадал литератор, никакие сомнения не допускались, все обиды забывались, личные счёты отпадали. И примером писателю служил его же собственный персонаж-праведник – главный герой рассказа «Несмертельный Голован», который «ломал хлеб от своей краюхи без разбору каждому, кто просил», следуя евангельскому призыву «преломи и даждь». В своём доброделании Лесков совершенно преображался: «Где-то в глубине его непостижимо сложной души таилась живая участливость к чужому горю, нужде, затруднениям, особенно острая, если они постигали работников всего более дорогой и близкой его сердцу литературы, членов их семей или их сирот. В этой области всё делалось без чьих-либо просьб или обращений, по собственному почину, чутью, угадыванию, движению, органическому влечению, нераздельному с большим жизненным опытом, навыками, чисто художественным представлением себе положения человека, впавшего в тяжёлое испытание, беду. Немного знает литературная летопись его времени таких заботников о неотложной помощи нуждающемуся товарищу, каким неизменно всегда бывал Лесков, – вспоминал сын писателя. – Собрать деньги; поместить больного в лечебницу; помирить с редакцией, “выправить” или “проправить”, не хуже своей собственной, чужую “работку” и “пристроить” её в печать; добыть потерявшему место “работишку”; выпросить принятие юноши, исключённого из одной гимназии с “волчьим паспортом”, в другую, выхлопотать в мертвенном Литературном фонде пособие; поместить в богадельню беспомощную литераторскую нищую вдову – на все такие и схожие хлопоты он всегда первый, неустанный старатель. Вот, так сказать, его credo. Исповедовал и воплощал его Лесков на протяжении всей своей жизни неотступно». Доброхотству писателя сохранилось множество документальных подтверждений: и в письмах и воспоминаниях, в статьях и заметках. |
| В поиске союзников (чтобы хоть просто сознавать: я не один) Лесков обращает взор на двух крупнейших своих современников в литературе — на Достоевского и Льва Толстого. В1883 году он пишет статью «Граф Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский как ересиархи». Чтобы не одному в таковом сане пребывать? Статья была написана уже после смерти Достоевского, с которым у Лескова сложились непростые отношения. Можно даже говорить о взаимном недоброжелательстве, хотя и не слишком откровенном — тлеющем. Самое острое столкновение произошло в 1873 году, когда Достоевский в ответ на выпад Лескова ответил в «Дневнике писателя» фельетоном «Ряженый». Прежде, правда, всё складывалось как будто благополучно: «Леди Макбет…» была опубликована в «Эпохе», журнале Достоевского, предполагалось и дальнейшее сотрудничество (при писаревской анафеме подспорье немалое), да журнал сам подпал под запрет. Всё бы ничего, да не стерпел Лесков неблагоприятного отзыва Достоевского о «Запечатленном ангеле». Писатели и вообще ревниво относятся ко всякой критике, Лесков же, с его характером, кажется, и вовсе взъярился. А уж после того, как Достоевский отказался напечатать в «Гражданине» «Очарованного странника», — автор отвергнутой повести дважды, под псевдонимами «Псаломщик» и «Свящ. П. Касторский» (не без претензии на связь с духовным сословием), обвинил редактора в незнании церковной жизни. Достоевский несправедливые обвинения отверг легко, да ещё язвительнее, пожалуй, поддел своего оппонента, посмеявшись над пристрастием «ряженого» к писателю Лескову: самохвальство раскрыл несомненное. Год спустя Достоевский — тоже ведь не бесстрастным был — сочинил эпиграмму: Описывать всё сплошь одних попов, По-моему, и скучно, и не в моде; Теперь ты пишешь в захудалом роде; Не провались, Лесков. Корчили, конечно, страсти, но благородные всё же были люди. Прочитавши разбор романа «Анна Каренина» в «Дневнике писателя», Лесков пришёл в восторг и, не откладывая, тут же ночью, как только прочёл (7 марта 1877 года), отправил Достоевскому короткое письмо со словами, достойными не быть забытыми: «…так хорошо — чисто, благородно, умно и прозорливо, что я не могу удержаться от потребности сказать Вам горячее спасибо и душевный привет. Дух Ваш прекрасен, — иначе он не разобрал бы этого так. Это анализ умной души, а не головы. Всегда Вас почитающий Н. Лесков» (10,449). |
