| Ревизии , см. академии, семинарии и училища. Рукописи . «Возражения против защитников раскола» рукопись иеромонаха Парфения представленная в Св. Синод; отзыв о ней преосвященного Леонтия; замечания М. Филарета об отзыве преосвященного Леонтия. «Молитва о благопоспешном шествии Христолюбивого воинства на агарян», доктора Д. Годеля представ. Императору Александру I-мy. Мнение М. Филарета на замечания цензора об описании рукописей Патриаршей библиотеки. «Собрание законов от I-ro века по Рождестве Христове до 1837 г., составленное епископом Августином, представ. Императору Николаю I-мy. «Сборник церковно-музыкальных переложений С. Смирнова », замечание М. Филарета на сей сборник. «Толкование на симфонию Ветхого и Нового Завета доктора Д. Годеля». Представ. Императору Александру I-мy. Речи . М. Филарета к Государю печатается в газете «Le Temps»; замечание владыки Филарета на речь Антония (Амфитеатрова) при наречении во епископа Чигиринского. Сборы денежные . Проект Гомозова об отчислении части кружечных сборов в пользу нищих; дозволяется производить сбор в пользу Антиохийской патриархии; отчет о сем сборе должен быть представлен Синоду каждые полгода. Сборщики , сборщицы, см. духовенство монашествующее. Свечи , см. доходы и капиталы. Священнослужители , см. духовенство. Семинарии духовные вообще. Проект М. Филарета об уравнении бурсачных окладов; составляются М. Филаретом правила об увольнении в отпуск служащих; проект преосвященного Филарета о возвышении штатов; письмо владыки к мнению об отношении семинарии к священству и к епархии вообще. Вифанская . Назначается ректором архимандрит Нафанаил. Вятская . Ревизуется ректором Казанской семинарии архимандритом Стефаном в 1835 г. Московская . Посещается М. Филаретом во время испытаний в 1841 г.; и назначается инспектором А. Кирьяков; ректором архимандрит Леонид (Краснопевков) . Подольская . Ученики ее увольняются из духовного звания; незаконные действия ректора. Томская . Письмо М. Филарета к замечаниям о беспорядках в этой семинарии. |
| Мне кажется, всего удобнее продолжить молчание, в котором я до сих пор оставался невольно. Но сим дается ему причина к неудовольствию. Не читав книгу, если скажу, что не надеюсь быть с нею согласен, это будет жестко, а может, еще менее могу сказать мягко, когда прочитаю книгу». В мае 1856 г. архимандрит Игнатий, по пути в Оптину Пустынь, заезжал в Москву на короткое время. Об этом имеется запись в дневнике о. архимандрита Леонида (Краснопевкова) : «Перед тем как ехать, подкатила карета к крыльцу. Кто же? Отец архимандрит Сергиевской пустыни. Слышал я, что накануне он обедал у Владыки, и думал, как бы увидеть его, а он – как тут». Из письма Святителя к архимандриту Леониду от 17 декабря 1856 г. можно увидеть, что Митрополит Филарет был согласен с Митрополитом Григорием Петербургским, когда тот предлагал возвести его в сан епископа: «Искренно благодарю Вас за письмо Ваше от 11 декабря. Очень приятно было мне видеть из него расположение ко мне Святителя Московского. Полагаю, что вследствие отношений его с Преосвященным Григорием Петербургским последовало о мне представление от сего последнего в Св. Синод. Но един Бог ведает полезное человеку и обществу человеческому и потому устрояет судьбу человеков по своему премудрому промыслу». А почти через год, в ноябре 1857 г., по пути в Ставрополь, в Москву заезжал теперь уже епископ Игнатий. Архимандрит Леонид 28 ноября 1857 г. записал в дневнике: «Преосвященный Игнатий был у Владыки 2 раза, вчера обедал у него и вечером навестил меня, как больного». Митрополит Филарет о первом посещении писал отцу Антонию 27 ноября 1857 г.: «Сегодня был у меня новый Преосвященный Кавказский. Благодушествует и с решимостью принимается за дело. Уже избрал себе нового ректора семинарии и инспектора и секретаря для консистории. Радуется о благоволении к нему владыки Новгородского. Но есть и скорбные вести, которые он подтверждает. О оптинских монахах, взятых в Иерусалимскую миссию, он думает, что их лучше бы удержать под опытным руководством старца Макария, чтобы употребить их для поддержания и распространения доброго монашества в России. |
