| Название «Мечец Духовный» встречается как в греческой традиции – «γχειρδιον πνευματικν», так и в славянской полемической литературе. Одним из ярких примеров полемических сочинений греческой традиции с указанным названием является «γχειρδιον» Досифея, изданный в Бухаресте в 1690 г. 17 и переведенный на русский язык в 1691 г. В славянских землях во второй половине XVII в. подобное название было характерно не только для сочинения Лихудов, но и для других религиозно-полемических произведений вв. Например, в 1666 г. в Киеве был издан «Мечец Духовный» Лазаря Барановича, а в старообрядческой литературе такие названия сохраняются вплоть до XIX в. Таким образом, название имеет общие корни; в русскую литературу оно могло прийти только из византийско-греческой традиции полемических трактатов. Списки «Мечца» отличаются по своему составу и состоят из нескольких элементов: собственно полемического трактата и двух грамот – рекомендательной грамоты Лихудам от Вселенских Патриархов и послания Досифея Лихудам. Эти части присутствуют во всех списках, причем в некоторых из них существует также третий элемент – так называемая Автобиографическая справка, не обязательная для всех копий и составленная, по-видимому, позднее. Элементы памятника не имеют строгой последовательности, в различных списках «Мечца Духовного» мы встречаем варианты в их расположении. Основная часть состоит из «разглагольствований» 18 , или диалогов, между греком и иезуитом. Однако сами «диалоги» предвосхищаются своего рода вступительными частями, вводящими читателей в сущность проблемы и сообщающими основные положения сочинения. Их последовательность и состав фактически одинаковы во всех списках. Сначала помещен «Подлог на сущих диалогов рекше разглаголств от разнствах сущих между Восточною святою Христовою церковию и Западною» 19 , где сообщается план и основное содержание памятника, далее – «К прочитающим» 20 (эта часть вступления в списке ГИМ. Син. 302 помещена как на русском, так и на греческом языке – «Πρς τος ναγινσκοντας» 21 ), здесь определяется метод сочинения 22 . В конце введения – «Вход разглагольствием бывшим, сущих в предесловиих реченных учителей Иоанникиа и Софрониа самобратии Лихудиевых, иже от преславнаго града Кефалонии с Рутком иисуитом и с оными некими латинскаго догмата в польской земле в начертании беззимянно грека учителя и исуита» 23 ; эта часть является, собственно, открытием, началом «диалогов». |
| Признание законных прав разума сказывалось еще в стремлении излагать догматический материал систематически: в данный период богословия мы находим опыты систематического изложения как учения о Боге в Себе Самом (главы 56–70 великого катехизиса Лаврентия Зизания 809 ), так и всего богословия (“Зерцало богословии” Кирилла Транквиллиона 810 ), хотя обыкновенно употребляемым способом изложения в данный период богословия мы находим способ изложения по трактатам, не имеющим между собой внутренней связи (по такому способу изложены, например, все известные четыре книги о вере – острожская, киевская, Кириллова и московская). Что же касается употребления частных логических приемов изложения, в которых также обнаруживается признание прав разума, то относительно этого нужно заметить, что в рассмотренных нами богословских произведениях чаще встречаются – форма вопросо-ответов на возражения (в “Послании многословном” Зиновия Отенского , великом катехизисе Лаврентия Зизания, «Nowa miara starey wiary» Лазаря Барановича, «Stary kosciol zachodni» etc. Иоанникия Галятовского и др.) и форма беседы (например, в сочинении Галятовского “Мессиа правдивый”), чем форма строго логического рассуждения (примером чего могут служить трактаты, составляющие “слово на латинов” Максима грека 811 . Сравнивая (на основании сказанного) Феофана с предшествовавшими ему богословами с методологочиской стороны изложения догматического материала, мы находим, что по вопросу об отношении между верой и знанием он вполне согласен с ними. Главное различие Феофана от них, и вместе с тем заслуга его, состоит 1) в том, что он внес в отечественное богословие строго научное отношение к св. Писанию (но не к преданию, которое и раньше его было разрабатываемо научно) и 2) в том, что он дал отечественному богословию новую лучшую систему, выработанную в лучшем римско-католическом богословии (Беллярмина) и в богословии протестантской схоластики (тогда как до него в московской академии и киевской коллегии господствовала римско-католическая система). |