| По Лескову, крепкий дом, дружная семья, « детский дух »,истинное благочестие: « Баловства и озорства за мною никакого не было, и к храму Господню я имел усердие и страх» – это реальные человеческие ценности; основа их подлинно народная. Писатель имел немало поводов для тревоги в эпоху «безвременья», когда « зверство и дикость растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества ».Вспоминая об орловском дворянском собрании, доме орловских губернаторов, сатирические образы которых автор представил в « Житии одной бабы », « Умершем сословии », « Смехе и горе », « Мелочах архиерейской жизни », « Юдоли », Лесков писал А.С. Суворину – редактору и издателю ежедневной газеты «Новое время»: « Какие хамы у нас в двор собраниях и в домах: отчего ни Орёл, ни Воронеж не имеют на стенах этих учреждений портретов своих знаменитых уроженцев? В Орле даже шум подняли, когда кто-то один заговорил о портрете Тургенева; а недавно вслух читали статью “Новостей”, где литературный хам “отделал Фета”. Сколько пренебрежения к даровитости» . Сам Лесков трепетно относился к увековечиванию памяти о своих великих земляках. В 1893 году – в год 75-летия со дня рождения Тургенева и в 10-ю годовщину со дня его смерти – Лесков обратился в редакцию губернской газеты «Орловский вестник» со статьей под названием « Тургеневский бережок ». Писатель первый указал своим землякам место в городе, где следует соорудить памятник Тургеневу, « прославившему свою родину доброю славою во всём образованном мире ». Лесков, великолепно знавший историю города и его достопримечательности, оставил поэтическое описание первой весны Тургенева, рождённого в Орле, и обратил внимание горожан на высокий обрыв над Окой в городском парке, назвав его « тургеневский бережок ». Весна 1819 года, о которой писал Лесков в своей статье, выдалась «недружной»: « снега не вдруг сходили, и грунтовые дороги не сразу поправлялись, а через это дворяне, за бездорожьем, запоздали переезжать в деревню. Не выехала в Спасское и Варвара Петровна Тургенева со своим вторым сыном, которому тогда не было и года. И вот, чтобы “тургеневское дитя свежим воздухом дышало”, крепостная “мамка” и француженка-гувернантка в “красные дни” в “колясочке” привозили его в городской сад, на последнюю дорожку, что на бережку, над самой Окою. Отсюда знаменитое дитя окидывало своими глазами небо и землю, и, может быть, здесь же было бы хорошо поместить памятный знак с обозначением, что в Орле увидел свет Тургенев, пробуждавший в своих соотечественниках чувства человеколюбия ». |
| Письмо, однако, остается «гласом вопиющего в пустыне», а очередная попытка напечатать «Зенона» в «Неделе» приносит новое и опять неожиданное разочарование. Напуганный толками о повести, идущими из Москвы, редактор «Недели» П. А. Гайдебуров предлагает Лескову неприемлемые условия. Друг писателя, А. И. Фаресов, в связи с этим писал в своих воспоминаниях: «…Лесков передал повесть П. А. Гайдебурову в «Неделю», но тот приехал к автору просить «пожертвовать тенденцией». — Такое прекрасное описание египетской жизни, — говорил он. — Обстановка, природа, обычаи — удивительно художественно воспроизведены; но для сохранения повести необходимо пожертвовать тенденцией. Мне хочется напечатать ее, но в этом виде, как возьму я ее в руку, она жжет мне пальцы. — Отымите от рассказа тенденцию, — отвечал Лесков, — от него ничего не останется. Выйдет глупая басня. Я именно и писал его затем, чтобы человек своей верой мог увлекать людей, двигать горами, как Зенон готовностью умереть за веру тронул и сдвинул чужое сердце… Мне только это и мило в моем рассказе, а вы меня просите пожертвовать тенденцией и оставить только рамки рассказа и краски. Так они и разошлись. По уходе Гайдебурова Лесков сказал: — Настоящий литератор никогда не посоветовал бы сохранить художественность без идеи…» (А. И. Фаресов. А. К. Шеллер, СПб., 1901, стр. 135–136.) Лишь по прошествии полугода был найден выход из положения. Повесть рискнул напечатать в журнале «Живописное обозрение» его редактор А. К. Шеллер. Но при этом Лесков, в целях маскировки, должен был изменить заглавие повести и дать другие имена основным действующим лицам (Зенон стал называться Фовелом, а Нефора — Атоссой). В таком виде редактор «Живописного обозрения» послал повесть в петербургскую цензуру, которая не узнала в ней нашумевшего «Зенона Златокузнеца» и пропустила в печать. Новое название произведения впоследствии уже не менялось, а герои получили прежние свои имена только при включении повести в десятый том Собрания сочинений. Восхищенный находчивостью А. К. Шеллера и феноменальной тупостью и непоследовательностью цензуры, Лесков в письме от 5 октября 1889 года сообщал В. А. Гольцеву: «Кстати прибавлю, что Зенон под иным заглавием пропущен к печати предварительною цензурою, весь и без всяких сокращений. Вот что делается в нашем благоустроенном государстве!» («Голос минувшего», 1916, стр. 403). |