| 19 апреля 1880. Великая Суббота. В Москве. 20 апреля 1880. Светлое Христово Воскресенье. В Москве. 21 апреля 1880. Понедельник Светлой Седмицы. В Москве. 22 апреля 1880. Вторник Светлой Седмицы. В Москве. 23 апреля 1880. Среда Светлой Седмицы. В Москве. 24 апреля 1880. Четверг Светлой Седмицы. В Москве. 25 апреля 1880. Пятница Светлой Седмицы. В Москве. 27 апреля 1880. Фомино Воскресенье. В Москве. 28 апреля 1880. Понедельник Фоминой Недели. В Москве. 29 апреля 1880. Вторник Фоминой Недели. В Москве. 30 апреля 1880. Среда Фоминой Недели. В Москве. 1 мая 1880. Четверг Фоминой недели. В Москве. 2 мая 1880. Пятница Фоминой недели. В Москве. 3 мая 1880. Суббота Фоминой Недели. В Москве Пишу в двенадцать часов ночи, наперед приготовив графы для предыдущих чисел дневника с 15–го апреля. Каждый день так полон и дела, и суетни, и утомления, что невольно упустил ежедневную задачу — записывать… Впрочем, и в Японии едва ли придется обратиться к записи этих дней, и там эти дни, обыкновенно, беспощадно заняты и суетливы. — Сегодня особенно жаль стало гибнущих безвозвратно, если не записаны, добрых впечатлений, и потому одолел себя. — Ах, если бы Господь дал мне прилежание и постоянство в труде! — День сегодня был чудный: тепло, блистательно ясно, почти весь день провел в садике, ожидая жертвователей и читая «Пророка» из апрельской книжки (1880 г.) «Русского вестника». Утром еще пробежал несколько писем Преосвященного Леонида из книжки, принесенной вчера Татьяной Васильевной Краснопевковой вместе с ящиком икон. Что за тихая, уютная душа! И все — нежность к родным и немало поэзии. Ручеек–то журчащий, которому мало дела до долины, но который сам в себе прекрасен и манит к отдыху и задумчивости. — Мало сегодня было пожертвований. Все мелочь приносили: кусок мишурной парчи — Палевая; картинки — Раевская, ругающая Синодальную канцелярию; сто рублей — о. Гавриил, порядочный пустозвон, с своим Плевакой; книжки — инспектриса Екатерининского института и прочее, Катерина Александровна Свербеева приезжала проститься, едет в Киев, — с Богом! — В семь часов вечера был в Никольском Сиротском институте На всенощной. |
| 3-го ч. получено было мною письмо из Мурома от тещи П.С. Царевской. Она писала: «Поздравляем вас с ангелом и с архипастырскою милостью и приношу вам усерднейшую благодарность за присланный мне чай и деньги 3 р. сер., а равным образом и за приглашение в Москву. Я давно имела сильное желание увидеть мать городов – Москву, в ней и вас. И теперь, по новому приглашению, когда вы будете совершенно свободны принять меня, я постараюсь выполнить желание. Вы пишете, что нынешнее лето самое благоприятное для вас время к совершению путешествия, и когда кончатся ваши перестройки, тогда нельзя будет и подумать о выезде из Москвы. Как было бы приятно, если бы вы в это-то благоприятное время осчастливили своим приездом и нас! Бог весть, когда еще случится приехать сюда. Если останется сколько-ниб. свободного времени: не забудьте, усердно просим, и Мурома». Ни в Муром, ни на родину я не располагался в то лето ехать, но пользуясь удобным и благоприятным временем, я путешествовал в июне месяце, в сопровождении брата о. Леонида, А.В. Краснопевкова 15 и старосты Синодальной церкви, купца В.М. Клаповского, в Воскресенский (Новый Иерусалим) и Саввинский Звенигородский монастыри. Вид огромного и величественного храма в Воскресенском монастыре и превосходная местность Саввинской обители произвели на меня и на моих спутников глубокое и сильное впечатление. 11-го ч. писал я в Муром теще Пр. Степан. Царевской в ответ на её письмо от 3-го числа: «Принося вам живейшую благодарность за ваше поздравление меня со днем ангела, спешу ответствовать вам тем же. Примите и вы от меня усерднейшее приветствие со днем вашего ангела. Господь Бог да подкрепит, в грядущем новом лете, ваши силы, ко благу и спокойствию сиротствующего вашего семейства. Благодарю вас и за ваше радушное приглашение меня в Муром. Правда, нынешним летом я имел более, нежели во всякое другое время, свободы для отлучек: но предпринять путешествие на продолжительное время я никак не мог; поскольку некоторые обязанности, относящиеся к моей настоящей должности, никак не могут позволять, для исполнения своего, отлагательства на продолжительное время. Вот, например, вам совсем иное дело. Вы можете предпринимать путешествия во всякое время, куда, вам угодно, хотя, разумеется, не безусловно. Я очень был бы утешен, если бы вы, хоть раз, посетили меня. Квартира моя, наконец, скоро уже будет готова; если не в конце настоящего, то в начале будущего месяца, я переселюсь в свой родной кремль: полно мне скитаться по чужим кельям. Как ни просторно мое настоящее помещение, как ни ласков и приветлив мой достопочтеннейший хозяин; но, признаюсь, довольно уже наскучило житье в чужом углу, в отдалении от места служения. Какая тесная ни была бы своя келья: но все-таки чувствуешь в ней себя и свободнее и просторнее. Итак, скоро я буду иметь удовольствие возвратиться в свою келью: прошу вас покорнейше жаловать тогда ко мне на новоселье. Впрочем, я постараюсь предварительно уведомить вас, когда я уже совершенно готов буду принять вас. |