| Такое положение особенно уязвляло Левобережного гетмана, подчеркивая его униженное положение сравнительно с гетманом Правобережным, даже когда последний предавался туркам. Клейноты (символы власти) того и другого переходили из рук в руки, но положение сохранялось: каждый гетман (в подданстве России, Польши или Турции) мнил себя главой всей Украины, однако украинское духовенство, по сути, опровергало это мнение. Разумеется, Левобережные гетманы неоднократно замышляли избрание и поставление своего, частного Киевского митрополита. Но угроза церковного отлучения и проклятия со стороны признанного украинским духовенством экзарха Константинопольского неизменно пресекала эти попытки. Позиция Лазаря Барановича и его единомышленников, мечтавших об объединении Малороссии под крылом российского орла, разделялась не всеми их Правобережными коллегами. Временами возможность церковного отлучения использовалась для давления в пользу сторонников Польши. Тем не менее в целом следует отметить стойкость иерархов Киевской митрополии в приверженности идее единства Малой Руси, временно разделенной политической границей. Увы, международная ситуация надолго развеяла надежды на объединение истерзанной войнами Украины. Уже в 1670-х гг. военный натиск Османской империи в Европе заставил здравомыслящих московских политиков отказаться в обозримом будущем от освобождения всей Украины и, закрепив status quo польской границы, сосредоточить силы на совместной обороне христианских стран. Положение усугублялось тем, что Речь Посполитая даже в условиях смертельной мусульманской опасности не оставила мысли о реванше над Россией и ради мечты об отвоевании (и окатоличивании) православных украинских земель готова была на изменнический сговор с Турцией и Крымом. Таким образом проблема, представлявшаяся патриарху Иоакиму столь простой, реально состояла в подчинении Москве Киевской митрополии при сохранении ее церковного единства (в условиях политического разделения границей с враждебной католической Польшей) и легитимном упразднении ее древнего статуса экзархата Константинопольской патриархии (находившейся в Стамбуле под властью угрожающего Европе султана). Лишь Софье и Голицыну было по плечу найти дипломатическое решение, чтобы развязать туго затянутый узел государственных и конфессиональных противоречий. |
| Вслед за возмущенными интриганством Мефодия претендентами на гетманство выступил Никон, проклявший Питирима. Анафема падала и на рукоположенного Крутицким митрополитом, которого Никон, по церковным правилам, не мог проклинать, как подчиненного Константинополю. Впрочем, страшное проклятие Цареградского патриарха на Мефодия не замедлило последовать. Но московское правительство не смутилось. Когда грамота Алексея Михайловича с оправданием беззакония «по нужде» не возымела действия, на Востоке была предпринята дипломатическая операция по выведению государева слуги из-под клятвы, — сходные мероприятия позже пришлось повторять с главными действующими лицами судилища над Никоном. Впрочем, подкуп восточных архипастырей для утверждения ими московских беззаконий был делом тонким, требующим навыков и времени. Пока тянулось «очищение» Мефодия, против местоблюстителя, лишь изредка заглядывавшего в Киев (и никогда не появлявшегося в собственной епархии), возмутилось, наконец, киевское духовенство: «Мы принимали его, по грамоте нашего милостиваго государя, за блюстителя... он же вместо отца явился нам великим неприятелем и, вместо блюстителя, губителем!» — почти единодушно писали украинские власти (за вычетом смиренного Лазаря Барановича). Выказывая обиду, украинцы осмелились сослаться на каноническое право. Во-первых, «отец Мефодий находится под проклятием как патриарха Константинопольскаго, так и Московскаго, за то, что вмешался незаконно в чужую диоцезию». Во-вторых, «он посвящен на епископство без всякой елекции» (избрания. — А. В.). В-третьих, «он только по своему желанию, не имея никаких заслуг пред Церковию, выпросил себе блюстительство». Наконец, он «и нас всех фальшиво привел в подозрение у его царскаго величества». Единодушное негодование киевского духовенства интересно для нас тем, что показывает реальное, скрытое обычно смирением перед волей государя церковное правосознание, в котором Никон, покинувший только Москву, но оставшийся в пределах своей епархии, не выглядел низложенным. В украинском же междуусобии, старательно раздуваемом Мефодием, победил этот смутьян: гетманом был избран его ставленник Брюховецкий, а Самко и Золотаренко, послужившие московскому агенту разменной картой, преданы смертной казни. |