| В девятом томе печатаются наиболее значительные из сатирических произведений Лескова: «Загон», «Полунощники», «Зимний день», «Административная грация», «Заячий ремиз». В рассказах 1890-х годов особенно заметно усиление критического начала и обострение антицерковной сатиры. Критика Лескова обращена против представителей царской власти, преследующей передовых общественных деятелей, против провокаций, отвратительных доносов и шпионства, с помощью которых реакционное правительство вело борьбу с лучшими представителями русской демократии. Злой сатирой на духовенство и официальную религию является большая повесть «Полунощники». Лесков девяностых годов смело и мужественно вмешивался в жизнь, отзывался на важнейшие ее запросы. Как писатель и публицист, он был до конца искренен в выражении своих взглядов. Убедившись в несправедливости основ правительства и церкви, он выступил на защиту демократических сил, борющихся против социальной неправды. Произведения, вошедшие в девятый том, печатаются по последнему прижизненному собранию сочинений Лескова (1889–1893). Не вошедшие в Собрание сочинений повести и рассказы печатаются по последним прижизненным публикациям, за исключением «Дамы и фефелы» и «Зимнего дня», которые печатаются по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений. СПб., 1896, т. XII, так как Лесков при подготовке двенадцатого тома сочинений внес в эти произведения значительные поправки. Произведения, не напечатанные при жизни Лескова («По поводу «Крейцеровой сонаты», «Административная грация», «Заячий ремиз»), печатаются по первым журнальным публикациям. Текст «Заячьего ремиза» сверен с рукописью и освобожден от произвольной правки редактора журнала «Нива». Час воли божией Печатается по тексту: Н. С. Лесков. Собрание сочинений, том одиннадцатый, СПб., 1893. Впервые — в «Русском обозрении», 1890, Первоначальное заглавие: «Сказка о короле Доброхоте и простоволосой девке». В процессе работы над произведением Лесков менял его наименование. Среди вариантов заглавий встречаются: «Три загадки с разгадкой», «Сказка о хане Доброхоте, трех старцах и простодушной девице», «Разлюляй-гудошник», «Три слова», «Божий дар». Все эти названия отвергнуты автором. |
| В литературе он выступил прежде всего как публицист. Лесков сотрудничал в разных периодических изданиях Москвы и Петербурга, и уже первые публикации «новейшего орловца» привлекли внимание читателей актуальной проблематикой, живой достоверностью и объёмностью знаний, честной авторской позицией, искренней интонацией. Стремясь, по его словам, «пролить в массы свет разумения», Лесков – публицист-просветитель поднимал множество тем: «Торговая кабала», «Безбожные школы в России», «Вопрос об искоренении пьянства в рабочем классе», «Русские женщины и эмансипация», «Как относятся взгляды некоторых просветителей к народному просвещению», «Русские люди, состоящие “не у дел”» и многих др. В своих многочисленных заметках, статьях, очерках автор не просто высказывал собственное мнение по животрепещущим социально-экономическим, политическим, культурным вопросам, но и обращался к самой сути жизни России, ни на минуту не забывая об ответственной позиции «глашатая истины», призванного к активной борьбе со злом, произволом, деспотизмом, невежеством, косностью и другими пороками. После статьи о петербургских пожарах, в которой автор призывал бездействующую власть либо опровергнуть слухи о поджигателях, либо – если толки небеспочвенны – найти и наказать злодеев, Лесков оказался в положении «между двух огней». В раскалённой политической атмосфере тех лет «пожарная статья» вызвала суровые нападки «справа» и «слева»: со стороны правящего лагеря своё неодобрение выразил Александр II, а радикальная литературная критика фактически объявила Лескову бойкот. Писатель, по его словам, был «распят заживо». С тех пор он прокладывал себе «третий» путь – «против течений», искал «противоположную всем дорогу». Своё«уединённое положение» Лесков подчёркивалв показательной самохарактеристике: «Дело просто: я не нигилист и не аутократ, не абсолютист и не ищу славы моея, но славы пославшего мя Отца». О пастырском служении – «учить, вразумлять, отклонять от всякого вздора и суеверий» – размышлял Лесков уже в своём дебютном художественном произведении «Погасшее дело («Засуха»)» (1862). Знаменательно, что первым героем лесковской беллетристики стал сельский священник – отец Илиодор. В подзаголовке помечено: «Из записок моего деда». Дед Лескова умер ещё до рождения внука, но будущий писатель знал о нём от родных: «всегда упоминалось о бедности и честности деда моего, священника Димитрия Лескова». В характере героя «Засухи» многое предвещает центральную фигуру романа-хроники «Соборяне» (1872) – Савелия Туберозова. Болея душой за судьбу Родины, этот «мятежный протопоп» и бесстрашный проповедник убеждён, что нельзя жить «без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих… это сгубит Россию». |