| Но пора привести подлиные слова С. М. Соловьева . Для нашей цели не бесполезно сравнивать при этом текст С. М. Соловьева с текстом Гилярова; но этому сравнению, чтобы не затруднять читателя, дадим место под строкою. Историк пишет: „В академической библиотеке (точнее: в библиотеке Вифанской семинарии) сохранялась книга (рукопись) о раскольниках, драгоценная (?) по собственноручным замечани ям митр. Платона, следующего содержания: спор с раскольниками невозможен, ибо для успешного окончания всякого спора необходимо, чтобы спорящие признавали одно начало. Так в религиозном споре необходимо, чтобы обе стороны признавали один авторитет – св. Писание; но невежественный раскольник одинаковую важность с Евангелием придает и творениям отцов часто ошибавшихся и приговорам соборов, также часто ошибочным, житиям святых и разным повестям нелепым“ 25 . Оканчивается (предполагаемая) выписка слов Платона так: „просвещенный богослов опровергать его (раскольника) не может уже и потому, что боится оскорбить и своих слабых (?), благоговеющих пред всеми этими авторитетами: и потому молчи, православный богослов, и ври невежественный раскольник“ 26 . После этой (предполагаемой) выдержки из Платона, С. М. Соловьев сообщает: „Филарету показали эту книгу (рукопись); строки, писанные Платоном, были им уничтожены“ (т. е. вырезаны); возвращая же книгу (ректору академии), он сказал: „зачем позорить память такого знаменитаго пастыря“ (79) 27 . При оценке суждений С. М. Соловьева о поступке м. Филарета не следует упускать из внимания того обстоятельства, что, пожалуй, подлинной-то резолюции Платона на раскольничьей рукописи мы не знаем. Наш историк записал ее по слухам, и она в его записках не подлинна, как это видно из сличения ее с тем текстом слов, какой сохранился у Гилярова. Без сомнения, Гиляров, должен был знать лучше всех этот текст, потому что сам прикосновен был к рассматриваемому инциденту. Но, увы, и Гиляров не имел у себя текста Платоновой резолюции: он воспроизводит ее на основании чужого списка, как это видно из того, что он, как будто не имея уверенности в точности своей редакции, указывает на то, что резолюция ранее ее истребления была списана Леонидом Краснопевковым , преподавателем Вифанской семинарии (впоследствии викарий московский) и советует отыскивать ее в записных книжках последнего. Во всяком случае Гиляров не говорит, что им самим была списана данная резолюция и что он воспроизводит ее со всею точностию 28 . |
| В среде наличных воспитанников академии насчитывается теперь уже шесть монахов, из коих два иностранца и четыре русских. Таким образом в эти последние годы Московская академия воспитала и воспитывает 11 монахов, т.е. почти половину того, что дало в этом отношении целое, недавно минувшее, двадцати пятилетие. Не говорят-ли эти новые цифры о том, что по сравнению с недавним прошлых, в религиозном настроении современного общества совершается некоторая перемена? Не составляют-ли он некоторое подтверждение той мысли, что настоящее время, как недавно замечено и в одном из советских журналов, есть время особенного оживления религиозного чувства в образованном обществе? Затронутая нами статистика дает основание еще для одного интересного наблюдения. Из 136-ти русских монахов за первое академическое пятидесятилетие мы можем отметить только одного такого, который, по своему происхождению, не принадлежал к духовному сословию, – это всем известный лейтенант Лев, в монашестве Леонид, Краснопевков, скончавшийся впоследствии в сане архиепископа Ярославского. Что-же касается русских академических монахов следующего двадцати пятилетия, то из общего их числа, 20-ти, _ 6 не принадлежат к сословию духовному и четверо из этих шести получили предварительное образование в классических гимназиях или университете. Притом инословных в составе академического монашества начинается с восьмидесятых годов, так что в списках курсов 1882, 1884, 1885 и 1886 годов все имеющиеся монахи не принадлежат по своему происхождению к сословию духовному. Из числа тех шести монахов, которые в настоящее время обучаются в академии – 2 иностранца и остальные 4 дворянского происхождения. Это опять знамение времени. В светском образованном обществе теперь всеми замечено сильное религиозное возбуждение м на поступление людей этого общества в ряды духовенства, преимущественно монашествующего, не раз уже указывали в литературе как на один из ясных признаков этого возбуждения 10 . Наша академическая статистика еще раз следовательно подтверждает то, о чем теперь можно слышать повсюду. |