| Поместим здесь дела и заслуги Лазаря Барановича на поприщах иерархическом и литературном, руководствуясь в некоторых случаях исследованиями мглинского протоиерея А. Страдомского. Наследовав епархию, хотя свободную от преобладания католицизма, но чрезвычайно расстроенную от долговременного влияния иезуитов и униатов, признавшую зависимость от государей России, но раздираемую честолюбивым от гетманов Малороссы искательством несбыточной самостоятельности, а потому подверженную обольщениям и междоусобным раздорам со всеми ужасами кровопролития, Лазарь с самого начала святительства, как искусный кормчий, со всею за-бодливостью действовал к управлению вверенной церкви на путь мира и истинного православия. Подобно Богдану Хмельницкому, он выше своих соотечественников постиг истину, что Малороссия может благоденствовать только под мощным крылом орла всея России, а потому Баранович, когда, по случаю неуспеха измены Виговского отторгнуть Малороссию от России, сближение с Москвой сделалось свободнее, у престола царя Алексея Михайловича ходатайствовал себе о подтвердительной грамоте, чтобы «почему ему пред на епископии быть». Обыкновение у монархической власти испрашивать привилегию на сан архиерейский, до Барановича неизвестное в Великой России, давно существовало у православных иерархов польско-литовских владений. Алексей Михайлович пожаловал эту привилегию Лазарю грамотою от 28 февраля 1660 года; в ней было пояснено право пользоваться по-прежнему всякими доходами Черниговской кафедры, с повелением во всем исполнять царские указы. (Историч. акты IV, 144). Заметно, этим испрашиванием привилегии от царя Лазарь желал выразить искреннее повиновение московскому двору, потому что перед тем в июне 1659 г. все малороссийское духовенство, по уверению Маркевича,(«История Малороссии II, 34–35), обольщенное статьями Гадятского договора, присягнуло польскому королю, и вскоре потом, когда в октябре того года на переяславском съезде чиновники российского государя при утверждении киевского митрополита Дионисия требовали находиться ему под благословением московского патриарха, то малороссийское духовенство неохотно покорялось великороссийскому священноначальнику. |
| “Зане совокуплени с латинами и приемлют многие нравы и догматы оных,” заключает Иерусалимский патриарх... Об этих перенятых у латинов “нравах” и “догматах” мы можем судить как по сохранившимся записям лекций или уроков, преподанных в Киевской коллегии в разные годы, так и по литературным трудам наставников и питомцев этой коллегии. Достаточно нескольких имен. Иоанникий Галятовский (ректор в 1658—1662), писатель очень производительный, проповедник и полемист, и сам не скрывает, что работает по латинским пособиям, приспособляя их для своих целей. К одному из своих проповеднических сборников, “Ключ разумения,” Галятовский приложил краткое руководство о составлении проповедей: “Наука короткая албо способ зложеня казаня” (первое изд. 1659, в последующих расширено). Для Галятовского так характерен этот упадочный классицизм, вся эта натянутая и напыщенная риторическая символика в толковании и выборе текстов, “с фемами да наррацыями.” Особенно характерен совет “читать книги о зверях, птицах, гадах, рыбах, деревах, травах, камнях, о разных водах, которые в морях, реках и колодцах находятся, узнавать их натуру, свойства и отличия, и то себе отмечать и применять к той речи, которую хочешь сказывать.” Это загружало речь мнимыми аналогиями и примерами. Еще Мелетий Смотрицкий издевался над привычкой православных проповедников повторять латино-польские образцы. “Один на кафедру с Оссорием, другой с Фабрицием, а третий со Скаргою.” Всего сильнее и привлекательнее был пример Фомы Млодзяновского, польского проповедника XVI-ro века ... Правда, Галятовский резко спорит и состязается с иезуитскими полемистами, но спор касается только отдельных вопросов (о папской власти, еще об исхождении Духа Святого), стиль же богословствования остается у Галятовского римский. Еще болезненнее это чувствуется у Лазаря Барановича (ректор в 1650—1658, позже Черниговский архиепископ). Он тоже борется с иезуитской пропагандой и отвечает на спорные темы (см. его Nowa miara starey Wiary, 1676). Но по типу мысли и слова он вполне остается в пределах польского Барокко. “Обилие острот и игра словами,” — “концепты” и “перлки,” то есть, выдумки и забавки, — это характерно не только для его литературной манеры, но и для его манеры или навыка мысли. “Тогда не считалось неприличным святые предания Церкви мешать с баснословиями мифологическими...” |