| Важно отметить, что святитель Феофан и Лесков обучались у одного и того же наставника. В годы учёбы Г.В. Говорова в Орловской духовной семинарии богословские науки ему преподавал отец Евфимий Андреевич Остромысленский (1804 – 1887) – впоследствии наставник Лескова в Орловской гимназии. С особенной теплотой отзывался писатель об этом талантливом преподавателе Закона Божия: “ первые уроки религии мне были даны превосходным христианином. Это был орловский священник Остромысленский – хороший друг моего отца и друг всех нас, детей, которых он умел научить любить правду и милосердие ” (7, 224 – 225). Он был любимым педагогом Лескова, отсюда очевидно, что и изучение Священного Писания стало для него любимым предметом. Личность Е. А. Остромысленского и его “добрые уроки” писатель впоследствии не раз с благодарностью вспоминал и литературно сберёг в образах православных священников: например, в святочных рассказах “Привидение в Инженерном замке” (1882), “Зверь” (1883), “ Пугало” (1885), “ Грабёж” (1887), в хронике “ Чающие движения воды” (1867), в “были” “Владычный суд”(1877) и других произведениях. Писатель не позволял пошатнуть его веру и не боялся открыться в своей любви к православному духовенству. На закате дней – 4 января 1893 года – Лесков делился с Л.Н. Толстым: “ я с ранних лет жизни имел влечение к вопросам веры и начал писать о религиозных людях, когда это почиталось за непристойное и невозможное ( “ Соборяне ” , “ Запечатленный Ангел ” , “ Однодум ” , и “ Мелочи архиерейской жизни ” , и тому подобное) ” (11, 519). Таким образом, духовенство явилось “ специальным объектом ” художественного исследования Лескова. На протяжении своей литературной деятельности он продолжал внимательно изучать всё, что было связано с Церковью и её служителями. Знаменательно, что первым печатным произведением Лескова явилась заметка о распространении Евангелия на русском языке < “ О продаже в Киеве Евангелия ” > (1860). Впервые вступивший на литературное поприще автор, ратуя за распространение в русском обществе духа христианства, высказал озабоченность по поводу того, что Новый Завет, тогда только появившийся на русском языке, доступен не каждому. Лесков отметил как “ новую ” и “ радостную ” возможность “ удовлетворения насущной потребности читать и понимать эту книгу ” , переведённую “ на понятный нам язык ” . В то же время автор заметки с возмущением пишет о книготорговцах, усмотревших в давно ожидаемом “ русском ” Евангелии всего лишь ходовой товар и сделавших его предметом бессовестной наживы. Лесков особенно огорчён тем, что переведённое на русский язык Евангелие, не попадёт в руки паломников со всей Руси, которые “ всегда покупают в Киеве книги духовного содержания ” : неимущий киевский “ пешеход-богомолец ” “ принуждён отказать себе в приобретении Евангелия, недоступного для него по цене ” . |
| Христианин «обретает новую нравственную силу, какой не даёт ему отвлеченное сознание закона. Не с грустной покорностью, а с радостным чувством он исполняет то, что приводит его к более тесному единению с Богом, от Которого он произошёл и к Которому стремится вся его душа. Можно сказать, что христианство дало крылья нравственному сознанию» , - отмечал Б. Чичерин в своей книге «Наука и религия», на которую Лесков отозвался обстоятельной сочувственной рецензией . Сам писатель именно так воспринимал религиозность и нравственность: «Бог запрещает мне делать дурное, вложив в меня совесть, через которую я распознаю добро и зло» . Лесков был солидарен с Достоевским в том, что «совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного» . Достоевский писал: «Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всём заблудимся. Нравственные идеи есть. Они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут. На той почве, на которой вы стоите, вы всегда будете разбиты. Вы тогда не будете разбиты, когда примете, что нравственные идеи есть (от чувства, от Христа)» . Религиозный философ и богослов В.В. Зеньковский утверждал, что «в " плане " нашего сердца добро и грех стоят " рядом " , но онтологически грех никогда не овладевает глубиной духа» . Это соответствует размышлениям Лескова в рассказе «Чертогон»: «Преобладающему греху преизбыточествует благодать» (VI, 469). Только бы человек, наделённый в Боге свободной волей и свободой выбора, захотел отрешиться от скверны и избрать благодать. Алла Анатольевна Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор, город Орёл ПРИМЕЧАНИЯ Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. - М.: ГИХЛ, 1956 - 1958. - Т. 10. - С. 468. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы. Лесков Н.С. Собр. соч.: В 12 т. - М.: Правда, 1989. - Т. 11. - С. 187. РГАЛИ. - Ф. 275. - Оп. 1. - Ед. хр. 111. - Л. 7. Чичерин Б. Наука и религия. - М., 1901. - Изд. 2-е. - С. 204. См.: Лесков Н.С. Б. Чичерин «Наука и религия» (М., 1879). Обзор//Новое время. - 1879. - 1306. |
|
|