| Сердце Феодора затрепетало радостью; он смотрит, – и отличает верхи отдаленных зданий, – это Соловки, это чудный дом Зосимы и Савватия. 2-я глава «Желанием духа плоти желание увядил еси, и себе, блаженне, обручил еси сожительницу чистоту, от нея же чада тебе родишася – вся добродетели, приснославне, чадо тя содевающия невещественнаго света». (Троп.3 песн. кан.) Близ юго-западных беломорских берегов, при выходе из Онежской губы, раскинулась группа шести островов. Это Соловки 27 Взор морехода, утомленный диким однообразием низменных побережий Белого Моря и его бесплодных каменистых островов, с удовольствием останавливается на этой группе. И на ней лежит тот же дикий, суровый характер природы; по крайней мере, поверхность ее обширных островов волнуется довольно высокими холмами, оперяется лесами дремучими; заливы, которыми изрезаны их зеленые берега, пестреют довольно веселыми лудами или островками. Но природа глубокого севера, хотя местами небедная по своей наружности, вообще скудна в дарах своих, как на материке, так и по островам. Леса Соловецкие непроходимы, глухи; но грубая каменистая почва мало дает питательности растениям, и деревья поднимаются медленно, неровно, засыхают прежде старости, и весьма немногие, и то лишь в средине большого острова, приобретают качества строевого дерева. Многочисленны пресные (исключительно озёрные) воды; но немногие из озер обширны, а малые, бесчисленные озерки и болота низменных долин лишь отравляют воздух испарениями своих гниющих вод. Нет здесь ядовитых пресмыкающихся; но летний воздух наполнен мириадами несносных мошек. Не бывает чрезмерно жестоких морозов, за то постоянная сырость. Неудивительно после такого очерка, что Соловки (прилежа притом к стране малонаселенной) оставались долго необитаемы. Но эти самые свойства послужили основанием их настоящему цветущему состоянию. Инок-труженик, согретый огнем божественной любви, равнодушен к холоду и суровости климата; он ищет лишений; собеседник Ангелов не страшится мёртвого уединения. |
| Свидетельствование хотя и сам видел, однако некоторые события смешивает. Так выходит у него, что опричнина учреждена после восшествия Филиппа на митрополию, тогда как исторически известно, что Филипп поставлен митрополитом в половине 1566, а учреждение опричнины относится к началу 1565. У автора хорошо переданы собственные слова Филиппа, хотя есть в них сбивчивость, повторения, растянутость. Характер святителя, вообще хорошо изображенный в житии, превосходно выражается в словах, приведенных от лица Филиппа. Списатель жития старался как можно полнее и точнее передать, что «сам видел» и что слышал «от неложных язык», чем и сообщил своему труду особенное достоинство. По всему этому, при сличении с другими историческими памятниками и новейшими исследованиями, это сочинение есть прекрасный материал для истории жизни святого Филиппа, довольно полный и достоверный. Ссылок на «житие», без крайней нужды, делать не будем. Подлинные слова Филиппа будем приводить буквально, но не без старания очищать речь от недостатков автора, указанных нами. Доверившись руководству благочестивого современника Филиппова, мы и приступим к рассказу о юности Филиппа, которая весьма замечательна, как прекрасное приготовление к жизни истинно христианских подвигов. 7 Не имея для этой части нашего сочинения пособия важного – разрядных книг, мы не знаем, почему Карамзин и др. называют Степана боярином. В Житии он назван препозитом. Из братьев Филиппа упоминается в летописях о Борисе. 8 Коллинс, в чтения Общ. Древн. Москва 1846. 3.Материалы иностр. стр. 5 и 17. Черты семейной жизни взяты из жития и сличены (кроме давно известных иностр. писателей о России), с Домостроем Сильвестра и с его завещанием к сыну (Временник, изд. Общ. русск. древн. 1849. N 1.), с сочинением Кошихина, с «Бытом русского народа» Терещенки. 10 В прав. собора 1551 сказано: «а преже сего в российском царствии, на Москве и в Новегороде и по иным градом многия учидища бывали: грамоте, писати, чести и пети учили». Иезуит Поссевин пишет, что в церковных школах (иных не было) обучались и миряне грамоте, закону, истории; но это было в конце Иоаннова времени. |