| «Зане совокуплени с латинами и приемлют многие нравы и догматы оных», заключает Иерусалимский патриарх... Об этих перенятых у латинов «нравах» и «догматах» мы можем судить как по сохранившимся записям лекций или уроков, преподанных в Киевской коллегии в разные годы, так и по литературным трудам наставников и питомцев этой коллегии. Достаточно нескольких имен. Иоанникий Галятовский (ректор в 1658–1662), писатель очень производительный, проповедник и полемист, и сам не скрывает, что работает по латинским пособиям, приспособляя их для своих целей. К одному из своих проповеднических сборников, «Ключ разумения», Галятовский приложил краткое руководство о составлении проповедей: «Наука короткая албо способ зложеня казаня» (первое изд. 1659, в последующих расширено). Для Галятовского так характерен этот упадочный классицизм, вся эта натянутая и напыщенная риторическая символика в толковании и выборе текстов, «с фемами да наррацыями». Особенно характерен совет «читать книги о зверях, птицах, гадах, рыбах, деревах, травах, камнях, о разных водах, которые в морях, реках и колодцах находятся, узнавать их натуру, свойства и отличия, и то себе отмечать и применять к той речи, которую хочешь сказывать». Это загружало речь мнимыми аналогиями и примерами. Еще Мелетий Смотрицкий издевался над привычкой православных проповедников повторять латино-польские образцы. «Один на кафедру с Оссорием, другой с Фабрицием, а третий со Скаргою». Всего сильнее и привлекательнее был пример Фомы Млодзяновского, польского проповедника XVI-ro века ... Правда, Галятовский резко спорит и состязается с иезуитскими полемистами, но спор касается только отдельных вопросов (о папской власти, еще об исхождении Духа Святого), стиль же богословствования остается у Галятовского римский. Еще болезненнее это чувствуется у Лазаря Барановича (ректор в 1650–1658, позже Черниговский архиепископ). Он тоже борется с иезуитской пропагандой и отвечает на спорные темы (см. его Nowa miara starey Wiary, 1676). Но по типу мысли и слова он вполне остается в пределах польского Барокко. «Обилие острот и игра словами», – «концепты» и «перлки», то есть, выдумки и забавки, – это характерно не только для его литературной манеры, но и для его манеры или навыка мысли. «Тогда не считалось неприличным святые предания Церкви мешать с баснословиями мифологическими..». |
| 15 Это видно из почерка тех собственноручно писанных святителем систем, которые остались после него в Иркутской семинарской библиотеке. 16 Собственноручно писаны им; I) риторика Стефана Яворского под названием: Concha... 1698 г. II) словесность в Москве под заглавием; Flumen eloquentiae, 1706 г. и III) перипатетическая философия Феофана Прокоповича , ч. 1 и 2, 1707 г., ч. 3, 1708 г. метафизика и физика и ч. 4 этика на лат. яз. Феофана же Прокоповича, IV) богословские диспуты о добродетели и покаянии препод. в Моск. академии 1710 г., V) богословские диспуты о вере, надежде и любви препод. в М. д. академии 1711 г. Обе системы Феофилакта Лопатинского (См. о проповед. св. Иннокения. – Иркутск 1873 г., стр. 82–83 примечания). – Собственноручно св. Иннокентием писана в Москве книга: Венец веры Симеона Полоцкого 1670 г. Она вместе с другими находилась в библиотеке Иркутской духовной семинарии. 17 В числе книг приобретённых св. Иннокентием от других лиц, в библиотеке Иркутской духовной семинарии находятся следующие книги: 1) Риторика Лазаря Барановича, списанная в 1647 г. воспитанником Киевской коллегии Тимофеем Топоровым, при профессоре поэзии Василевиче. В конце риторики написано «Finis Rhetoricae Patris Baranovicz». Затем сделано обращение к Барановичу, что он имеет великого патрона на небе: «Твой патрон не имеет обиды, что ты носишь его имя, потому что ты приобрёл не только имя, но и святость его жизни. Стоя у престола Божия, он молится, чтобы и ты, последуя его путям, получил место в вечности там, где и он находится». II) Богословские трактаты Иоасафа Кроковского, писанные неизвестно кем, не Степаном ли Яворским? потому что после этих трактатов в одной книге помещены, одной, как и прежние, рукой писанные: 2) словесность под заглавием: Iesus Christus Petra, Mohilecenis muniat rostris ac tulliano rhetorum tyrocinio oppugnandà… 1695, octobr. 26 die 2. Triumphus cum annui laboris victoria. 1696 Mens. Novembris 2 die. Это триумф на взятие Азова 3, Azoviensis expeditro… 1697 стихотворная элегия. 4, Majestas novzajasniacego Pheba Barlaama Iasinskego, Metropolity Kijowskego, 1695, 24. Decembr. Вероятно как словесность, так и триумф, элегия и маестас принадлежат Стефану Яворскому . |