| Но его не ослепляли успехи, которые обещали ему блестящую будущность 20 . От юности исполненный благочестия, он, кажется, для того только прикоснулся к миру , чтобы, увидев суету его, с большей силой устремиться к высшей христианской жизни вдали от мира, в пустынном уединении. Принимая во внимание его воспитание в семье благочестивой, под руководством набожной матери, которой богоугодная жизнь впоследствии окончилась в монашестве; его юность, проведенную в любви к уединению, посвященную душеполезному учению и молитве, мы можем заключить с достоверностью, что он и прежде недалек был от решимости посвятить свою жизнь всецело подвигам покаяния, хотя и скрывал такое расположение, как драгоценную жемчужину, в самой глубине души своей. Вероятно, по тому самому и устранялся он от жизни супружеской в том возрасте, в котором, по обычаю его времени, вступали в жизнь семейную. Обдумывая свое намерение – удалиться от мира, он «расспрашивал многих достоверных людей о том острове, удаленном от обиталищ человеческих, в холодном севере, на краю вселенныя, среди пучины океана», где, шесть месяцев запертые льдами, отшельники не остывают в ревностном славословии и трудах жизни монашеской, но, по мере лишений, отрешаются от земного, видом беспредельного моря возводятся к Превечному и вечности, и куда, во дни краткого там лета, спешат многочисленные богомольцы с надеждой получить исцеление недугам душевным и телесным у чудодейственных мощей угодников Божиих, преподобных Савватия и Зосимы. При рассказах о Соловецкой обители, святым восторгом распалялась душа Феодора, и он желал не просто уединения, монашества, но отшельничества, безмолвия, и не остановился мыслью на каком-нибудь из многочисленных монастырей внутренней России, а на этой обители, так как она справедливо представлялась ему таким приютом, где ничто, никакая встреча с родными и знакомыми не будет напоминать ему прошедшего, где может он заживо умереть для мира и быть со Христом. Уже четвертый год служил он при дворе, тридцатый жил на свете, и надлежало ему надеяться скорого возвышения, но он не того ожидал, не того желал, и вот наступило время, которого ожидал он и которое мог принять урочным часом своего призвания. |
| Саввы обозрение ризницы и библиотеки; а «Палеографические снимки» явились едва ли не первым у нас в России руководством к изучению палеографии; оба же эти труда о. Саввы сослужили не малую службу русской археологической и исторической науке. Но не этим только послужил науке о. Савва. Продолжая изучать археологию и палеографию, для чего приобретал на собственные средства не мало книг, он вместе с тем продолжал изучать и сокровища ризницы и библиотеки и в девять лет своего служения в должности ризничего настолько изучил их, что трудно было желать лучшего ризничего. Прибавим к этому, что о. Савва всегда с величайшею готовностью и вниманием отзывался на желание кого бы то ни было осмотреть Синодальную ризницу и библиотеку; ученым же, постоянно являвшимся туда для занятий, он оказывал всевозможные услуги (например, сам делал для них выписки из рукописей или даже копировал их, отводил им для удобства в занятиях собственные свои небольшие комнатки, помогал им своими научными познаниями во встречавшихся в их занятиях затруднениях и т. п.). Его услугами, нередко прямо научными, пользовались многие ученые, например, А. В. Горский, С. М. Соловьев , С. П. Шевырев, О. М. Бодянский, И. И. Срезневский и многие другие, между прочим и иностранцы, как например Пьюзей и др. Церковная археология была для о. Саввы не мертвой наукой, а живым отражением древней церковной жизни: в ней «возлюбил он, как выразился сам в своей речи по наречении во епископа, искать следов и воспоминаний древней церковной жизни». И труды и внимательность к посетителям о. Саввы не оставались незамеченными. Преосвященный Леонид (Краснопевков) свидетельствовал, что о. Савва «должность ризничего проходил превосходно; ученые обращались к нему как к специалисту. Готовность всякому служить своими знаниями, своим временем, своими учеными связями, делали библиотеку и ризницу общедоступною сокровищницею старины, а лицо синодального ризничего поставляли в общем мнении так высоко, как оно никогда не возвышалось. И русские не могли довольно нахвалиться им, и ученые иностранцы, особенно те, которые могли говорить с ним по латыни, делали о нем великолепные отзывы в журналах». |
|
|