| Симеон - приятный учитель, облекавший науку в привлекательные формы. В его виршах можно видеть стихотворный конспект его уроков. Здесь он касается и политических предметов, стараясь развить в своих царственных питомцах политическое сознание: " Како гражданство преблаго бывает, Гражданствующим (правителям) знати подобает " . Он рисует своим ученикам политический идеал отношений царя к подданным в образе доброго пастыря и овец: " Тако начальник должен есть творити - Бремя подданных крепостно носити, Не презирати, не за псы имети, Паче любити, яко своя дети " . Интерес к переводным и даже подлинным польским книгам вместе с польским языком при помощи домашних учителей проникает во дворец московского царя и в дома московского боярства. Старшие сыновья царя Алексея, как я сказал, обучены были языкам польскому и латинскому; царевич Федор выучился даже искусству слагать вирши и был сотрудником С. Полоцкого в стихотворном переложении Псалтыря, переложил два псалма. О нем говорили, что он был любитель наук, особенно математических. Одна из царевен, Софья, также обучалась польскому языку и читала польские книги, даже букву у писала по-латыни. По свидетельству Лазаря Барановича, архиепископа черниговского, в его время " царский синклит польского языка не гнушался, но читал книги и истории ляцкие в сладость " . Иные из московского общества старались черпать западную науку из первых источников и тем усерднее, что она стала считаться необходимою для успехов на службе. Боярин Матвеев учил своего сына латинскому и греческому языку. Предшественник его по управлению Посольским приказом Ордин-Нащокин окружил своего сына пленными поляками, которые внушили ему такую любовь к Западу, что соблазнили молодого человека бежать за границу. Первый русский резидент в Польше Тяпкин отдал своего сына в польскую школу. В 1675 г., посылая его в Москву с дипломатическим поручением, отец представил его во Львове королю Яну Собескому. Молодой человек произнес перед королем речь, в которой благодарил его " за хлеб, за соль и за науку школьную " . |
| Ответ от патр. Иосифа, в котором он порицал Лазаря Барановича и киевлян, не заставил себя долго ждать. В послании к митр. Гедеону московский патриарх приводил развернутую аргументацию в пользу восточного учения о времени пресуществления и требовал отвечать, согласны киевляне признать «учение восточной Церкви». Кроме того, патр. Иоаким настаивал на том, чтобы представители Киевской митрополии прибыли в Москву для того, чтобы окончательно разрешить спор 405 . В августе 1689 г. в свите гетмана И. Мазепы в Москву прибыли два представителя Киевского митрополита: Иннокентий Монастырский и Димитрий Савич. Прибытие киевской миссии совпало с внезапной развязкой споров. Богословские диспуты были прерваны переворотом, положившим конец регентству царевны Софью. Патриарх поддержал Нарышкиных. Близость лидеров московских «латинствующих» к царевне стала для них фатальной. Сильвестр Медведев был арестован по обвинению в государственной измене. В этой обстановке о продолжении дебатов уже не могло быть и речи. Победа осталась за «грекофилами». Дальнейшая история носила характер затянувшегося эпилога. Между тем, патриарх всё же встретился с киевскими посланцами. К сожалению, у нас имеются лишь отрывочные сведения о том, каково было содержание их бесед. По всей видимости, большая часть делегатов, в том числе митр. Димитрий, признала истинность восточного учения о времени пресуществлении Св. Даров. Прежнюю точку зрения упорно отстаивал лишь иг. Иннокентий Монастырский, который осмелился вступить в резкую дискуссию и возражать патр. Иоакиму, за что и был выслан из Москвы до окончания посольства 406 . Тем самым Киев признал правоту Москвы по вопросу о пресуществлении Св. Даров. Последним согласился с восточным учением о времени пресуществления Лазарь Баранович: престарелый архипастырь покорился воле священноначалия лишь в ноябре 1689 г. В январе 1690 г. патр Иоаким созвал в крестовую палату представителей московского духовенства. Перед ними были оглашены итоги евхаристических споров. Патриарх зачитал грамоту, в которой было засвидетельствовано, что Сильвестр Медведев и несколько его единомышленников отреклись от своих взглядов на время пресуществления 407 . Анафематствовалась «хлебопоклонная ересь», запрещались книги могилянской традиции, в которых были обнаружены скрытые заимствования из католических трудов, в том числе «Евхологион» и |
|
|
